Не зависящая от объективного содержания необходимость критики, или даже «идейного разгрома» некоторой воплощённой мысли не является чем-то новым или оригинальным и прослеживается как минимум до времён распространения христианства с сопутствующим утверждением единомыслия (то есть уничтожения «ересей»).
В новейшее время (помним об антагонизме светской идеологии и религии) тенденция получила воплощение в том числе в «сталинском» (например 1939 года издания) «Кратком курсе истории ВКПб».
Ну и просто совершенный пример иллюстрации тенденции — в заочном сочинении аргументации «истинного» тезиса, особенно смешной для тех, кто в теме:
Ну… про сравнительно более высокую надёжность электроники, особенно применительно к нашим климатическим условиям, было бы неплохо и аргументировать.
Например сравнением паспортных режимов популярной цифровой зеркалки «марк 2» c… например Nikon F2. Что-то мне подсказывает, что в разделе рабочих температур Вас будет поджидать сюрприз. И что это жужу неспроста.
А что, у вас там в зеркалке никаких механизмов оптической фокусировки и затворов нет? Две соседних детали могут быть изготовлены из материалов, обладающих разными коэффициентами теплового расширения, так что при переохлаждении точный механизм будет заклиниваться. Надёжность электроники в мороз и определяется в первую очередь аккумуляторами, а в жару - нагревом элементов. Электронные микросхемы военного исполнения могут работать от -40 до 100 градусов Цельсия, причём подогреть их значительно проще, чем охладить. Из аккумуляторов лучше всего работают в мороз литиевые. Данные, указанные в паспорте, не обязательно определяются только электронной начинкой, надо смотреть на самое слабое звено. (И-23: но не только лишь все знакомы с классической формулировкой принципа наименьших») В конце-концов, космические аппараты работают в вакууме, в условиях радиации, в холоде, но тем не менее могут делать чёткие снимки очень далёких космических объектов.
Полагаю полезным напомнить читателям один из немногих зафиксированных ответов критикам. На примере эпохи утверждения марксизма (рекомендую обратить внимание на используемую терминологию и соотнести её с догматами исторического материализма), то есть борьбы с всякого рода уклонами.
Цитирую посвящённый данной теме фрагмент приложения третьей книги «Тектологии» Александра Богданова:
Приложение VI
Клерикальные критики
«Критики будем ждать»: так пришлось мне закончить свою очередную статью о критиках тектологии, приложенную к третьему изданию II части. Дождался ли? Пусть судит читатель, а я расскажу о том, что имеется.
…
От критики европейской к отечественной… Вышла целая книга отчасти уже знакомого нам[145] И. Вайнштейна «Организационная теория и диалектический материализм». Это вещь довольно значительная в количественном смысле: 242 страницы весьма убористого шрифта. Имеется предисловие А. М. Деборина — «главы школы»; оно рекомендует эту книгу, хотя и в несколько сомнительных терминах: подчеркивается, главным образом, почтенность самой задачи и благие намерения автора, рядом с более чем прозрачными намеками на слабость выполнения. Было бы недостатком беспристрастия, если бы мы не отметили похвалы достойную скромность автора, присоединяющего к своей книге столь умеренную рекомендацию.
Что эта скромность не совсем лишена оснований, в том мы убеждаемся, начиная с первой фразы почтенного автора. Она гласит: «Критика Богданова не нова». Прочитав это, я заинтересовался, какую именно мою критику он имеет в виду, — ибо мне случалось критиковать многое и многих. Из дальнейшего выяснилось, что я, — как, думаю, и всякий обыкновенный читатель, — введен в заблуждение. Дело идет не о моей критике, а о критике, направленной против меня. Почтенный автор хотел сказать, что не он первый критикует Богданова. При всей содержательности и высокой ценности этой истины, мало чем уступающей абсолютным истинам чеховского учителя географии, как то: «лошади едят сено и овес», и проч., — приходится с грустью признать, что глубокая идея выражена малограмотно.
Еще печальнее тот факт, что это не случайность. Приведу несколько иллюстраций того, как уважаемый критик неудачно справляется с задачей выразить свое мышление в словесных символах. На стр. 18 читаем:
«Эклектический характер эмпириокритицизма и подобных теорий становится понятным, если видеть его основной фокус: стремление уничтожить материализм, за которым последует падение признания материального мира, а одновременно избежать солипсизма, угрожающего домом умалишенных». Каким образом стремление может быть фокусом, и почему за материализмом должно последовать падение признания материального мира — это, право же, нелегкий материал для размышления читателей, привыкших думать, что писатели суть люди, которые умеют писать.
На стр. 103: «…Тектология выступает в роли исправителя теории Маркса, которая оперирует унаследованными методами мышления, и дает в результате этого исправляющего усердия идеализм со всеми его последствиями». Почему теория Маркса, оперируя унаследованными методами, должна дать в результате идеализм? Получается что-то похожее на ересь.
На стр. 99 критик явно смешивает сфинкса с его загадкой («Как удается Мюнхаузену вытащить себя за собственную косу из болота, остается загадкой, сфинксом»). Не есть ли это — смешение бытия с сознанием, то самое, в котором критик строго, но несправедливо меня обвиняет?
Здесь складывается, между прочим, наивная склонность молодого критика к цветистому стилю, который в сочетании с малограмотностью дает довольно забавные эффекты. Вот, например, на стр. 49, приписавши мне нелепую концепцию — «все люди существуют лишь как мои переживания», — он патетически восклицает: «Старый идеалист Платон краснеет от стыда, ибо он превзойден, ибо и он определяет человека как двуногое животное без перьев, что довольно странно, так как живые откровения эмпириомонизма должны были бы импонировать мертвецам и реакционерам».
Разберитесь-ка, читатель, что хотел тут сказать автор. Я не берусь.
На этом примере легко иллюстрируется и другая сторона дела. Люди малограмотные вообще плохо понимают и то, что они читают. Для И. Вайнштейна это — наиболее благоприятное объяснение того, что он делает с моими мыслями, излагая их и истолковывая. В данном случае — откуда он взял то, что мне приписывает? Он цитирует мою фразу — «человек — это прежде всего комплекс непосредственных переживаний». Я бы не стал теперь защищать эту формулировку, по существу философскую и относящуюся к философскому периоду моей работы — около четверти века тому назад. Огромное большинство моих критиков сосредоточивает свои усилия именно на моих тогдашних воззрениях; что же, это, вероятно, более соответствует нынешней ступени их развития; пусть так. Но каким образом, умея читать и понимать прочитанное, мог бы кто-либо извлечь из моей фразы смысл — «все люди существуют лишь как мои переживания»? Откуда взялось «лишь» и «мои»? Это две прибавки, два искажения. По точному значению слов сказано, что человек существует прежде всего в своих переживаниях; затем, не только ничто не препятствует ему существовать, кроме того, в переживаниях других людей, а также и обратно, — но выражение «прежде всего» даже определенно указывает на это, — оно исключает «лишь». А ту вариацию, какая получилась у Вайнштейна, мы должны, чтобы не прибегать к менее почетным предположениям, объяснить всецело его малограмотностью.
Да и как объяснить иначе, например, такую вещь. По поводу моего отношения к Марксу критик пишет, ссылаясь на мою книгу: «Прежде всего Богданов недоумевает, почему Маркс называл свое мировоззрение диалектическим материализмом»… и т. д.; и затем это «недоумевает» повторяется еще раз. Но обратившись к указанному месту моей книги[146], читатель найдет там вместе с постановкой вопроса вполне определенный и законченный ответ на него и никаких следов «недоумения». В чем же дело? Очевидно, просто в недопонимании.
Трудно, разумеется, приложить это невинное объяснение к таким случаям, когда мне приписываются вполне, так сказать, официально, в кавычках, вещи, которых я никогда не говорил. Например, на стр. 103:
«Положение книги бытия, гласящее: бог создал человека по своему образу и подобию, принимает в философии Богданова следующий вид: „Авторитарные правила религии создали бытие по своему образу и подобию“». Имеет ли это хоть малейший оттенок истинности?
Отвечаю: ни малейшего. Это прямая бессмыслица: и тот факт, что автор приписал ее мне, есть деяние с определенной юридической квалификацией.
На следующей же, 104 странице, рецидив: «…Тектология, — пишет И. Вайнштейн, — не выдает себя за философию, а претендует на „оригинальный опыт ее преодоления“, а потому… и т. д. Слова „оригинальный опыт ее преодоления“ опять посредством кавычек приписаны мне и должны произвести на читателя впечатление саморекламы; между тем эта формулировка принадлежит Н. Бухарину, в его книге „Исторический материализм“» (стр. 87, изд. 1923 г.).
Все это уже не так похоже на невинное недопонимание. Или, может быть, все-таки недопонимание… того, что в порядочном обществе допускается и что не допускается. Тоже, так сказать, малограмотность, лишь в другой области.
Теперь естественно несколько остановиться на учености почтенного критика. Она интересна потому, что характерна не только для него, а для многих молодых мыслителей производства последних лет, специально же для той «школы», которая справедливо может гордиться И. Вайнштейном как одним если не из наиболее талантливых, то из наиболее типичных представителей. Это — своеобразное сочетание довольно-таки механично усвоенной политграмоты с общенаучной… опять-таки малограмотностью. Цитаты из Маркса, Энгельса, Фейербаха, Плеханова… но почти исключительно такие, которые уже использованы сотни раз и прочно утвердились в учебниках политграмоты. А в качестве тяжелой артиллерии — Гегель, и не Гегель «Феноменологии», не Гегель широких исторических картин, а почти всецело Гегель «Логики», Гегель самых безнадежно-схоластических, самых мертвых рассуждений. Трогательно видеть, с каким благоговением, с какой прочно унаследованной от эпохи магизма верой цитирует юный жрец таинственные формулы, которые сто лет тому назад могли еще годиться для гимнастики ума, но в XX в. представляют лишь бесполезную тарабарщину.
Например, по поводу поставленных мною вопросов о причинах двойственного характера связей опыта (связи «физические» и «психические»), И. Вайнштейн пишет (стр. 37): «Относительно такого бесконечно продолжающегося почему (N В: у меня всего три вопроса, и на них затем имеются ответы. — А. Б.), дал прекрасный ответ Гегель». И далее приводится:
«Почему причина имеет опять свою причину, т. е. почему та сторона, которая ранее была определена как причина, теперь определена как действие, и потому возникает вопрос о новой причине? Потому что вообще причина есть конечная, определенная, как один момент формы, в противоположность действию; таким образом она имеет свою определенность или отрицание вне себя, — именно потому она сама конечна, имеет определенность, в ней и есть тем самым положение или действие» (Наука логики, стр. 140).
Читатель, вы понимаете? Я — нет. И не стыжусь этого. Я позволяю себе непочтительно думать, что все это — высокопарная чепуха, над которой ломать голову на одиннадцатом году Российской республики — предосудительное нарушение режима экономии.
На стр. 87 И. Вайнштейн вновь с неменьшим преклонением цитирует Гегеля о причинности:
«Причина есть причина постольку, поскольку она производит действие; причиненность есть не что иное, как определение иметь действие, а действие есть не что иное, как определение иметь причину».
Бедный Гегель! Случалось ему писать пустые тавтологии, вроде осмеянных еще Мольером; примерно — опиум есть усыпительное средство, поскольку оно проводит усыпление. Что делать, от великого до смешного один шаг! Но мог ли он ожидать, что через 100 лет благочестивые эпигоны будут позорить его память упорным цитированием этих ляпсусов.
И вдобавок еще наш герой прибавляет:
«Глубочайшая связь между причинностью и субстанцией, т. е. бытием в его самодовлеющей закономерности, дает гегелевское толкование причинности, которая по содержанию материалистична в самом последовательском смысле этого слова. Причина для Гегеля есть „сила субстанции в ее истине“» (Наука логики. Ч. I, кн. 2, стр. 141). Нечего сказать, материализм!
Каков материализм, таков и «марксизм» молодого жреца. На стр. 116 он приводит одно место из «Науки логики» и по поводу него заявляет:
«Это положение Гегеля чрезвычайно интересно и достойно внимания. Не будет натяжкой, если мы скажем, что в приведенном месте Гегель дает на своем, своеобразном языке то диалектическое понимание базиса и надстройки, которое в материалистической интерпретации истории занимает центральное место».
Читателю, надо думать, очень занятно знать, как это Гегель предупредил Маркса на счет базиса и надстроек, — хотя, может быть, и несколько грустно убедиться, что Маркс значительно менее оригинален, чем это обычно думают. В таком случае — вот эта замечательная цитата.
«Сущий в себе и для себя мир есть определенное основание являющегося мира, и таков постольку, поскольку в нем самом есть отрицательный момент и тем самым полнота определений содержания и их изменений, соответствующая являющемуся миру, но вместе с тем образующая его совершенно противоположную сторону. Оба мира относятся один к другому так, что то, что положительно в являющемся мире, отрицательно в сущем в себе и для себя, и наоборот, что отрицательно в первом, положительно во втором. Северный полюс в являющемся мире есть в себе и для себя Южный полюс, и наоборот, положительное электричество есть в себе отрицательное, и т. д. То, что в являющемся мире есть зло, несчастье и т. д., в себе и для себя есть добро и счастье» (Наука логики. Ч. I, кн. 2, стр. 99).
Да, так вот откуда Маркс мог почерпнуть, — и, очевидно, следует полагать, почерпнул свою концепцию базиса и надстроек. Из этой антинаучной и реакционной схоластики, которая не только является таковой для нас, но и была антинаучна и реакционна даже для той эпохи: путаница с полярностью электричества и магнетизма, оправдание «являющегося зла» тем, что оно «в себе — добро и счастье», клерикальное утешение в бедствиях под диалектической оболочкой.
Эта иллюстрация, кстати, позволяет нам судить и об уровне научной образованности высокоученого критика. Сам Гегель сказал, что отрицательное электричество есть «в себе и для себя» положительное, — и конечно, это великая материалистическая истина, хотя какой-нибудь дерзкий физик XX в. и скажет, что это просто чепуха. Но я думаю, что по этой линии пояснения излишни: раз нам дана общая малограмотность и философская допотопность автора, специально занимающегося именно философией, то как может обстоять дело с науками, которые вообще не по его ведомству?
Такова амуниция нашего героя. Что же в таком случае представляет, что может представить его критика? Дело, собственно, ясное; однако придется говорить и об этом.
Если не считать тех случаев, когда научному положению противопоставляется голое невежество, то метод, в сущности, один. Берется какое-нибудь основное понятие, применяемое мною в определенном, точно сформулированном значении; ему придается совершенно иной смысл, превращающий операции с ним в явную нелепость; и эта явная нелепость опровергается абсолютно излишними при этих условиях цитатами из авторитетов.
Так, например, первые две главы доказывают «идеализм» моих старых философских воззрений следующим образом. Физический опыт я определял как «социально-организованный» или «социально-согласованный», в чем состоит сущность его общезначимости или объективности. То, что мы называем «физическими явлениями», для первобытного сознания в несравненно меньшей степени обладало характером непреложной закономерности, а это значит — в столь же слабой степени соответствовало нашему пониманию «физического». Ни эпоха доанимистическая, когда природа воспринималась непосредственно как мир действий, без различения человеческих и стихийных, ни даже эпоха всеобщего анимизма, когда во всех явлениях было активно замешано «психическое», не знали настоящей обособленности между физически объективным и психически субъективным. Это оформление «физического» в опыте есть результат организующей практики человечества, в его труде и мышлении.
«Работа» нашего критика очень проста. Слово «организовать» он истолковывает не в точном смысле — связывать, комбинировать известный материал, то, что есть, а в смысле — создавать, творить из ничего; коллективный процесс организации переводит, как обсуждение с голосованием; и затем все ясно. Значит, это люди создали всю природу, а без них ничего не было? Мир — это продукт их высказываний? И т. д. Ну, конечно, явный идеализм, отрицание внешнего мира. Нехорошо, гр. Богданов: у святых отец, таких-то и таких-то, сказано на стр. такой-то и такой-то, что это неправильно и так думать не следует; это очень вредно, буржуазно и контрреволюционно; и надо мир признавать и помнить, что он существует, а лошади едят сено и овес, Волга течет в Каспийское море, и т. д. и т. д. Перед нами знаменитый чеховский учитель географии, осложненный привычкой искажать чужие мысли и цитатным ханжеством.
Так и в дальнейшем… Что такое «материя»? Я считал, вопреки мнению наших мудрецов, которые полагают, что определять ее не требуется, — она, мол, сама все определяет, — я считал необходимым определить это понятие хотя бы потому, что ведь и эти мудрецы не родились же с готовым понятием о ней.
И, оставляя в стороне различные философские, различные даже физически-научные определения материи, я указал как на ее наиболее общую характеристику — на сопротивление трудовым усилиям. «Материальный мир» — это все реальное и возможное поле труда, это мир противостоящих друг другу сопротивлений. Мое определение устанавливает тот непреложный факт, что всюду, где мыслится «материальность» — мыслится реальное или возможное сопротивление трудовому усилию; где его нет и быть не может, там нет и характера «материальности».
Теперь мы знаем, что сделает «критик». Материя определяется как сопротивление труду — значит, она порождается трудом (стр. 35, 92). Нехорошо, гр. Богданов, утверждать, что материя порождается трудом; если бы это было так, значит, труд сам бы создавал для себя сопротивление, плохое это занятие. И не так это написано у святых отец; и опять-таки лошади едят сено и овес, и т. д. и т. п.
Аналогичная проделка с вопросом об идеологии. Она организующее приспособление, дегрессивно фиксирующее, закрепляющее социальные комплексы. Что же, и это понятие можно подменить понятием «порождать», например «идеология порождает класс» (стр. 171). Ну и опять: разве так написано у наших учителей? И разве не течет Волга в Каспийское море? И женившись, не перестает ли человек быть холостым? И т. п.
Тот же метод в применении к вопросу об искусстве. Мне приписывается утверждение, что искусство «первичный организующий фактор, организует порядок вещей», что оно «не коренится в общественном бытии» (курсив принадлежит извратителю), и т. д. (стр. 100–101).
Конечно, то же самое проделано и с «речью». Она — первичный тектологический метод, т. е. первичный способ организационного обобщения. Значит она «в тектологии является творческим демиургом» (стр. 112–113).
Относительно речи и мышления напутано вообще столько, что не хватило бы всей статьи, чтобы разобраться. Опровергается теория Нуаре, по которой речь происходит из трудовых процессов, и выражается согласие с воззрениями Вильгельма Гумбольдта, который вполне идеалистически определяет речь как «вечно возобновляющуюся деятельность духа, сводящуюся к приспособлению членораздельных звуков к выражению постоянно меняющихся представлений» (стр. 147).
Кстати, сторонниками теории Нуаре заявляли себя и К. Каутский, еще в ту эпоху, когда оппортунисты называли его «папой ортодоксии», и Г. В. Плеханов[147], казалось бы, для И. Вайнштейна авторитеты весьма высокие. Самостоятельных взглядов на этот вопрос, лежащий вне его ведомства (и «ведения»), он, очевидно, иметь не может. Таким образом, приходится умозаключить, что мой отрицательный авторитет превысил те два положительных. Это и в старые времена бывало, что у некоторых жрецов страх перед диаволом перевешивал пиетет к богам.
И. Вайнштейн «опровергает» точку зрения на мышление, согласно которой оно есть «речь минус звук»; аргументы его сводятся к тому, что «мышление» существует и у бессловесных животных (стр. 140). Дело в том, что И. Вайнштейн не знает различия между психикой и идеологией, между тем, что часто неточно называют «непосредственным» или образным мышлением, т. е. просто комбинирующим индивидуальным сознанием, и социально-идеологическим процессом, свойственным человеку и, вероятно, до некоторой степени всем социальным животным, — мышлением в символах. Между тем я специально указывал на это различие и объяснял его[148], и, конечно, не я один делал это. И. Вайнштейн, видимо, либо не читал этого, либо не понял и рассуждает о мышлении «по Гегелю».
Не понимать — вот истинная специальность нашего героя. Но у него непонимание вообще имеет какой-то злостный характер. Вот, например, полюбуйтесь:
«…я признаюсь, что когда я читал, что Маркс и Энгельс подставляли под действительность (материальные силы. — А. Б.), а не познавали действительность, я пришел в недоумение. Неужели же, спрашивал я, можно выдать Маркса и Энгельса за недобросовестных мыслителей? А ведь по отношению к Марксу и Энгельсу, которые были чужды инструментальной логики, „высказывание“ об их „подставляющем мышлении“ отдает прямо-таки обвинениями в недобросовестности» (с. 84).
Все это после того, как я тщательно и популярно выяснил, что подстановка есть необходимый и неизбежный метод познания… Сам И. Вайнштейн, при всей враждебности к этому методу, не может от него уклониться, хотя, правда, может по мере сил его портить, подставляя под чужие высказывания грубо несоответствующее им содержание. Но Маркс и Энгельс тут не причем, их добросовестность этим не затрагивается.
Одну уступку я мог бы сделать столь почтенному критику. Его мышление в самом деле, пожалуй, ничего не организует. Но это не мешает мышлению вообще быть организующим приспособлением, — как существование ружья, которое не стреляет, не мешает ружью вообще быть огнестрельным оружием.
Относительно ингрессии наш автор напутал настолько, что даже вполне солидарный с ним рецензент его книги, соученик по «школе», Ф. Тележников, нашел эту часть его критики неудовлетворительной[149]. Позволю себе не заниматься распутыванием и разъяснениями.
Практическое применение законов тектологии, очевидно, вне ведомственного круга И. Вайнштейна. Но иногда он об этом упоминает, и — судит. Вот образец этих суждений:
«…Важнейшим тектологическим оружием является „принцип относительных сопротивлений“… Указанный богдановский принцип в отношении к пролетариату диктует прежде всего тактику смиренного бездействия по отношению к капиталистическому строю, диктует ему в лучшем случае лишь оборонительные действия, отметая как вздор и авантюру всякие попытки пролетариата штурмовать этот строй для его уничтожения»[150].
Наш читатель, конечно, знает, что принцип относительных сопротивлений сам по себе не может «диктовать» ни наступления, ни обороны. Он только требует учета в борьбе сил каждой стороны в каждом пункте и «диктует» в случае наступления — выбор наиболее слабого места у противника, в случае обороны — укрепление своих слабых мест.
Пожалуй, довольно? Ну, еще одну забавную иллюстрацию. Я констатировал, что познание в своей организующей функции охватывает действительность шире, чем трудовая практика. «Последнее замечание, — изрекает наш автор, — не оставляет никакого сомнения в идеалистическом характере тектологии…»[151]. Ну, хорошо, идеализм так идеализм. А как же все-таки быть с фактами? Ведь это все-таки факт, что познавательно мы можем взвесить Сириус и его спутника, а практически положить их на весы мы не можем. Или, например, разве не факт, что И. Вайнштейн может «познать» (хотя бы по-своему) целую библиотеку, а произвести в трудовой практике ему удалось пока только один том макулатуры?
«Тем хуже для фактов», разумеется.
Надо кончать. Обвиняет меня почтенный автор за мои прежние насмешливые замечания по его адресу, в «ученом чванстве». Что на это сказать? Только одно: не понимает он объективных соотношений. Уж такое тут «чванство», если приходится Богданову полемизировать с Вайнштейнами, Выдрами и им подобными мыслителями сомнительного даже студенческого уровня…
Несколько слов об А. М. Деборине. Если он думает, что двухсмысленным предисловием ему удалось сложить с себя ответственность за творчество своего питомца, то он ошибается. Не в Вайнштейнах дело, а в том, откуда они берутся.
***
Ну, что же, читатель?.. Подвинули ли они дело вперед?
[145] Тектология. Кн. 1.
[146] Философия живого опыта. С. 199.
[147] Основные вопросы марксизма в т. XVIII Собр. соч. С. 211–212.
[148] Например, в «Науке об общественном сознании». С. 59.
[149] Вестник Коммунистической академии. 1927. № XXIV. С. 292.
[150] Вайнштейн И. Указ. соч. С. 235. Pssim.
[151] Там же.
Напоследок приведу ещё один пример из свежей дискуссии. Если первый взят из сочинения защитника «американской» версии событий проекта «Аполлон», то нижецитируемый — суть утверждение его брата по Разуму, посредством борцевания с «хроноложеством» утверждающего привилегию «норманской теории» (сомневающимся в родстве рекомендую заценить комментарии к статье с реконструкцией смысла американской лунной программы):
Предыстория: идейный сторонник норманской теории, в лучших традициях своих единомышленников, озвучил мрию об оказании психиатрической помощи всем, осмеливающимся оппонировать Науке (ну что взять с… персонажа, прошедшего мимо научного наследия товарища Максимова?).
Получив дежурное напоминание истории доктора Игнаца Филиппа, персонаж исполнил дежурную арию на тему «це-ж са-а-авсем другое дело»:
Притягивание за уши всяких не относящихся к делу историй - тоже симптом не хороший. Обратись к специалисту - не затягивай с началом лечения.
Что тут сказать: хороший, годный, породистый клерикал…
Комментарии
Сюда же стоит посчитать наблюдение кн. Талицына: