Кантовская аналитика понятий. Дедукция категорий (§§ 22 — 24)

В данном фрагменте доказывается, что единственное адекватное применение категорий — это использование их на предметах опыта (опытного познания). Например, категория «субстанция» всегда должна применяться к той или иной данной вещи вместо того, чтобы употребляться самостоятельно, потому что в этом случае отсутствует то, что посредством неё познаётся. Так же и с категорией «наличное бытие» (Dasein) — ибо тогдашние метафизики занимались, в том числе, доказательством бытия Бога (Dasein Gottes). Сейчас, возможно, кажется, что кантовские разъяснения чересчур пространны, но следует учитывать, что в его время царил разгул разной метафизики — которому он этим своим произведением положил конец. Если читать Канта именно в этом контексте, а не просто как самостоятельное произведение, то появляется больше смысла. Критическим анализом чистого разума, который строит себе ту или иную метафизику, он и занимается — в плане того, способен ли разум вообще достичь этой своей цели.

Категория не имеет другого применения для познания вещей, кроме как использование её на предметах опыта

Таким образом, осмысливать себе предмет и познавать предмет — не одно и то же. А именно, познанию принадлежат две составляющие: во-первых, понятие, за счёт которого предмет вообще осмысливается (т.е. категория), во-вторых — созерцание, за счёт которого он даётся; ибо если бы понятию вообще не могло даваться прямо согласующееся с ним созерцание, то оно по форме было бы мыслью, но без всякого предмета, и посредством него вообще не было бы возможно познание какой-либо вещи; потому что, насколько я знал бы, ничего не было бы и не могло бы быть данным для использования на нём моей мысли. А любое возможное для нас созерцание сенсуально (согласно трансцендентальной эстетике), значит, осмысливание предмета вообще может стать у нас познанностью через понятие чистого интеллекта, только если последнее соотнесено с предметами восприятия. Сенсуальное созерцание есть или чистое созерцание (т.е. пространство и время), или эмпирическое созерцание того, что в пространстве и времени непосредственно представляется как действительное, через ощущение. За счёт определённости чистого созерцания мы можем получать априорные познанности предметов (в математике), однако только по их форме — как явленностей; то же, могут ли быть вещи, которые должны созерцаться в этой форме, всё же остаётся при этом ещё нерешённым. Следовательно, все математические понятия для себя не есть познанности — постольку, поскольку подразумевается, что есть вещи, которые могут преподноситься нам только сообразно форме того чистого сенсуального созерцания. Однако вещи в пространстве и времени даются нам постольку, поскольку они есть воспринимаемости (представленности, сопровождаемые ощущением) — а значит, через эмпирическую представленность. Следовательно, чистые понятия интеллекта, даже если они используются на априорных созерцаемостях (как в математике), предоставляют познанность постольку, поскольку такие созерцаемости, — а значит, посредством них также и понятия интеллекта, — могут использоваться на эмпирических созерцаемостях. Следовательно, посредством созерцания категории не дают нам познанность вещей, кроме как лишь за счёт их возможного использования на эмпирической созерцаемости, т.е. они служат только возможности эмпирического познания. Последнее же зовётся опытом. Следовательно, категории не имеют никакого другого применения для познания вещей, кроме как в той мере, в которой последние принимаются как предметы возможного опыта.

[Продолжение]

Положение выше — величайшей важности, ибо оно точно так же определяет границы применения чистых понятий интеллекта в отношении предметов, как трансцендентальная эстетика определяла границы применения чистой формы нашего сенсуального созерцания. Пространство и время, будучи условиями возможности того, как нам могут даваться предметы, имеют силу не более чем для предметов восприятия, а для меня, значит, — предметов опыта. За этими границами они не представляют собой вообще ничего, ибо они — только в восприятии и не имеют вне последнего никакой действительности. Чистые понятия интеллекта свободны от этой суженности и распространяются на предметы созерцания вообще — будь оно хоть схожим с нашим, хоть нет, лишь бы оно было сенсуальным, а не чисто интеллектуальным созерцанием. Однако это дальнейшее расширение таких понятий за пределы нашего сенсуального созерцания нам никак не помогает. Ибо в этом случае они — пустые понятия об объектах, о которых мы вообще не можем судить, возможны ли они хоть раз или нет; простые формы мысли без объективной реальности, поскольку у нас в доступности нет никакой созерцаемости, на которой могло бы использоваться единство апперцепции при синтезе, только и содержащее те понятия, а последние могли бы таким образом определять предмет. Наше сенсуальное, а также эмпирическое созерцание только и может предоставлять им смысл и значение.

Таким образом, если принять объект несенсуального созерцания как данный, то, конечно же, возможно представлять его за счёт всех тех предикатов, которые уже лежат в предполагании того, что ему не свойственно ничего из принадлежащего сенсуальному созерцанию, — что он, значит, не протяжён или не в пространстве, что длительность его не есть отрезок времени, что в нём не встречается никакого изменения (т.е. последовательности определённостей во времени) и т. д. Но это всё же не настоящая познанность, если я просто показываю, что не есть созерцание объекта, без возможности сказать, что же содержится в этом созерцании; ибо в этом случае я вообще не предоставил возможности объекта моему чистому понятию интеллекта, так как я не мог обеспечить его созерцаемостью, которая прямо согласовывалась бы с ним, а мог лишь сказать, что наша созерцаемость к нему не применима. Однако первейшее здесь то, что на таком нечто не могла бы быть использована ни одна категория (например, понятие «субстанция», т.е. понятие чего-то, что могло бы существовать как субъект и никогда — как простой предикат); и насчёт него я вообще не знаю, может ли быть какая-нибудь вещь, которая прямо согласовывалась бы с этой определённостью мысли, если бы эмпирическое созерцание не давало мне случай для использования категории. Всё же более подробно об этом будет сказано в дальнейшем.

Использование категорий на предметах восприятия вообще

Чистые понятия интеллекта соотносятся, за счёт простого интеллекта, с предметами созерцания вообще — при этом не определённо то, наше ли оно или какое-то другое (всё же сенсуальное), — но эти понятия именно потому есть простые формы мысли, посредством которых ещё не познаётся какой-либо определённый предмет. Синтез (или связывание многообразности) в нём соотносился просто с единством апперцепции и тем самым был основанием для возможности априорного познания (постольку, поскольку оно покоится на интеллекте); а значит, не только трансцендентальным, но и простым чисто интеллектуальным синтезом. Но так как в нас априори заложена основой некая определённая форма сенсуального созерцания, которая покоится на рецептивности способности к представленностям (сенсуальности), то интеллект, будучи стихийностью, может за счёт многообразности данных представленностей определять внутреннее восприятие сообразно единству апперцепции при синтезе и таким путём априори мыслить единство апперцепции при синтезе, относящееся к многообразности сенсуального созерцания, как условие, под которым в порядке необходимости должны находиться все предметы нашего (человеческого) созерцания, — ведь за счёт этого категории как простые формы мысли обретают объективную реальность, т.е. использование их на предметах, которые могут даваться нам в созерцании, но только как явленностях (ибо мы способны на априорное созерцание лишь их).

Этот синтез многообразности сенсуального созерцания, который априори возможен и необходим, может быть назван образным (synthesis speciosa), для различения от того синтеза, который в отношении многообразности созерцания вообще мыслится в простой категории и зовётся связанностью интеллектом (лат: synthesis intellectualis); оба этих синтеза трансцендентальны не просто потому, что сами предшествуют априори, но и потому, что они также основывают возможность другого априорного познания.

Однако образный синтез, если он ориентирован на изначальное единство апперцепции при синтезе, т.е. на это трансцендентальное единство, которое мыслится в категориях, должен (для различения его от чисто интеллектуального связывания) зваться трансцендентальным синтезом, выполняемым силой «воображение». Сила «воображение» — это способность представлять предмет также и без присутствия его в созерцании. А раз всякое наше созерцание сенсуально, то сила «воображение» (в силу субъективного условия, при котором она только и может давать понятиям интеллекта прямо согласующуюся с ней созерцаемость) принадлежит сенсуальности; однако поскольку выполняемый ею синтез есть всё же практикование стихийности (которое определяюще, а не просто определяемо, как восприятие, и значит, способное априори определять восприятие по форме его, сообразно единству апперцепции), постольку сила «воображение» есть способность априори определять сенсуальность, а выполняемый ею синтез созерцаемостей, сообразный категориям, должен быть трансцендентальным синтезом, выполняемым силой «воображение» — который есть воздействие интеллекта на сенсуальность и первое использование его (и в то же время основание всех остальных) на предметах возможного для нас созерцания. Как образный, этот синтез следует отличать от чисто интеллектуального синтеза (без какого-либо участия силы «воображение»). А поскольку сила «воображение» есть стихийность, постольку я порой называю её также силой «продуктивное воображение» и тем самым отличаю её от силы «репродуктивное воображение», выполняемый которою синтез подчинён только эмпирическим законам — а именно, законам ассоциирования, — и которая потому ничего собой не несёт для объяснения возможности априорного познания; в связи с чем она входит не в трансцендентальную философию, а в психологию.