Финал капитализма: что дальше?

Назвать обстановку, в которой собирался IV Конгресс Коминтерна в Москве, сложной – это не сказать ничего. Молодое советское государство едва успело отбиться от иностранных интервентов и их белогвардейских прислужников, а на горизонте уже появился новый враг. Осенью того же 1922 года в Италии пришла к власти фашистская партия Муссолини. Коммунистам нужно было оценить эту новое явление и сформулировать своё к нему отношение.

А между тем принципиальная новизна этого явления далеко не сразу была осознана коммунистами. Долгое время фашизм в коммунистическом дискурсе смешивался с любыми реакционными силами на службе правящих классов и шёл в одном ряду с такими привычными понятиями, как "белая гвардия", "белый террор", "чёрная сотня". Ленин, предостерегая от недооценки фашистского движения, в особенности среди итальянских коммунистов, призывал последних иметь в виду «что их страна ещё не гарантирована от чёрной сотни» (Ленин В.И. III конгресс Коммунистического Интернационала // Полное собрание сочинений. Т. 44. С. 59).

Сам Ленин по состоянию здоровья в IV конгрессе Коминтерна участия не принимал. Однако его авторитет очевидным образом довлел над любыми теоретическими дискуссиями в коммунистическом движении. И хотя непосредственно анализом фашистского движения он не занимался, но отдельные замечания по этому вопросу имеются в целом ряде его статей. Так, например, в работе «О продовольственном налоге» Ленин отмечал, что:

«в странах, переживающих кризис, распад старых связей, обострение классовой борьбы после империалистической войны 1914–1918 гг. ...без террора обойтись нельзя»

Ленин В.И. О продовольственном налоге // В.И. Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 43. С. 235.

 

В этом ленинском тезисе в свою очередь можно усмотреть продолжение мысли Энгельса:

«господство буржуазии, освобождённой от всех оков, должно было немедленно превратиться в терроризм»

Маркс К., Энгельс Ф. О Прудоне / Карл Маркс и Фридрих Энгельс // Сочинения. – М.: Политическая литература, 1960. Т. 16. – С. 31.

 

Общая позиция международного коммунистического движения, сформулированная в "Тезисах о тактике" ІV конгресса Коммунистического Интернационала, лежит в том же, заданном классиками, русле:

«С экономическим наступлением капитала тесно связано политическое наступление буржуазии на пролетариат. Особенно ярко оно проявляется в международном фашизме. Ввиду того что растущее обнищание все более революционизирует массы, а также охватывает средние слои, включая и чиновничество, господствующий класс уже не уверен, что он имеет в лице бюрократии совершенно послушное орудие, и для буржуазии оказывается уже недостаточно легальных методов подавления. Поэтому она всюду переходит к созданию особой белой гвардии, которая специально направлена против всех революционных стремлений пролетариата и всё более и более служит для насильственного подавления всякой попытки рабочего класса улучшить свое положение».

То есть этот общий коминтерновский подход к проблеме сводится к отождествлению фашизма с отказом буржуазии от легальных методов правления в пользу нелегальных и насильственных. Логика такого подхода основывается на сложившемся в ходе первой мировой войны у Ленина концептуальном взгляде, изложенном в его работе "Империализм, как высшая стадия капитализма".

Ленин приходит к выводу, что эпоха свободной конкуренции подошла к концу, и ей на смену идёт новая эпоха капиталистических монополий. В социальной сфере экономической категории "свободная конкуренция" соответствует значительная роль в обществе мелких собственников – мелкой буржуазии или “среднего класса”. А в сфере политической им соответствует либеральная демократия с многопартийностью, свободой слова и массовым избирательным правом.

Крупные же монополии для утверждения своей власти в либеральной демократии уже не нуждаются, они имеют возможность осуществлять свою власть, опираясь на открытое, внеправовое и внегосударственное насилие. Причём это насилие должно быть направлено далеко не только против одного пролетариата. В ещё большей степени оно направлено против широких мелкобуржуазных масс, и даже против средней буржуазии, так как все они в этом новом раскладе оказываются лишними. Рабочий класс монополиям по-прежнему нужен, а вот все остальные "промежуточные" классы оказываются атавизмами ушедшей эпохи, отжившими своё и обречёнными на исчезновение. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». А кто уходить не желает, тех удалят с пробега.

Проще говоря, все "промежуточные классы" обязаны нищать и превращаться в пролетариат. И это если повезёт. А если не повезёт, то пауперизироваться, становиться "лишними людьми". Ну, а кто будет слишком активно выказывать недовольство такой судьбой – для их укрощения и нужен террор.

В государственных подпорках крупные монополии тоже не нуждаются – они создают свой собственный аппарат насилия в виде наёмных отрядов парамилитарес, набираемых из тех, кто в марксистской теории называется "деклассированными элементами", а проще говоря, "подонками общества". В современной терминологии это частные военные компании. Ирония истории в том, что эти современные ЧВК весьма напоминают кондотьеров эпохи раннебуржуазных итальянских республик.

Вот этот переход буржуазии к прямому насильственному правлению руками тогдашних чвкашников и был принят деятелями Коминтерна за сущность фашизма. И этот вывод был вполне в русле той логики, исходя из которой, Ленин создавал свою теорию империализма.

Однако теория эта была адекватна другому времени – периоду первой империалистической войны. Но с тех пор условия изменились: Русская революция внесла в них существенные поправки, требующие и изменения теории. К сожалению, Коминтерн здесь оказался не на высоте. Оказавшись без присмотра Ленина, коминтерновские теоретики просто повторили ленинскую схему, не отдавая себе отчёта в неадекватности этой схемы новым условиям.

Русская революция в корне изменила приоритеты того самого мирового империализма. Теперь его главной задачей становилось не подавление "своих" пролетарских и средних слоёв, а уничтожение первого в мире социалистического государства. Но для решения этой масштабной задачи никакими парамилитарными бандами не обойтись. Успешное изгнание большевиками из России западных интервентов и их белогвардейских лакеев продемонстрировало империалистам не только преждевременность отмены всеобщей воинской повинности, но и необходимость поголовной милитаризация западных стран.

Массовой базой такой милитаризации могли быть только пролетарские и средние слои. В этой ситуации их нельзя было грубо подавлять. Напротив, монополисты были вынуждены заключить с этими слоями некий союз. А для этого монополиям нужно было обуздать свои аппетиты, идти на улучшение жизненного уровня "своего" пролетариата, вводить рабочее законодательство. Чтобы понравиться мелкобуржуазных слоям, нужно было создать условия максимального благоприятствования торговле, мелкому бизнесу, а значит, в какой-то мере вернуться к ситуации раннего "свободнорыночного" капитализма. С другой стороны, этот возврат не мог быть полным: для укрепления ВПК требовалось развитие крупной индустрии – а это вотчина монополистического капитала.

Результатом этого оказалась совершенно не предвиденная коминтерновскими деятелями метаморфоза империализма. Вместо террора монополий "против всех", в буржуазных странах начала возникать принципиально новая конфигурация нескольких общественных сил: капиталистические монополии, рабочий класс и мелкая буржуазия. А баланс между этими тремя поддерживала четвёртая сила – государство. Именно государство защищало пролетариат и средние слои от чрезмерных аппетитов крупного капитала. В экономике же вместо ожидаемого коммунистами тотального засилья частных монополий сложился своеобразный гибрид раннего "свободного" капитализма и позднего монополистического капитализма с сильным государственным сектором.

Роль государства в этой новой экономике оказалась по сути социалистической – оно перераспределяло ресурсы и капиталы от частных монополий к другим социальным слоям. Отсюда и социалистические пункты программ фашистских партий. Коминтерн квалифицировал их, как "социальную демагогию". Но реализация фашистских проектов в разных европейских странах показывает, что эти положения не были сугубо демагогическими. Это действительно был социализм, но очень своеобразный – социализм только "для своих" и за счёт "чужих". В рай на чужом горбу.

Прогнозы Коминтерна о полной приватизации государства при фашизме и переходе к внегосударственному "приватизированному" насилию также не оправдались. Напротив, фашистские идеологи всячески превозносили государство. Муссолини провозглашал: «Tutto nello Stato, niente al di fuori dello Stato, nulla contro lo Stato» («Всё в рамках государства, ничего вне государства, ничего против государства») – то есть все аспекты жизни человека и общества должны быть подчинены государственной власти.

А разнообразные ЧВК, терпимые в период раннего, неоперившегося фашизма, по мере того, как последний вставал на ноги, либо включались в состав регулярной армии, полиции и жандармерии, как в случае с немецкими "фрайкорами", "Стальным шлемом", либо уничтожались, как мятежные штурмовики СА в "ночь длинных ножей".

Не оправдались и коминтерновские прогнозы тотального обнищания и пролетаризации мелкобуржуазно-мещанско-крестьянских средних слоев. Укрепление государства после прихода фашистских партий к власти сильно подняло статус чиновничества – и материальный, и моральный. Мелкобуржуазно-мещанские слои, которых деятели Коминтерна презрительно называли "лавочниками", были превращены в Третьем Рейхе в массовую опору режима. А крестьянство нацистские идеологи вообще провозгласили идеальным выражением "арийского духа". Чтобы массово привлечь на свою сторону широкие слои крестьянства, нацистами были приняты законы об наследственных усадьбах. Колонизация "восточных территорий" тоже предполагалась, как здоровая, экологичная жизнь на природе немецких колонистов в крестьянских усадьбах, окружённых фермами, на которых трудятся славянские рабы.

О значении же, которое придавалось в Третьем Рейхе пролетариату, красноречиво говорит хотя бы тот факт, что в официальном названии НСДАП была только одна отсылка к классовому характеру этой партии – и это было слово "рабочая". Знаменитое рабочее законодательство Бисмарка нацисты не только не отменили, но и всячески развивали различные социальные программы поддержки "своего" пролетариата.

«Эй, немецкие рабочие, выходите из окопов, давайте брататься!» – кричали им красноармейцы в первые месяцы Великой Отечественной. Но братания в духе первой мировой не получилось. На дворе стояла иная эпоха, и немецкий рабочий был совсем другим. Дорого обошёлся советскому народу догматизм идеологов Коминтерна, никак не желавших отрешиться от идеологемы "угнетённого фашистами немецкого рабочего класса".

Эта убежденность коминтерновцев основывалась на двух идеологемах, доставшихся в наследство от классиков научного коммунизма. Первая, это идущая от Маркса однонаправленная "истматовская" схема движения исторического процесса, в которой за капитализмом неизбежно следует переход к социализму и коммунизму. Вторая, это характеристика Лениным империализма, как «высшей и последней стадии капитализма». Отсюда логически напрашивался вывод, что за этой последней стадией неминуемо должно последовать пришествие социализма. Это порождало в международном коммунистическом движении массовую почти эйфорию от радостного предчувствия скорого исполнения мечты.

И эта эйфория сыграла с коммунистами злую шутку, рисуя фашистов в совершенно неожиданном свете. Их стали воспринимать не только, как симптом финального и летального кризиса капитализма, но и как предвестников скорого пришествия социализма. А отсюда недалеко и до идеи сотрудничества с нацистами, которую тогда стали продвигать такие деятели Комитерна, как Карл Радек, Клара Цеткин и Рут Фишер. Они ориентировали компартию Германии на сотрудничество с нацистами, что получило название "курса Шлагетера". От которого, впрочем, довольно скоро пришлось отказаться ввиду явного нежелания самих нацистов участвовать в совместной "атаке на капитал".

Вера в однонаправленность и предопределённость исторического процесса сделала коммунистов слепыми, помешав им спрогнозировать возможность иного выхода из капитализма. Они не обратили должного внимания на те перспективы, которые открывает развитие техники. Хотя завещанная им Марксом диалектико-материалистическая методология вполне позволяла сделать такой прогноз.

Левая политэкономическая мысль традиционно рассматривала технические средства и технологии, как средства производства, то есть как капитал в строгом смысле этого слова. Частная собственность на средства производства и есть то, что делает капитализм самим собой, составляет его сущность. Она является инструментом присвоения плодов человеческого труда, иначе говоря, инструментом эксплуатации человека человеком.

При феодализме таким инструментом является частная собственность на землю. А при рабовладельческом строе труд присваивается непосредственно, через прямое насилие или угрозу насилием, без всяких опосредующих инструментов.

Однако техника способна исполнять функцию не только средства производства материальных ценностей, но и производства смыслов. И фашисты эту возможность увидели или почувствовали интуитивно. Хотя никаких особых теоретических изысков на эту тему они не оставили. Они, что называется, "ухватили тренд", неожиданно проявив здесь лучшую, чем у коммунистов, способность к диалектике – недаром их в шутку называли "правыми гегельянцами".

Альфред Шпеер в своем последнем слове на Нюрнбергском процессе признавал:

«Диктатура Гитлера отличалась в одном принципиально от всех его исторических предшественников. Это была первая диктатура индустриального государства в эпоху современной техники, она целиком и полностью господствовала над своим собственным народом и техникой. Многие из выявленных здесь феноменов установления диктатуры были бы невозможны без помощи техники. С помощью таких технических средств, как радио и громкоговорители, у 80-и миллионов людей было отнято самостоятельное мышление, они были подчинены воле одного человека»

Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. – М.: Юридическая литература, 1999. – Т. 8. – С. 556.

 

Шпеер здесь, конечно, преувеличивает силу влияния тогдашней нацистской машины пропаганды – она была более, чем скромной в сравнении с теми возможностями, которыми обладают сегодняшние хозяева электронных СМИ, глобального интернета и социальных сетей. Но общую тенденцию нацисты поняли верно: дело идёт к тому, что миром будет владеть тот, кто владеет информацией.

Доставка нужным образом препарированной информации прямо в сознание или в подсознание позволяет подчинить человека непосредственно, обходясь без всяких опосредующих инструментов. Если психика человека становится доступной для управления, то отпадает нужда в прямом принуждении, в насилии. Не надо заставлять человека делать то, чего он не хочет – можно влезть к нему в душу и сделать так, чтоб он сам захотел.

О том, какие возможности имеют сегодняшние хозяева системы массового оболванивания, говорит хотя бы пример с головокружительной метаморфозой, буквально за несколько десятилетий происшедшей в массовом сознании стран Запада в отношении "сексуальных меньшинств". Ещё 60 лет назад даже в самых либеральных странах Европы за гомосексуальные связи сажали в тюрьму. В Англии уголовная статья "за мужеложество" была отменена только в 1957 году. Но и после отмены соответствующих статей в уголовных кодексах европейских стран в коллективном сознании европейцев это считалось чем-то постыдным, достойным презрения или, в крайнем случае, жалости. А сегодня это у них считается признаком особой продвинутости и чуть ли не высшим проявлением свободы личности.

Могли ли такие революционные изменения произойти сами собой? Да нет, конечно. Это результат многолетней, целенаправленной обработки сознания европейцев через СМИ, систему образования, поп-культуру. Массовое сознание оказалось на удивление пластичным, его можно разворачивать хоть на 180 градусов – было бы желание, умение и средства.

Но если человеком можно управлять напрямую, через овладение его психикой, то старые инструменты принуждения уже не нужны, или отходят на задний план. Нужда в частном капитале в смысле средств производства отпадает. Да и само массовое производство уже не нужно в прежних масштабах. Тем более, учитывая современные успехи в развитии робототехники, 3D-принтинга и других технологий, заменяющих человеческий труд.

А значит, отпадает и нужда в эксплуатации. В новом общественном строе, идущем на смену капитализму, человека не обязательно эксплуатировать, гораздо важнее возможность его подчинить, манипулировать им в частных интересах. То есть этот маячащий на горизонте общественный строй и эксплуататорским не назовёшь.

Иногда говорят о пришествии нового рабовладения, хотя это тоже не совсем верно. Ведь при рабовладении присваиваются плоды человеческого труда. Но рабовладелец не может влезть под черепную коробку своего раба и контролировать его мысли. И тем более не может фильтровать их на предмет, какие мысли вложить в голову раба, а какие не допускать. Иными словами рабовладелец владеет телом раба, но не его душой.

Бердяев писал о "новом Средневековье", Олдос Хаксли – о "дивном новом мире". Сегодня говорят о "либеральном фашизме" (Максим Шевченко), "био-эко-техно-фашизме" (Андрей Фурсов). Те, кто продвигает этот проект будущего, предпочитают называть его “Новый Порядок” – излюбленный мем и гитлеровских пропагандистов, и современной глобальной элиты. Но всё это лозунги, литературные образы и публицистические ярлыки. На языке же политэкономии и социологии названия этому "новому порядку" пока ещё не существует.

Зато на языке религии имя ему дано давно: попытка овладеть душой человека есть не что иное, как сатанизм. А мир, в котором некие избранные меньшинства захватывают власть над душами сотен миллионов людей, выглядит воплощением новозаветных пророчеств о "царстве Антихриста".

Возможности, таящиеся в позднем, перезрелом капитализме, к сожалению, так и не были предугаданы коммунистическими теоретиками от Коминтерна и вплоть до краха КПСС. Фашизм для них остался чёрным ящиком, из которого неожиданно стали вылетать жуткие вещи, гораздо более страшные, чем уходящая эпоха капитала.