Латышские легенды о 1й мировой войне...

И попытка в них разобраться

Рождественские бои под Ригой, столетие начала которых приходится на 7 января, в массовом сознании в первую очередь ассоциируются с двумя темами — Пулеметной горкой и латышскими стрелками. Первый факт просто забавен, поскольку именно на Пулеметной горке боев в этой весьма кровопролитной операции не было вовсе. А вот второй требует разбора посерьезнее.

Рождественские бои, начавшиеся 5 января 1917 года по новому стилю (23 декабря 1916-го по старому), стали лебединой песней русской императорской армии.

В Латвии эта операция традиционно считается латышскими Фермопилами, в которой доблестные стрелки противостояли тевтонским полчищам при равнодушии (если не сказать грубее) русского командования и соседних сибирских частей. Чтобы не быть голословным сошлюсь на свежайший текст Илзе Залите «Ziemassvētku kaujām 100: Asiņainās cīņas, kad dzima latviešu strēlnieku leģenda», на днях опубликованный на lsm.lv:

«Действительно, эти бои обернулись громадными потерями, в которых часто обвиняют непродуманное, неумелое и поверхностное русское командование царской армии... Весь следующий день стрелки вели яростную битву, отражая немецкие контратаки, но оказалось, что обещанных подкреплений у русских нет».

Ноги этой легенды растут из того самого 1917 года. «Русские генералы открыто говорили, что они не хотели этого наступления, — писал Иоаким Вацетис, тогда командир 5-го Земгальского латышского стрелкового полка, а впоследствии главком Красной армии. — В конце концов получилось, что Рождественские бои стали «латышской операцией», в которой латышам давались самые трудные задачи, они несли самые тяжелые потери».

К этому моменту латышские стрелки по праву стяжали славу ударных частей Северного фронта. Еще бы: война против ненавистных немцев шла на их родной территории, в оккупированной Курземе остались их родные и близкие. Пожалуй, ни один из многочисленных народов Российской империи не был настолько мотивирован воевать в Первой мировой, как латыши.

«Латыши по праву гордятся своими грозными батальонами, которые создали немеркнущую славу всему латышскому народу и заставили говорить и его героизме весь свет с тем же чувством восхищения, с каким говорят, к примеру, о сербах», — писало петербургское «Вечернее время».

Солдаты 5-го Земгальского, которым командовал Вациетис.

В этой операции все 8 латышских стрелковых полков впервые были сведены в дивизию. Одно это, казалось, гарантировало успех. Командующий стоявшей под Ригой 12-й армии генерал Радко-Дмитриев патетически взывал к ним: «Вы будете драться, чтобы вырвать из рук врага ваши родные очаги. Там, за рекой Аа и за Двиной, вас ждут ваши отцы, матери, братья и сестры, чтобы обнять вас и увенчать славными лаврами». «Действительно, латыши горящими глазами смотрели через леса в сторону Елгавы», — подтверждает Вацетис.

Увы, увлечь сибирских стрелков генералу было нечем. Тем паче что до этого ни одна наступательная операция под Ригой не принесла даже тактического успеха.

Наступление в лесу

Атака задумывалась на участке в 30 км от Калнциема до Олайне. Цель — отбросить немцев за реку Аа (Лиелупе). Главный удар наносил 6-й сибирский корпус: 110-я дивизия, 6-я особая бригада, 1-я и 2-я латышские бригады, 3-я, 5-я и 14-я сибирские стрелковые дивизии. Всего 82 батальона на 14 (+ 5 в резерве) оборонявшихся немецких. Латышей была едва ли пятая часть (16 батальонов), но они были самыми мотивированными бойцами.

Местность к югу от озера Бабитес — леса и болота. Именно из-за леса главную линию обороны немцев (ряд пулеметных блокгаузов, соединенных деревянными насыпными брустверами) русская артиллерия просто не видела — и не могла накрыть. Поэтому расчет был не на артподготовку, а на внезапность.

Фактически же брать позиции приходилось «на штык и гранату», ничего более для захвата укрепленной позиции в ближнем бою русское командование своей пехоте предложить не могло. О тактике штурмовых групп, с помощью которых немцы в 1918 году прорвут Западный фронт и чуть не поставят Антанту на колени, тогда еще не слыхали. (Впрочем, и в 1939 году в финских лесах при прорыве линии Маннергейма Красная армия столкнется с теми же проблемами, что и русская под Басите).

Так проходил штурм деревянных укреплений немцев. Из-за высоких грунтовых вод рыть классические окопы они могли здесь далеко не везде.

Бой в лесу быстро превращается в хаос, разваливающий в первую очередь организацию и управление. И сколько бы перед боем не призывали «отбить родную Курземе», но под огнем все высокие лозунги испаряются и начинают действовать инстинкты. Тут нужна сильная воля и харизма командира, чтобы удержать подразделение в руках.

В 1-й бригаде таким был капитан Бриедис, командир батальона 1-го Усть-Двинского полка. Именно он прорвал фронт на участке 1-й латышской бригады у лесничества Мангали. А потом при захвате блокгауза получил пулю в бедро. Через пару часов немцы контратакой отбросили стрелков.

В изданном в 1919 году уже в советской России исследовании Митавской операции Н. Ступина говорится: «Выход из строя капитана Бриедиса вследствие тяжелого ранения, безусловно, имел решающее влияние на успех боя у Мангеля».

Впрочем, латышские авторы традиционно возлагают вину за эту неудачу не на немецкую пулю, а на русское командование. Снова слово г-же Залите:

«...два сибирских полка отказались идти в бой, и стрелки вынуждены были отступить из района прорыва, пишет историк Агнис Балодис в «Истории Латвии и латышского народа». Без подкреплений уставшие части не могли наступать на елгавском направлении, оставив в тылу основательно укрепленную Пулеметную горку».

Действительно, перед началом операции солдатский бунт охватил 6 батальонов (весь 17-й полк плюс два батальона 55-го). Но на ход боев, в которых были задействованы 82 русских и латышских батальона, он не мог оказать серьезного влияния хотя бы потому, что накануне командование заменило эти части другими. Впрочем, к этому эпизоду мы еще вернемся, а пока отметим, что упрекали русских не только «буржуазные», но и вполне советские латышские авторы:

«6-й сибирский корпус большую часть своих резервов использовал еще до полудня, отправив в распоряжение объединенной латышской дивизии 9-й и 10-й сибирские стрелковые полки, причем последний прибыл в штаб дивизии только после полудня, — сообщает «История латышских стрелков» (Рига, «Зинатне», 1972). — Командир корпуса генерал Васильев около 11 часов в категорической форме сообщил командиру латышской дивизии Мисиню: «Полагайтесь только на свои силы».

А вот русские пишут ровно противоположное: «Главным образом это объясняется отсутствием должного управления и вливанием генералом Мисинем подошедших к нему резервов по частям, батальонам и даже ротам по разным направлениям. Выполнение задачи было, безусловно, под силу действовавшим по обеим сторонам Мангеля 24 батальонам».

И еще пример: «5-й Земгальский полк, имевший задачу прорвать позицию противника на опушке леса северо-западнее лесничества Мангель, расстроил четыре роты в ряде неуспешных атак. Между тем рядом 7-й Бауский полк прорвал позицию противника. Несмотря на это, 5-й Земгальский полк (то есть Вацетис, вовсю критикуюший русских генералов. — К.Г.) и начальник бригады не сделали никаких попыток, чтобы свободными своими ротами выйти через прорыв в тыл атакуемому с фронта участку».

Так что и у латышей, традиционно обвинявших русских генералов в безынициативности, на уровне полк — бригада с командованием были очевидные проблемы. Да и ниже — тоже: Вот так: в 1-й бригаде — 8 батальонов, да еще из резерва подошли два сибирских полка, а ранен один комбат Бриедис — и бой проигран.

Итак, хотя ныне именно в Мангали располагается Музей Рождественских боев, здесь прорыв немцам удалось ликвидировать. А вот наступавший западнее 7-й Бауский полк под командованием Гоппера преуспел. В критический момент, когда подход его рот был обнаружен немцами, открывшими огонь, полковник Гоппер скомандовал: «Полк, на проволоку — вперед». Хлынувшая масса людей топорами и ножницами прорвала проволочные заграждения и одним махом перескочила через бруствер.

Но и тут не обошлось без русских. Командир 2-й латышской стрелковой бригады полковник Аузан, представляя своего начальника штаба к ордену Св. Георгия 4-й степени, писал в рапорте: «Когда вверенная мне бригада прорвала проволочные заграждения противника, штабс-капитан Озолс лично обрекогносцировал местность и, выяснив, что прорыв необходимо прикрыть, лично провел и поставил на место батальон 10-го сибирского стрелкового полка, что впоследствии, как оказалось, спасло бригаду латышей от окружения, так как противник повел ряд атак именно на этот батальон».

А теперь попробуйте найти следы участия этого батальона на этой карте:

«Возник новый план охватываюшего наступления на Пулеметную горку, которые должны были вести латышские стрелки с помощью присланных сибирских стрелков», — пишет Илзе Залите.

Это уже похоже на шутку: «Войско Польско Бeрлин брало, русско — добже помогало». Потому что атака Пулеметной горки была назначена на следующий день в такой диспозиции: 11-й и 12-й сибирские полки — с фронта, 16-й и 53-й сибирские, 3-й и 7-й латышскими — с юга. Но ночью три немецких батальона очистили эту позицию, убоявшись окружения. Так был достигнут самый значительный успех в этой операции.

Битва латышских стрелков с немцами на Пулемётной горке, 1916 год. Художник А.Апситис. Как уже было сказано, в реальности ничего из этих ужасов на Пулеметной горке не случилось, немцы сами оставили её под угрозой окружения. Но «художественная правда» традиционно сильнее исторической...

Ход за немцами

Вопреки расхожему мнению, это был не конец, а только начало боев. И тут не обошлось без исторических анекдотов, впрочем, весьма скверного характера. У латышских авторов из книги в книгу кочует телеграмма от 7 января из Ставки за подписью «генерала Дитерихса»: «Если обстоятельства потребуют продолжения операции, следует использовать только латышские полки» (Latvijas PSR vēsture, II, стр. 364. Latviešu strēlnieku vēsture (1915-1920), стр. 58.) Мне лично неизвестен ни один генерал по фамилии Дитерихс, который мог бы отдать из Ставки это распоряжение. Видимо, звучная «немецкая» фамилия уж больно понравилась латышам: вот и пошла гулять байка о телеграмме.

В любом случае, еще пять дней подряд части 6-го корпуса упорно атаковали немцев — и если бы только латыши! В бой под Калнциемом пытались ввести даже казаков — 4-ю Донскую дивизию, спешенную, разумеется. Калнцием донцы не взяли, зато под Одингом (Одини) 110-я дивизия, от которой (третьеочередной!) никаких чудес и не ждали, ворвалась в немецкие окопы: 440-й Бугурусланский полк атаковал в лоб, а 437-й Сестрорецкий ударил с фланга, перейдя по льду Лиелупе.

11 января наступление выдохлось. «Стрелки уже шестую ночь проводят под открытым небом без сна. Люди крайне утомлены, часть из них дошла до состояния полнейшего безразличия, все стрелки простужены», — доносил командир 2-го Рижского стрелкового полка.

Сказывалось и превосходство немцев в техническом оснащении — даже в мелочах. Впрочем, в бою и сигнальные ракеты становятся вопросом жизни и смерти. Наши ракетницы Рейнгарда выбрасывали заряд лишь на 3-4 метра, а в наших лесах требовалась высота в три раза выше, чтобы заметили с батарей в тылу. А у немцев были прекрасные ракеты — да еще с парашютиками.

Но и это был еще далеко не конец борьбы за Пулеметную горку. Немцы перебросили сюда для контрудара 2-ю пехотную дивизию. Русское командование — 38-ю пехотную дивизию генерал-майора Довбор-Мусницкого.

23 января немцы после 6-часовой ураганной артподготовки пошли в атаку на фронте Оглес — Скудрас и прорвали фронт. Понеся большие потери и отойдя, 38-я все же не пустила противника дальше линии Едини.

На следующий день части дивизии, подкрепленные 5-м и 6-м латышскими полками, пошли в контратаку под свинцовым ливнем немецких пулеметов. Понесли большие потери, погиб командир 150-го Таманского полка полковник Былинский, а результата нет. Ввели в бой два сибирских полка, и одному из них — 12-му сибирскому — удалось дойти до окопов противника. Но выдыхавшиеся латышские части под Витини оказались прижаты к снегу пулеметным огнем и не смогли подняться на штурм. Тогда отступили и сибиряки.

К вечеру 25 января немцам непрерывными атаками удалось вернуть себе почти все утерянные в начале операции позиции — кроме Пулеметной горки. Вацетис потом назовет этот день самым тяжелым во всей операции. По его словам, 5-й Земгальский полк использовался в качестве заградотряды: 

«До сумерек немецкая артиллерия обрушивалась на окопы нашей передовой линии и несколько раз выбивала оттуда сибирских стрелков, но каждый раз я получал приказ генерала Триковского (командира 3-й Сибирской дивизии) вернуть его молодцов в окопы любыми средствами».

30 января противник применил химическое оружие и, отравив два наших батальона, прорвался до Силиниеки. Контратакой 303-го Сенненского полка, поддержанного латышскими стрелками, был остановлен. На следующее утро 149-й Черноморский полк окончательно отбросил немцев в их окопы.

Лишь 3 февраля выдохлось теперь уже немецкое наступление, на фронте установилось относительное затишье.

За неполный месяц боев русская армия потеряла 23 000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. 1 100 солдат были отравлены газом. Итог операции: Пулеметная горка — наша. В общем, это всё...

Как солдаты становятся революционерами

Солдаты 4-го Видземского у немецкого блиндажа на Пулеметной горке.

Слово для резюме имеет Илзе Залите:

«Эти бои, как пишет на портале sargs.lv замдиректора Военного музея Юрис Цигановс, называют планомерным уничтожением латышских воинов, используемых как пушечное мясо. Похожего взгляда придерживается историк Агнис Балодис в «Истории Латвии и латышского народа»: «Русское командование с преступными целями погнало стрелков на смерть — это мнение стало расхожим среди стрелков и латышского общества».

Как видим, это мнение сохраняется до сих пор. Что тут скажешь?

Я не собираюсь защищать творческие способности русского генералитета — он ими в ту войну не блеснул (я бы сказал - в том конкретном сражении - это было бы справедливее, с автором не согласен, но править не буду, ибо несолидно - Сергей Васильев). Замечу только, что и остальные были ненамного лучше, а уж английские генералы гробили свои дивизии на Сомме и Пашендейле с такой «лихостью», что австралийские и канадские историки еще очень долго писали о них ровно то же самое, что латышские про русских — мясники, задавшиеся целью уничтожить цвет молодежи британских доминионов.

Но виной тому не только тупость многих генералов, но и объективные причины, главная из которых — бурное и неравномерное развитие военной техники: средства уничтожения на том этапе военной истории резко превзошли средства управления войсками.

Теперь о сибирских стрелках и армейской пехоте. Да, в Рождественских боях в массе своей они оказались менее стойкими и упорными, чем латыши. Но почему? Объяснение простое, да его сами же латышские стрелки и дали собственным поведением.

Полковник Бангерский, который после этой операции получил под командование 4-й Видземский полк, вспоминал: «Я видел его перед этими боями. Это был цвет латышской нации: статные бойцы с открытыми, смелыми взглядами и прекрасной выправкой. Часть же, которую я теперь принял, была печальным обломком того полка. Взгляды стрелков были полны растерянности. Было заметно, что моральный дух подорван и царящее настроение неблагоприятно для дальнейшей боевой работы».

Уже после Февральской революции, летом следующего, 1917 года, русское командование снова попытается организовать наступление под Ригой, для освобождения Курземе от «топчущего ее тевтонского сапога». Но на сей раз уже латышские стрелки категорически откажутся идти в атаку. Хватит, навоевались в Рождественских боях.

В самом деле, латышские бригады понесли в них тяжелые потери: из 12 200 штыков — 5 350 убитыми и ранеными. 43% личного состава. Это оказалось серьезным потрясением для солдат.

Но дело в том, что сибирские полки в ходе войны несли потери куда более ужасающие. Например, тот самый 17-й сибирский стрелковый полк, отказавшийся идти в атаку, только в летнем наступлении 1916 года под Ригой потерял 3 216 человек — 80% личного состава! А к началу Рождественских боев его общие потери с начала войны составили 11 300 человек. Это значит, что при штате в 4 тысячи личный состав полка несколько раз полностью сменился. И это обычное дело: 18-й сибирский полк потерял 9 409 человек, 20-й — 11 248 человек.

Это каким образом сибирские историки должны расценить? Как прямой геноцид сибиряков русским командованием? Но проблема в том, что «коренные великорусские» полки несли ровно те же потери.

1916 год. Сибирские стрелки перед атакой. Какая-то обреченность даже в позах, не находите?

В 1914-м обычной была ситуация, когда необстрелянный полк в первых же боях теряет половину личного состава, а через полгода в нем остаются считанные еденицы кадровых солдат и офицеров. А вот латышских стрелков с 1915 года «обкатывали» очень грамотно: сначала использовали в засадах, пикетах, небольших стычках, лишь постепенно втягивая в боевую работу. Попади латышские батальоны в крупную мясорубку, которыми в тот год изобиловал Восточный фронт, на этом их история и кончилась бы.

И вот они впервые несут потери в 40% личного состава — и... совершенно охладевают к освобождению родной Курземе. Ну так вообразите, что должны были ощущать потерявшие за войну по 300% сибирские полки, для которых Курземе — вообще пустой звук?

Представьте себе русского солдата, сидящего в болотах под Ригой. В подавляющем большинстве случаев это крестьянин, вырванный мобилизацией из родной деревни и посланный воевать на край света. По рассказам немногих уцелевших в 1914-1915 гг. он может легко прикинуть свои шансы остаться в живых до конца войны — и шансы эти, прямо скажем, невелики. И вот солдат начинает думать: а за что я отдаю тут свою жизнь?

«Сколько раз я спрашивал в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов, — писал генерал Брусилов. — Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя!»

А царь после 1905 года уже не был тем помазанником Божьим, слово которого означало для крестьянина непререкаемый закон. До солдат доходили слухи, что у царя в доме творится неладное, царица с мужиком Распутиным крутит. Не говоря уже про то, что сама царица — немка.

«По Петрограду ходили абсурдные слухи, что императрица Александра лично, без ведома Ставки, по телеграфу приказала прекратить наступление русских войск в направлении Митавы», — вспоминал генерал Гурко. Хорошенькая у нас война с немцами, если царица им помогает прямо из дворца.

За Отечество? Но попытки объявить начавшуюся в 1914 году войну 2-й Отечественной провалились с самого начала. У крестьянина-солдата было слишком слабое понимание того, что есть Отечество. Для него это отчий дом, родная деревня, пашня, все это осталось далеко-далеко, настолько далеко, что «никакой враг не дойдет».

И главное, с каждым новым неудачным наступлением у людей все меньше было веры в то, что «немца можно победить». Тем более когда, судя по письмам из дома и рассказам вернувшихся с побывки, далеко не вся страна рвет жилы для общей победы. В столицах люди живут полной жизнью, господа холеными пальцами режут рябчиков, заедая ананасами шампанское.

К 1917 году выяснилось, что мало призвать солдата, надеть на него форму, научить обращаться с оружием. Ему надо объяснить, за что он воюет. А поскольку армия индустриальной эпохи — массовая, то и объяснение должно соответствовать массовому запросу на справедливость.

Власть — что царская, что революционная Февральская — с этой задачей не справилась. Зато с ней справился другой человек — по фамилии Ленин. И в том, что латыши в итоге оказались в первых рядах его сторонников, Рождественские бои сыграли ключевую роль. Через несколько месяцев латышские соединения станут самыми революционными частями фронта.

IMHOclub-Riga

P.S. Меня постоянно удивляла и продолжает удивлять позиция профессиональных историков, которые называют себя русскими, которые кормятся с российского бюджета, которые с азартом заядлого картёжника бросаются в штыковую на любого кто осмелится задать вопрос или проявить сомнение в канонической трактовке исторических событий, но традиционно проявляют удивительное беспечность и равнодушие, когда дело касается очернения русской истории как "нашими западными партнёрами", так и небратьями.

Точно также толерантно они относятся и к латышской исторической мифологии, хотя она имеет абсолютно практическое применение - именно этой мифологией обосновываются и пещерная латышская русофобия, и национальная сегрегация, и многомиллиардные иски к современной России. Бог с ними, с небратьями, но российская история, по моему мнению, просто вопиёт о национализации. Доколе?