Сталинская гвардия

Для людей, родившихся в 50-60-х гг, встречи с представителями «сталинской гвардии» (в самом широком смысле – людей, которые верно, честно и жёстко служили советскому государству) были ещё возможны. Тем же, кто родился попозже, это уже никак не светило, то поколение практически вымерло к моменту осознаваемой потенциальной встречи с ними лицом к лицу.

Мне «повезло», я родился в 60-х, на момент моего взросления такие люди ещё оставались, ещё даже работали, и с двоими я пересёкся. О них и пойдёт речь далее.

Первой была дама, сухая такая, выдубленная старушенция в задрипанной кацавейке, с папиросой во рту, служившая в паспортном столе Бабушкинского района г. Москвы. Я туда попал, чтобы получить временную прописку у своего дяди, институт требовал, что для поступления нужна справка, мол, близкий родственник готов предоставить жильё в случае поступления в институт. Ну вот я поступил и поехал прописываться. Дядя мне то, что нужно (документы и заявление), дал, с ними я притопал в паспортный стол.

Зашёл к начальнику, он проверил документы, написал что-то на бумажке, шлёпнул печатью где-то ещё, велел идти к паспортистке, сдаваться. Пришёл я и туда, в дальний угол коридора, где была дверь с деревянным окошком. Открыл окошко, снизу, от стола, на меня воззрились два глаза, рот старухи передвинул папиросину в угол губ, затем хрипло произнёс: «Слушаю!», я просунул бумаги, мол, прописаться чтоб. Старуха взяла документы, тщательно изучила их, затем внимательно и очень-очень сурово посмотрела на меня, велела придти завтра. Глаза её были, что называется «сверлящими», есть такой тип взглядов. Очень неприятный.

На следующий день я получил от неё свой паспорт. Открываю страницу прописки, там всё чин по чину – адрес московский моего дяди. До этого я был прописан лишь в одном месте, вместе с родителями, в квартире, где рос с детства, поэтому понятия не имел о РАЗНЫХ формах прописки, бытовавших в то время в СССР. В частности, о том, что форма временной прописки должна отличаться от формы постоянной прописки надписью «временная», с указанием срока. Единственное, что я знал к тому времени, дядя сказал, что временная прописка даётся на год, на следующий год надо снова туда идти, продлевать. Ну, без проблем как бы: надо – придём.

Спустя несколько дней я устроился на работу дворником в одну контору, начальнице сообщил, что студент. Она глянула в паспорт, на прописку, сказала, хорошо, что ты – москвич. Я был слегка озадачен, честно говоря, потому что никаким москвичом сроду не бывал, поэтому посмотрел на свою прописку ещё раз. Слов «временная» со сроками я не увидел, поэтому, логически рассуждая, паспортистка, выходит, ошиблась, влепив мне ПОСТОЯННУЮ прописку. Ну и весь год затем я просто мучил себя думками, размышляя на тему о том, что люди проводят по полжизни, работая хрен знает где и хрен знает кем, вожделея эту самую несчастную прописку. А тут – вот она, сама пришла.

Поэтому вопрос стоял так: а стоит ли вообще идти к этой бабке в паспортный стол? Может хрен с ним с этим штампиком, пущай стоит. Он хлеба не просит, а ВЕС всегда даёт. Ну а в будущем… там разберёмся.

Спустя год я приехал к дяде, показал ему свой паспорт, тот хмыкнул, говорит, ну надо же, впервые такое вижу. Люди бьются за такую прописку, аки драконы, а ты – просто так её получил. Но сказал, идти надо, конечно, ты же там в других местах, в других формах регистрационных тоже записан, но по-другому, и рано или поздно тебя «вычислят», особенно, если, вдруг потребуется сравнить твой штамп в паспорте и реальное положение дел. Играть с этим не нужно, у тебя вся жизнь впереди, а тут какая-то прописка, блин. Оно тебе надо?

Ну я подумал, действительно. Зачем мне выпендриваться на пустом месте, что это в будущем мне может принести, кроме неприятностей? В общем, в нужный срок пошёл снова к паспортистке, за продлением… постоянной прописки. И смех, и грех.

Паспортистка меня прекрасно помнила, сразу спросила, за продлением пришёл? Я говорю, да, сунул ей паспорт. Она его открыла… и побледнела. Я стою, как ни в чём не бывало, посвистываю. Затем старуха прошипела: «Ты почему не явился СРАЗУ!!!???» Я говорю, о чём вы, уважаемая, мне сказали зайти через год, вот я и пришёл. Она икнула, но не сбавляя своей злости, снова прошипела: «Ну, молодец, что вовремя явился! Молодец!» Затем глянул на меня так, что я чуть в мандраж не впал, потому что взгляд её выражал БОЛЬ.

И эта боль была совокупностью болей очень разных: боль от того, что я мог бы её ненароком, случайно так… за год подставить, или подставить нарочно, не приходя через год за получением следующего срока этой несчастной временной прописки, боль от того, что вот она такая старая, глупая, ошиблась, влепила не ту форму, причём ошиблась так, что никому это не прощают, унизительная боль за то, что какое-то молодое чмо теперь смотрит на неё и думает про неё, старость – не радость, или что похуже, а ведь она НА ПОСТУ, бдит, через её стражу прописочную ни один «враг» не должен проникнуть, а тут такой ляп. В общем, масса чего, может быть, я за неё и додумал многое.

В итоге она сделала новую форму, где были указаны святая фраза «временная» и срок временности. Я вышел на улицу, закурил, сел. Вот какая-то старушка, вовсе не божий одуванчик, а аккуратная такая служака, знающая свой пост, своё место, стоящая на страже государственных интересов. Вот откуда она, сколько ей лет? Как давно она служит? И кем была, если была до этой службы, кем работала? Судя по её облику, старая дева (перхоть на всё той же кофточке, спустя год, седые букли, собранные в комок сзади, запах уютной пыльной чистоты от неё), и, вероятнее всего работала она раньше либо в ментуре, либо ещё где, в схожей конторе, но вот по старости лет её перевели в паспортистки, видно, на пенсию отказалась выходить (а чего дома одной киснуть!). И служба эта для неё всё. Весь смысл жизни. И службу она знает, и её бдит. Так по жизни привыкла. Так нужно. Раз поставили.

В общем, я очень остро ощутил ТО ВРЕМЯ, когда таких, как она было гораздо больше, ими были полны улицы, когда люди искренне фанатели от того, что строят новый мiр, и что устроение этого мiра связано с такой их работой, чтобы руки отсыхали. Ну и ответственность за своё дело, конечно, высочайшая, непоколебимая, дрожит, как струна.

Второй раз случился после окончания института, когда меня распределили в Эфиопию военным переводчиком и направили в какую-то контору, уже как призванного военного. Прихожу я в эту контору, военную снизу доверху, попадаю в кабинет, большой, тёмный, очень какой-то несовременный. Там сидит за столом старик, сухой, поджарый, нос крючком, взгляд, как две бутылки с коктейлем Молотова сразу в лицо летят. Ну я доложил о прибытии, старик кивнул и показал глазами на стул. Я сел.

Это был не разговор затем. Это был допрос-увещевание-предупреждение-угроза. Старик, как я понял, старый чекистский ещё кадр, может быть даже бывший лагерный, проводил такие собеседования со всеми офицерами, отправляющимися в зарубеж в первый раз. Старый сверлил меня глазами, как буравчиками, что-то толковал, а я банально впал в какой-то транс, припоминая паспортистку пятью годами раньше – была в них одна и та же черта. Они бдели на работе, бдели, как дышат. Это было их естеством, верой, единственной силой, которую они знавали до конца, до донышка.

Я вышел от него, потный и красный. Не потому, что боялся его, нет. Шёл ведь уже 1989 год, август месяц, антисталинской риторикой были забиты все эфиры, уже шли антисталинские фильмы, театры испражнялись, как могли, все газеты и журналы соревновались в чернухе по поводу того времени, и ОПИСЫВАЛИ один и тот же мерзкий типаж. Он был однозначно некрасив, немил, но он был точно такой, как этот старик-чекист и эта старуха-паспортистка. Он был УЗНАВАЕМ. Я будто бы прикоснулся к ТОМУ ВРЕМЕНИ. Я их видел, я их слышал, вокруг было всё совершенно другое, но они вели себя так, как будто ничего не изменилось, как будто они по-прежнему стоят на страже интересов любимой социалистической отчизны. И каждый из них выполняет свой долг. Так, как ему или ей предписано: нет неважных должностей, есть плохие исполнители. А они привыкли мыслить и вести себя строго по-государственному.

Спустя два года СССР приказал долго жить, когда мамонтов сталинского разлива осталось на Земле всего-ничего. На сцене появились новые, молодые слонята совершенно другого образца.