Насколько дорого в Российской Империи ценилось тепло

31 декабря 1741 года императрица Елизавета Петровна щедро наградила гвардейцев, захвативших для нее трон. Чины Гренадерской роты Преображенского полка, переименованной в Лейб-кампанию, получили дворянство и высокие чины: сержанты, к примеру, стали подполковниками. Лейб-кампанейцы получили и 2225 рублей на дрова. Ведь в России только избранные могли позволить себе жить в тепле.

"ПРИКАЗЫВАЕТ ОН ИМ ДРОВА КРАСТЬ"

Всю зиму в лесах дореволюционной России не смолкали топоры и пилы — шла заготовка дров. По легкому снежному пути огромное количество бревен везли на берега рек, чтобы весной и летом сплавлять в ненасытные города: в Петербурге летом Екатерининский канал постоянно был заполнен барками с дровами, десятки тысяч саженей дров (а каждая сажень — больше семи кубометров) сплавляли в Астрахань. На плотах дрова плыли из уездов в Архангельск, из соседних губерний — в Москву...

Но изобилие это было доступно далеко не всем. В каждом доме была печь, но не в каждом дворе были дрова. О финансовом положении человека в Российской Империи рассказывало топливо: сколько и каких дров он мог позволить себе в отопительный сезон, официально длившийся в стране с 16 октября по 16 мая,— все казенные учреждения обогревались только в этот период.


Уже в XVIII веке в обеих столицах и в безлесных краях империи дрова были дорогим удовольствием. 2 марта 1794 года Екатерина Вторая обратилась к Правительствующему Сенату: "До сведения Ее Императорского Величества дошло, что в Москве продаются дрова дорогою ценою, так что сажень оных доходит до пятнадцати рублей, и сию дороговизну по тамошнему безлесию умножают заведенные не в малом количестве винокуренные заводы, коих число превосходит более ста". Правительствующему Сенату было приказано "изыскать средство для удержания дровам умеренной цены, не оставя без надлежащего рассмотрения и умножившихся в Московской губернии винокуренных заводов". В северной столице императрицей еще в 1780 году был основан казенный дровяной запасной магазин — "по той же причине, что и мучной магазин, то есть для воспрепятствования дровяным перекупщикам в зимнее время продавать дрова бедным и нуждающимся в оных дорогою ценою и для принуждения их также отпускать дрова за сходную цену. Дрова, по вышесказанным причинам, также отпускаются каждому не более как по одной сажени вдруг".

Малоимущие и особо экономные хозяева домов пытались обеспечить себя топливом бесплатно. Поэт и драматург А. П. Сумароков писал о своем московском зяте-вдовце, "прибыткожадном" человеке: "ростовщик, он берет по десяти рублей со ста и еще по два рубля в ящик собирает на жалованье своим людям, которых он почти и не кормит, приказывая им пищу добывать самим; дров им не дает, приказывая, чтобы они дрова сами на Москве реке добывали, следственно, приказывает он им дрова красть".

Этот особенный способ заготовки дров по мере их удорожания к середине XIX века стал распространяться и по берегам других рек. И в ноябре 1841 года император Николай I, чтобы защитить промышленников-дровоторговцев, указал: "Прибрежным жителям и всем, в общественной гонке дров не участвующим лицам, строго запрещается вылавливать топлые дрова для собственной своей пользы. Поступивший вопреки сему запрещению, предается суду, как за кражу".

Чиновники, преподаватели, врачи, мастеровые, осведомляясь о жалованье при устройстве на работу, обязательно интересовались, полагается ли им еще и служебная квартира с дровами или хотя бы деньги на аренду жилья и отопление. Так, например, фонтанный и машинный мастер в Петергофе в 1800 году получал ежегодно 800 руб. жалованья и 200 руб. на квартиру и дрова. Размещенным в Одессе военным, оплачивавшим жилье из своего кармана, так как одесситы были освобождены от бремени постоя, в 1834 году на дрова прибавлялось с 1 ноября по 1 апреля: "в месяц: обер-офицерам по 10 руб.; штаб-офицерам 20 руб.; генералам без различия рангов 40 руб.". Так что до комфортного тепла надо было дослужиться.



"СОСНОВЫЕ ПОПОЛАМ С ЕЛОВЫМИ"

Но в разных губерниях цена дров так сильно отличалась и была величиной столь непостоянной в разные годы, что становилось все труднее рассчитать, какая же сумма потребуется на обогрев, так что в 1839 году Военный Совет рассмотрел вопрос "О количестве дров чиновникам, помещаемым в зданиях военного ведомства" и ввел другое правило: "Во всех местах военного ведомства, где производится довольствие дровами от казны, заготовлять и отпускать оные впредь не по чинам занимающих квартиры, а по числу печей в определенном существующими положениями количестве, т. е. на одну голландскую печь или камин в зимние месяцы по одной сажени однополенных дров в месяц, а на русскую печь или очаг по 3,5 саж. трехполенных, или по 10 саж. однополенных дров в год"

Но такое "попечное" обеспечение дровами в учебных заведениях привело к тому, что помещения общего пользования стали бессовестно плохо отапливаться. О жутком холоде в Смольном институте вспоминала известный педагог и писательница Е. Н. Водовозова, учившаяся в этом привилегированном заведении в 1850-е годы: "Теперь даже трудно себе представить, какую спартанскую жизнь мы вели, как неприветна, неуютна была окружающая нас обстановка. Особенно тяжело было ложиться спать. Холод, всюду преследовавший нас и к которому с таким трудом привыкали "новенькие", более всего давал себя чувствовать, когда нам приходилось раздеваться, чтобы ложиться в кровать. В рубашке с воротом, до того вырезанным, что она нередко сползала с плеч и сваливалась вниз, без ночной кофточки, которая допускалась только в экстренных случаях и по требованию врача, еле прикрытые от наготы и дрожа от холода, мы бросались в постель. Две простыни и легкое байковое одеяло с вытертым от старости ворсом мало защищали от холода спальни, в которой зимой под утро было не более восьми градусов (Реомюра — 10 градусов Цельсия.— "История")". На занятиях было так же холодно. "Термометр в классе,— писала Водовозова,— показывал десять и даже девять градусов, а во время уроков приходилось сидеть с обнаженными плечами".

Даже в солдатских казармах, по нормам, установленным Военным Советом, температура не должна была опускаться ниже 16-17 градусов Цельсия. Неудивительно, что смолянки постоянно простужались.</p>

Часто в холодную ловушку попадали жители столиц, решившиеся снять большой дом, чтобы давать приемы, держать салон. Жена петербургской литературной знаменитости середины XIX века О. И. Сенковского — Аделаида Александровна вспоминала: "В этом доме, превратившемся в игрушку благодаря деньгам и заботам моего мужа, невозможно было жить. Это был совершенный погреб, когда он не был наполнен народом и освещен сотнями свечей. Мой муж пробовал все, чтобы нагреть его, и не мог ничего достигнуть. В большие холода только одна или две комнаты были обитаемы, потому что в них можно было не замерзнуть, в остальные же можно было входить только на минуту, да и то не иначе как в шубе".

Сенковские выкладывали за этот дом 5200 руб. в год — гигантскую сумму по тому времени. Кроме того, они сами должны были нанимать дворника, мусорщика, трубочиста, садовника и оплачивать "страшное количество дров для отопления дома, который все-таки оставался холодным, и оранжерею, пожиравшую почти столько же дров, как и дом... Все это вместе составляло сумму, которою целое многочисленное семейство могло бы жить безбедно".




Дровяной бизнес - дело серьезное

"ТОПЯТ БУРЬЯНОМ, НАВОЗОМ"

Москва с многокомнатными особняками, многочисленными мастерскими, фабриками, ресторанами и трактирами, училищами и больницами поглощала ежегодно в середине XIX века более 930 тыс. саженей дров или 3 800 000 возов. Леса все дальше отступали от древней столицы, все длиннее и поэтому дороже становился путь хороших дров, но россияне упорно не хотели искать им замену.

И хотя В. П. Бурнашев, член Вольного экономического общества, оптимистично заявлял в 1844 году: "Повсеместная редкость лесов, вырубленных в разное время столь безжалостно, обратила внимание потребителей на торф, как суррогат дров. Так, тверской помещик г-н Коренев несколько лет уже занимается добыванием торфа и берет учеников для обучения этому производству, а в Москве учредилась в 1841 году компания, имеющая целью добывание торфа в огромном количестве",— в 1860 году Императорское Вольное экономическое общество вынуждено было признать: "Уничтожение лесов в огромном количестве для топлива обращало внимание высших административных властей на приискание суррогата, могущего заменить дрова, и с 1835 года правительство поощряло торфяную и каменноугольную промышленности, которые могли бы развиться у нас во всей силе, если бы нашли необходимое всеобщее сочувствие и поддержку в частных капиталах. К несчастию, это дело идет у нас весьма неудовлетворительно".

Даже в Костроме с распространением заводской деятельности сажень березовых дров к 1860 году подорожала с 1 руб. серебром до 2 руб. 25 коп. серебром. В безлесном Ставрополье в 1837 году сажень дров стоила 8 руб. ассигнациями, а в 1857 году — 35 руб. ассигнациями. В Москве цена березовых дров дошла до 45 руб. ассигнациями за сажень. Привезти уголь из Англии обходилось не дороже закупки дров, и расчетливые фабриканты так и начали делать.

Бедные люди по всей стране давно уже были вынуждены "приискать суррогаты": у них в употреблении были "степные дрова" — солома и "навозные дрова" — кизяк, от которого "воздух упитывался неприятным запахом", как писали исследователи народного быта. Топили также тростником и лузгой. В Саратове, например, использовали шелуху от подсолнечных семян.

Известный автор советов по обустройству быта Е. А. Авдеева в книге "Записки для городских и сельских хозяев" в 1842 году писала: "В деревнях топят соломою, камышом, гречневой шелухой, бурьяном, навозом. В городах все это надобно покупать, и иногда довольно дорого, потому полезно будет изложить здесь несколько испытанных средств для отопления, на которые не обращают у нас внимания.

1) Осенью, когда срубят капусту, остаются корни, или кочерыжки, в четверть и вершков в шесть длиною от земли. Осенью надобно их выдергать, отрясти с корней их землю, высушить их и можно топить ими печи, ибо они также горят жарко, как дрова. Мне случалось видать, что в Москве некоторые из огородников собирают капустные кочерыжки, сушат их и потом топят ими печи. По большей же части пропадают они без всякого употребления, и когда весною копают гряды, то выдергивают их и вывозят с прочим сором за город".

Она предлагала сушить стебли земляных груш, стволы подсолнечника, кукурузы, ботву тыкв.

"Мне случилось быть,— вспоминала она,— в одном московском саду, где более десятины земли было засажено превосходною английскою малиною, и хозяин сказывал мне, что он получает от нее не одну тысячу дохода. При выходе из сада увидела я связки сухого малинника.— "Что это такое у вас?" спросила я.— "Сухая малина,— отвечал хозяин,— я топлю ею печи и тем сохраняю несколько сажен дров"". А в Курске, замечала Авдеева, "многие недостаточные люди топят гречневою шелухою".

И тверской краевед В. А. Преображенский, получивший за свой труд "Описание Тверской губернии в сельско-хозяйственном отношении" золотую медаль, сетовал: "Сокровища каменного угля хранятся еще непочатыми; торф употребляется только в Тверском уезде...Жаль, что гречневая шелуха бросается у нас, в безлесных местах, в навоз; а она при помощи 3 или 4 полен дров, горит ярко, если насыпать ее в печь с вечера, дает жара весьма много". И призывал "научить крестьян топить печи гречневою шелухою, остающейся по обдирке круп, кострою, чернобыльником, вереском, тростником и подсолнечниками".

Преображенский обращал внимание и еще на одну серьезную проблему — убогие печки.

"Необходимо,— писал он,— обучать печников правильной кладке печей. Стыдно сказать, что даже в Твери нет сведущего печного мастера. Все совершенство отопления ограничивается здесь введением с недавнего времени чугунных плит, нагревающих комнаты во время топки. Других премудростей наши печники не видали даже и во сне...

Глиняные печи, как дурное орудие нагревания жилищ и приготовления кушанья, выводить из употребления, подобно тому, как выводятся черные избы. Вместо глиняных печей вводить кирпичные, которые не требуют столь частых починок и перекладки, как глиняные, и ставить печь не в углу, а больше к середине избы, потому что теплота от печей распространяется подобно свету лучами и отовсюду нагревает окружающий печь воздух".

Лишь к концу XIX века начались подвижки к лучшему — на российский рынок стало поступать минеральное топливо: в 1895 году было продано 698 млн пудов различного минерального топлива — антрацита, каменного угля, торфа, кокса. Спрос у промышленников на дрова падал и, соответственно, снижалась их цена. К 1910 году дрова стали преимущественно квартирным топливом и поэтому подешевели. В средней полосе России их можно было купить по 3-5 руб. за сажень. Учитывая, что для отопления небольшой квартиры голландской печкой нужно две сажени дров в год, теперь могли позволить себе жить в тепле не только учителя и фельдшеры, но и те рабочие, что получали ежегодно 200-400 руб. за свой труд.

Однако с началом Первой мировой войны и германо-турецкой блокады Балтийского и Черного морей уголь вздорожал, а вслед за ним выросли в цене и дрова. Так что время, когда в жилье россиян стало тепло, продлилось недолго, а вспоминали о тех счастливых днях еще много-много лет.