Самая большая, самая жестокая империя в истории человечества стремительно распадается. Но не стоит заблуждаться. Руины великих империй еще не означают возникновение нового, более благополучного и разумного общества. Империя еще не развалилась окончательно. Но и тогда, когда она развалится, это еще не будет означать, что людям, живущим на 1/6 части суши, будет житься лучше, что жизнь станет благополучной, а наши соотечественники — свободнее, богаче, здоровее, образованнее и гуманнее. Даже прекращение деятельности КПСС еще не означает, что деструктивная сила — беззаконие, милитаризм, подавление человеческого достоинства, косность, консерватизм, ужасающий дискомфорт повседневной жизни, невиданная эксплуатация, всеобщая некомпетентность, паразитизм, технологическая отсталость навсегда ушли в прошлое и стали музейными реликвиями.

Демократические, прогрессивно мыслящие интеллектуалы, наши начинающие бизнесмены и безнадежно устаревшие экономисты вместе с самодельными социологами и политологами видят панацею от всех несчастий, обрушившихся на нашу страну, в переходе к рынку, в установлении новых экономических отношений, в соединении рыночной экономики с современной цивилизацией. При всей конфетной привлекательности и правильности этот абстрактный тезис вряд ли будет когда-нибудь реализован адекватно, разумно и безболезненно, если в нашем общественном сознании и самосознании не совершится радикального переворота, если вместо рецептурного мышления, большей частью ограниченного и одностороннего, мы не поднимемся до уровня глубинного, социально-исторического и, я не боюсь сказать, философского понимания нашей реальной ситуации и способов перехода от нее к современному цивилизованному обществу и рациональной экономике. Именно поэтому чрезвычайно важно исследовать взаимосвязь фундаментальных понятий, позволяющих постичь суть нашего исторического бедствия и скрытые механизмы перехода к новому, цивилизованному, социальному, экономическому, технологическому и духовно-культурному состоянию. Нам пора осознать, что прагматическое мышление, может быть, и способно дать некоторые результаты сейчас, но не способно определить ни цели, ни траекторию нашего дальнейшего движения. Нам пора бы отказаться от популистских лозунгов и сиюминутных решений и задуматься над глубинными человеческими механизмами, что, кстати, всегда делали серьезные мыслители на переломах истории, содействуя этим развитию подлинной цивилизации.

 

Рынок, технология, цивилизация и культура

Глобус не может быть решающим в исследованиях по философии экономики. И все же достаточно его покрутить, чтобы увидеть, на каких гигантских просторах обитаемой суши действуют рыночные отношения, а частная собственность считается священной и неприкосновенной. Однако площадь стран, в которых рыночная экономика и частная собственность действительно обеспечивают высокий уровень благополучия, социальной защищенности, правопорядка, стабильности, культуры и разумной организованности, не так уж и велика. Из этого следует, что рынок сам по себе еще не определяет уровень жизни, меру благополучия, свободы, материального и духовно-культурного развития.

Рынок возник так же давно, как цивилизация. И тезис, что нам необходима цивилизованная рыночная экономика, лишен всякого смысла, если этим тезисом ограничиться. В деспотических обществах древнего Востока, в крепостнической России, в рабовладельческих обществах Греции и Рима был рынок, и уже, несомненно, существовали, хотя и очень разные, цивилизации. Но ни крепостной, ни раб, ни нищий, готовый продать самого себя, не были субъектами с гарантированным благополучием, престижем, человеческим достоинством, правами человека и возможностями для развития личной инициативы и предпринимательских способностей. Очевидно, что в приведенном выше кратком тезисе есть некий невысказанный до конца смысл, латентное значение, которое необходимо выявить и эксплицировать. Но для этого следует обратиться к особому социоисторическому и экономическому феномену, генерирующему цивилизацию и культуру, деятельностную структуру общества и способ жизни, во многом определяющих современное состояние и перспективу человечества. Этот феномен — технология.

Величайшим несчастьем для нашей, так называемой экономической мысли, известной на протяжении трех четвертей века под именем марксистско-ленинской политической экономии, было то, что она не была ни марксистской, ни антимарксистской, ни экономической теорией, ни тем более наукой. От марксизма ее отличало отсутствие эмпирической теоретической обоснованности, исключительная идеологическая перегруженность и стремление обосновать тоталитарный командно-административный способ управления производством и распределением. От науки она отличалась полным отказом от принципа объективности и ориентацией на социальный заказ, абсолютно несовместимый с адекватным отражением и исследованием действительности. От экономической же теории "марксистско-ленинская политическая экономия" отличалась тем, что не имела никакого отношения к экономике, поскольку экономика есть не что иное, как система производства и обмена товаров в условиях свободной конкуренции. Там, где эти условия отсутствуют, не может быть и экономической науки. И только с ленинизмом у нашей политико-экономической доктрины была полная идентичность, проявляющаяся в нетерпимости и непонимании иных экономических воззрений.

Ясно поэтому, что наиболее фундаментальное и ключевое понятие современного экономического и социотехнологического мышления, понятие "технология", полностью отсутствовало и было совершенно чуждо нашей казенной экономической мысли на протяжении многих десятилетий. А между тем, наряду с другим фундаментальным понятием — "информация", оно образует концептуальную основу понимания истории и функционирования общества. Технологию не следует отождествлять с техникой. Еще Аристотель различал два смысла последней — систему инструментов, машин и устройств, используемых для производства чего-либо, и некое искусство, навык, умение. Второй из этих смыслов в привычной нам современной терминологии ближе всего к понятию ноу-хау. Технология включает в себя технику, и притом в обоих смыслах, но ни в коем случае не сводится к ней. В современном значении технология охватывает инструментальную систему (инструменты, машины, технические и транспортные коммуникации), совокупность операциональных процедур и систему деятельности, детерминированную инструментальной системой и влияющую на нее, систему управления соответствующей деятельностью, совокупность социальных и экономических последствий, био- и социоэкологическое окружение, информационную среду, в которой эта деятельность осуществляется. Это лишь первое, приближенное значение. Дальнейшая экспликация этого понятия требует уже не простого перечисления образующих технологию компонентов, но детального и форсированного исследования. Впрочем, уже из этого перечня компонентов видно, что технология должна рассматриваться как динамическая деятельностная система.

Ее важнейшими и во многих отношениях центральными компонентами, наряду с аппаратной и операциональной составляющими, являются особый технологический менталитет и информационные ресурсы, необходимые для ее функционирования, выживания и развития. Если менталитет и информационные ресурсы неадекватны, то технология деградирует или разрушается, как это хорошо видно, например, на многочисленных попытках трансплантировать современную западную индустриальную (информационную) технологию в наши социальные и экономические структуры. Лишенное соответствующего менталитета и страдающее хроническим дефицитом информированности, наше общество беспощадно деформировало и разрушало эту технологию с неумолимостью асфальтового катка, медленно, но неуклонно наезжающего на экзотический цветок. Технология представляет собой не модификацию марксистской категории "способа производства", но его альтернативу.

Способ производства, согласно известному всем клише, есть единство производительных сил, охватывающих аппаратную часть, производителя, непосредственно оперирующего инструментальной составляющей, и производственных отношений, охватывающих собственность, распределение и так называемый обмен деятельностью. Здесь даже не подразумевается менталитет, информационные ресурсы, ноу-хау и все, что свидетельствует о человеческом сознании, разумности человеческой деятельности и ее целеориентированности. Это не простая дань постулату вторичности сознания, но в значительной степени выражение полувековых попыток универсальной тоталитарной системы сделать труд безмозглым, бессознательным, лишенным проблеска интеллектуальности. Нужно сказать, что задача эта оказалась вполне по плечу суперцентрализованной советской системе. И сейчас мы в полном объеме пожинаем плоды этой деинтеллектуализированной, если не полностью, то в значительной степени, деятельности.

С точки зрения философии экономики, фундаментальное различие между категориями технологии и способа производства демонстрирует еще и то, что для первой включенность культуры и цивилизации, или по крайней мере глубинная связь со всеми компонентами технологизированного процесса, бесспорна и как бы подразумевается, тогда как по отношению ко второй культура относится к надстройке, отделенной от экономического базиса многими промежуточными этажами. Это не простая констатация факта, но основание для объяснения ряда великих исторических просчетов, обусловивших крах нашего псевдосоциализма и советской империи.

Опыт индустриализации показывает, как безосновательна наивная вера в то, что достаточно пересадить на нашу почву передовую западную технику (я подчеркиваю, что здесь речь идет именно о технике, а не о технологии), чтобы возникли современные производительные силы, а вслед за ними автоматически, по соответствующим законам неопровержимой диалектики, "самые прогрессивные" производственные отношения, гарантирующие ускоренное развитие способа производства. Хроническое отставание всех отраслей нашей индустрии, неконкурентоспособность нашей продукции, неквалифицированность и некомпетентность многих рабочих, инженеров, ученых и управляющих — лучшее доказательство того, что "детехнологизированная" техника, погруженная в неадекватную культуру и цивилизацию, и системы деятельности с неадекватным менталитетом без необходимых навыков, без вполне определенного типа цивилизации и информационных ресурсов приводят лишь к разрушительным последствиям, к бессмысленным и вредным в социальном и экономическом отношении затратам финансовых, технических, экологических и информационных ресурсов. Пренебрежение культурой, общественным сознанием и общим менталитетом как якобы вторичными факторами экономического и технологического развития — очень опасная вещь. И эта опасность подстерегает нас в разгар рыночной эйфории, исходящей из того, что достаточно "разрешить" рыночную экономику, как все "само собой" образуется.

Современный капиталистический рынок, задыхающийся от изобилия товаров и услуг, совсем особая вещь. Он радикально отличается от других рыночных систем. Не одно лишь обилие является его неотъемлемым признаком. Производство и обмен товарной продукции, конкурентная борьба и лавина инноваций, обеспечивающие это изобилие, — результат не только совершенно определенной технологии, но и определенной цивилизации и культуры. Я утверждаю, что цивилизация и культура — не синонимы: система современной цивилизации, характерная для стран Западной Европы, США и Японии, одна и та же, хотя культуры во всех этих странах различные. Чтобы понять, в какой мере современный рынок изобилия мог бы укорениться в нашей экономике, нам следует детальнее обсудить связь культуры, цивилизации и технологии.

Технология является полиструктурной и многокомпонентной системой. Это деятельностная, т.е. динамическая, развивающаяся система. Как и всякое развитие, развитие технологии может быть деструктивным, регрессивным или прогрессивно-конструктивным. Чтобы обеспечить предпочтительный для общества прогрессивно-конструктивный вариант, каждая технология — аграрно-ремесленная, индустриальная, информационная или, при более дробном рассмотрении, паромеханическая, электромеханическая и т.д. — должна располагать двумя комплементарными механизмами: механизмом, обеспечивающим ее стабильность, например, в режиме ускоренного роста или, по меньшей мере, режиме воспроизводства, и механизмом приспособляемости или адекватности к инновациям. В последнем случае речь идет о способе сбалансированной адекватности, позволяющей технологии в целом, включая аппаратную часть, менталитет, информационные ресурсы и т.д., обеспечить инновационное, прогрессивно-конструктивное развитие.

Первый из указанных механизмов предполагает существование гигантской системы норм, правил, стандартов и эталонов деятельности. Эта система образует рациональность, специфичную для данного общества и транслируемую им от поколения к поколению. Она предствляет собой нормативную базу производственной, социальной, экономической, политической и любой иной социально значимой деятельности, определяющей сущность данной цивилизации.

Обычно феномен цивилизации отождествляется с появлением государственности. В действительности же государство и право — сами продукт высокоразвитых цивилизаций. Они возникают на базе достаточно сложных социально значимых технологий. Такие технологии охватывают не только сферы материального производства, но и власть, военное дело, промышленность, сельское хозяйство, транспорт, связь и интеллектуальную деятельность. Цивилизация возникает благодаря особой социогенной функции технологии. Технология создает, порождает и конструирует адекватную ей нормативно-регулятивную среду обитания, в которой она живет и развивается. Именно ее мы схватываем и закрепляем в категории "цивилизация". Ее социально-историческое значение состоит в создании оптимальных условий для стабильного, динамичного функционирования и развития системы определенных технологий. Теперь мы можем прояснить единство и различие культуры и цивилизации. Цивилизация выражает нечто общее, рациональное, стабильное. Она представляет собой систему отношений, закрепленных в праве, в традициях, способах делового и бытового поведения. Они образуют механизм, гарантирующий функциональную стабильность общества. Цивилизация, следовательно, фиксирует общее в сообществах, возникающих на базе однотипных технологий.

Культура же в отличие от цивилизации есть выражение индивидуального начала каждого социума. "Большие" исторические этносоциальные культуры, например, русская, французская, немецкая и т.д., есть отражение и выражение в нормах поведения, в правилах жизни и деятельности, в традициях и привычках не общего у разных народов, стоящих на одной цивилизационной ступени, но того, что специфично для их этноисторической социальной индивидуальности, их исторической судьбы, индивидуальных и неповторимых обстоятельств их прошлого и сегодняшнего бытия, их языка, религии, их географического местоположения, их контактов с другими народами и т.д. Разумеется, в каждой исторической этносоциальной культуре есть целая иерархия подкультур, выражающих индивидуально-групповые особенности более мелких профессиональных, религиозных, сословных и иных сообществ. Если функция цивилизации — обеспечение общезначимого, стабильного нормативного взаимодействия, то культура отражает, передает и хранит индивидуальное начало в рамках каждой данной общности, каждого данного социума. Она имеет сложную нуклеарную структуру. Детерминирующим механизмом является ядро культуры. Оно обеспечивает хранение и трансляцию от поколения к поколению информации, правил и норм, гарантирующих историческую воспроизводимость и самоидентичность социума. Ядро культуры вырабатывается веками и обретает устойчивость и прочность социокультурно-генетического аппарата. Оно определяет и способ реагирования социума на инновации. Оно, следовательно, обеспечивает адаптационные механизмы, возможность приспособления к меняющимся условиям материального и духовного бытия данного сообщества. Но в то же время некоторые сообщества — носители и создатели великих культур — исчезли именно потому, что ядро культуры не позволяло им адаптироваться к новым условиям. В этом проявляется функция социального иммунитета. Вместе с тем история создает и культуры, содержащие в себе механизм и нормы гибкой адаптации, своего рода возможность социально-исторических мутаций.

Ядро культуры обладает высокой устойчивостью потому, что оно окружено особым защитным культурным поясом. Он состоит из системы социальных, поведенческих, нравственных и интеллектуальных реакций на все виды акультурации. Защитный пояс препятствует обратному воздействию на ядро культуры со стороны внешней культурной среды, защищает это ядро от разрушения и трансформации. В.О. Ключевский в своих блистательных лекциях о влиянии западной культуры на Россию показывает, как защитный пояс (термин мой) воспринимал внешние западные влияния, трансформируя их в европеизированное платье, манеры, танцы, французскую речь дворянства, но при этом сохранял ядро русской культуры в почти неизменном традиционном виде. Разумеется, внешнее проникновение инокультурных влияний (одежда, манеры, автомашины, жвачка и т.д.) может порождать иллюзии сильных культурных трансформаций. И действительно, некоторые культуры, сохраняющие самоидентичность, обладают способностью мощных и глубоких инновационных трансформаций (например, японская культура). Но существует и особый, мало исследованный феномен маскирующихся или "притворяющихся" культур, подобных нашей, которая на протяжении ряда последних десятилетий и даже столетий притворялась европейской, но сохраняла свою неизменную традиционную сущность, фундаментальным устоем которой было неуважение к человеку и отрицание всего нового, прежде всего в самой своей основе: в сфере технологии производства, власти и общественной жизни.

Здесь мы подходим к чрезвычайно важному для понимания экономических перспектив механизму. В тех ситуациях, когда общество впадает в общий кризис, это прежде всего проявляется в противоречиях, несоответствиях, несовпадениях и даже конфликтах между культурой и цивилизацией. Для решения своих жизненных проблем, например, удовлетворения потребностей в жилье, в продовольствии, информационных и транспортных коммуникациях, одежде, комфорте и т.д., общество может испытывать острую нужду в новой технологии. Скажем, русскому обществу конца XVI — начала XVII в., а затем начала XVIII в. для решения этих и в дополнение к ним военных проблем нужна была зарождающаяся индустриальная технология Запада, требовавшая другой формы, другого уровня цивилизованности, включая европейскую образованность и профессиональную подготовленность. Но исторически случилось так (и о причинах этого — особый разговор), что в ядре нашей культуры сформировались четко выраженные антиинновационные стереотипы, другие культурные традиции, нормы поведения, иная культура и технология власти, иные механизмы быта, повседневного взаимодействия, торговли и личных взаимоотношений. И трансфер новых технологий с соответствующей цивилизационной инфраструктурой каждый раз разбивался о культурную неадаптабельность, об устойчивое ядро иной культуры, связанной с иной цивилизацией, но отнюдь не с отсутствием цивилизации вообще. Костомаров и Ключевский показали, как действует ядро культуры, преломляясь через поведение масс и когнитивные установки исторических деятелей.

Методологическая гипертрофия — сильно действующее средство, всегда ведущее к искажению изучаемых объектов и процессов. Но это искажение того же рода, какое возникает при пользовании микроскопом или увеличительным стеклом. Мои рассуждения, несомненно, гипертрофируют и упрощают некоторые механизмы и взаимосвязи, но зато позволяют разглядеть, хотя бы и схематично, эскизно, контурно, механизмы, знание которых необходимо для понимания перспектив нашей рыночной экономики.

Сумма технологий — это социокультурогенный фактор. На качественно определенной сумме технологий возникает гигантская социальная инфраструктура, включающая два типа эталонов, нормативов и правил, — цивилизационные и культурные. Различать их без методологической гипертрофии почти невозможно. Но воспользовавшись этим приемом, мы в состоянии понять, что цивилизация как система, обеспечивающая существование технологии, и культура, обеспечивающая соответствующий образ жизни, в конкретных социоисторических условиях сливаются. Они неразличимы лишь в условиях благополучного развития общества, но различаются и вступают в конфликт в кризисных условиях. Культура с ее стабильным ядром продуцирует информацию, от которой зависит обобщенная деятельность социума, тип его реакции на внутреннюю жизнь и внешнее влияние. И если эта культура по самому своему типу сильно отфильтровывает внешние цивилизационные механизмы и лежащие в их основе технологии, то адаптация общества к новым цивилизациям может закончиться либо трансформацией и исторической мутацией в самом ядре культуры (что случается чрезвычайно редко, хотя и случается), либо гибелью общества, его исчезновением с исторической сцены, чему в истории немало примеров.

Однако я не хотел бы казаться излишним пессимистом. Сказанное — не приговор нашему обществу, а диагноз. История знает вполне эффективные механизмы, позволяющие модифицировать и даже качественно изменять стабильное ядро некоторых вполне консервативных культур. В качестве примера сошлюсь на вполне сознательную трансформацию английской, а в еще большей степени французской культуры с конца XVI до конца XVII в. в Англии и с XVII до конца XVIII в. во Франции. Европейское Просвещение как раз и было периодом превращения культуры, выросшей в эпоху аграрно-ремесленных цивилизаций и соответственно ремесленных технологий, в культуру индустриальной цивилизации и технологии. Политические революции были лишь кульминацией и завершением этого процесса.

Механизм же, который позволяет человеку осуществлять осмысленные и целенаправленные автотрансформации культуры, может быть обозначен одним словом — самосознание. В отличие от сознания, представляющего собой систему знаний о бытии как внешнем мире — природном и общественном, — самосознание есть знание человека о самом себе, о своем человеческом, глубинном бытии, и прежде всего о его ограниченности и недостатках, о его барьерах и негативных структурах.

Хотя в общественной жизни информация, влияющая на направление социального и исторического развития этноса, движется из ядра культуры вовне и в эпоху сложившихся, сформировавшихся культур почти никогда не меняет направления, развитие самосознания движется в, обратном направлении. Оно в состоянии прорвать защитный пояс, проникнуть в ядро культуры и трансформировать содержащийся в нем механизм исторической наследственности.

р