О навыках чтения, понимания прочитанного и практического применения понятого

Среди борцунов с «хроноложеством» и прочей «лженаукой» (в последнем эпизоде главное — не допустить ввода в оборот вульарного и низкого знания истории Чудесного Исцеления доктора Игнаца Филиппа, с позицией современных светил науковой медицины по данному вопросу) регулярно встречается нарушение техники безопасности в виде высказывания потенциально угрожаемых верификацией утверждений желаемого исключительно по логике языка, не обеспеченных хотя бы минимально-достаточным знанием предмета.

Более того: некоторые из как бы «возражений» дают повод усомниться в наличии у комментатора элементарного навыка чтения (либо, по цепочке: навыков понимания прочитанного и практического применения понятого).

Но я не буду уподобляться этой группе лиц, и, как бы мне ни нравилось это утверждение, не буду утверждать его в качестве «факта», а рассмотрю в качестве теоремы. Требующей доказательства.

Герой данной статьи — k0lun.

Теорема: высказываемые данным персонажем утверждения, по меньшей мере достаточно часто являются проявлениями ультрапарадоксального состояния, не обеспеченного навыком понимания и адекватной обработки исходной информации.

Повод для выдвижения данной гипотезы — комментарий:

«Когда человек разговаривает сам с собой - это пока еще психоз, или уже первые симптомы шизофрении?»

Доказательство: предположим, что персонаж адекватен, и способен как в разумному осознанию сути собственных действий, так и к пониманию смысла высказываемых утверждений.

Для примера возьмём следующий тезис (из обсуждения достижений историка Н.И. Костомарова):

«Не надо пачкать вашими липкими рученками имя великого историка и по хроноложски заниматься толкованиями его работ.»

Дополним модель ссылкой из статьи фигуранта «Патология общественного сознания. Система.»

«Желательно прочесть перед отбытием книгу "Происхождение украинского сепаратизма" Ульянова, что бы не испытывать когнитивных диссонансов.»

После чего остаётся только поцитировать рекомендуемый (!) источник:

Внедрение «Украины» началось еще при Александре I, когда, ополячив Киев, покрывши весь правобережный юго-запад России густой сетью своих поветовых школ, основав польский университет в Вильно и прибрав к рукам открывшийся в 1804 году Харьковский университет, поляки почувствовали себя хозяевами умственной жизни малороссийского края.

Хорошо известна роль польского кружка в Харьковском университете, в смысле пропаганды малороссийского наречия как литературного языка. Украинскому юношеству внушалась мысль о чуждости общерусского литературного языка, общерусской культуры и, конечно, не забыта была идея нерусского происхождения украинцев ^[6].

Гулак и Костомаров, бывшие в 30-х годах студентами Харьковского университета, подверглись в полной мере действию этой пропаганды. Ею же подсказана и идея всеславянского федеративного государства, провозглашенная ими в конце 40-х годов. Знаменитый «панславизм», вызывавший во всей Европе яростную брань по адресу России, был на самом деле не русского, а польского происхождения. Князь Адам Чарторыйский на посту руководителя русской иностранной политики открыто провозгласил панславизм одним из средств возрождения Польши.

…

Костомаров в тот период был достаточно невежественен в украинской истории. Впоследствии он хорошо узнал, кто такой был Свирговский и зачем ходил в Валахию. Но в эпоху Кирилло-Мефодиевского братства авантюрная грабительская экспедиция польских шляхтичей легко сошла у него за крестовый поход и за служение «Богу, а не идолу золотому».

…

Вот эпизод, относящийся к 1662 году. Наказной гетман Самко жаловался царю на московских ратных людей, которые якобы били, грабили переяславцев и называли их изменниками. По его уверениям, даже воевода кн. Волконский принимал в этом участие и мирволил буянам, вместо того чтобы карать их. Но когда царь отправил в Переяславль стольника Петра Бунакова для сыска виновных — Самко отказался от расследования и приложил все усилия, чтобы замять дело. Он заявил, что иные обиженные пали на войне, другие в плену, третьим некого привлекать к ответственности, потому что обидчики исчезли. Бунаков прожил в Переяславле месяц — с 29 мая по 28 июня — и за все это время привели к нему одного только драгуна, пойманного в краже. Его били кнутом на козле и провели сквозь строй. Призвав казачьих начальников, Бунаков спросил: будут ли наконец челобитные от переяславцев на московских ратных людей? Те отвечали, что многие переяславцы уже помирились со своими обидчиками, а новых челобитий, по их мнению, скоро не будет, и потому они полагают, что ему, Бунакову, нет смысла проживать здесь долее ^[42]. На глуховской раде, при избрании в гетманы Д. Многогрешного в 1668 году, царский посланный кн. Ромодановский в ответ на заявления старшины о том, что служилые люди устраивают пожары с целью грабежа,— говорил: «…о том великому государю не бывало ни от кого челобитья ни прежде сего, ни в последнее время; если же бы челобитье такое было, против челобитья был бы сыск, а по сыску, смотря по вине, тем ворам за их воровство и казнь учинена была бы. Знатно то дело ныне затеяли вы, чтоб воеводам в городах не быть!» ^[43]* Гетман и старшина не нашлись, что на это возразить. Не получив отражения в актовом, документальном материале, злоупотребления царских властей расписаны зато необычайно пышно во всякого рода памфлетах, воззваниях, анонимных письмах, в легендарных историях Украины. Этого рода материал настолько обилен, что соблазнил некоторых историков XIX века, вроде Костомарова, принимавшего его без критики и повторявшего в своих ученых сочинениях версию о злоупотреблениях московских властей.

…

В такое-то незрелое время появилась цельная, законченная, прекрасно написанная «История русов». Читатели самые образованные оказались беззащитными против нее. Осмыслить факт столь грандиозной фальсификации никто не был в состоянии. Она без всякого сопротивления завладела умами, перенося в них яд казачьего самостийничества.

Не только простая публика, но и ученые историки XIX века пользовались ею как источником и как авторитетным сочинением.

Едва ли не самая ранняя критика ее предпринята была в 1870 году харьковским профессором Г. Карповым ^[93], назвавшим «Историю русов» «памфлетом» и решительно предостерегавшим доверять хотя бы одному приведенному в ней факту. Костомаров, всю жизнь занимавшийся историей Украины, только на склоне лет пришел к ясному заключению, что в «Истории русов» «много неверностей и потому она, в оное время переписываясь много раз и переходя из рук в руки по разным спискам… производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии» ^[94]*{75}. В свои ранние годы Костомаров принимал «Историю русов» за полноценный источник.

…

Все эти ранние статьи Костомарова написаны без достаточного знакомства с предметом и совершенно не аргументированы. Порой кажется, что их писал не историк. Первое глубокое погружение его в исторические источники произошло в 50-х годах, когда он начал работать над историей Богдана Хмельницкого. Знакомство с документальным материалом не могло не обратить его внимания на легендарный характер соответствующих страниц «Истории русов», но это еще не послужило стимулом к критике тенденциозного памятника. Во множестве последующих работ он продолжал рассматривать присоединение Малороссии к Москве как печальный факт, а пятидесятилетний период гетманщины — самым светлым временем. В этом смысле он долго оставался верен своему кирилло-мефодиевскому манифесту — «Книгам бытия украинского народа». А там про эту эпоху измен и междоусобий сказано: «и есть то найсвятийша и найславнийша вийна за свободу» ^{156}. Даже в «Руине», где приводимый им яркий материал говорит сам за себя и рисует гетманский период как черную страницу в истории края,— Костомаров ретуширует картину в духе «Истории русов». Он медленно освобождался от духовного плена этого произведения. Окончательно освободился только под конец жизни. Демократом и народолюбцем остался навсегда, но занятия малороссийской историей произвели в его украинско-националистических воззрениях целый переворот. Хищные крепостнические устремления казачества открылись ему в полной мере, и мы уже не слышим под конец жизни историка восторженных гимнов запорожскому лыцарству. Ясна стала несправедливость и нападок на Екатерину II, как главную виновницу закрепощения украинского крестьянства. Под конец Костомаров вынужден был назвать «Историю русов» «вредным» произведением. Вытаскивая из своего ученого мышления одну за другой занозы, вонзившиеся туда в молодости, Костомаров незаметно для себя ощипал все свое национально-украинское оперение. Оставшись украинцем до самой смерти он, тем не менее, подверг очень многое строгой ревизии. Даже царь московский перестает быть «идолом и мучителем». В 1882 г. в статье «Задачи украинофильства» он упоминает о царе в совсем ином тоне: «Малорус верен своему царю, всей душой предан государству; его патриотическое чувство отзывчиво и радостью и скорбью к славе и к потерям русской державы ни на волос не менее великоруса, но в своей домашней жизни, в своем селе или хуторе, он свято хранит заветы предковской жизни, все ее обычаи и приемы,— и всякое посягательство на эту домашнюю святыню будет для него тяжелым незаслуженным оскорблением» ^[146]*. Здесь историк как бы возвращается к юношескому, к харьковскому периоду своей жизни, и, отбросив все политическое, что было привнесено «Историей русов», оставляет одни романтические элементы любви к малороссийскому народу. Под старость он перестает приписывать малороссам не существовавшую у них враждебность к единому российскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политический национализм представляется ему отныне делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа. Таковы, например, его высказывания против упорного стремления некоторых кругов искусственно создать новый литературный язык на Украине.

…

Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себе сил, но во всей их поздней деятельности чувствуется стремление исправить грехи молодости, направить поднятое ими движение в русло пристойности и благоразумия.

Обратите внимание на дистанцию, отделяющую «стремление исправить грехи молодости» от решения задачи или хотя бы выполнения всего возможного.

И на уверенность, с которой персонаж натягивает параллели между использованием информации из рекомендуемого им самим (!) источника с принадлежностью к клану «хроноложцев»®©™.

И наконец вывод: налицо явное противоречие между высказываемым тезисом о величии историка и свидетельствами рекомендуемого источника.

Sapienti sat

Тенденция гармонично сочетается с продавливанием догмата о величии писателя Солженицына.