Воспоминания о военном детстве, написанные в Канаде

Этот текст я перевел с английского (оригинал). Написала его моя дальняя родственница Тамара Дубовик. Ее потомки и потомки ее сестер уже не говорят по-русски, но считают себя русскими и стараются сохранять русскую культуру.

Да, бросается в глаза накачанность западным идеологизированным взглядом на "страшный сталинский СССР", но прошу быть сдержанными в комментариях. Это просто у меня такая просьба - все-таки, это мои родственники и люди они неплохие.

 

 

Я, Тамара Дубовик, 14 лет, прибыла в Канаду на пирс № 21 примерно 23 января 1949 года с моей матерью, Ириной Дубовик, и двумя сестрами, Аллой, 15 лет, и Мариной, 9 лет. Я родилась в 1934 году в той части Польши, которая была частью России до Первой мировой войны. В 1939 году, когда Польша была захвачена и разделена Гитлером и Сталиным, мы оказались под советской оккупацией. Мой отец, преподобный Петр Дубовик, был православным священником с приходом в городе Лиде. Когда пришли Советы, церкви стали закрывать, проводились ночные рейды, в ходе которых людей арестовывали, расстреливали или отправляли в Гулаг. Именно тогда я познала страх. Это было опустошительное чувство – узнать и почувствовать состояние ужаса, опасности, охватившее семью и друзей вокруг тебя. Нам удалось вырваться из Лиды и из зоны советской оккупации и добраться до Вильно (ныне Вильнюс), где мы остановились у родственников с намерением поехать в Варшаву, где моему отцу был назначен другой приход.

Мы так и не добрались до Варшавы: после небольшого переезда мы остановились на станции, где нас встретила большая ликующая толпа. Мы прибыли в наш первый лагерь, в местечко под названием Топольно, Крайс-Швец, Вестпруссен (Западная Пруссия), согласно бланку на какой-то корреспонденции.

Этот лагерь, должно быть, был прежде очень большим и богатым поместьем. Главное здание представляло собой огромный особняк, окруженный красивым парком с несколькими прудами и множеством хозяйственных построек – он, должно быть, принадлежал богатой семье польского или немецкого дворянства и, конечно, был конфискован нацистами у владельца. Но что случилось с семьей? Были тысячи таких конфискаций, и семьи/владельцы просто исчезли, как я  узнала позже.

Там мы должны были пройти “де-лицинг” проверку. Мы все должны были полностью раздеться и пройти через эти комнаты, где за столами сидели мужчины и женщины, громко разговаривая, смеясь и указывая на нас. Это было очень пугающе и неловко – даже в моем возрасте, а мне было всего шесть лет. Каждому из нас выдали эмалированную миску, кружку и ложку, которые оставались у нас до отъезда в Канаду.

В лагере стояли две бочки с водой. После еды мы окунали посуду в первую, чтобы ее вымыть, а потом – во вторую, чтобы ополоснуть.

Женщины и дети жили вместе в больших комнатах в одной части здания, мужчины –  в другой. Взрослые должны были работать, но мы, дети, были предоставлены самим себе.

Однажды моему отцу и другим мужчинам было приказано работать на еврейском кладбище, заниматься раскапыванием могил с целью поиска любого золота, которое может быть найдено, например, колец или золотых зубов. Мой отец отказался и был наказан тем, что был заперт в узкий металлический шкаф с решеткой наверху для воздуха. На улице был целый ряд таких шкафов. Я помню, как сидела перед его камерой, пела и разговаривала с ним, заплетая венок из одуванчиков, которые я сорвала. Я не знаю, как долго его держали внутри, но когда его выпустили, он был нездоров и частично облысел. К счастью, со временем волосы у него снова отросли.

Из этого лагеря, должно быть, очень поздней осенью 1941 года, нас отправили поездом в Австрию, в наш лагерь № 2 в Шпалерхофе, Верхняя Австрия. Шпалерхоф располагался недалеко от города Линц на Дунае, где была огромная железнодорожная сеть и сталелитейный завод под названием “Герман Геринг Верке". Власти нуждались в рабочих, и мы были самой первой партией неоплачиваемого рабского труда и были размещены в первых двух деревянных бараках, которые только что были построены. В этом лагере я познала страдания настоящего голода и других лишений. Нас разместили в одной комнате с несколькими другими семьями, с восемью двуспальными двухъярусными кроватями с соломенными матрасами, стоявшими вдоль стен. Был также длинный стол в середине комнаты с длинными скамьями по обе стороны, где взрослые сидели и разговаривали после того, как детей укладывали спать. В конце стола, как раз перед входной дверью, стояла пузатая железная печка. Туалеты находились в отдельном бараке. Они были грязные и вонючие. Нужно было пробираться туда через грязь и строительный мусор, так как шло строительство новых бараков. Я постоянно бродила по соседним убранным полям в надежде найти что-нибудь съестное.

Однажды я нашла грушу! В Верхней Австрии вдоль дорог фермеры собирают дикие яблоки и груши, чтобы сделать из них популярный напиток “most ” (что-то вроде сидра). В сыром состоянии эти плоды были совершенно несъедобны. В то время я этого не знала, но когда я откусила кусочек, весь мой рот сморщился от чего-то ужасного. Мама предложила испечь эту грушу на плите, и мы, три сестры, съели ее с большим удовольствием. На протяжении многих лет и в других лагерях этот дикий плод помогал нам выжить, когда мы собирали упавшие плоды с земли. Их можно было есть, когда они были коричневыми и гнилыми, то есть сладкими и сочными. Мы варили из них супы. Мы сушили их на солнце для последующего использования. Кроме того, я научилась искать грибы и ягоды в определенное время года. Я узнавала и искала некоторые растения, которые были съедобны или обладали целебными свойствами. Все это стало возможным, когда мы переехали в наш третий лагерь, расположенный на другом берегу Дуная, в местечко под названием Аухоф.

Мы все, кто был из первой партии в Шпалерхофе, теперь были переведены в этот совершенно новый лагерь, который все еще строился. Он располагался в сельской местности, вдали от фабрик и железных дорог, с гораздо лучшей едой и условиями жизни. Лагерь из деревянных бараков располагался вдоль дороги, которая вела в лесистые горы. Напротив нас находились двух- и трехэтажные казармы, построенные из кирпича под названием “Казернен”, в которых размещались немецкие военные. Позади нас, разделенный узкой “нейтральной полосой”, стоял еще один деревянный барачный лагерь для французских военнопленных, а за ним – другие лагеря, которых я не видела, но знала, что они есть.

Там был один лагерь, в котором содержались исключительно выходцы из Советского Союза, и они должны были носить на спине буквы “OST”, означающие, что они с востока или из Советского Союза. У них была еще более тяжелая участь, и один пожилой джентльмен из Санкт-Петербурга, с которым подружились наши родители, приходил учить меня и мою старшую сестру Аллу русскому чтению, письму и грамматике. Ему я благодарна за свои знания, которые сохранила и по сей день.

А где-то там, должно быть, был и лагерь военнопленных для пленных солдат из Советского Союза. Иногда мы смотрели, как их провожают в лагерь после работы. Их было очень жалко. Как в то время, когда они были военнопленными, так и позже, когда и они, и “OST” были переданы Советским властям на судьбу еще худшую, чем та, которую им пришлось пережить при немцах. Я помню, особенно в одно очень жаркое лето, моя мать сложила немного соли в маленькие бумажные пакетики, чтобы переправить их страдающим заключенным. В то воскресенье, как обычно, многие взрослые из нашего лагеря стояли, выстроившись вдоль дороги, молча наблюдая и тем самым выражая свое сочувствие, как колонну полумертвых людей, едва волочивших ноги, провожали под охраной обратно в лагерь после тяжелого физического труда. По сигналу мы, дети, вдруг начали бегать, толкаясь и гоняясь друг за другом и, слегка натыкаясь на кого-то из заключенных, быстро и незаметно бросали пакетик с солью в карман заключенного. Охранники были заняты своими делами; они пытались прогнать нас, но, как только мы оказывались вне пределов их досягаемости, мы успевали сделать свое дело.

Вдобавок ко всем этим трудностям бомбардировки становились все более и более интенсивными, и мне было очень страшно, так как спрятаться было негде. Несколько раз после особо тяжелых бомбардировок непосредственно над городом Линцем (которые мы могли видеть и слышать) мы с сестрами не знали, в безопасности ли наши родители и вернутся ли они к нам домой. Вскоре среди взрослых поползли слухи о ходе войны, и мои родители были обеспокоены тем, что мы находимся не на той стороне Дуная, так как они были уверены, что Советская Армия остановится, достигнув Дуная. Поэтому они, воспользовавшись ослаблением режима охраны лагеря, под предлогом того, что они берут нас, детей, на прогулку, отвезли нас через Дунай в деревню примерно в 60 км от Линца к фермеру, где мы остановились и там, наконец, встретили американские вооруженные силы.

Поскольку у нас не было средств к существованию, мы присоединились к недавно созданному лагерю для перемещенных лиц в Аурольцмюнстере, бывшем аббатстве, стены которого были дополнительно укреплены рвом, заполненным водой и мусором. Неподвижный мост через этот ров был единственным входом в этот комплекс. Вскоре появились американские танки и перекрыли этот въезд, чтобы насильственно репатриировать людей (русских) из бывшего Советского Союза. Это был очень напряженный и страшный период. Мои родители сказали нам, детям, что мы должны говорить только по-польски, и, к счастью, на наших свидетельствах о рождении не было этой ужасной советской печати. Люди сходили с ума, некоторые даже пытались покончить с собой. Один человек, я знаю, умудрился выпрыгнуть из верхнего окна в этот ров. Американцы, к их чести, вскоре прекратили эту насильственную репатриацию.

Оттуда нас вскоре перевели в совершенно пустой лагерь (бараки и казармы), расположенный примерно в семи километрах отсюда, в городок под названием Рид-им-Иннкрайс. Там я и моя сестра Алла учились в австрийской школе чуть больше двух лет.

Этот лагерь официально назывался лагерем 701, и мы находились там с 1 мая 1946 года по 6 января 1949 года, когда уехали в Канаду. Мы, из лагеря Аурольцмюнстер, были там первыми, и постепенно туда свозили все больше и больше людей из других лагерей, и условия жизни становились все более и более трудными. Проводились выборы в органы самоуправления лагерем, организовывались школы, мастерские, готовились люди для разных профессий, так как было целое поколение молодежи, почти не имевшей школьного образования. Там была театральная группа, а также танцевальная школа, в которой двое моих друзей участвовали в концертах, исполняя народные танцы, а также мастерские, где молодые женщины учились шить, а молодые мужчины становились автомеханиками (с надеждой работать на американцев), а также была группа кукольной фабрики, которая шила самые красивые куклы и другие мягкие игрушки для экспорта в США. И поскольку это были голодные времена, каждый искал для себя, пока еще была такая возможность, клочок земли под огород. Отец моей подруги Ренаты уговорил меня захватить участок рядом с ним, помог его вскопать, давал семена, саженцы и много советов; таким образом, мой маленький участок обеспечивал нас свежими овощами, а моя сестра Алла была настолько смелой, что ездила на поезде в деревню и выменивала у австрийских фермеров такие вещи, как яйца или что-то еще, что можно было получить в обмен на наши старые платья, оставшиеся еще с довоенных времен. Ей было всего 13-14 лет, и она могла имитировать местный диалект, чтобы сойти за свою. Я собирала ягоды, которые моя мать иногда обменивала с какими-то людьми на черном рынке на кусок масла и один раз даже на кусок мяса.

Когда война закончилась, мой отец почувствовал, что пришло время следовать своему призванию священника и стал организовывать в разных лагерях церкви, крестить старых и молодых людей, так как большинство из них были выходцами из Советского Союза и некрещенными. Поэтому большую часть времени он отсутствовал.

Мы остро нуждались в одежде, так как выросли из нашей детской одежды, и поэтому любая подержанная одежда, которая была передана Красным Крестом, была очень желанной. У нас не было обуви, и однажды приехал грузовик и сбросил целый грузовик обуви прямо посреди дороги. Какое счастье! Мы боролись как сумасшедшие, чтобы получить пару, которая подошла бы – я выбрала три туфли, но так и не нашла подходящую пару, и, таким образом, хоть все это и было сделано из лучших побуждений, но эта помощь была бесполезна; и по сей день я очень подозрительна, когда вижу вывеску в школе моих внуков с просьбой пожертвовать обувь в качестве помощи Африке.

Однажды мы, дети, получили небольшую посылку, упакованную и отправленную по почте в подарок нам от школьников из Соединенных Штатов. В свертках были бумага, пластилин, цветные карандаши, которые я помнила еще с довоенного детства, и маленький пакетик с самыми красивыми стеклянными шариками. Что это было? Вскоре можно было увидеть мальчиков, играющих с ними в какую-то игру, и девочку, у которой были эти шарики и не было брата, поэтому она внезапно завладела ценным предметом торговли. Я променяла свои подарки на возможность читать книги, которые, были у некоторых мальчиков / молодых людей, и таким образом я получила возможность читать книги Карла Мая, «Кожаный Чулок» Джеймса Фенимора Купера и «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма. Передо мной открылся совершенно новый мир, и с тех пор я пристрастилась к чтению книг. Я хочу поблагодарить этих американских детей за эти маленькие знаки любви к совершенно незнакомым людям.

Из разных стран, от Южной Америки до Австралии, приходили предложения эмигрировать, но, хотя мои родители подавали заявки, ни одна из этих стран нас не принимала.

Наконец в 1948 году мой отец, преподобный Петр Дубовик, был принят Канадой и уехал работать чернорабочим по годичному контракту. Нас заверили, что, как только его контракт будет завершен, он сможет за свой счет перевезти нас к себе в Канаду.

В ноябре 1948 года пришла счастливая новость: наконец-то мы едем в Канаду!

Так как у меня не было обуви, моя мать сумела купить на черном рынке пару американских солдатских сапог и два шерстяных одеяла, из которых она сшила мне брюки и куртку. 6 января 1949 года (это был сочельник) нас посадили в открытый грузовик со всеми нашими земными благами и отвезли в другой лагерь, где нас высадили ждать других людей из других лагерей. Было ужасно холодно. Нас, мою мать и двух моих сестер, поместили в комнату, где уже расположились несколько человек, они согревались, топя пузатую печь (единственную мебель в комнате), для чего мы выдирали доски из пола.

Мы оставались там в течение двух дней или около того, ожидая прибытия других людей, направляющихся в Канаду. Лагерная еда была довольно хорошей – там была каша, а не просто кастрюля с водой в качестве супа.

Мы спали, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, на прогнувшихся досках пола среди наших вещей, нам было очень жарко, когда мы находились ближе к плите, и холодно, когда мы были дальше. В результате у меня развилась простуда.

Вскоре нас погрузили в поезд, обычный пассажирский поезд, который доставил нас в Бремен, в Германию, находившуюся под американской оккупацией. Я была очень взволнована. После восьми лет за колючей проволокой я, наконец, увижу внешний мир! Нас распределили в купе, но там не хватало мест, чтобы вместить всех, поэтому мы по очереди сидели в купе или стояли снаружи, в коридоре. Я предпочитала стоять в коридоре, так как могла видеть проплывающий мимо немецкий пейзаж – мы ехали вдоль Рейна, и мне удалось увидеть города, развалины старых замков, это было очень захватывающе. Наступила ночь, и маленькие дети, как могли, улеглись спать на скамейках купе, а я, в своих толстых шерстяных штанах и куртке, довольно высокая для своих 14 лет, легла на пол между двумя скамейками. Взрослые все ушли ночевать стоя, может быть, даже сидя на полу в коридоре. В поезде жара выходила из-под скамеек, и казалось, что она идет на полную мощность всю ночь. Было невыносимо жарко, но я это пережила. Поездка на поезде заняла два дня и одну ночь. Наконец мы прибыли, и нас высадили в лагере где-то в районе Бремена.

…Я увидела уличный знак с надписью “Schwarzer Weg”, что спасло меня от того, чтобы потеряться в незнакомом месте с множеством различных лагерей поблизости, когда меня послали с поручением в город. Когда я шла к автобусной остановке, я была потрясена, увидев масштабы разрушений от бомбежек – от кварталов и улиц не осталось ничего, кроме руин и щебня! Именно тогда я поняла, как нам повезло, что мы оказались в Австрии.

В этом временном лагере нас разместили должным образом, в комнатах с кроватями, туалетами, столовой, где мы получали хорошую, питательную, но простую пищу три раза в день. Это был рай. Кажется, мы пробыли там неделю или около того, ожидая прибытия нашего корабля. Корабль назывался "Скифия СС", от линии "Кунард Уайт Стар", которая была переоборудована для перевозки союзных войск в Европу и теперь использовалась для перевозки переселенцев из разных лагерей в Австрии и Германии к их новым местам назначения в Канаде. Простуда становилась все сильнее, и я чувствовала себя не очень хорошо. Но, конечно, в наших обстоятельствах мы научились не обращать слишком много внимания на эти проблемы, а переносить их стоически.

Корабль прибыл! Мы поднялись на борт! В нижней части корабля, на большой площади, заполненной трехуровневыми металлическими двухъярусными кроватями, нам были отведены наши кровати, мне, как всегда, досталась самая верхняя. Нам назначили время для ужина. Столовая была красиво убрана, круглые столы со скатертями, фарфоровые тарелки, вилки, ножи, ложки, салфетки, цветы посередине каждого стола, рядом с каждой тарелкой цветная почтовая карточка корабля (у меня еще есть моя), а на каждой тарелке уже лежал кусок мяса – похоже на сердце! Все было как во сне. Я не видела накрытого стола с настоящими блюдами с начала войны, а моя младшая сестра, которая родилась в 1939 году, как раз когда началась война, никогда в жизни не думала, что такие вещи существуют. Их можно было только вообразить, когда мама рассказывала нам истории из довоенной жизни.

Когда мы вышли из гавани, я вдруг почувствовала огромную потерю и опасение, что навсегда оставляю свои корни и отправляюсь в неизвестность, где мне снова придется начинать с нуля, учась говорить и понимать новый язык. После двух лет обучения в Австрии я только начал чувствовать себя комфортно, понимая немецкий, и теперь мне придется начинать все сначала! Корабль вошел в гавань Гавра, Франция, где он подобрал несколько пассажиров 1-го класса, а затем мы продолжили путь.

Люди пришли в восторг, указывая в море, чтобы посмотреть на белый берег (белые скалы Дувра). Миновав эту точку, мы оказались в открытых водах великого Атлантического океана, и путешествие становилось все более трудным. Некоторые люди начинали страдать морской болезнью и не приходили на обед. Но в целом штормов не было. Для развлечения устраивались вечера кино и танцы. Кроме того, здесь была библиотека. Я смотрела фильм, где Дин Дурбин пела песню “Я еду домой”, когда она ехала в поезде, и большинство из нас, я думаю, плакали. Это все, что я помню из того фильма. Мне больше не посчастливилось увидеть этот фильм. Мне было нехорошо. Правая рука и плечо сильно болели. Я просто хотела прилечь где-нибудь, но нам не разрешили оставаться внизу, где стояли наши двухъярусные кровати. Библиотека стала для меня местом уединения и отдыха.

Наконец мы приблизились к побережью Канады и достигли гавани Галифакса. Все высаживались, а я не могла встать с постели! Моя мать была в бешенстве! Ее друзья были в бешенстве от нее и подбадривали меня встать и уйти в новый мир. Они все боялись, что нас отправят обратно из-за моей болезни! Я старалась, но как только я пыталась встать, я падала в обморок. Все ушли, кроме нас, и вскоре чиновники заметили, что что-то не так. Меня положили на носилки, вынесли и положили на больничную койку на пирсе с воспалением легких. Я пробыла там, должно быть, неделю или около того, а моя мать и сестры, должно быть, остановились где-то в другом месте, так как я не видела их, пока не была готова уехать и продолжить нашу поездку на поезде в Оттаву, Онтарио, где мой отец был священником прихода. Я была не единственным пациентом в этой больнице.

Однажды, когда мне стало лучше, медсестра вкатила молодого человека лет 20-25, вероятно, для моей компании. Но у меня было ощущение, что это больше для его компании. Если я правильно поняла, он был там уже довольно долго и совершенно один. Мне было 14 лет. Он был старше меня и показался красивым и очень дружелюбным, хотя и серьезным. У него была своя история, но он не говорил ни на немецком, ни на славянском языке, поэтому общался в основном жестами. Я поняла, что он приплыл издалека, откуда-то с Балтийского моря или вроде того, на маленькой лодке, плывущей по бурным, холодным морям. В конце концов его обнаружили и спасли у канадского побережья, едва живого и единственного выжившего. Вот так он и потерял способность передвигать ноги. Я не забыла его и иногда думаю о том, что с ним стало.

Наконец, мы смогли продолжить наше путешествие на поезде. В поезде ехали два молодых человека, которые пытались с нами общаться. Они направлялись в Ошаву, Онтарио, на тренировку по прыжкам с парашютом. Когда наступила ночь, раздали подушки, но мама отказалась, так как у нее больше не осталось денег (из-за длительного пребывания в Галифаксе ей пришлось купить моим сестрам нормальную обувь, так как у них не было подходящей для канадской зимы), и эти два летчика дали каждому из нас по подушке. На следующий день они отвели нас в вагон-ресторан, чтобы перекусить, так как заметили, что мы не ходим есть. Они знали, что я только что вышла из больницы и все еще чувствую себя очень слабой. Они были дружелюбны и веселы. Нам было очень весело общаться друг с другом.

В течение двух дней не было видно ничего, кроме плоского, покрытого снегом ландшафта, ни городов, ни домов. Поезд останавливался на остановках, где не было никаких признаков человеческого жилья, и все же люди выходили и просто исчезали в снежной белизне. Была короткая остановка в Монреале, где мы вышли, чтобы размять ноги и посетить дамскую комнату, и мы были совершенно ошеломлены элегантностью дам. Мы продолжили наше путешествие и вскоре добрались до Оттавы, где нас ждали мой отец и прихожанин с машиной.

С этого момента началась моя новая жизнь. Первый год я провела очень одиноко. С 1940 года я никогда не жила только с родителями и сестрами, и этот период адаптации был сначала очень трудным эмоционально, но человек приспосабливается ко всему. Вскоре я пошла в школу, и учитель назначил двух девочек, Джин и Вивиан, моими ангелами-проводниками, которые шли со мной в школу, указывая на вещи и называя их по-английски, чтобы я повторяла за ними. Они научили меня кататься на коньках, взятых у их брата, они научили меня слушать по радио "Час Уэйна и Шустера", а также посещать соседний кинотеатр на субботних утренниках, когда они играли сериальные западные шоу, и давали интервью в прямом эфире радиостанции с шансом выиграть приз; я получила коробку разноцветных кремов для обуви. Эти две девушки чрезвычайно беспокоились обо мне, а я, со своей стороны, до конца года постоянно меняла цвет своих единственных приличных туфель, купленных в Канаде, по мере необходимости. Я все еще поддерживаю связь с Джин, которая живет в Онтарио.

Из Оттавы мы переехали в другой приход в Лашине, Квебек, где после окончания средней школы, я более трех лет работала на Канадской национальной железной дороге. Я познакомилась с мужем в Немецком клубе в Монреале, куда мы, молодые канадцы, регулярно ходили на танцы. В 1956 году я вышла замуж и проехала с мужем через весь континент на Западное побережье, в Ванкувер, Британская Колумбия; в конце концов мы купили дом, я родила пятерых детей, а теперь у меня есть восемь внуков.

Так как я путешествовала поездом в Монреаль и обратно, я могу с гордостью сказать, что пересекла Канаду на поезде от Атлантики до Тихого океана и на самолете весь путь за Полярным кругом до Олд-Кроу, территория Юкона. Моя жизнь была трудной, но с Божьей помощью я преодолела трудности как в Европе, так и здесь, в Канаде, и теперь полностью наслаждаюсь своими золотыми годами.