Встреча Востока и Запада (философские взгляды)

В самом начале 1932 года, когда Европа еще не была заражена бациллой фашизма, Альберт Эйнштейн получил приглашение от монахов Шаолиня нанести им визит, чтобы выявить, кто мудрее - настоятель монастыря, старец Ван Вэй Хунь, или же, напротив того, самый мудрый ученый Запада.
Трусить было не в характере Эйнштейна, подучил он как следует таблицу Менделеева, освежил в памяти, чем косинус от синуса отличается, рейхсфедер откалибровал, и, помолясь, в путь отправился. Спора с восточными мудрецами бояться ему было нечего. Как он думал.
Долго ли, коротко, а приехал он в Китай, в самый что ни на есть город Шаолинь. После ритуальных поклонов и приветственных слов, занявших четыре дня и четыре ночи, перешли к состязанию.
Старец Ван Вэй Хунь говорит на китайском языке через переводчика:
- Вот шест с насаженными гвоздями, вот плоский меч-палаш, а вот - нунчаки. Как ты есть гость, тебе и оружие выбирать. Прошу, мудрец Запада, делай свой выбор!
“Вот так-так! - подумал тут Эйнштейн. - Ничего себе, научный диспут намечается! По ходу, эти чурки меня тут укокошат”.
Но виду не подал, и говорит:
- В нашей западной земле принято, прежде чем на нунчаках биться (а я в этом деле великий чемпион, оттого и прозвище мое такое - Эйнштейн), сначала надо загадку отгадать: скажи, чему равно число пи с точностью до одного в шестнадцатой степени после запятой?
- Этого я не знаю, - отвечает настоятель-китаец, - а только если ты сию же секунду оружие не выберешь, я тебя, хоть ты и безоружный, палашом засеку.
Оборвалось тут все у Эйнштейна в нутрах, с жизнью он попрощался, и омертвелыми ручками, ничего опаснее перочинного ножа не державшими, за нунчкаки взялся. Ван Вэй же Хунь предпочел шест с насаженными гвоздями.
И тут оказалось, что талантливый человек талантлив во всем. Как задал Эйнштейн стрекача по стенам и колоннадам монастыря, так Ван Вэй Хунь со своим шестом за ним гоняться упарился. Уж он и по воздуху летал, и от веток пружинил, и телепортировался, а все Эйнштейна догнать не мог. Припал он на одно колено отдышаться, а Эйнштейн, хоть и сам еле на ногах держался, виду не подал и говорит:
- Это, монах, я тебя еще нунчаками стегать не начал и волшебное слово эмцэ квадрат не произнес. Предлагаю ничью, а то убью же. Вот тебе моя рука.
Ухватился настоятель за эту соломинку, фигурально выражаясь, и тут же на ничью согласился.
А Эйнштейн возблагодарил в душе богов, и говорит:
- Ну, настоятель, мне пора домой: Транссибирский Экспресс под парами стоит. Как говорят у нас в Копенгагене, физкульт-привет!
Посрамленный Вань Вэй Хунь начал было про состязание в стойке на шпагате чего-то намекать, но Эйнштейн быстрехонько эти разговоры пресек. Некогда мне, говорит, я и так с вами тут забыл уже, когда костяшки о любимый валун в Копенгагене набивал.
И скорым шагом, пока монахи его ночевать не заставили, пошел на вокзал. “Придумают, - думает, - завтра еще какое состязание, на бревне стоять на одной ноге, или через ров с огнедышашими крокодилами прыгать - я ведь могу и не пережить. Здешним мудрецам по кастету раздай, вот им и лучший подарок. Лишь бы человеку шестом голову разбить. Мудрецы, тоже мне. Гопники хреновы”.
Сел Эйнштейн в поезд, и то ли от нервов, то ли с непривычки от беготни по колоннадам, как начало его мутить и выворачивать - глаз два дня сомкнуть не мог, весь плацкартный вагон заблевал ученый по дороге домой.
Только под Оренбургом отошел.