Об исторической вине Польши

В продолжение моего предыдущего текста

Как мне представляется, “ужасы” пресловутой полонизации были сильно преувеличены как советскими идеологами, так и дореволюционным российским официозом. Более того, по моему мнению, это вообще негодный объект для критики.

В самой по себе полонизации, если она и имела место, я не вижу никакой особой крамолы. Более того, она была в какой-то мере неизбежна, как проявление объективных исторических процессов. При взаимодействии разных народов процессы смешения и ассимиляции между ними неизбежны: более привлекательная и развитая культура поглощает более слабую. А в этом смысле Польша долгое время была сильнее нас – это надо признать. Ложный патриотизм и позёрство здесь неуместны. Хотя кому-то и может показаться печальным, когда один народ утрачивает свои культурные особенности в пользу другого.

Иное дело, когда это происходит в результате сознательной и целенаправленной политики. Но обвинять в этом Речь Посполитую нет оснований. Поскольку оная в обоих своих изданиях – и первом шляхетском, и втором буржуазном – свою восточную политику вообще никогда не нацеливала на массовое производство поляков из населения своих восточных “кресов”.

В качестве ассимиляторских намерений Варшавы белорусские историки и публицисты любят цитировать министра внутренних дел межвоенной Польши Скульского: «через десять лет в Польше и со свечкой не найдёте ни одного белоруса». Однако в реальности пан министр имел в виду совсем другое. Это означает, что Варшава не допустит никакой социально-политической активности, которая даже в потенции может стать антигосударственной. А белорусов они и рассматривали не столько как этнокультурную общность, сколько как организованную просоветскую политическую силу – нечто вроде неформальной суперпартии. То есть буржуазная Варшава была заинтересована, чтобы население “кресов” оставалось деполитизированным, неорганизованным и разрозненным, разбросанным по хуторам, а отнюдь не в том, чтобы сделать из этих хуторян равных себе членов польской нации.

А если мы возьмём ту первую, средневековую Речь Посполитую, то её шляхетские элиты не то, что не собирались полонизировать её непольские окраины – Литву, Литовскую Русь, Пруссию, “Инфлянты”-Ливонию, они и “своих” то крепостных крестьян в этнической Польше не считали поляками. Только шляхтич может быть поляком. А этническая и религиозная принадлежность крестьян-“хлопов” шляхтича вообще не интересовала. Ведь “хлоп” – это просто двуногая рабочая скотина, у скотины нет души и не может быть культуры. Даже если этот хам и говорит по-польски. Тем более польской шляхте не могло прийти в голову ополячивать “хлопов” на непольских окраинах – ведь это означало бы уравнять их с собой, что вообще было бы диверсией против шляхетских “духовных скреп” и потрясением основ.

Суть польской восточной политики была в другом. Средневековая Польша была хоть и провинциальным, но вполне себе европейским государством. А Европа на изломе Средневековья была нацелена прежде всего на поиск пригодных для ограбления колоний. Страны Атлантического побережья – Португалия, Испания, Голландия, Англия – были озабочены поиском морских путей в экзотические страны Востока – Индию и Китай. А противоположная сторона Европы – Польша, Венгрия, Тевтонский Орден осуществляли “дранг нах Остен” – на соседствующие с ними неевропейские народы.

Освоение колоний – процесс тяжёлый и опасный, одним лобовым натиском нельзя превратить их в стабильные источники дохода. Значит нужно искать в населении колонизируемой территории те слои, на которых можно опереться. И европейцы всегда так и делали: португальские, голландские и английские работорговцы ангажировали вождей некоторых племён Африки, и те сами поставляли им “чёрный товар” из пленников, захваченных у враждебного племени. Это была технология раскола африканского общества по горизонтали через стравливание племён друг с другом. При этом белым работорговцам не приходила в голову мысль ассимилировать – то есть из чужаков сделать своими – этих своих чёрных бизнес-партнёров. Вынужденные деловые отношения с африканцами не означали, что их воспринимают, как равных.

Общество Литвы и Литовской Руси было более сложным, стратифицированным, иерархизированным. Здесь польские колонизаторы применили технологию раскола не по горизонтали, а по вертикали: соблазнили литовско-русское боярство шляхетскими привилегиями – правом частной собственности на землю и правом на владение крепостными крестьянами. Но получив в лице высших сословий Литвы помощника в процессе колониальной эксплуатации своей собственной страны, польская шляхта не стала трактовать их, как равного партнёра. Литвины в Польше воспринимались, как неотёсанная деревенщина и сомнительные христиане с языческими пережитками, склонные к идолопоклонству, азиатскому деспотизму и неспособные усвоить шляхетское понимание “вольности”.

Итогом этой политики польской верхушки стала не просто стратификация общества по разным сословиям или классам, а раскол единой страны на два чуждых народа, ненавидящих друг друга. Это произошло и в самой Польше, где идеологи шляхты даже придумали ей искусственную генеалогию от древних сарматов, чтобы и по национальному происхождению не иметь ничего общего с крестьянами, даже говорящими по-польски. Литовско-русская шляхта частично приняла эту “сарматскую” идеологию, частично создала себе по её образцу свой собственный генеалогический миф, выводящий её от переселенцев из древнего Рима, захвативших и подчинивших себе простой люд Литвы и Руси.

Оба этих мифа – и “римский”, и “сарматский” – утверждали в самосознании шляхты представлении о себе самой, как оккупанте в собственной стране. Именно так, ни больше, ни меньше. И шляхтичи этого не то, чтобы не стыдились, а напротив, это было предметом их сословной гордости. Как вообще возможен такой чудовищный перелом в самосознании – вопрос отдельный и сложный. Сама собой напрашивается прозрачная аналогия с теми, мнящими себя “сливками общества”, которым сегодня «стыдно быть русскими».

Если за несколько столетий пребывания в составе Речи Посполитой литовско-русская шляхта всё-таки стала ощущать себя поляками, то в этом не было чьего-то злого умысла. Это был с одной стороны спонтанный процесс, вызванный стремлением литвинов избавиться от комплекса неполноценности перед польским “старшим паном-братом”. А с другой стороны ополячивание литовской шляхты стало побочным следствием превращения Великого княжества Литовского в польскую колонию, но никак не результатом целенаправленной политики Варшавы. И тем более верхам Речи Посполитой не было никакого дела до того, кем себя считают и на каком языке говорят литовско-русские “хлопы”.

Историческая вина Польши перед белорусами,  украинцами и литовцами отнюдь не в полонизации, а в том, что она спровоцировала драматический раскол Западной Руси на наследственные касты панов и хлопов, богоизбранных и хамов, сверхлюдей и недочеловеков. Хотя конечно на покаяние в этом грехе со стороны современных кровных и духовных потомков шляхты рассчитывать не приходится – в их системе ценностей такого греха просто не существует.

Напротив, это и есть их главная секретная “европейская ценность”, которая отличает Запад от всего остального человечества – от русских, китайцев, мусульман, индейцев, папуасов. И не важно, чем Запад этот свой dirty secret камуфлировал в разные периоды своей истории: религиозным мессианством, “бременем белых”, превосходством арийской расы или “правами человека”.

1958 год. Бельгия, Брюссель. Посетители человеческого зоопарка кормят негритянскую девочку, как будто она обезьяна или кенгуру. Фото с сайта Disgusting men

Сегодняшние духовные потомки панов и их “подпанки” не только не думают каяться и платить за свою историческую вину перед нами, они требуют от белорусов ни более, ни менее, как… благодарности. Мы, оказывается, до второго пришествия пана Езуса обязаны её милости шляхетской науке тем, что она «описывала и осмысляла наш край». Делая вид, что они не понимают очевидной вещи: наши предки в этом описании были чистым объектом. Грязного хама никто не собирался сажать за парту в Виленском университете, его только изучали – как ходячий экспонат, как подопытную лягушку. Или как ихтиолог изучает рыбу. При этом ихтиолог занимается этим изучением не столько из благородного стремления к чистому знанию, сколько с точки зрения, как эту рыбу половчей освежевать и повкусней приготовить. Но он хотя бы не требует от рыбы благодарности, когда накалывает её на вилку. А у сегодняшних подпанков настолько сбит фокус исторического зрения, настолько извращённое мировосприятие, что они готовы умиляться тому, как их предков использовали в роли подопытных лягушек.