Магазинотряд

Некоторые… ну, наверно, надо называть вещи своими именами: идиотизмы в СССР всё же были. Они вырастали из потенциально интересных и нужных вещей, но, преобразовываясь с течением времени в какую-то замысловатую мысль, становились, если и не посмешищем, то весьма странным времяпрепровождением.

Вот, к примеру, стройотряды (строительные отряды). Мысль же хорошая! Как привить молодому учащемуся поколению страсть к толковому труду, который можно вот тут прямо пощупать и вот тут прям увидеть? Да отправить молодёжь на стройки. Мало где прямой труд по изменению материи и его результаты так очевидны.

Распространив же безтолково полезное на все категории учащихся и на все категории труда (управленцы, мля, мать иху!), в СССР существовали «стройотряды» из разряда идиотизмов. В одном из них привелось быть командиром и мне. Я его называл магазинотряд, потому что «бойцы» его (студенты и студентки гуманитарного ВУЗа) работали в овощных магазинах центра Москвы обыкновенными продавцами и грузчиками. Какому мудаку пришла эта идея в голову – я не знаю, да и не узнаю никогда, наверно.

Дело было так: в 1986 году, после второго курса, меня вызвали в партком нашего института и сказали, что принято решение назначить меня командиром стройотряда нашего курса. Ну, мне не впервой, потому что за год до этого я уже трудился командиром «стройотряда», работавшего в Сокольниках на заводе, производящем игристые напитки: квас и бутылочный лимонад. Я подумал, что вот опять на завод, блин. Но диспозиция была на этот раз другая. Наш «стройотряд» придавался торговому управлению того района Москвы, где был институт (на Остоженке, недалеко от метро «Парк Культуры»), а те, в свою очередь, выделили нам «фруктово-овощное» направление.

В итоге, дюжина магазинов «Овощи-фрукты» получала по 4-7 человек на магазин (мальчики таскать, грузить, девочки – взвешивать и с денежкой баловаться). А я был их командир. Партком же назначил мне комиссара (ведь в стройотряде СССР должен быть командир, а при нём – комиссар), им был мой друг Вадик, армянин из Тбилиси, всегда помешанный на женском поле (сексуально, разумеется).

Вадик был низенького роста (про таких говорят «метр с кепкой»), но с ресницами, напоминающими опахала – ими он всё время пытался очаровать женский пол. Пол мало реагировал. Но попытки продолжались. Вадим был старше меня лет на 5, тоже, как и я отслужил в армии, но поступили мы вместе: я – со второй попытки, а Вадик – с пятой. В перерывах между попытками он работал на АЗЛК (Автомобильный завод Ленинского комсомола), ныне почивший в бозе, молотобойцем в кузне, а посему меня, к примеру, мелкого великана, он мог запросто поднять одной рукой. Брат Вадика, старший, был умница в семье, закончил в своё время МГИМО – поэтому Вадик очень стремился не ударить лицом в грязь, а закончить хоть что-то подобное (он и в МГИМО умудрился ещё два раза попробовать поступить, но не вышло).

Вадик был единственный на нашем курсе коммунист, член КПСС, в смысле. Его практически насильно заставили это сделать ещё на АЗЛК (когда он был там простым рабочим, работягой), а он, со временем обнаружив, что членство ему приоткрывает многие «двери», перестал психически колошматиться (он не верил в коммунизм, ему вообще было это всё до лампочки), а стал философом, таким насквозь циничным, прожжённым «философом». Любопытно, что Вадик, усилиями его брата, к тому времени занимавшего в МИДе какой-то пост, получил «распределение» аж в Индию, где и благополучно просидел 10 лет подряд, без отпусков. Уехал он из СССР, а вернулся в насквозь окапиталистиченную Москву.

Вадик страшно обрадовался комиссарству (за год до этого он же был комиссаром на заводе со мной, я его там заставлял, несмотря на его «комиссарство» помогать девчонкам на конвейере, подменять их, у них руки отсыхали передвигать ящики с полными бутылками), потому что снова будет много девочек, к которым он может приходить, давать им ценные указания, ну и вообще – вовсю их кадрить.

Здесь следует указать один важный момент: в нашем институте (ИНЯЗ) было два факультета (two fucks, шутили мы) – один переводческий, а другой педагогический. На нашем были одни мужики, ну пять девчонок, на педагогическом были одни девчонки, ну пять парней тоже были. А в нашем магазинотряде большинство было с педфака. Вадик довольно потирал ручонки.

Я ещё в парткоме спросил, в чём будет заключаться моя священная управленческая деятельность по руководству студентами-грузчиками и студентками-продавщицами. Мне ответили, ты дурачка-то из себя не строй, пожалуйста, будешь смотреть, как они работают, выяснять и решать их проблемы, следить, чтобы всё было нормально, чтобы наших девчонок там не обижал никто, а то мало ли, ну и чтобы наши парни не ушли с магазинными в глухую пьянку и т. д. Я говорю, а «и т. д.» что означает. Наш партдеятель хлопнул ладонью по столу и сказал, чтобы не втянули никого из них в левые схемы, понятно? Я говорю, понятно.

1-го июля, после сдачи экзаменов и кратковременного отдыха, мы все вышли на работу. Список магазинов и приписанных к ним были озвучены мной в 07.30 утра у нашего института, на улице, где я всех их собрал (все магазины были в округе, максимум в 15-20 минутах ходьбы), все потопали на свои рабочие места. Вадик выступил с пламенной речью о том, как труд по фасовке овощей и фруктов обогащает будущих переводчиков и педагогов, все поржали, Вадик же плотоядно озирал всех девчонок, подмигивал им, изображая из себя ловеласа.

В магазиноотряде было 35 девчонок, все как на подбор 19-20 лет, и всего три парня, не считая нас с Вадиком. Его скоро прозвали «маслянистым», за особые обволакивающие взгляды.

В общем, все приступили к работе худо-бедно. У нас, в одном магазине, был с Вадиком штаб (подсобка), была даже телефонная линия (параллельная магазинной), которую Вадик использовал, как хотел, даже по межгороду иногда, звякая своей маме в Тбилиси и что-то обсуждая то на армянском, то на грузинском. Но директору магазина это надоело буквально через пару недель, и он нас отключил нафиг. Вадик повозмущался было, но сделать ничего не мог.

В наши с ним обязанности (вернее, в мои, в его обязанности входило политико-коммунистическое «воспитание» бойцов, вернее, бойчих, чем он с присущим сладострастием и занимался), входил ежедневный обход всех магазинов с приветствием там работающим и вопрошанием их, а всё ли у них в порядке. У всех всё было в порядке, лишь в одном магазине одну деваху усиленно кадрили два местных работника, оба грузчика, а нашего парня там не было, поэтому она была беззащитной.

Мы с Вадиком появились перед грузчиками, как штепсель с тарапунькой, предупредили ребят, что не надо строить планы на нашу девочку, ибо она – наша девочка, ну, а в случае непонятиц, будет разговор другой. Грузчики чуть со смеха не померли, глядя на нас, важных и сердитых, Вадик аж надулся от страха, но девчонку оставили в покое.

В другом магазине скоро выяснилось наоборот: глава магазина женского рода усиленно потчевала конфетами с чайком нашего парня, работавшего там грузчиком. Он через неделю уже молил нас с Вадиком перевести его куда в другое место, он на эту рожу толстую уже смотреть не может. Мы его перевели, а взамен никого не дали, магазинное начальство просто утёрлось.

Ещё Вадик попробовал наладить выпуск стенгазеты (этого от нас требовало руководство «стройотрядами» г. Москвы, присылая указивки). Вадик попробовал. Когда в пятом или шестом магазине его открытым текстом послали матерно нежные девичьи губки, Вадик признался мне, что придётся всё делать самому (начальству нужен был отчёт). Я искренне над ним смеялся, говорил, что пока не заведёшь себе пассию-художницу, будет тебе кирдык по партийной линии.

Через месяц, когда все уже устаканились на своих рабочих местах, перезнакомились там с местными, вникли в суть дела, наши визиты с Вадиком стали восприниматься как чистая назойливость. Я, как честный человек, понимал, что занимаюсь коммунистическим онанизмом, отдистиллированным точно таким же идиотизмом, если копать вверх, вплоть до того самого главного, который всё это и замутил (верней, не стал заворачивать обратно). Но что было делать? Лезть на рожон. Кому? И что говорить? К тому же лето, овощи-фрукты, девочки, опять же, которые не прочь пококетничать иногда с пришедшими на проверку командиром-комиссаром…

Когда пришла очередная указивка от всесоюзного руководства стройотрядами на предмет организации концерта-соревнования московских стройотрядов в плане самодеятельности, я вздохнул спокойно: теперь хоть какое-то разумное дело будет. Можно и потворить, и повеселиться, ну и народ занять. А то он закисал в трудах своих плодоовощных.

Я кинул клич, что нужны стихоплёты, гитаристы-пианисты (нужна песня про наш стройотряд), и нужны певцы ртом: грядёт конкурс стройотрядовской самодеятельности, и нам бы надо не ударить лицом в грязь. Поэтесса нашлась, настрочила совершенно улётные, юморные стихи про то, как мы пинаем капусту с морковью (с вставлением испанских, слегка двусмысленных слов, она была – испанистка, обыгрывалась форма капусты и форма моркови), про то, что луна – это капуста на небе, ну а «капустник» – это и есть НАШ непреходящий магазинотряд.

Музыкантов не нашлось, но, слава Богу, мы с Вадиком умели бренчать на гитаре, поэтому нам пришлось взять пение на себя. Мотив мы взяли не помню какой, но что-то под Челентано вроде. Репетиций не было, мы лишь один раз пропели у поэтессы в подсобке всю её песню, глядя на листочек бумаги с текстом. Поэтесса была в восторге, Вадик потом начал её клеить, и она – завяла слегка. Кстати, была она такой рыжей и конопатой, что фамилия Ястржембская – ей очень шла. Все помнят эту фамилию? А у нас непростой был институт, блатных было много всяких…

Конкурс проводился прямо в главном здании МГУ, что напротив Кремля. У них там отличный актовый зал, мне кажется его для съёмок про 30-е гг применяют даже.

Мы с Вадиком выбежали на сцену с двумя гитарами, я поправил микрофон, глянул в зал – и мы запели! Ровно один куплет, первый, который хорошо помнили. Но забыли, что интересно, и я, и Вадик, куплет второй. Вот как из головы выскочило. Я прошептал вбок: «Слова на листке принесите!» нашим сбоку, среди них была и поэтесса.

Они судорожно заметались, ища листок со словами. Ну а мы с Вадиком снова пропели первый куплет. Зал слегка оживился. Но текста песни за это время не нашлось, поэтому мы с Вадиком пропели первый куплет в третий раз, и зал откровенно заржал, включая жюри где-то сзади.

Тут, наконец, к нам выскочила наша рыженькая поэтесса, встала спиной к залу, к нам передом, сунула листок нам под глаза с текстом. Зал просто бесновался от хохота, не давая нам как следует прохрипеть всю песню. Ну, кое-как, конечно, допели, но зал уже разошёлся вовсю, пошли выкрики: «Ещё раз!»

В общем, мы получили первую премию среди всех стройотрядов всея Москвы (сколько их там было – магазинных те же – я и не знаю), за выдумку, экспромт и КАЧЕСТВЕННОЕ отображение нашей работы. Вадик цвёл и пах, всё норовил рыженькую облапать под шумок (прямо на сцене, при вручении нам премии), я был более скромен.

На следующий день о нашем успехе знали все магазины, все там работающие, наши и местные, все напевали эту нехитрую песенку (испанские слова заменили чем-то), все нас хлопали по плечу, поздравляли. Ну а мы с Вадиком были героями дня (Вадик был калифом на час ещё, формировал гаремчик себе).

Ближе к осени мы завершили работу, ибо скоро было уже снова учиться, но тот «стройотряд» (магазинный его вариант) остался в нашей памяти, как незабывающийся дебилизм, помноженный на уютный пофигизм молодости и кипения кровей в венах. Блин, знал бы кто, что через пять лет маразма этого уже не будет, но не будет и многих других вещей, которые были для нас, как воздух – работа, хоть завались, учёба – пребезплатнейшая, отдых – в своих рамках весёлый и ненапряжный.