Революции и крестьянский вопрос

Предреволюционные, революционные и постреволюционные события, происходившие в начале XX века в России, как впрочем, и любые другие исторические события, были, есть и будут предметом изучения многих исследователей, стремящихся дать этим событиям всестороннюю оценку. Осмыслением произошедшего и происходящего (своего рода подведением итогов) стали заниматься практически с первых лет революции, но до сего дня профессиональные исследователи, а вместе с ними и любители от истории, расходятся во взглядах и мнениях на те или иные события или факты тех лет. Любопытно то, что эти взгляды и мнения в советское время колебались вместе с "линией партии", определявшей направленность выводов и оценок, а сегодня зависят лишь от личных предпочтений оппонентов. Впрочем, необходимо отметить, что в советский период интерес вызывали различные, наиболее актуальные и допустимые к обсуждению для данного конкретного времени аспекты тех или иных событий,  и, отдавая должное советским исследователям, следует признать их большой вклад в развитие отечественной историографии революционного и постреволюционного времени.

Итак, в  революционный водоворот начала XX века оказалась втянута аграрная Российская Империя. Именно крестьянству, составлявшему большинство населения империи, а в последствии и СССР, предстояло на "своих плечах" пронести сначала февральскую, затем пролетарскую революции и Гражданскую войну вместе с "военным коммунизмом", едва не угробившим все сельское хозяйство, слегка прийти в себя во времена НЭПа, а потом стать "базой" (источником) дальнейших коренных преобразований из аграрной в индустриальную державу. Настроение крестьянства (его поддержка или неприятие) в значительной мере определяло как военно-политическую, так и социально-экономическую обстановку, а так же непосредственное развитие событий на местах, поэтому к проблемам взаимоотношения крестьянства и власти, крестьянских настроений, крестьянского протеста или поддержки в годы Гражданской войны и в последующее время советские, а затем и российские исследователи обращались и будут обращаться не раз.

Современная (российская) историография начинает свой отсчет с начала 90-х годов прошлого века, советскую же историографию мы можем разбить на три условных периода: 1) 1918 – конец 20-х гг.; 2) начало 30-х – конец  50-х гг.; 3) начало 60-х – конец 80-х гг. Дадим небольшую характеристику каждому из периодов развития историографии.

В 20-е годы марксистская (большевистская или марксистско-ленинская) идеология еще не стала общегосударственной, отчего исследователи не были скованы жесткими идеологическими рамками, позволяя себе критику в адрес действий или политики новой власти, поэтому, если отбросить агитационную и пропагандистскую составляющую научной и научно-популярной литературы этого периода, то в оставшемся можно найти ценный фактический и статистический материал, позволяющий  анализировать состояние и динамику общественно-экономической и социально-экономической жизни страны, в том числе и в отношении крестьянства. Работы современников событий, в особенности, если они написаны специалистами с опытом работы предыдущего и нового времени, имеют практическую направленность и, в основном, посвящены произошедшим социально-экономическим сдвигам, а в отношении деревни - социально-экономическим преобразованиям в годы аграрной революции.

Первые работы по крестьянскому вопросу стали появляться уже в 1918 году. В них исследователи пытались дать оценку причин крестьянских выступлений на контролируемой Советской властью территории. Авторы марксистского толка полагали, что основой крестьянского недовольства является в первую очередь его (крестьянства) политическая несознательность, повлекшая за собой возникновение экономических трудностей. Так в сборнике "Продовольственная работа советской власти", посвященном первой годовщине революции, изданном Наркомпродом в 1918 г. под  авторством Н. А. Орлова, обосновывалась неизбежность жесткого курса большевиков по отношению к деревне из-за ее неспособности проявить понимание ситуации и добровольно пойти на ущемление собственных интересов (хотя в предисловии к работе сам автор отмечал ее тенденциозность). По мнению Орлова, Советская власть, выдвинув товарообмен "как фундамент хлебной монополии", чтобы накормить рабочих, была вынуждена "от имени революции"  потребовать у деревни хлеб в виде кредита, но крестьянство, отказало Советской власти в доверии и "пошло за кулацкой демагогией", именно поэтому власть и была вынуждена прибегнуть к принудительным реквизициям продовольствия в деревне. С точки зрения Орлова, неизбежность  конфликта города с деревней состояла в объективно сложившихся обстоятельствах, причиной которых была крестьянская "темнота". В другой своей работе Продовольственное дело в России во время войны и революции, выпущенной все тем же Наркомпродом в 1919 году, он продолжил тему крестьянской несознательности отмечая, что одна из причин отклонения от хлебной монополии в 1918 году крылась в классовом составе местных Советов, состоящих из темных крестьян, хотя сам же считал  комбеды продовольственными органами Советской власти. В то же время историк-марксист М.Н. Покровский полагал, что суть крестьянской (аграрной) революции была в борьбе крестьян за право быть хозяином на своей земле и право распоряжаться продуктом своего труда.

Не лестно о комбедах отзывались и советские экономисты Л.Н. Крицман и Ю. Ларин, дав в совместной работе "Очерк хозяйственной жизни и организация народного хозяйства Советской России" (1920 год) критическую  оценку  результатам деятельности комитетов бедноты. Авторы заявили о наличии двух параллельно развивающихся в России революций: аграрной и пролетарской, и об определенных различиях целей крестьянства и рабочего класса. Правда, позже в книге «Героический  период великой русской революции», вышедшей в 1925 году и долго сохранявшей актуальность наблюдений и выводов, Крицман охарактеризовал военный  коммунизм как первый грандиозный опыт "пролетарско-натурального" хозяйства, опыт первых шагов к социализму. При этом он считал, что военный коммунизм "в основе своей отнюдь не являлся заблуждением лиц или класса; это — хотя и не в чистом виде, а с известными извращениями — предвосхищение будущего, прорыв этого будущего в настоящее"  (вот эти-то увиденные им "извращения" в "предвосхищение будущего"  не простят ему в 1937 году).

Известный экономист того времени Л.Н. Литошенко в 1917 – 1918 гг. опубликовал в «Русских ведомостях» цикл статей с критикой как эсеровской, так и большевистской политики, направленной на «социализацию земли». В 1918 г. эти статьи были изданы отдельным сборником под общим заголовком «Социализация земли», в котором автор отрицал как идею, так и практику любой формы «социализации» - обобществления земли.

Историк А.В. Шестаков, считающийся основоположником марксистско-ленинской методологии в освящении крестьянского вопроса  в годы революционных потрясений (и истории в целом), рассматривал классовую борьбу в деревне (борьбу беднейших крестьян против сельской буржуазии) через призму деятельности Советов и других крестьянских организаций, кулацкого Всероссийского крестьянского союза и помещичье-кулацкого Всероссийского союза земельных собственников. Полемизируя с меньшевистскими историками, Шестаков утверждал, что  рабочее движение само по себе имело огромное влияние на крестьян, способствуя их самостоятельным  выступлениям:  "ликвидация помещичьего землевладения осуществлялась крестьянами самостоятельно, без помощи пролетариата и его партии" ( Шестаков А.В. Октябрь в деревне. 1925 г), поэтому деятельность большевиков по привлечению трудящегося крестьянства на сторону социалистической революции была столь успешной.

Кстати говоря, такая пестрота мнений и оценок на этот достаточно небольшой исторический отрезок (период от двух революций и Гражданской войны до НЭПа) отразилась и на отношении к этим событиям самих вождей революции. Так в 1921 году Троцкий полагал, что изменение продовольственной политики надо было начинать не весной 1921 года под давлением порожденного ею кризиса, а годом ранее, что, как ни странно, синхронизировалось с  позицией Сталина, который в 1924 году на XII партконференции говорил:

«Разве мы не опоздали с отменой продразверстки? Разве не понадобились такие факты, как Кронштадт и Тамбов, для того, чтобы мы поняли, что жить дальше в условиях военного коммунизма невозможно? Разве сам Ильич не признавал, что мы на этом фронте потерпели более серьезное поражение, чем любое поражение на фронтах Деникина и Колчака?.

В начале 20-х годов такая оценка событий не была случайной, но впоследствии в «Кратком курсе истории ВКП(б)» Сталин счел нужным изменить прежние взгляды:

Вспыхнули организованные белогвардейцами и эсерами кулацкие мятежи в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии (антоновщина). Оживилась деятельность всякого рода контрреволюционных элементов — меньшевиков, эсеров, анархистов, белогвардейцев, буржуазных националистов. Враг перешел к новым тактическим приемам борьбы против. Советской власти. Он стал перекрашиваться под советский цвет и выдвигал уже не старый провалившийся лозунг: "долой Советы", а новый лозунг: "за Советы, но без коммунистов".

Ярким проявлением новой тактики классового врага явился контрреволюционный кронштадтский мятеж.

К концу 20-х началу 30-х годов прошлого века большевистская (или марксистско-ленинская) идеология заняла главенствующую позицию в научных и научно-популярных работах (включая учебную и образовательную литературу) и "тон" всех публикаций заметно изменился, вернее все "заговорили в унисон". Отсутствие открытых публичных мнений (или взглядов), критически относящихся к политическим или экономическим процессам как недавнего прошлого, так и настоящего имело под собой практически-идеологическую основу: страна вступала в эпоху кардинальных перемен. Экономическое развитие СССР получало программу в виде всеобьемлющих пятилетних  народно-хозяйственных планов, для осуществления которых требовалась полная коллективизация крестьянского населения и активная индустриализация промышленного производства, т.е. пришло время новых социально-экономических сдвигов, требующих полной мобилизации и согласия (непротивления) всего общества. В таких условиях не могло быть и речи даже о возможности возникновения  сомнений в правильности взятого курса (и действий партии), а не то, что какой-либо критики.

Что касается исследований крестьянского вопроса, то во втором периоде советской историографии (начало 30-х конец 50-х) в отношении прошедших и происходящих событий определяются основные направления и характеристики: в революционных событиях основная масса крестьян поддерживает большевиков, за эсерами идут обманутое ими темное меньшинство; в Гражданскую войну крестьяне всеми силами поддерживают новую власть и сопротивляются реакционным силам (белым и прочим интервентам); комбеды - это форпосты революции в деревне,а "военный коммунизм" - это время борьбы за хлеб со всеми реакционными силами, противостоявшими революции.  Все мятежи происходят исключительно в следствии подстрекательства контр-революционных сил, при этом зачинщиками крестьянских выступлений являются кулаки, собственно они (кулаки) и составляют основную массу мятежников. Коллективные формы хозяйствования на селе - артели, коммуны и советские хозяйства динамично развиваются, завоевывая все больше добровольных сторонников, в следствии чего крестьяне бросают свое единоличное хозяйство и становятся колхозниками. Переустройство сельского хозяйства приводит к невиданным до селе победам: благосостояние колхозников растет не по дням, а по часам. Впрочем, этот период советской историографии самый малочисленный в общем количестве исследовательских работ, посвященных истории крестьянского вопроса.

События, последовавшие после XX сьезда, а именно открытие архивов и доступ к ранее закрытой информации, открыли третий период советской историографии, который характеризуется активизацией исследовательской работы. Нельзя сказать, что идеологическая составляющая исторических публикаций как-то изменилась, однако доступ к архивным материалам дал возможность рассмотрения новых, до этого не разрабатываемых аспектов крестьянской проблематики (в том числе появилось много региональных исследований). Авторы рассматривали вопросы социально-экономического положения крестьян в переломную эпоху, анализировали особенности бедственного положения деревни в период 1917 – 1921 гг. Но при этом главным оставалось положение, что все кризисные обстоятельства в жизни крестьянства были вызваны действиями враждебных большевикам сил и именно активная деятельность этих враждебных сил стала главной причиной постепенной материальной и экономической деградации сельского хозяйства в годы Гражданской войны, резкого снижения производительности крестьянского труда, продовольственных трудностей и наступившего в ряде районов страны масштабного голода, однако, коллективная борьба пролетариата и крестьянства с этими враждебными силами позволила не только устоять в тяжелые годы, но и построить новое государство с полным преобразованием его экономического развития.Таким образом, глубинные (психологические или внутренние) причины происходивших процессов продолжали оставаться за скобками исследователей.

В начале 80-х годов появляются работы, где на первый план выходит анализ просчетов большевистской политики в деревне (от 1917 до коллективизации), определяются причины неудач новой государственной власти в крестьянской среде. Теперь авторы обьясняют просчеты власти не столько природной "темнотой" крестьянства, сколько неверным выполнением директив партии на местах, искажением партийной линии в деревне, самоуправством местных властей. Как и прежде, причины оппозиционности значительной части крестьянского сообщества не являются предметом исследований - априори считается, что чаяния крестьянского сообщества полностью тождественны чаяниям пролетариата - нет в них никакой разницы,поэтому нет противоречий и неприятия.

Но с середины 80-х под влиянием начавшейся в стране перестройки и "гласности" ситуация в отечественной историографии постепенно меняться, начинается радикальный пересмотр взглядов относительно всех переломных моментов Российской истории от революций, эпохи Гражданской войны и "военного коммунизма", коллективизации и до последних дней - появляются  работы резко контрастирующие с основной массой исследовательской литературы.

Российский (современный) период изобилует разработкой новых тем. Особое внимание обращают на себя исторические исследования, в которых детально проанализированы не только причины политических колебаний российского крестьянства, но и причины бедственного положения деревни, а также деградация и архаизация крестьянского труда в годы Гражданской войны и военного коммунизма, пересматривается время коллективизации 30-х годов.

Такая очень краткая характеристика отечественной историографии по крестьянскому вопросу. 

Из всего сонма исследований, на мой взгляд, наиболее интересны исследования первого периода советской историографии, как говорится исследования "по горячим следам",  хотя многие считают эти труды не достаточно аналитическими в следствии малого круга источников и слишком короткого временного периода прошедшего от момента самих событий до момента его оценки, однако, если мы говорим о профессионалах, то эти сомнения отходят на второй план. К несомненным профессионалам, специалистам по крестьянскому вопросу, относится Лев Николаевич Литошенко.

Как видно из биографии у Литошенко было достаточно исходной информации, чтобы дать всестороннюю оценку произошедшим событиям. Конечно, нельзя отрицать влияние на нее политических взглядов самого Литошенко - он был убежденным рыночником и сторонником (проводником) столыпинской реформы, однако, "диагноз" последствий социализации земли, которые вылились в "новые формы хозяйствования" в деревне был вполне точным и подтвердился последующими событиями - огромное коллективное (обобществленное) сельское хозяйство СССР так и не смогло до сыта накормить все население -  импорт сельскохозяйственного сырья занимал 2-3 строчку из всего обьема импорта, не говоря о том, что с 70-х годов СССР стал абсолютным импортером пшеницы.

Возможно, кто-то уже знаком с книгой Литошенко  "Социализация земли в России", для тех же кто слышит о ней впервые в качестве затравки для возможного будущего ознакомления с книгой предлагаю предисловие автора.

Общие условия социализации сельского хозяйства и значение русского опыта

Существующее в России правительство называет себя рабоче-крестьянской властью. Можно спорить, отражает ли оно действительно волю русского промышленного пролетариата или давно уже утратило с нею соприкосновение. Для всякого живущего в России ясно, однако, только одно с желаниями и настроениями основной массы населения страны, многомиллионного крестьянства, политика советской власти не имела и не имеет ничего общего. Четыре года над крестьянским хозяйством проделывались всевозможные социалистические эксперименты. Четыре года тысячью способами старались привить ему социалистическое мировоззрение. И все четыре года крестьянство оставалось чужеродным телом в социалистическом хозяйстве, объектом, а не субъектом того грандиозного опыта, который проделан теперь в России.

Огромная сопротивляемость социализму, обнаруженная русским крестьянством, объясняется не столько политической зрелостью этого класса, которой он не обладает, сколько субъективными препятствиями, стоящими на пути обобществления сельского хозяйства.

Социализм как экономическая система есть прежде всего рациональное плановое хозяйство. Обвиняя буржуазный строй в анархии производства и бесполезной растрате сил, социализм обещает величайшую экономию, максимальную производительность и строгую пропорциональность всех отраслей производства, объединенных единым планом народного хозяйства.

Не будем поднимать здесь вопросы о том, возможно ли вообще построение хозяйственного плана в масштабе целой страны, не теряется ли в безобменном и безденежном социалистическом хозяйстве самый ключ к понятию рационального и не исчезает ли там понятие экономической выгодности как критерия для выбора хозяйственных средств и целей. Ясно, во всяком случае, что каждая данная отрасль производства тем легче поддается обобществлению и включению в единый хозяйственный план, чем меньше в ней число хозяйственных единиц и чем однообразнее техника производства. Именно поэтому вера в неизбежное пришествие социализма обосновывается большей частью на предположении, что естественная эволюция капитализма ведет к машинизации и концентрации производства.

Как известно, объективные данные об эволюции сельского хозяйства не обнаруживают этих необходимых предпосылок социализма. Земледелие всех стран имеет тенденцию к распылению и рассеянию, а техника производства земледельческих продуктов становится все сложнее и многообразнее.

Несколько десятилетий назад еще можно было говорить о закономерной смене одних систем сельского хозяйства другими (о поясах тюненовской схемы, шкале плодородия и т. п.). Теперь завоевания агрономической и транспортной техники все шире раздвигают пояс «вольного» хозяйства. Система и рентабельность хозяйства не предуказываются ни «естественным плодородием», ни расстоянием от рынка, ни местными хозяйственными традициями. Перед сельским хозяином открывается широкая возможность выбора различных организационных схем. Успех или неуспех предприятия зависит от организационных талантов хозяина, от его умения найти наивыгоднейшее сочетание имеющихся в его распоряжении элементов производства между собой и по отношению к вечно колеблющимся условиям рынка и атмосферы. В промышленности техника сравнительно однообразна, там часто нетрудно указать наиболее производительный и «рациональный» способ производства. И несмотря на это, на долю предпринимателя-коммерсанта и организатора остается огромная творческая роль. В сельском хозяйстве понятие «рациональности» имеет еще более условный характер. «Рациональным», т. е. экономически выгодным, может оказаться и экстенсивное и интенсивное хозяйство, и зерновая продукция и мясная, молочное скотоводство и племенное. И все это на одном и том же участке земли и с одними и теми же средствами производства. Все зависит здесь от сочетания и колебаний экономических и естественно-исторических условий производства. Роль сельскохозяйственного предпринимателя, таким образом, в настоящее время чрезвычайно усложнилась и выдвинулась на первый план.

Отсюда следует, что социализация сельского хозяйства должна натолкнуться на крайне важное препятствие в форме отсутствия достаточных кадров опытных организаторов. Старые владельцы рано или поздно вымрут или будут устранены по политическим соображениям. Поколение новых организаторов не может быть воспитано, ибо для этого нет подходящей среды. Качества способного организатора не являются врожденными, они вырабатываются в процессе борьбы, ошибок и жестокой конкуренции. Предприниматель — типичная фигура капиталистического общества. При социализме его заменяют управляющие и агрономы. Но отсутствие конкуренции и ценностного измерителя в безобменном социалистическом обществе не позволит им с такой точностью судить о сравнительной производительности отдельных организационных планов и действий, как это делает капиталистический предприниматель. Завоевания науки и техники могут оказаться роковым даром в руках организаторов, не вооруженных критерием выгодности.

На примере русской социалистической практики мы видим, как под флагом технической «рациональности» производились часто огромные растраты личных сил и материальных средств. Не исключена, впрочем, и даже более вероятна, другая возможность. Лишенные личных стимулов, социалистические организаторы вовсе не будут искать новые пути, хотя бы и сомнительно рациональные. Замена самостоятельных предпринимателей наемными управляющими ведет неизбежно к застою и безхозяйственности.

Все это, конечно, возражения, направленные против социалистического хозяйства вообще. Но в сельском хозяйстве эти отрицательные моменты сказываются несравненно сильнее, чем в промышленности. Там хотя бы временно может помочь шаблон и ставка на более производительные, по старым понятиям, предприятия. В сельском хозяйстве, с одной стороны, сильна еще рутина, с другой — открылись исключительные технические возможности. Социалистические организаторы сельского хозяйства с одинаковой силой будут стремиться либо к косности, либо к безудержному и разорительному «прогрессу».

Далее, обобществление сельского хозяйства затрудняется далее его распыленностью. Статистика всех земледельческих стран с такой определенностью установила неприложимость «законов» концентрации производства к сельскому хозяйству, что этот факт не решается оспаривать уже ни один грамотный социалист. Важно при этом то, что распыление сельского хозяйства обусловлено не только историческими причинами. Это не только факт, но и техническая необходимость. Пространственная протяженность и издержки внутрихозяйственного транспорта играют несравненно большую роль в сельском хозяйстве, чем в промышленности. Благодаря этому в сельском хозяйстве очень скоро намечаются пределы укрупнения хозяйственных единиц, за которыми издержки внутрихозяйственного транспорта перевешивают экономию крупного производства и дальнейшее увеличение предприятия становится невыгодным.

При всяком хозяйственном строе, поэтому, в том числе и при социализме, число эксплуатационных единиц в сельском хозяйстве по необходимости может быть велико. А если это так, то перед социализацией сельского хозяйства стоят два новых препятствия. Во-первых, нужно оставить мысль о концентрации производства, облегчающей управление, и приходится думать о том, где найти миллионы организаторов; во-вторых, необходимо преодолеть сопротивление старых владельцев предприятий или, по крайней мере, найти способ примирить их с новыми формами обобществленного хозяйства. Здесь опять в отношениях социализма к сельскому хозяйству и промышленности обнаруживается огромная количественная разница, переходящая почти в качественную. Одно дело — экспроприировать небольшую кучку промышленников и взять в свои руки управление немногими десятками тысяч крупных предприятий, и другое дело — овладеть миллионами земледельческих хозяйств, включить их деятельность в рамки общего хозяйственного плана и переубедить, покорить или примирить с социализмом десятки миллионов их прежних владельцев. Ясно, что задачи обобществления сельского хозяйства и промышленности не соизмеримы по своим политическим и организационным трудностям.

Но если сложность организационных задач, многочисленность объектов воздействия и классовое сопротивление массы мелких собственников создают ряд объективных препятствий на пути обобществления сельского хозяйства, то, с другой стороны, есть и обстоятельства, которые не позволяют руководителям социалистической политики относиться к этим препятствиям хладнокровно и держаться выжидательной политики. Напротив, эти обстоятельства заставляют преодолевать препятствия со всей энергией, на которую только способны адепты новой власти.

Одним из этих обстоятельств является голод и продовольственный вопрос, неизбежный спутник «социальных» революций. До последнего времени социалистическая теория предполагала, что переход от буржуазного строя к социалистическому совершается сравнительно безболезненно. Обобществление средств производства, рационализация хозяйства, плановое его ведение освобождают такое количество скованных до тех пор производительных сил, что оно с избытком покрывает и сокращение рабочего дня, и некоторое разрушение старого аппарата, и все остальные издержки революции.

Опыт последних европейских революций убедил всех в обратном. Даже простая «буржуазная» революция резко понижает стимулы к труду и сокращает его производительность. «Социальная» революция, сопровождаемая расстройством денежной системы и рискованными экономическими экспериментами, еще глубже разрушает народохозяйственный организм и разрушает правильное его функционирование.

Особенно тяжелые последствия имеет неизбежный разрыв экономических связей между городом и деревней. Падение покупательной силы денег и сокращение производства промышленных изделий заставляют деревню замыкаться в своем кругу и переходить к натуральному хозяйству. Город оказывается тоже предоставленным самому себе. Но здесь-то и сказывается органическая разница между сельским хозяйством и промышленностью. Разрыв промышленности и сельского хозяйства больнее ощущается городом, чем деревней. Как бы глубоко ни зашло разделение труда в стране, в трудную минуту земледелец скорее обойдется без помощи городского рабочего, чем наоборот. Можно представить себе деревенского жителя, годами не подновляющего запасы одежды, обуви и домашней утвари. Но город без подвоза пищи не может существовать и несколько дней. Невозможно и существование промышленности без накопления в руках управляющих ею органов соответствующих запасов продовольствия. Наконец, значительная часть промышленного сырья — льна, пеньки, шерсти и кож — также оказывается в распоряжении мелких земельных собственников, и они предпочитают перерабатывать его сами кустарным способом, чем отдавать монополизированной и бесполезной для них государственной промышленности. Падение производительности труда одинаково поражает и сельское хозяйство и промышленность, «социальная» революция ухудшает положение всех производителей реальных ценностей. Но благодаря натуральному или полунатуральному строю мелкое крестьянское хозяйство дольше сопротивляется разрушительным влияниям социальных переворотов, совершенно так же, как раньше оно имело большую устойчивость по отношению к хозяйственным кризисам капиталистического мира.

Однако в эпоху социальной революции власть находится в руках города и промышленного пролетариата. Теоретики социальных революций пытаются примирить своих сторонников с неизбежным падением производительных сил переходного периода и взывают к терпению передовых борцов за социализм. Но голодное терпение приходит быстро к концу. Обманутый городской рабочий не может относиться спокойно к относительному благополучию и сытости «революционной» деревни. Отсюда рождается первый и, быть может, один из наиболее сильных стимулов к социалистическому овладению крестьянством, «борьба за хлеб» социалистического государства.

Но не только продовольственная нужда заставляет вовлекать деревню в сферу социалистического влияния. Этого требуют и прямые задачи положительной программы социализма. Социалистическое народное хозяйство есть прежде всего, как мы знаем, хозяйство плановое. Невозможно, однако, построить план удовлетворения потребностей общества и соответствующей организации производства, имея в своем распоряжении только часть отраслей производительной деятельности населения. Основой социалистического строительства признается крупная промышленность. Но откуда взять для нее продовольствие, рабочую силу и отчасти сырой материал? Все это элементарные условия существования промышленности, и все это дает сельское хозяйство, раздробленное между миллионами самостоятельных, хозяйственных единиц. Чтобы сельское хозяйство регулярно доставляло в необходимых количествах все нужное для государственной промышленности и городов, социалистическая власть должна заменить своими распоряжениями те указания относительно характера и объема производства, которые давались раньше каждому индивидуальному хозяину спросом и ценами. Словом, в той или иной мере, тем или иным способом сельскохозяйственное производство должно быть включено в общегосударственный хозяйственный план, иначе станет невозможным существование опоры социализма — крупной промышленности.

Итак, под давлением непосредственной продовольственной нужды, с одной стороны, и в целях осуществления социалистического хозяйственного плана — с другой, социалистическая власть, кем бы она ни была представлена, должна быть обязательно агрессивна по отношению к классу мелких земледельцев. Оставить их в покое — значило бы действовать вразрез с инстинктом самосохранения.

Описанные выше теоретические условия социализация сельского хозяйства вполне объясняют характер взаимоотношений между большевизмом и русским крестьянством.

Захвативший в октябре 1917 г. политическую власть городской пролетариат должен был решить труднейшую задачу. Незначительной кучке промышленных рабочих и их идеологов предстояло покорить огромную крестьянскую страну. В организационно-производственном отношении это означало ассимиляцию 15,5 млн хозяйственных единиц, обладавших к моменту революции уже довольно сложным и разнообразным строением. В политическом отношении необходимо было преодолеть сопротивление или примирить с новыми формами хозяйственной жизни 130 миллионов полуграмотного населения деревни, в огромном большинстве своем ничего не слыхавшего о социализме и не имевшего к нему ни малейшей склонности.

В то же время создававшиеся после революции объективные условия позволяли оставить деревенскую массу в стороне и сосредоточить все усилия на социализации промышленности и городской культуры. Продовольственный вопрос, наметившийся в форме умеренной дороговизны еще при царском правительстве, резко ухудшался под влиянием полусоциалистических мероприятий Временного правительства. Октябрьский прыжок в неизвестность сопровождался катастрофическим ростом цен и замедлением притока жизненных припасов к потребляющим центрам. Гражданская война окончательно разорвала связь между городом и деревней. Чтобы не умереть с голоду, победитель-рабочий должен был во что бы то ни стало овладеть источниками хлеба. Несколько позже к непосредственным велениям голода присоединились запросы организуемого на новых началах народного хозяйства. Жизненный нерв «пролетарского» государства, крупная промышленность грозила окончательным распадом без регулярного притока сырья и продовольствия. Для строителей социализма выяснилась необходимость единого хозяйственного плана на основе одинаково полного регулирования и промышленности и сельского хозяйства.

Так родилась «упорная борьба за хлеб», борьба городского рабочего и крестьянина, борьба социализма и мелкобуржуазной стихии.

Последующие страницы посвящены описанию этой борьбы. Мы считаем, что время для беспристрастного описания и подведения итогов русского опыта уже настало, ибо опыт этот приближается к концу (напоминаю, что данная книга охватывает временной промежуток с 1917 года до 1921 года и была написана Литошенко в период НЭПа, когда казалось , что поворота к очередной волне социализации земли (коллективизации 30-х годов) не будет).

Прежде чем перейти к описанию отдельных стадий и эпизодов борьбы за обобществление сельского хозяйства, мы должны предостеречь читателя против одного широко распространенного заблуждения. Считают, и это мнение распространено преимущественно среди иностранных умеренных социалистов, что русский коммунизм не представляет собой настоящего социализма. Все неудачи и экстравагантности большевизма относятся, таким образом, либо на счет русской дикости и некультурности, либо на счет неумения найти истинно социалистическое решение вопроса.

Против первого возражения защитниками русской революции выдвинуто соображение, что как раз отсталые в экономическом отношении страны и дают наиболее благоприятную почву для осуществления социализма. По сравнению с традиционной доктриной Маркса это, конечно, серьезная ересь. Но наблюдение над практикой социальных революций показывает, что в ней много правды. В отсталых странах, приобщившихся, однако, к капиталистическому развитию имеется обыкновенно небольшой, но хорошо организованный и пропитанный социалистическими идеями класс промышленных рабочих. Ему противостоит распыленная и по существу аполитичная масса сельского населения. Такое соотношение сил сразу определяет господ и слуг, объектов и субъектов нового положения. Отсутствие гражданских свобод и непривычка к ним помогают населению подчиниться деспотическим крайностям диктатуры пролетариата. Наконец, низкий уровень потребностей мирится с неизбежной нищетой и оскудением, приходящими вместе с коммунизмом. По всем этим причинам вполне понятно, что социалистические опыты скорее всего возникают и больше всего имеют шансов на успех как раз в отсталых аграрных странах. Не случайно вызванная войной политическая революция сделалась «социалистической» в России и осталась «буржуазной» в Германий. И не случайно примеру России попыталась последовать именно Венгрия.

Что касается предположения, будто русские коммунисты не сумели быть и остаться социалистами, то против этого утверждения должны поднять голос все пережившие и перетерпевшие русскую революцию. Мы, русские, вынесем все многообразие социалистического опыта; мы изо дня в день следим за потоком декретов и их претворением в жизнь; мы знаем историю каждого распоряжения, обстоятельства, его породившие или приведшие к уничтожению. Мы помним, наконец, общее настроение минувшей эпохи. И мы свидетельствуем, что образ русского большевизма и есть подлинное лицо всякого последовательного социализма.

Социалистическая мысль всегда избегала изображений своего положительного идеала. Это было прямо запрещено Марксом, заклеймившим такое занятие кличкой «Zukunftmalerei». В тех немногих случаях, когда социалисты решались нарушить заповедь своего учителя, мы получали ряд намеков и сентиментальных общих мест вроде туманных пророчеств старика Бебеля. Теоретический социализм не предусматривал даже необходимости построения общего хозяйственного плана, он не ставил вопрос о понятии выгодности в социалистическом обществе и не давал элементарнейших основ социалистической экономики. Что мог почерпнуть из этой литературы русский коммунизм для надобностей своего грандиозного практического строительства? И как могут упрекать его в несоциалистичности те, кто не имеет ни малейшего представления о конкретных и практических условиях проведения в жизнь того или иного социалистического принципа?

Возьмем, например, непосредственно занимающий нас вопрос о социализации сельского хозяйства. Какой материал для решения этого вопроса дает социалистическая литература? У старых теоретиков мы находим только общие формулы, свидетельствующие о полном непонимании существа и сложности проблемы. Маркс ограничивается резкими выпадами против «варварского» класса мелких земельных собственников и выражает надежду на то, что «на известной ступени развития» собственность на землю окажется «излишней и вредной», «даже с точки зрения капиталистического способа производства» (Marx К. Das Kapital. Bd. III. Hamburg, 1894. S. 340-342).

Значительная часть современной германской литературы о социализме и социализации до сих пор, например, ведет свою аргументацию в предположении, что в социалистическом обществе сохраняются и обмен и деньги. Не ставится даже вопрос, насколько эти явления совместимы с натурально-хозяйственным, безобменным строем социалистического общества. Энгельс уверен, что «возвращенные обществу крупные имения» будут предоставлены в пользование обрабатывавшим их рабочим. «На каких условиях» это произойдет, Энгельс затрудняется «сказать определенно», но он уверен, что «пример этих земледельческих товариществ убедит и последних еще сопротивляющихся мелких и даже крупных крестьян в преимуществе крупного обобществленного хозяйства» (Engels Fr. Die Bauernfrage in Fronkreich und Deutschland. Neue Zeit 1894/95.)

Каутский успокаивает себя рассуждением, что «крестьянское мелкое хозяйство оказывается сильнейшим тормозом всякого технического прогресса» и что с течением времени разница между возможной и действительной производительностью труда в земледелии будет все более увеличиваться.(Kautsky K. Vermehrung und Entwicklung in Natur und Gesellschaft. Stuttgart, 1910)

Все это не решение вопроса и даже не намеки на его практическую постановку. Надо ли ждать, по Марксу, той «известной» ступени, когда сам капитализм уничтожит вредный пережиток земельной собственности? Или нужно последовать совету Энгельса и положиться на соблазнительный пример земледельческих товариществ, не задумываясь над тем, что же, собственно, может соблазнить мелкого и даже крупного крестьянина променять свое положение самостоятельного хозяина на роль наемного батрака в обобществленном хозяйстве?

Старые теоретики социализма возлагали все свои надежды на стихийный процесс концентрации производства, они мыслили его одинаково сильно действующим в промышленности и сельском хозяйстве и не представляли себе, что социализм может застать далеко не изжитым мелкое производство в промышленности и год от году растущее распыление земледелия. Взгляды Маркса и Энгельса годятся для цитат, но не для практического строения социализма.

Не лучше обстоит дело и с новейшим теоретическим социализмом. Учитывая социальную окраску последних революций, он считается с возможностью немедленной практической постановки вопроса о социализации сельского хозяйства. Но какие же рецепты даются на этот случай?

Одно течение, его мы назвали бы консервативно-утопическим, продолжает искать спасения в преимуществах крупного хозяйства. Не решаясь отрицать фактическую эволюцию в сторону распыления земледелия, представители этого течения с увлечением описывают выгоды «рационального» крупного хозяйства и требуют от социалистической власти немедленного насаждения крупной культуры вопреки всем фактическим тенденциям старого строя. Таков, например, план социалистической реорганизации германского сельского хозяйства, выдвинутый в последнее время проф. Баллодом (Атлантикус). Утопичность его заключается не только в полном игнорировании особенностей сельскохозяйственной техники, но и в том, что автор не указывает, каким образом будет осуществлен его проект. Мы не знаем, рассчитывает ли проф. Баллод на убедительность своих доводов или на силу принуждения, должны ли миллионы нынешних мелких земледельцев добровольно уступить место ста тысячам будущих поместий или их придется заставить сделать это силой (Ballod К. Der Zukunftstaat. Produktion und Konsm in Sozialstaat. Stuttgart, 1920.).

Другое решение аграрного вопроса — его можно назвать либерально-практическим — заключается в том, что мелкое земледелие оставляется за пределами социалистического хозяйства. Создается особая теория — теория трудовой собственности, отличной от собственности, эксплуатирующей чужой труд. Социализм борется только со вторым видом собственности, трудовая собственность для него безвредна, мелкие и средние крестьяне могут жить по-прежнему и при социализме. Таким отношением к мелкой собственности социалисты будто бы могут нейтрализовать противодействие земледельческого населения и сосредоточить внимание на более узкой и простой задаче обобществления крупных хозяйственных единиц. Так учат David, Hertz, Bauer и в последнее время даже Каутский (E.David, затем: KautskyK. Die Socialisierung der Landwirtschaft. Berlin, 1919; Dr. Hertz O. Agrarfrage und Sozialismus. Berlin. 1901; Bauer O. Der Weg zum Sozialismus. Berlin, 1919.)

Нужно ли пояснять, что подобная точка зрения есть обход, а не решение вопроса. Она покоится на полном забвении того факта, что социализм есть не только образ мыслей, но и определенная форма общественно организованного производства и распределения. Можно ли представить себе единое общество-хозяйство, в котором часть производства ведется по общему плану, а другая предоставлена на усмотрение индивидуальных производителей? Откуда будет получать социализированная промышленность необходимое для нее сырье и продовольствие, кто будет кормить город и армию, как заставить мелкого земледельца производить именно то, что нужно общественному хозяйству, и в надлежащих количествах? Как будут уживаться рядом собственник и член социалистического общества, как будут устроены экономические и социальные отношения между двумя во всем противоположными мирами, насильственно объединенными в одном и том же политическом целом? Все это вопросы, на которые не может дать ответ неопределенная доктрина невмешательства и трудовой собственности, связанная с именем Давид-Каутского. Практическое осуществление ее привело бы к одному из двух: или социализм превратился бы в простое расширение государственного хозяйства, которое по-прежнему оставалось бы вставленным в рамку частной инициативы индивидуальных хозяйств, или, если бы мы захотели осуществить строй более близкий к замыслам учителей социализма, пришлось бы наметить более последовательную программу социализации народного хозяйства, в которой было бы уделено достаточно внимания и задачам обобществления мелкого земледелия.

Не давала готовых решений и русская дореволюционная социалистическая литература. В соответствии с аграрным строем народного хозяйства здесь уделялось больше внимания будущим судьбам земледелия, чем в литературе европейской. Программы русских социалистических партий содержат проекты национализации, муниципализации и социализации земли. Огромная русская литература по аграрному вопросу наполовину заполнена двадцатилетним спором между марксистами и так называемыми «народниками». Спор шел по преимуществу о степени проникновения капитализма в сельское хозяйство и о законах эволюции последнего.

Марксисты долгое время защищали правоверную точку зрения и вели подробный учет завоеваниям капитала. Народники возлагали надежду на земельную общину и принимали прогрессирующее измельчание сельского хозяйства за проявление присущей будто бы русскому народу склонности к социализму. В последнее время марксисты вынуждены были признать, что победа капитализма в земледелии дело слишком отдаленного будущего. Вследствие этого их программы национализации и муниципализации земли частью приблизились к западноевропейским «либерально-практическим» образцам, частью потеряли всякие реальные очертания. Народники, со своей стороны, настаивали только на передаче всей земля в уравнительное пользование трудовому населению. Все остальное должно было решить природное социалистическое чутье крестьянина. В итоге спор между русскими социалистами шел либо из-за общих теоретических вопросов, либо, в лучшем случае, из-за преимуществ разных юридических титулов в землепользовании. Проблема регулирования сельского хозяйства на другой день после социального переворота оставалась совершенно не затронутой.

Таким образом, ни дома, ни за границей русский большевизм не мог найти опорных пунктов для своей аграрной политики. Приходилось строить почти на пустом месте.

И мы должны с полной откровенностью признать: постройка велась умелыми руками. Дело не только в том, что с фанатическим пиететом были использованы все намеки учителей социализма и что к каждому периоду политики выбиралось эпиграфом какое-нибудь изречение Маркса. Большевики действовали не только по букве, но и по духу социалистического учения. Везде, где не хватало готовых решений, — а таких случаев было большинство, — они изобретали свою собственную формулу. При этом их выбор всегда падал на решение, наиболее отвечающее основным принципам социализма. Если под давлением объективных условий приходилось заменять одно решение другим или жертвовать одним принципом в пользу другого, то из двух зол выбиралось всегда меньшее и из двух неизбежных ударов совершенному коммунизму наносился слабейший. Как в аграрном вопросе, так и во всех других отраслях экономической политики большевики шли всегда кратчайшим и наиболее практическим путем.

Зигзаги коммунистической политики обусловлены не ошибками мышления, а объективными условиями, не предусмотренными социалистической теорией. Осторожно и ощупью продвигалась советская власть между всеми подводными камнями социализма, не теряя направления и постоянно помня конечные цели своего пути. И если в конце концов социалистическое здание лежит в обломках, то в этом вина не строителей, а тех принципов, по которым воздвигалось постройка. К русскому опыту надо относиться с полным вниманием и серьезностью. В нем содержится приговор не только практическим попыткам социального переустройства, но и самым теоретическим основам социализма.

---

Пы. Сы. Появление данной статей вызвано дискуссией с Товарищем Ивановым здесь, здесь и здесь.