Марк Твен. Приговор индейцам.

Когда американцы снимут фильм про жизнь пингвинов в Антарктике, уверен, один из пингвинов обязательно окажется негром. В США так положено -  это политкорректность. В любом фильме, в любом сериале обязательно будет присутствовать негр. Негры играют белых героев различных книг.  Да что там, негр может сыграть роль финского маршала Маннергейма  и всё будет нормально.

В 1988 году в г. Рокфорд (штат Иллинойс) запретили книгу Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» из-за часто употребляющегося слова «ниггер». Подсчитали, что «ниггер» употребляется в книге около 200 раз.

В 2011 году книгу отредактировали и заменили слово «ниггер» на «раб».

В 2015 году в одной из школ Филадельфии книгу изъяли из библиотеки и запретили ее преподавание.  

Кажется, что политкорректность в США достигла своего апогея, но так ли это? Не слетит ли эта мишура политкорректности в «самой свободной стране мира» при необходимости, как слетела она в 1942, когда американцы интернировали 120 тыс. японцев, большинство из которых были гражданами США, в концентрационные лагеря.

Преследование по расовому признаку Верховный суд США в 1944 году признал допустимым. В 1988 году президент Рейган извинился за это но, похоже, никто там не раскаялся. Как никогда американцы не раскаются за уничтожение индейцев. В каждом фильме есть негр, но не часто вы увидите там индейца без необходимости.

Вернемся к Марку Твену, замечательному писателю, противнику расизма и рабства и посмотрим, что он пишет об индейцах. Думаю, что кто-то тут сразу вспомнил индейца Джо – воплощение зла – из «Приключений Тома Сойера», но не о нем речь.

Напомню, книгу писателя запретили за слово «ниггер».

«Койот обитает преимущественно в самых безлюдных, самых глухих пустынях… с трудом добывая скудное пропитание. Видимо, кормится он только трупами волов, и мулов, и лошадей, отставших от переселенческих караванов, всякой падалью, а подчас и тухлым мясом… Он поедает решительно все, чем не брезгают его ближайшие родичи – индейцы, кочующие в пустынных прериях, – а те едят все, что можно куснуть. Удивительное дело: индейцы – единственные известные истории существа, которые в состоянии отведать нитроглицерина и – если не умрут – попросить еще...

Койоту пустынь по ту сторону Скалистых гор живется особенно трудно, ибо его родня, индейцы, не хуже его самого умеют распознать соблазнительный запах, приносимый ветерком, и пуститься на поиски издохшего вола, от коего сей аромат исходит; в таких случаях он волей-неволей довольствуется тем, что сидит на почтительном расстоянии и смотрит, как люди, вырезав и отодрав все годные в пищу куски, уходят со своей добычей. (…) По общему мнению, кровное родство койота с этой зловещей птицей и с индейцами пустынь не подлежит сомнению потому, что все они населяют безлюдные пустынные земли, причем живут между собой в мире и согласии, дружно ненавидя все остальные живые существа и мечтая принять участие в их похоронах».

Ну, сравнил Марк Твен индейцев с койотом, что такого? Ну, вышло, что койот, по сравнению с индейцами выглядит милым очаровательным существом, разве это плохо? (Я привел отрывок текста с купюрами, но если прочитать весь текст, станет очевидно, что автор сознательно приводит такое сравнение, которое у него получается явно не в пользу индейцев.)

А далее по ходу произведения Марк Твен явно разоткровенничался и уже шпарит открытым текстом:

«Здесь-то, в этом диком краю, где, кроме почтовых станций, не было ни одного жилища белых людей, нам повстречались человеческие существа, такие убогие и жалкие, каких мне еще не доводилось видеть. Я имею в виду индейцев племени гошут…

… бережно хранимая грязь, видимо, скоплялась на их руках и лицах в течение месяцев, лет и даже поколений, – в зависимости от возраста; они молчаливы, двигаются бесшумно, взгляд плутоватый, наблюдают украдкой, ничего не упуская, и, как все другие «благородные индейцы», о которых мы столько читали (вернее, не читали), сохраняют полную невозмутимость. Как все индейцы, они медлительны, долготерпеливы и упорны. Они неисправимые попрошайки; лишите индейца инстинкта попрошайничать, и он не сможет жить, как не могут идти часы без маятника; вечно голодные, они не отказываются от пищи, которой кормят свиней, но часто едят и то, от чего свинья отказалась бы; они охотники, но предел их охотничьей страсти – убить зайца, сверчка, кузнечика и съесть свою добычу или отобрать падаль у койотов и сарычей; если спросить этих дикарей, верят ли они, как большинство индейцев, в некого высшего духа, на их лицах отразится что-то отдаленно напоминающее волнение, ибо им послышится, что речь идет о винном духе; этот очень немногочисленный, ничем не объединенный народец, эти почти голые темнокожие, с умом малого ребенка, ничего не производят, не имеют селений, не делятся на четко разграниченные родовые общины..."

Частенько высмеивая религию, здесь Марк Твен не удержался и чтобы уж быть «толерантным» до конца проехался и по дарвинизму:

«И бушмены и наши гошуты, по всем признакам, несомненно, происходят от той самой обезьяны, или кенгуру, или крысы, которую дарвинисты считают Адамом животного царства».

Этой «жирной точки» Твену оказалось недостаточно, в его характеристики индейцев.

«Казалось бы, скорее зайцы полезут в драку, чем гошуты, а между тем случалось, что они в течение нескольких месяцев мирно питались объедками и отбросами почтовой станции, а потом, когда никто не ожидал дурного, поджигали в темную ночь строения и убивали из засады всех, кто выбегал, спасаясь от огня».

В запале автор проехался по Фенимору Куперу:

«Забудем на время все резкие слова, сказанные нами о кучерах почтовых карет. Отвращение, внушенное мне гошутами, – мне, ученику Фенимора Купера, поклоннику краснокожих, включая просвещенных дикарей из «Последнего из могикан», столь похожих на провинциалов, которые каждое предложение делят на две равные части: одна половина изысканна, грамматически правильна и состоит из тщательно отобранных слов, а вторая – пародия на язык охотника или горца, достойная конторщика с Бродвея, проглотившего собрание сочинений Эмерсона Беннета и две-три недели изучавшего жизнь на Диком Западе в театре Бауэри, – так вот, отвращение, которое я, будучи поклонником индейцев, чувствовал к гошутам, заставило меня усомниться в непререкаемости признанных авторитетов и поразмыслить: уж не слишком ли высоко я ставил краснокожих, глядя на них сквозь романтическую дымку? Открывшаяся мне истина развеяла очарование. Удивительно, как быстро с «благородного индейца» сошла мишура и позолота и обнаружилось создание коварное, неопрятное, убогое, и как быстро пришлось убедиться, что любое индейское племя – это те же гошуты, более или менее преображенные под влиянием обстоятельств и окружающей среды, но по существу все-таки гошуты. Они достойны жалости, бедняги! Я готов пожалеть их, но только издали. Вблизи никто их не жалеет».

Последние слова в этом тексте – приговор. Приговор белой Америки индейцам. Он не подлежит обжалованию. Можно запретить книгу за слово «ниггер» (употреблявшееся во времена писателя повсеместно), но никто не запретит его другую книгу за «краснокожих» и за «произошедших от крыс». Почему? Наверное потому, что для американцев «индейцами» может оказаться любой народ, если этого «потребует общественная необходимость».