Погружение в Утопию (продолжение)

Начало тут

Глава 3. Сейваныч и Лепторыч

«Как ты лодку назовешь, так она и поплывет», – эти слова из детства знакомы, пожалуй, каждому. Но, видимо, кто-то понимает их слишком буквально, транспортно что ли. Иначе не объяснишь, почему взрослые образованные и начитанные люди дают своим детям иногда такие неповоротливые имена, что не то что плыть, но и просто ходить с ними, не запинаясь, не получается.

Вот – молодой интеллигентный человек Костя. Душа компании, перспективный студент, затем – аспирант, кандидат наук. И вот этот Костя женится на прелестной девушке Машеньке, тоже, между прочим, с высшим педагогическим образованием. Через год у них появляется на свет милое создание, девочка, души в которой не чают многочисленные родственники с той и другой стороны. Казалось бы, все предпосылки для беззаботной и интересной жизни у нее есть. Да, есть, но не все.

По совершенно необъяснимым причинам эту милую девчушку называют именем Настя, совершенно упуская из виду, что Настей-Настенькой она останется навсегда лишь для своих родителей и многочисленных родственников с обеих сторон. А для всего остального мира она через каких-то двадцать лет превратится в Анастасию Константиновну. Великий и могучий, но меткий и злой русский язык быстро превратит это сочетание слов в какой-нибудь удобоваримый Анастантин с не вполне очевидным фармакологическим действием.

Так и вышло у Алексея Ивановича с Глебом Федоровичем. Выросшие в одном заводском поселке, Леха и Глеб ходили в одну школу, играли в одной футбольной команде, отслужили в одной части и пошли работать на один завод. Первый стал токарем, второй – литейщиком. Очень быстро выросли в мастера и в свои неполные тридцать принимали на смену молодежь, для которой уже не могли быть просто Лехой и просто Глебом. Но, как уже понятно, и по имени-отчеству их называли лишь совсем зеленые работяги. Для всего завода с чьей-то легкой руки они стали Сейванычем и Лепторычем. И если Сейваныч, ухмыльнувшись, легко смирился с новым именем, то Лепторыч еще долго поправлял всех подряд. Из уважения к мастеру-литейщику заводчане в лицо называли его Глебом, но за глаза «Лепторыч» к нему приклеился уже навсегда.

В сорок лет Сейваныч стал начальником цеха, а в его сорок пять уже вовсю «гуляли» девяностые. Литейный цех встал один из первых – заказы на чугунные чушки прекратились. Остальные как-то выживали, перебивались мелкими кооперативными поделками. Лепторыч начал пить, затем вообще исчез из поселка. Впрочем, его почти никто и не вспоминал. Обзавестись семьей он так и не успел, а коллеги уже лет пять сторонились Лепторыча из-за его в последнее время сварливого нрава.

К концу девяностых завод хотя и был приватизирован, но представлял собой очень жалкое зрелище. Железные крыши когда-то шумевших цехов обвалились, окна зияли черными провалами, электричество было только в административном корпусе и сторожке. Наконец, в начале двухтысячных, Сейванычу – на тот момент основному акционеру завода – удалось выгодно продать его, а точнее землю под ним, неким столичным бизнесменам, решившим построить здесь немецкий автоцентр…

…Из поблескивающего на солнце черного автомобиля с элегантными округлыми фарами вышел не броско, но дорого одетый седой мужчина. Поднявшись по черным с золотым окаймлением гранитным ступеням, он подошел к двери, услужливо открытой перед ним улыбающимся швейцаром. В руке у мужчины медленно покачивался небольшой металлический предмет. Пройдя в просторный полукруглый гостиничный холл, он подошел к стойке ресепшена и обратился к стоящей за ней девушке с аккуратно собранной черной копной волос.

– Добрый день, – сказал и удивился, как-будто, чужому голосу мужчина. – Меня должны ожидать в номере 3025.

– Господин Савельев? – уточнила девушка.

– Именно.

– Прошу, Вас проводят. – девушка показала рукой на лифт, у которого услужливо стоял юркий, одетый по всей форме, мальчуган.

Сколько нужно времени лифту, чтобы подняться на третий этаж? Секунд десять, не больше. За это время у господина Савельева в глазах опять восстановились события вчерашнего вечера…

…Он уже отпустил водителя и направлялся в свой загородный дом в одиночестве. Он любил иногда вот так проехаться за рулем своего любимого «немца», разогнавшись на полупустом шоссе а затем, сбавив обороты недовольно бурчащего осажденного табуна лошадей, вальяжно плыть по вечерней лесной дороге.

Медленно откатилась створка ворот, пропустив хозяина во двор роскошного особняка, выполненного в смешанном стиле из клееного лиственничного бруса. Савельев знал, что дома никого нет, кроме старика-Петровича, который был и сторожем, и дворником, и дворецким. Жена скоропостижно ушла два года назад, дети с внуками давно разъехались по всей стране, уборщица Света заканчивает свою работу еще до обеда. Пройдя в дом, Савельев обнаружил на столике в прихожей небольшую картонную коробочку.

– Что это, Петрович?

– Да вот, сегодня к вечеру посыльный доставил. Никак не представился, просил передать Вам.

– Странно… – Савельев скинул пальто, взял неизвестную коробочку и прошел в гостиную, расположившись в любимом кресле у камина, разожженного незадолго до его приезда услужливым Петровичем.

С почти детским нетерпением, с каким открывают новогодние подарки, Савельев сорвал тонкую обертку. Коробка выпала у него из рук, в которых остался небольшой потускневший металлический предмет, напоминающий брелок для ключей. Рядом лежала визитка известного фешенебельного отеля с единственной надписью от руки «3025».

– Петрович, – прохрипел он. – Как выглядел тот посыльный?! На чем он приехал?!

– Да как… Обычный курьер, на служебной машине. – Петрович в недоумении развел руками…

… «Дзинь!» Лифт остановился на третьем этаже, двери открылись. Парень провел господина Савельева по длинному коридору к гостиничному номеру и незаметно исчез.

Алексей Иванович Савельев стоял у номера 3025. В руках у него был тот самый брелок – первая деталь, которую он сам вырезал на токарном станке почти сорок пять лет назад. Только один человек может быть за этой дверью, его лучший друг, которому он тогда подарил этот брелок – Глеб Федорович Панкратьев.

Повернув ручку двери, он осторожно прошел в номер.

– Лепт… Глеб? Ты? – Из-за стола поднялся невысокий мужчина, казалось, лет на десять старше Савельева.

– Я, Леша… – скрипуче усмехнулся мужчина и обнял его.

– Глеб, но как? Откуда ты? Ты же тогда…

– Садись, садись, все расскажу.

Мужчины сели за стол, на котором в полной готовности стояла бутылка грузинского коньяка, окруженная сыром, маслинами, дольками лимона и пиалой с кусковым черным шоколадом. Глеб разлил по бокалам коньяк и начал свой рассказ. Действительно, тогда, в девяностые, с развалом завода оказавшись без работы, Глеб сильно запил. До такой степени, что однажды отключился прямо на улице. В поселковой больнице врачи, диагностировав проблемы с сердцем, печенью и почками лишь развели руками и позвонили единственному родственнику – тетке Глеба, которая уже лет десять жила в городе. Та, очень трепетно относившаяся к ныне покойной сестре, чьим сыном был Глеб, перевезла его в городскую клинику, где его за два месяца поставили на ноги. В клинике он познакомился с отставным фээсбэшником, который пообещал устроить его на службу. Вот так исчез Лепторыч и появился капитан, а еще через десять лет – полковник Панкратьев.

– Почему же ты меня не нашел, я ведь думал ты совсем пропал? – изумился Савельев.

– Понимаешь, мы же тогда, если можно так сказать, были на разных сторонах баррикад. Ты – как продал завод, стал бизнесменом, сейчас у тебя крупный издательский бизнес, несколько типографий по всей стране. Но мы же все понимаем происхождение и чистоту нынешних олигархов. Нельзя нам было тогда встречаться, поверь.

– Ладно, пусть. Но что изменилось сейчас? Почему ты объявился спустя столько лет?

– Многое изменилось, а через месяц вообще все изменится, страна будет другая! – заговорщицки подмигнул Панкратьев и добавил коньяк в опустевшие бокалы. – У меня к тебе есть очень большое дело как раз по твоему бизнесу, но если ты согласишься, мне придется взять с тебя подписку о неразглашении и сделать тебя невыездным. Не беспокойся, это не больше чем на месяц, после чего вся секретность будет снята.

– А оплата твоим предложением предусматривается? – по привычке деловито осведомился Савельев.

– Ты о деньгах? Ну разумеется, проси сколько потребуется. Деньги… – рассмеялся полковник.

– Не понимаю, что тебя веселит. Не припомню, чтобы государство с радостью расставалось с бюджетными средствами. – недоверчиво поглядел на своего друга Савельев.

– Скоро ты сам все поймешь. Ну так что, согласен?

– Да почему-бы и нет? Согласен. – махнул рукой старый бизнесмен. Раньше он никогда не позволял себе таких быстрых решений. Уж очень хорошо он знал цену деньгам. Но сегодня было все как-то иначе. Брелок, этот отель, старый друг и, наконец, первоклассный коньяк…

– Отлично! – Панкратьев живо вытащил откуда-то стопку бумаг и положил их на стол перед своим другом. – Сначала немного формальностей. Подпиши здесь, здесь и здесь… Вот так…

Как только с бумагами было покончено и Савельев обязался молчать обо всем и перед всеми, Глеб рассказал ему во всех подробностях план Реформационного Центра, во главе которого стоит сам Президент. Во время рассказа у Алексея Ивановича несколько раз округлялись глаза и он дрожащей рукой наполнял снова и снова свой бокал. Когда Глеб закончил изложение плана, в бутылке практически ничего не осталось.

– Теперь я понимаю причину твоего веселья, – пробормотал Савельев. – Но погоди, получается, что я на этой сделке по сути ничего не заработаю?

– Получается так, но все же не совсем так.

– Ну как же? Ты мне заплатишь денег, которые через месяц можно будет выкинуть на помойку! Хорошее дельце! – возмутился бизнесмен. – Да и вообще, что за дела! Хотите опять все отнять и поделить! Сколько раз мы уже это проходили?!

– Не кипятись. Ничего у тебя не отнимают. Ни твой дом, ни твои типографии. Все останется у тебя с единственной разницей, что продать это все ты никому не сможешь. Да и зачем? Живи, наслаждайся старостью, воспитывай внуков, путешествуй с ними по миру, учи их хорошему, настоящему. Подумай, сколько лет тебе отведено? А что ты дал своей семье? Деньги? А что, кроме них? Научил ты своего сына быть мастером, каким ты был сам? Чем он сейчас занят? Брокер в Международной Финансовой Корпорации? И что ценного сделал твой брокер – увеличил количество нулей на счетах этой самой Корпорации? После него ведь даже такого брелка не останется!

Алексей Иванович смущенно посмотрел на зажатую в руках свою первую деталь. Потом перевел глаза на старого друга и слегка улыбнулся. В этих глазах уже не было пустоты, в них появился еще слегка тлеющий, но уже полный озорства огонек Мастера, Отца, Деда.

(Продолжение тут)