Интервью для портала Накануне.RU

– Почему вы всё ещё на ВГТРК?

– Мне постоянно задают этот вопрос, и когда-нибудь добьются, что он перестанет быть актуальным.

– Кажется, это такой популярный вопрос к вам, потому что люди не очень понимают, как относиться к журналисту, который каждую неделю говорит о марксизме и коммунизме в эфире федерального телеканала.

– Если есть возможность что-то говорить, эту возможность нужно использовать. Если этой возможности будут лишать, то лишать должны те, кто эту возможность мне предоставил. Наивно и абсурдно добиваться того, чтобы это сделали. Это глупо! А есть ли противоречия между тем, что я говорю в эфире, и тем, что происходит в эфире в целом? – есть. Все люди взрослые, все видят, что противоречия существуют.

– А как вашу работу объясняют на самом телеканале? Руководство, коллеги? На уровне того, что у нас тут, мол, бизнес и мы просто зарабатываем на том, что мы говорим, или как-то иначе?

– У нас корпоративное государство, и масс-медиа – тоже корпорация со своим негласным кодексом поведения – корпоративной этикой. Я тут говорю не о нашей компании, а в целом. Посмотрим на банковский сектор, на газовый – везде одно и то же. Есть кодекс поведения, и если человек будет грести против него, то прогребет недолго. Это отражение всей ситуации в стране. Наш капитализм взрослеет и обретает контуры динозавра уже.

– И всё же, как вашу работу объясняют внутри самой системы? Дескать, вот есть Сванидзе у нас – он для либералов, есть Соловьёв, он для таких умеренных патриотов, а вот у нас есть Константин Сёмин… Так?

– Есть масса версий, почему я на телевидении. Есть и такая, что я путинский агент, специально внедренный на телевидение, чтобы управлять левым протестом, а потом выступить в качестве попа Гапона. По другой версии, я служу клапаном для стравливания недовольства, эдаким своеобразным Кургиняном, и люди видят, что левые настроения на телевидении есть, и успокаиваются.

На самом деле, всё прозаичнее, как кажется мне. Я работаю на телеканале уже почти 20 лет, и не всегда занимался тем, чем занимаюсь сейчас. Хотя моя позиция для "высших сил" никогда не была секретом. Было время, когда я из Кремля репортажи делал, из правительства, был заграничным корреспондентом.

– Значит, профессиональные навыки и талант первичны?

– Я не исключаю, что когда-нибудь они перестанут играть роль страховочного троса. Ничьё терпение не безгранично. В конце концов, нельзя, чтобы один человек всегда подставлял под удар более масштабные интересы.

Но с момента, когда я пришёл в компанию, я всегда был откровенен. Я разговаривал со всеми, даже с самыми большими людьми, и объяснял им, что моя мотивация не связана с зарабатыванием денег или с зарабатыванием имиджа, имени, это для меня вторично, а пришел я, чтобы попытаться что-то изменить и хоть как-то отстоять ту страну, которую я потерял несовершеннолетним человеком. Мои взгляды не были радикально другими в начале 2000-х, когда я пришел на телевидение.

Они понимают… Блин, в 2008 году случился казус с "заслуженной пулей", когда отделялось Косово, и был страшный скандал вокруг меня. Можно сказать, что Кремль внедрил корреспондента, заставили ведущего, написали текст. Но никто не писал этот текст. Я его даже не писал. Я произнес его в режиме импровизации в прямом эфире, а потом вокруг этого выстраивали разные конспирологические теории. Сразу же после того, как это произошло, толпа разных представителей либеральной блогосферы требовала мою голову.

– Вы хотите сказать, что эта фраза просто пришла вам в голову во время эфира?

– То, что я сказал, было от души и от сердца. В этом не было никакой механики или кремленологии. Множество людей тогда ожидало, что меня должны уволить, расстрелять, покарать. Этого не произошло. Не произошло это не потому, что "Кремль своих не сдаёт", а просто таким было решение руководства, которое сохранило меня в эфире и позволило работать.

– Но пар-то стравливается, нет?

– А что даёт моя программа, которая выходит в семь, восемь утра? Завтра вот она в пять утра выходит.

– Миллионы людей же смотрят?

– Да какие миллионы людей? У меня 100 тысяч подписчиков в Youtube, а аудитория моего выпуска на канале "Россия 24" – от 40 до 80 тысяч человек. О чём тут говорить? Я что, выступаю в ток-шоу по вечерам? Можно сказать, что для своих подписчиков я стравливаю пар. Но аудитория моя ничтожна. Видеть в этом какой-то рычаг…

Это не рычаг, это спичка. Это абсолютно ничтожно. Завтра не будет моей программы, и никто не заметит.

– Ваши взгляды на Урале сформировались?

– Да.

– В детстве?

– Ну, портал "Накануне.RU" – я имею прямое отношение к его появлению.

– Нам история известна, но, на всякий случай, расскажите читателям, которые её могут не знать?

– Была такая программа на местном телевидении "Накануне". 17-летним человеком после первого курса УрГУ я пришел на практику в компанию АТН, где тогда работала Татьяна Николаева. Она меня отправила на первые съёмки. Собственно моё мировоззрение сформировалось под её воздействием. Я пришёл на АТН скорее либералом, советоненавистником, читал Набокова и Ницше, а в голове был коктейль из всего подряд. Она же огорошила меня словами: "Советский Союз не был плохим". Я сказал: "Так, Татьяна Вадимовна…". С этого начались наши разговоры.

Потом грянул кризис 1998 года, и она отправила меня в командировки по самой жести, которая только была. Я объездил всю область. Собственно, постепенно, понемногу, не через колено, мои взгляды менялись. "Накануне" – мы придумывали с ней название, а на столе у меня стояла книжка Тургенева "Накануне". Решили попробовать это. Все стали кричать: "Да это же как "Намедни" Парфёнова!" Но никто из нас Парфёнова не смотрел и тем более не уважал, а классику русскую уважали, хотя и Тургенев не является ни моим, ни Николаевой любимым писателем. Потом я уехал, но информационному порталу стараюсь помогать – это часть моей жизни.

– Командировки в самую жесть, вы сказали, это что?

– Я человек с Уралмаша. 6-летний парень, 1986 год, четыре англоязычные спецшколы на весь город, я иду в одну из них. Привилегированная, пусть и в рабочем районе – Эльмаш. Я прекрасно помню этот мир – спокойный и безмятежный. Да, мы жили в коммунальной квартире, но можно было прийти домой в 11-12 вечера, и не было ничего, чтобы угрожало бы человеку и жизни ребенка. Родители не боялись.

И вот эта жизнь вдруг начинает рушиться. А 1998 год стал кульминацией распада и деградации этого мира для меня. Уже постреляли людей на центральном проспекте, случайными пулями цепляло проходящих мимо бабушек. По периметру города выросли новые огромные кладбища – Широкореченское, Северное. Когда в 1998 всё рухнуло, и казалось – конец, началась вторая волна войны за собственность. Как корреспонденты мы в этот переплёт и попали.

Началась битва за четыре гидролизных завода: Тавдинский, Лобвинский и ещё два. Это же водка, которую братва могла разливать в магазинах – живые деньги. Убивали людей. Приехал к человеку на интервью, а через неделю он лежит на улице, покрытый простынкой.

Естественно – социальные истории. Приезжаешь в Североуральск, город на грани остановки, когда ещё существовал СУАЛ  Вексельберга, а компания объявляет о том, что добыча бокситов с глубины полторы тысячи метров нерентабельна, и огромный город оказывается просто не нужен. Или Серовскийметзавод, который штурмовала команда Козицына, а изнутри сидела осажденная команда Бакова, а ты, как корреспондент, фактически находишься на линии фронта, смотришь, как эти войска наступают. Я не застал, но красноречивая сцена – драка за Верх-Исетский завод: разбитые морды, сломанные челюсти. А когда Качканарский ГОК делили…

Всё это боевая сторона истории, а социальная сторона – размороженный город на несколько десятков тысяч человек, а в котельной нет мазута. Минус 20 на улице, приходишь в гостиницу, или в то, что тогда называлось гостиницей, а там кипятильник, чай и матрас вонючий – больше просто ничего. Сидишь, завернулся в матрас и смотришь в заиндевевшее с обеих сторон стекло окна. Видишь город, в котором нет хлеба. Там дети живут.

А ты разговариваешь с людьми, которые запустили конкурсное производство для продажи с молотка местного завода, смотришь им в глаза, пытаешься понять: у вас же дофига денег, могли бы хлеба купить, накормить и достать мазута для котельной! А они тебе говорят, что в этом городе живут потомки кержаков, сосланных Петром, и поэтому у жителей этого города врожденная склонность к воровству.

Каждый раз, когда сталкиваешься с такими характерами, как, например, Бендукидзе, купивший Уралмаш по цене нью-йоркской квартиры, который пафосно рассуждал о бизнес-планах, бизнес-качествах, а потом идёшь и видишь голодных людей, постепенно башку это перенастраивает на другую волну. При этом в поездках ты видишь наследие большого социалистического строительства огромной системы. Что такое Уралмаш? Завод-город, гигантское предприятие, построенное системой. Ничего подобного не было создано за годы реформ. Я практически два года просто ходил по заводам: НТМК, Химкомбинат нижнетагильский, Уралмаш.

И потом, сидя на размороженной кровати в гостинице, ты выстраиваешь простую логику: нет производства – кирдык всем. Не будет кофеен, хипстеров, журналисты не будут писать, рок-музыки не будет. А производство будет там, где его строят. А строили это всё в Советском Союзе, а вы, вши, просто это всё растаскиваете, делите между собой и стреляете друг в друга за то, что не вы строили.

Ненависть к этим людям формировалась в те годы. Тем более, что я их, тех, кто сейчас заседает в РСПП, входит в сотню "Форбс", видел лично молодыми людьми. Я брал первое интервью у Вексельберга, у Льва Семёновича Черного, одного из братьев Черных. Первое в его жизни интервью. Он тогда вместе со своим братом по доверенности из Лондона получил в управление весь алюминиевый комплекс. Это были мои университеты.

Всё это выходило в эфир "Накануне", все это было визуализировано, это можно посмотреть.

– А те интервью были конфликтные или нет?

– Разные. Кстати, отсматривал недавно. Тогда немного другая была ситуация – 13 телеканалов в Екатеринбурге, все строили из себя познеров и донахью, которые говорят о чём угодно. Не знаю, как я бы сегодня разговаривал с такими… Но я на коленях не ползал. Сейчас смотрю на старые интервью, например, с Воробьёвым, руководителем ОПС Уралмаш, задавал довольно дерзкие вопросы, чему сейчас удивляюсь.

– Есть ли сейчас развилка для журналистов? Либо ты транслируешь любую разновидность мейнстрима, государственного или оппозиционного, она вся, скажем условно, "либеральна", и всё в жизни складывается, либо придерживаешься взглядов, сходных с теми, что вы транслируете, но тогда, возможно, теряешь в карьере и деньгах. К тому же, считается, что вся журналистика в Москве, а ведь столица плохо чувствует жизнь регионов, о которой вы рассказывали.

– Знаете, у меня был период очень сложный в момент переезда из Екатеринбурга в Москву. Я тогда оказался в ситуации, когда в кармане не больше 300 долларов, надо было решать, куда идти работать. Я решил идти на государственное телевидение, потому что после командировки в Чечню ненавидел НТВ и остальные частные телеканалы. Меня никто туда не устраивал, я просто буквально позвонил с проходной. Так сложилось, что тогда как раз менялась команда, и меня взяли.

Разумеется, я моментально осознал, что нахожусь не в кругу единомышленников, а мои взгляды тут никому не нужны и неинтересны. Я научился гнуться, но не ломаться, потому что понимал, что у меня есть выбор – либо поступать так, либо развернуть красное знамя и вылететь на первом же повороте. В некоторых обстоятельствах нужно входить в либеральную тусовку, либеральный коллектив, находиться внутри либеральной системы, сохраняя своё положение, пока не выйдешь на рубеж поражения.

К этому я призываю и своих сторонников. Работаешь в "Газпроме" – прорывайся. Это не значит, что ты должен отказаться от своих убеждений, но улыбайся всем и действуй. Они действовали так же в 80-х. Ну, или посмотрите, какая была стратегия ОУН УПА (запрещена в РФ, – прим. ред.). После разгрома в контртеррористической операции, после разгрома на Западной Украине и Восточной тоже, они уцелели и внедрились в структуры Коммунистической партии. А как действовала НТС?

– Менять мир с помощью армии двойных агентов?

– Нет, не так.

Не стоит рассчитывать, что с неба будет спущен какой-то план. История вершится не создателями плана и не заговорщиками. История вершится объективными обстоятельствами. Посмотрите, много ли народа ходит на митинги? Мало. Потому что в голове окрошка полная. Рассчитывать на то, что в таком состоянии можно произвести перемены, стоит? Я не призываю ничего не делать, я призываю себя не обманывать.

В данной ситуации люди не могут быть активны, да и во многом не разделяют наши взгляды. Они подвержены реакции. Так было в 1912 году, в 1913-м. Абсолютно тот же всплеск шовинистических настроений был перед Первой мировой войной. Большевиков была жалкая кучка, горстка, скидывали в Неву за антивоенную агитацию против империалистической войны.

История меняет сознание людей, просто мы ещё не подошли к моменту, когда это произойдёт. Но к моменту, когда это произойдёт, желательно иметь активный, сбитый костяк людей, идеологически замотивированный и сплочённый. Людей, которые представляли бы из себя некую идеологическую силу, каковой была РСДРП. Я не верю ни в какой план проникновения куда-то, я просто считаю, что нужно использовать все возможности. И большевики так делали. Они были везде и заражали собой всё. Так действовать и необходимо.

Практика и тактика швыряния кирпича в окно приводит исключительно… В этом я расхожусь с нацболами (Национал-большевистская партия запрещена в России, – прим. ред.).

– Почему, кстати?

– Они повторяют полностью логику эсеров или народовольцев. Сгорю, рубаху на себе порву, смотрите, какой я! Ну, и что ты зажёг таким образом? Носят воду в решете.

Сейчас задача – пропаганда и распространение идеи. Задача – производство таких людей, которые будут входить в самые разные структуры и нести эту пропаганду вокруг себя. В 1902 году Ленин бросает призыв – нам нужна армия пропагандистов. Я думаю, что мы действуем правильно, когда я на какой-нибудь тусовке встречаю недетского возраста людей из Центрального банка, из аппарата Правительства или из наших серьёзных "аббревиатур", которые подходят и говорят: "Да, вы правы".

Я говорю, что не надо сидеть и ждать, когда сформируется некий центр, потому что персонаж, который окажется в этом центре, немедленно будет раздавлен. Надо самим формировать эту паутину там, где вы есть, формировать общественное мнение, превращать идею в силу. Идея становится силой, когда она овладевает массами.

– Есть мнение, что всё это теоретизирование – говорильня. Чем она поможет, если тебя тащат в автозак?

– Ты дурак, если тебя тащат в автозак. Что ты сделал, кого-то научил бороться за свои права, организовывать профсоюз? Нет, ничему не научил. Движуха ради движухи – твой лозунг.

Если мы с тобой единомышленники, если мы с тобой совпадаем в теории, то, разумеется, мы будем друг друга поддерживать. А если ты приезжаешь в Екатеринбург и говоришь, что ведёшь со мной какие-то переговоры, потом вписываешь задним числом в какие-то праймериз за Грудинина, а я тебя знать не знаю, и завтра ты пойдешь винтиться в автозак, то я тут причём? С Олегом Мироновым ситуация. Я ничего про него плохого не хочу сказать, но просто к вопросу – за кого впрягаться. Я впрягался, рисовал хештеги, разумеется, это ни на что не повлияло, потому что все эти акции – бутафория одна, а потом мне стали присылать скрины с его страниц в соцсетях, а там Муссолини, Гитлер и так далее – вот и впрягайся после этого. Просто так впрягаться, за кого попало, – безумие.

– Некоторые деятели в наши дни и за своих педофилов до конца сражаются. В конце концов, с таким упорством диссиденты и СССР разрушили?

– Нет, не они разрушили СССР. А буржуазия, народившаяся в верхних эшелонах коммунистической элиты. Восстановить разрушенное можно только одним способом – отобрав средства производства. Эта не такая лёгкая задача, нельзя решить её, приковав себя наручниками к дверям Центробанка, тем, что ты что-то нарушил и уехал сидеть на четыре года. Это решается организованной борьбой, в том числе на предприятиях.

Единственная сила, которая может этому противостоять – рабочий класс. Рабочий класс в гробу видел всех, кто вяжется на митингах или разворачивает транспаранты. Он их не понимает, а они с ним не работают.

С рабочим классом, из всех, кого я знаю, работает только РКРП. Можно по-разному относиться к профессору Попову, но он, по крайней мере, говорит, что источник борьбы – рабочее движение. В этом он прав. Деидеологизированная улица ничего не сделает. Я же делал интервью с Эдуардом Лимоновым. "Пойдём, стёкла побьём!" – "Ради чего?" – "А ничего, русские, вперёд!" А что делать-то "вперёд"?

Вот завтра получили вы в управление предприятие, что делать-то? Что предлагаете? Абсолютное бессилие в теории и идеологии. За нацболами (Национал-большевистская партия запрещена в РФ, – прим.ред.) люди не идут именно поэтому, несмотря на родное и пролетарское происхождение многих членов этой организации.

Ситуация грустная, она изменится, но не благодаря появлению пронырливого и шустрого политического лидера или какой-то партии, а потому, что будут меняться политические обстоятельства. Кризис вызреет изнутри, его выпестует наша собственная буржуазия.

– Но, возможно, элитарии раньше успеют довести страну до краха?

– Наша буржуазия не одинока в мире. Кроме неё, есть ещё много буржуазий. В 1917 году они также успели её продать и уехать, но те люди, которые ранее верили в национальную буржуазию, вдруг лишились своих розовых очков и поняли, что надо что-то делать. Программа действенная оказалась только одна, не "эсеровская", не народовольческая, а партии большевиков.

– Мы случайно в Москве встретились с одним молодым человеком, который приехал из Волгоградской области в столицу, чтобы стать полицейским. Он смотрел на своём смартфоне ролик Зюганова. Это удивило сильно. Однако, когда начали говорить о капитализме, он сказал, что да, мол, Зюганов во всём прав, и повышение пенсионного возраста – это плохо, но сам он за капитализм.

– О чём и речь.

Люди вцепились в тележку из супермаркета, они её не отдадут. Какая им революция? Дело же не в том, что Сёмин или какой-то другой оппортунист сливает протест. Нет, не в этом, это сами люди делают. До тех пор, пока какая-то мухобойка не врежет по заднице, когда человек придёт операцию делать, а от него сто тысяч потребуют – тогда, может, придёт в себя. Пенсионная "реформа" очень многим эти мозги возвращает, как Страшиле Мудрому.

И этот процесс будет двигаться дальше, но без идеологии и теории невозможно участвовать в нём, потому что всех таких активистов сметёт ветер, и завтра их не будет. Они уже сейчас не находят никакого отклика от людей. Дай им телевидение, дай им средства, они всё равно не создадут партию.

– По всей стране, кстати, сейчас появляются марксистские кружки, вы как к этому относитесь?

– А вот это правильно, это то, что сейчас нужно. Это то, что мы всячески пропагандируем везде, а нам говорят, что это забалтывание и хождение по кругу. Нет, вот Кургинян – это забалтывание, потому что у него не говорится о классовой борьбе, о том, что цель – изъятие средств производства. Не отобрать и поделить, а изъять и обобществить, перенацелить на работу в интересах большинства.

Кружки – первый этап в XIX веке. Из этих кружков уже и появился Ленин. Но и сами по себе кружки ничего не смогут сделать. Ведь не кружок Калинина организовал масштабную стачку на Путиловском заводе. Сначала появилось рабочее движение, сначала случилась 80-тысячная стачка на Иваново-Вознесенской фабрике. Большевики только стали направляющим вектором.

Нельзя создать движение там, где нет для этого предпосылок. Сейчас, будем честны, просто посмотрим, сколько людей выходят на улицы, предпосылок нет. Но так не будет вечно, и если смириться и сказать себе, что буржуазия просто хитрее и мудрее, то это будет не марксизм. Марксистский подход говорит о том, что противоречия создаются буржуазией, как заграничной, так и нашей. Нам нужно готовиться либо к тому, что наша буржуазия создаст революционную ситуацию, или когда другая, более сильная буржуазия, выбьет штурвал из рук нашей домашней буржуазии. К этому моменту нужно будет иметь разветвлённую сеть движений и объединений, где люди будут мотивированы не разговорами об эгрегоре каком-то или постмодернизме, а будут чётко понимать, как устроены были советы, как создаётся профсоюз.

– Это называется работа на местах, и кто её будет вести, кто, кроме КПРФ, кстати, эту работу ведёт сейчас?

– А я не предлагаю отказываться от КПРФ. У КПРФ есть множество активистов, которые приходят в партию, потому что ничего другого в округе просто нет. Вот есть человек из Улан-Удэ, а там нет ничего, кроме КПРФ, давайте теперь заклеймим эту организацию?

– Но, тем не менее, вы не поддержали Грудинина на выборах?

– А почему я должен его поддерживать? Меня КПРФ как КПРФ не интересует, так же как Кургинян не интересует как Кургинян. Так же как и в Национал-большевистской партии (запрещена в России, – прим. ред.) меня не интересует сама партия. Меня интересуют люди. Рано или поздно они перейдут на нашу сторону. Не потому, что у нас есть партия или какое-то юридическое лицо, а потому, что мы представляем одну простую вещь – марксистско-ленинскую теорию. Мы не одни, таких, как мы, много, Батов, "Вестник бури" очень энергичный, сеть кружков "Энгельс". Важно, что есть люди, которые придают энергии недовольства идеологический вектор. Если таких людей не будет, то некому будет бороться с теми, кто действует рядом. Рядом с нами куда более энергично действуют фашисты – штурмовой отряд буржуазии.

– Нужно ли быть модным?

– Не модным, а современным. Посмотрите, сколько появилось молодых блогеров. Количество перейдёт в качество. Мы должны сейчас широкой горстью сеять зубы дракона, которые взойдут. Это как в момент оккупации, когда кругом немцы, надо спрятать знамя для тех, кто будет продолжать борьбу.

Беседовали Иван Зуев, Ростислав Журавлёв

опубликовано http://www.nakanune.ru/articles/114284/

https://www.nakanune.ru/articles/114284/