Элита в контексте постмодерна

Прокрастинация в тяжёлой форме

У каждого человека есть дела, которые обязательно нужно делать, но которые делать очень не хочется или не можется. Волевые люди делают такие дела через не хочу, а люди попроще не делают, откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот и я уже долгое время откладываю одно очень важное дело и никак не отваживаюсь за него взяться. Это касается элиты постмодерна элиты и постмодерна.

Кто в той или иной степени подвержен графомании, знает, как тяжело порой описать сложное явление, процесс или объект, но описать-то хочется. Описание (семантическая модель) объекта по сравнению с самим объектом грешит тем, что оно не получается таким единовременным и целокупным, каким является сам объект – штришки и связи приходится добавлять последовательно, порциями, надеясь, что читающий в конце концов сам сумеет собрать всё кванты в единое неделимое целое. А если не сумеет, то получится у него в голове хаотичная куча разрозненного текста "ниачом" и сиди потом, гадай – толи читатель тебе попался такой неусидчивый, толи ты сама так и "не шмогла" разрозненными и последовательными словами рассказать о целокупном и единовременном.

Так о чём же я хочу рассказать и всё никак не могу за это взяться? О чём, о чём… О курице и яйце! Вернее, об элите и постмодерне. Вот как о них рассказать так, чтобы все поняли, что по отношению друг к другу они обе/оба первичны? Ведь откуда бы взяться постмодерну без элитарного подхода к бесконечной его интерпретации, и откуда бы взяться элите без постмодерна с его фрактальным свойством даже в малой своей части содержать нечто большое и целое.

Непонятно, да? Не нарисовалось в голове что-то такое бесконечно единое и прекрасное в своей соразмерности всех частей, не?

Ну, тогда пойдём другим путём…

Десятилетняя разница восприятия

Мой брат, "на руках" у которого я, фактически, выросла, старше меня на десять лет. Я – поздний ребёнок и с пяти лет осталась без отца. Позже, когда мне было тринадцать, у меня появился отчим – замечательный человек, ставший мне родным и близким, но, вот, с пяти и до "взрослости" бóльшую часть времени со мной проводил брат и своим воспитанием, уж каким бы оно ни было, я во многом обязана ему. Рассказывать об этом можно много и долго и я, нет-нет, да и рассказываю прямо или опосредованно в разных своих "литературных опытах", но тут, на АШе, хочу рассказать о разнице нашего восприятия одного и того же, обусловленной десятью годами разницы в возрасте. 

Так уж случилось, что, например, ставший культовым, фильм "Чужие" Джеймса Кэмерона мы с братом впервые посмотрели одновременно в видеосалоне по пути домой из детского сада, где я тогда проводила своё счастливое детство. Видеосалон, как я запомнила, находился в подвале многоэтажки, стоящей неподалёку от нашего двора, и брату, надо полагать, от фильма было страшно увлекательно, а мне увлекательно страшно.

Т.е., разницу нашего восприятия, когда брату было пятнадцать, а мне пять, можно легко себе представить.

Все стало не так однозначно, когда пятнадцать стало мне, а брату, соответственно, двадцать пять. К тому времени сказки Пушкина, приключения Муми-тролля и прочих Тимуров с его командами я уже давно прочитала и с большим воодушевлением поглощала русскую, советскую и мировую классику. На счёт классики особых расхождений в восприятии у нас с братом не было, если не считать того, что он был постарше, поопытней и поумней и мог рассказать мне о прочитанном, его авторе и о тех временах много такого, чего я ещё не знала и даже не подозревала. Умел он как-то так ловко и с переподвыперевертом "задвинуть" что-нибудь о Данте, Флобере или Толстом, что после его рассказов хотелось читать ещё больше, а на уроках литературы приходилось недоумевать, почему Евдокия Всеволодовна не рассказывает нам об Онегине или Катерине, луче света в тёмном царстве, так же увлекательно? 

(Кстати, про физику, химию или биологию, с отсылками к биографиям и "приключениям" учёных, брат рассказывал не менее забористо, так что "страдала" не только учительница литературы).

Основные расхождения в восприятии у нас начались, когда я взялась почитывать литературу диссидентско-перестроечную.  "Сто дней до приказа" Полякова в "Юности" и его же "Апофегей" там же, "Скажи изюм" с "Островом Крымом" Аксёнова и "Палисандрия" Саши Соколова, "Приключения солдата Чонкина" Войновича и "Москва-Петушки" Ерофеева, всякие, условно говоря, "колымские рассказы" всехные подряд и "В круге первом" светоча Солженицына вместе с его трактатом "Как нам обустроить Россию?"… Список наперечислять можно большооой и очень разнообразный – в те перестроечные времена хлынуло и окатило, как из норвежского душа. 

Брат восторгался, охал, ахал, блеял "Наконе-е-ец-то!", а я читала эту писанину, и, отравленная Гоголями, Достоевскими, Флоберами, Шолоховыми, Фолкнерами, Дос Пассосами, Набоковыми, Миллерами, Джойсами и даже Гессами с Серафимовичами, никак не могла понять, где "ништяк"-то?

Много позже, когда мне стукнуло двадцать пять, а брату, соответственно, на десять больше, едя рано утром на машине по туманным баварским пейзажам и обсуждая "вчерашние" застольные разговоры с немецкими родственниками об их и нашем сравнительном восприятии России и Германии, заговорили вдруг о литературе, и брат сказал: "Решил тут как-то перечитать пару вещиц из того, что в восьмидесятых вызывало у меня восторг, так знаешь – не смог. Это же фастфуд какой-то. И я помню, как ты тогда кривила мосю, а я возмущался, что ты, мол, ничего не понимаешь!"

А я и вправду не понимала. Ведь, если "Прощание с Матёрой" Распутина и "Печальный детектив" Астафьева – это, даже чисто стилистически, сильно написанные вещи, читая которые, есть чему поучиться, то "палисандрии" с "изюмами" – ужас просто! И пусть Семёнов с Пикулем тоже не являются признанными мэтрами литературного стиля, но их читать безумно интересно, а тут "об чём?"

Это сейчас, на фоне современной "литературной феерии", представленной в открытом доступе, тогдашняя струя может показаться очень изысканной и почти прозрачной, но тогда мне, испорченной лучшими образцами русской и мировой литературы, показалось, что я сижу на деревянной лавке в прокуренном видеосалоне, смотрю "Чужих" в гнусавом переводе Гаврилова и мне увлекательно страшно.

Пристрастия

Даже не надеюсь, что вы, читающий/читающая сейчас это, разделяете мои литературные пристрастия. Во-первых, как уже говорилось выше, у нас наверняка есть разница в возрасте. Пусть не ровно в десять лет и не обязательно "в ту сторону", но есть. Даже если эта разница, например, не в тридцать лет, а в три года, или в два месяца, или в пятнадцать секунд, она всё равно может быть очень знáчимой. А во-вторых, о пристрастиях чего ни скажи, всё равно ерунда получится. Там забыла, там умолчала, там не так выразилась… Книг-то на свете во-о-он сколько и хотя прочитано по сравнению с общим числом очень мало – всё равно ого-го…

Например, фантастика – не мой жанр, но читала и классиков – Верна и Уэллса – и современников, которые тоже уже классики – Брэдбери, Хайнлайн, Кларк, Азимов, Лем… Ну, и много таких, кого в поезде читают – их не упомнишь. Русских тоже – А.Толстой, Обручев, Ефремов, Стругацкие, Булычёв. Лем с его "Суммой технологии" на особом месте, но это уже и не фантастика.

Из "потерянного поколения" – Хемингуэй, Ремарк, Дос Пассос, Фитцджеральд, Фолкнер, но он особнячком. Хем – это первая любовь. "Прощай, оружие!" и "По ком звонит колокол" для меня были в том числе и эротическими романами))) Ремарк – ровно – пожалуй, только "На западном фронте без перемен" и то из-за фильма, который увидела раньше, чем книгу прочла. Дос Пассос – "Манхеттен" – не знаю чем взял – стилем, наверное, но это же перевод, так что можно плюваццца в мою сторону. Фитцджеральд – "Великий Гэтсби". Фолкнер – моя любовь от корки до корки, кто бы там чего ни говорил.

Золя, Доде, Бальзак, Гюго, Мериме, Стендаль, Скотт, Стивенсон, Гюго и ещё гору всего прочитывала прямо собраниями сочинений – приходила, брала в библиотеке 5-6 томов, прочитывала, как машина для чтения – потом следующие, и так от одного автора к другому, от полки к полке – это был просто какой-то голод и был "жор", когда ешь, почти не разбирая вкуса пищи. Брат говорил – я тогда набирала количество для перехода в качество – начитывала критическую массу. 

Я читаю быстро – не как Ленин, конечно, но быстро – ни в школе, ни в университете не встречала никого, кто бы мог посоревноваться (писать бы так!) – обычную книгу (350-400 страниц) прочитываю за два дня – редко за три. Как-то два года записывала в блокнотик список прочитываемых книг – 172 в один год, 166 во второй, а в третий бросила записывать. И это книги, а не брошюрки, не журналы, не учебники, не статьи – тогда бы больше было.

Вот так с 8-го по 10 класс я всю классику и прочитала, включая комментарии, предисловия, дневники и письма – от корки до корки. В 11 классе и в универе уже не читала всё подряд – стала выбирать. Начались всякие Камю, Кафки, Прусты, Джойсы, Сартры, Миллеры, Воннегуты, Пенн Уоррены…

Словом, на этой почве взращённая, я могу часами нести умную фигню и выдавать такие ассоциативные ряды от Илиады до Лимонова, которые, увы и ах, никто и оценить-то не может, а если принять во внимание, что системы в моем чтении никакой не было и образованием в этой области я не обременена, то такую крамолу могу креативить, что мухи дохнут)))

Обычно стараюсь ересью не злоупотреблять, потому что моё отношение к определённым авторам, книгам,  литературным течениям настолько радикально отличается от более-менее нормального, что может дойти до рукоприкладства.

Как-то был у меня опыт высокомудрого общения на темы литературы с лицом, приближенным к филологии, так это лицо через полтора года общения сказало, что вынуждено наши дискуссии прекратить, ибо мои суждения о роли Толстого в мировой литературе, или о литературных штампах, злонамеренно использованных Сервантесом в "Дон Кихоте", или о единстве романтической стилистики Роллана и Брэдбери, всякий раз доводят его до гипертонического криза, и что мне надо учиться, и заниматься  литературоведением, потому что в моей голове есть темы для дюжины заманчивых диссертаций и всё такое. Врал, поди, как все мужики, когда говорят комплименты.

В общем, нахваталась.

Юз Алешковский – не очень мне, Шаламов – стихи хорошие, Солженицын, как писатель – говно полное, не о чем даже разговаривать. Сапгир – не читала, Довлатов – не впечатлилась (может не в том настрое была, может просто не моё, может не туда попало – не знаю). Войнович, Аксёнов, Ерофеев с его постмодерновой станцией Москва-Сортировочная спустя 50 лет после Джойса… Вот, напишу-ка чуть ниже для иллюстрации про Петушки, а пока признаюсь – есть множество таких произведений, которые по всем МОИМ канонам нужно "фтопку", а они МНЕ нравятся!

Т.е. я настолько обнаглевшая в восприятии литературы, что не довольствуюсь тем, О ЧЁМ написано. Мало того, я даже не довольствуюсь пониманием и разбором того, КАК написано. Ещё не всё! Порой мне мнится, что я знаю, ПОЧЕМУ так написано. Но и это ещё не всё! Ужас в том, что я чую, знаю и вижу не только, почему написано так, но и почему не написано так, как он (автор) хотел!!!

Вы продумайте этот момент и потом представьте, можно ли нормально со мной разговаривать, допустим, о ерофеевских петушках, если вы знаете, почему и как там написано каждое слово, а я знаю, как Ерофеев хотел, чтобы оно было написано и почему так не написал. Представляете?!

Так что, мании величия Муссолини и Гитлера, вместе взятых, по сравнению с моей – просто детский лепет и у вас ещё будет время в этом убедиться.

Про Веничку

Читала я эти "Москву-Петушки. Начало было просто замечательным, а вот середина с историческими, философскими,  литературными и прочими аллюзиями сбили мне планку – слишком прозрачно и выпячено.
 
Язык хорош. Всё по Джойсу – один в один, практически. Только тот, наряду со смыслами, ещё и формами играл, а Ерофеев играл только смыслами, а форма одна.

Ерофеев – циник. Очень жестокий и хитрый. Нет, не так. Не жестокий и хитрый, а циничный до крайнего предела. Он же, прикидываясь пьяным идиотом, все время врёт и провоцирует. Он никого-никого не любит, ни даму сердца, к которой едет, ни ребёнка своего, ни попутчиков, ни кондуктора, ни тех работяг на бригадирской работе. Цинично изводит и прёццца от того, какой он ПОНАДВСЕМИ. При этом, Веня-бухарь и Ерофеев-автор – полностью одно лицо, без всяких жанровых условностей. 

Мне понравилось, короче))) 

Ерофеев, конечно, не Набоков с по-шахматно выстроенным сюжетом, и не Джойс с дантовской филигранностью соразмерностей, но "стих" на него "сошёл" и вылился ярко и интересно. 

Разрушитель он или созидатель – не знаю. Для моей маменьки, прочитай она его, скорее разрушитель, для меня, скорее созидатель, как сторонник ницшеанского пути, когда тех, кто падает, нужно не поднимать, а бить, чтобы вставали, что бы хоть начали вставать. 

Второй раз петушки перечитывать бы не стала, в отличии от "Улисса", к примеру. В "Петушках" всё завершено. Вернее, не завершено, а исчерпано. 

Конечно, я не жила в "совке". Субкультура "совка", это не субкультура моего поколения и потому никаких рудиментарно-ностальгических переживаний в связи с "Петушками" у меня нет. Умозрительно могу понять, как сладко и больно щемит сердца тех, кто впитал всё то "великолепие" с кровью и портвейном. У меня что-то похожее (я про "щемит", а не про портвейн) осталось о пионерских лагерях, в которых я отдыхала. Но и всё.

Самый что ни на есть сукин сын этот Венечка. Сукин сын и в духе "Сашки Пушкина" и в самом буквальном смысле тоже.

Загубленная жизнь тонко чувствующего человека – это не более, чем устоявшийся образ – очень обманчивый. Жизнь Ерофеева не загублена – он очень хорошо её реализовал. А те, которые свою загубили, размазывая сопли о жестокую действительность и подначиваемые циничным Веничкой, нифига не тонкочувствующие личности, а сборище инфантилов.

Если Веня Ерофеев сказал о них ВСЁ, то какое же сборище тонкочувствующих уродов была наша страна. У меня просто в голове не укладывается тогда, кто же писал стихи, картины, песни, кто строил города, кто двигал науку, кто воевал, в конце концов, за нашу, ух, советскую Родину, кто рожал детей и учил их, а не плодил дебилов, кто пел песни у костров, кто любил свято и светло, как Рома и Юлей? В какую такую ветку железной дороги заехал Веничка Ерофеев, где только говно кругом?

Да нет, не рефлексировал Венечка вселенской любовью и поголовным братством, немедленно выпивая и выдавая реминисценции, из которых прекраснодушный народ вряд ли понимал даже пятую часть, а бил их под дых со всей мочи, чтобы между двумя опрокидываниями хоть о чем-то задумались, хоть чего-то захотели понять. Не удалось про задумались, зато рефлексии – мама не горюй.

Но Веничка и не расстраивается. Он и не ждал, что удастся – заранее знал, что нихера не выйдет – распялил себя в совкового Христа и миссия завершена! Говорю же, исчерпан полностью сюжет. Из кучи дерьма сделал всем такую барбариску, что куда там Малевичу с его квадратом.

Как я поняла, у "старшего поколения" с "Петушками" связано много субъективного (жизнь связана, в конце концов). Они и воспринимают это как жизнь, а не как постмодерн, не как алформацию. Для меня же это не дорого, как память, для меня это дорого, как прекрасная интерпретация малой части целого. И других аргументов пока нет. Лучший аргумент – время.

Постмодерн

Как заведено в наше широкотекущее настоящее время, настоящего кругом очень мало, а то, чем мы любим так ловко жонглировать, и назвать-то как-либо определённо трудно, ибо, что ловко ни подкинь, у него множество неустоявшихся определений. Постмодерн как раз один из таких снарядов для жонглирования.

Когда-то постмодерн был для меня одним из направлений архитектуры. В чём конкретно состояли особенности этого направления, я ни тогда, ни сейчас не знаю, но, увидев на картинке или воочию здание, почти со стопроцентной уверенностью могла утверждать, постмодерновое оно или нет, а вот сегодня ни за какие свои утверждения на этот счёт не поручусь.

Что такое постмодерн и/или постмодернизм сегодня - этого вам никто как-то определённо не скажет. У этих двух понятий столько определений, что в них сам чёрт ногу сломит.

В купе поезда, где едет женщина, садятся два мужика. Скучно. И тут один другому говорит:  "Семь!" И давай оба ржать. Отсмеялись, второй говорит: "Двадцать пять!" И опять угорают. И так по очереди называют цифры и уссыкаются не по-децки.
И тут один грит: "Шестнадцать!"
Второй молча ему оплеуху прислюнил, сгрёб в охапку, вытолкал из купе и грит бабе: "Звиняйте, мол, я не и думал, что он такой анекдот при женщине расскажет".

Схематично, это и есть постмодерн. А то понапишут: "Постмодерн – это модерн, повернувшийся лицом к читателю". Что за фигня.

Итак, откуда он взялся, постмодерн? Мне кажется – это довольно просто. Вот для этих мужиков почему было смешно от слова "семь"? Потому что они за словом "семь" слышали анекдот, которому присвоили этот номер. А женщине смешно не было – она не могла расшифровать смысл, т.к. не была посвящена в тайну кода.

Значит, когда у нас возможен постмодерн? Когда знают код, правила, когда есть большой кодовый (словарный) запас, когда за каждым словом "семь" у вас семьдесят или семьсот томов-определений в голове, со всеми "петушками", и все они переплетены во что-то единое.

Мы смотрим на двух человек, передвигающих деревянные фигурки по деревянной клетчатой доске. Хех, они же дебилы! Сидит час, надувшись, словно собирается с силами, потом передвинет деревяшку, и облегчённо откинется, словно подвиг совершил.

Чтобы хоть как-то это оценить, мы должны знать, что это шахматы, древняя довольно сложная индийская игра. Чтобы оценить ещё лучше, нам необходимо разобраться с фигурами и правилами. Чтобы ещё лучше – надо бы освоить азы шахматной теории и так вверх по ступенькам до бесконечности.

А что усвоит из Ерофеевских "Петушков" или Джойсовского "Улисса" какой-нибудь человек, проживший всю жизнь у себя в деревне, и после окончания школы (пусть даже десяти классов) больше ни разу не читавший книг? Но кто-то ведь вкуривал?

Получается, что постмодерн был всегда, но РАНЬШЕ он был для посвящённых, для элиты – этаких мастеров игры в бисер, а вот "всехным" он стал только благодаря развитию информационных технологий, развитию связи, коммуникаций, благодаря "мегабитовой бомбе". Правда, пожиже он стал, помельче, но зато расширился во все стороны безгранично. Как там у Шекспира? "Необозримая плоскость", ёклмн.

Создаётся образ (мем) и если он удачный – махом распространяется, укрепляется и становится понятен без расшифровки – как анекдот "Семь" – и им пользуются для "сборки" других образов, в СПЕКТР которых автоматически вливается СПЕКТР исходного. И это не "штамп". Штамп – другое. Штамп – это исходный образ, у которого выхолощен спектр. Он без цвета и запаха, пустой и только мешает, не добавляя ничего.

Так что, я против обвинении постмодерна в банальном заимствовании и бессмысленном перепевании уже петого. Постмодерн – не заимствование, это синтез – та самая эмерджентность, которая краеугольный камень. И постмодерн, строя дом, каждый раз не изобретает новые оригинальные круглоугольные кирпичи, а из старых возводит новые Кёльнские соборы. Он архитектор, а не каменщик, и созидает НОВЫЙ смысл, НОВОЕ качество. Разъедини и ничего не будет, соедини и ВОТ ОНО!!! Эмерджентность в действии. Это даже не синтез – это большее. Это волшебство, чудо!

Я – элита

Всевозможные современные элиты можно уподобить женским трусам, а прочий неэлитарный лохторат – мужским. Посудите сами: женские обычно стирают в "первой" чистой воде, а мужские в конце, вместе с носками.

К элите у простых смертных вообще странное отношение. Им, простым смертным, некий элитарий представляется, чаще всего, не таким, как все, и если немедленно выпивающий Степан в своём воображении видит Уинстона Черчилля сидящим где-нибудь в туалете британского парламента на унитазе с сигарой в одной руке и бокалом коньяка в другой, то в понимании Степана сэр Уинстон при этом думает непременно о судьбах лейбористской партии, а не о своих геморроидальных шишках.

На мой взгляд, элита – это явление скорее самопровозглашенное, чем обусловленное какими-то более объективными обстоятельствами. Начинается это с раннего детства, но может развиться и в более зрелом возрасте, и если еду вам подают, а посуду после вас убирают, т.к. вы заняты более важными делами, то у вас есть все необходимые предпосылки, чтобы превратиться в этакого элитного тридвараса, свысока взирающего на мелких дрожащих тварей. А уж если вы программист-системщик, а не какой-нибудь 1Совский лох и у вас стопицццот подписчиков на тытуб-канале, то быть элитой вам сам бог велел.

Т.е., элитарий – это тот, у кого некий кодовый запас больше. Но тут есть нюанс. Кодовый запас – он не бывает "вообще", он достаточно конкретен и контекстен. Потому, элитарий в контексте, например, культурологии, является им только там, где эта самая культурология имеет хоть какое-то значение, а попади он в бригаду вальщиков леса и сучкорубов, то быстро поймёт, кто там элитарий, а кто нет.

В этой связи и в контексте "петушков" любого рода мне, как несомненной представительнице определённой элиты, сразу вспоминаются бессмертные строки, высеченные, согласно мифу, на самых массово посещаемых скрижалях: "Среди говна мы все – поэты, среди поэтов мы – говно".

Кстати, на АШе тоже есть некое число элитариев местного контекста, которые эти строки или не знают, или забыли.

Вместо послесловия

Чёта дофига настукала – но не концептуально, а хотела себя немножко позабавить и подбодрить смельчаков, занятых чтением моей писанины. Хотя, всё и не так плохо, ведь время от времени у кого-нибудь должна была проскользнуть мысль: "Ёлы-палы, всё, что со мной происходило в жизни – ещё не самое страшное. Тут вон как бывает – и ничего. А проблемы-то не децкие, черт побери!"

Да, отрицать наличие проблемы нельзя, ведь мысли мои второй час заняты такой фигнёй, как "постмодерн и элита", и можете мне не верить, но это напрямую связано с семантикой, а значит с кодированием, а значит с мышлением, а значит с осознанием себя, как субъекта, а значит с моделированием, а значит с мифологией, а значит с метафизикой, а значит с элитой, а значит... и в итоге опять всё упрётся в алформацию!

Потому, я волей-неволей постмодернистка и просто обязана свою алформацию спозиционировать как постмодерновый концепт, а постмодерн свести к частному и ничем не примечательному случаю алформационного объекта с очень "формализированной" спектральностью))) И вот если такой финт ушами мне удастся (а почему бы ему не удаться?), то алформация станет вполне устоявшимся метафизическим термином-объектом-понятием даже быстрее, чем я планировала.