"Для меня будто ветром задуло костер.." День памяти Владимира Высоцкого

Я не люблю фатального исхода.

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда весёлых песен не пою.

 

Я не люблю открытого цинизма,

В восторженность не верю, и ещё,

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

 

Я не люблю, когда наполовину

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

 

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или, когда всё время против шерсти,

Или, когда железом по стеклу.

 

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тормоза!

Досадно мне, что слово «честь» забыто,

И что в чести наветы за глаза.

 

Когда я вижу сломанные крылья,

Нет жалости во мне и неспроста —

Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого Христа.

 

Я не люблю себя, когда я трушу,

Досадно мне, когда невинных бьют,

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более, когда в неё плюют.

 

Я не люблю манежи и арены,

На них мильон меняют по рублю,

Пусть впереди большие перемены, 

Я это никогда  неполюблю!

Я при жизни был рослым и стройным,

Не боялся ни слова, ни пули

И в обычные рамки не лез.

Но с тех пор как считаюсь покойным,

Охромили меня и согнули,

К пьедесталу прибив «Ахиллес».

 

Не стряхнуть мне гранитного мяса

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту,

И железные рёбра каркаса

Мёртво схвачены слоем цемента,

Только судороги по хребту.

 

Я хвалился косою саженью —

Нате смерьте!

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти.

Но в привычные рамки я всажен —

На спор вбили,

А косую неровную сажень

Распрямили.

 

И с меня, когда взял я да умер,

Живо маску посмертную сняли

Расторопные члены семьи,

И не знаю, кто их надоумил,

Только — с гипса вчистую стесали

Азиатские скулы мои.

 

Мне такое не мнилось, не снилось,

И считал я, что мне не грозило

Оказаться всех мёртвых мертвей.

Но поверхность на слепке лоснилась,

И могильною скукой сквозило

Из беззубой улыбки моей.

 

Я при жизни не клал тем, кто хищный,

В пасти палец,

Подойти ко мне с меркой обычной

Опасались,

Но по снятии маски посмертной —

Тут же, в ванной, —

Гробовщик подошёл ко мне с меркой

Деревянной…

 

А потом, по прошествии года, —

Как венец моего исправленья —

Крепко сбитый литой монумент

При огромном скопленье народа

Открывали под бодрое пенье,

Под моё — с намагниченных лент.

 

Тишина надо мной раскололась —

Из динамиков хлынули звуки,

С крыш ударил направленный свет.

Мой отчаяньем сорванный голос

Современные средства науки

Превратили в приятный фальцет.

 

Я немел, в покрывало упрятан —

Все там будем!

Я орал в то же время кастратом

В уши людям.

Саван сдёрнули! Как я обужен —

Нате смерьте!

Неужели такой я вам нужен

После смерти?!

 

Командора шаги злы и гулки.

Я решил: как во времени оном,

Не пройтись ли, по плитам звеня?

И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

 

Накренился я, гол, безобразен,

Но и падая — вылез из кожи,

Дотянулся железной клюкой,

И, когда уже грохнулся наземь,

Из разодранных рупоров всё же

Прохрипел я: «Похоже, живой!»

 

И паденье меня не согнуло,

Не сломало,

И торчат мои острые скулы

Из металла!

Не сумел я, как было угодно —

Шито-крыто.

Я, напротив, ушёл всенародно

Из гранита.