Политика асимметричного конфликта

       Интересная  статья   доктора  философии    университета  Пенсильвании Эндрю  Мака (Andrew Mack), датированная  1975 годом. В  ней  автор пытается  оценить    итоги    войны   во  Вьетнаме.  Сегодня  она  полезна   тем, что  позволяет  более  широко  взглянуть  на  события    в   современном  периоде, когда   локальные  войны  для  удержания    экономического и  политического   господства  над   территорией,    могут   повторяться.

      Автор отмечает, что  в  отличие от  конца  XIX – начала  XX века, когда  империалистическая экспансия  быстро и эффективно подавляла  сопротивление  Третьего мира, после  второй  мировой  войны  ситуация  изменилась.    Несмотря  на   опыт   второй  мировой  войны  и  военно-техническое превосходство,  в Индокитае (1946-54), Индонезии (1947-49), Алжире, на Кипре, в Адене, Марокко  и  Тунисе  местные  националистические  силы  достигли своих целей в вооруженном противостоянии с промышленными  державами, обладавшими  подавляющим  превосходством в  обычных  вооруженных  силах. Франция  (экспедиционный  корпус почти 200 тысяч человек)  и   США (экспедиционный  корпус  500  тысяч  человек) не  смогли  достичь  победы  во   Вьетнаме. Важность  этих  войн  заключается  в  том, что  упрощенное  предположение  о  том, что  обычное  военное  превосходство   обязательно   преобладает  в  войне,  было  разрушено.  Интересно  также  то, что, хотя  столичные  державы  не победили  в   военном   отношении, они   не  потерпели  и   военного  поражения.

     Первым  примером  «асимметричного  конфликта» Мак  считает  англо-бурскую  войну, в  которой  сопротивление  англичанам  было  затяжным  и ожесточенным   и   породило   внутреннюю  оппозицию  войне  в метрополии. Анализируя  партизанскую  войну во Вьетнаме, он  формулирует   первое   условие: для  того,  чтобы   избежать   поражения, нужно  отказаться  от  противостояния  противнику  на  его   собственных  условиях. Успех  повстанцев  был  обусловлен  постепенным  истощением   политической  способности  их  противников вести   войну.  Войну  во  Вьетнаме  можно  рассматривать  как  борьбу на двух  фронтах: один—кровавый  в лесах  и  горах Индокитая, другой — в  рамках  государственных  и  социальных  институтов  США.  Отсюда  следует  второе:  при   определенных  условиях  театр  военных  действий  выходит  далеко  за  пределы  поля  боя  и  охватывает  политические  и   социальные   институты   внешней   державы.

      В 1954 году  во  Вьетнаме было   задействовано  лишь  3% всех французских  сил  в  Индокитае. Однако  разгром  в  Дьенбьенфу,  не  будучи  военным  поражением  Франции,  разрушил  политическую способность (“волю” на языке классической стратегии) французского  правительства   мобилизовать   дополнительные   войска   и   продолжать войну. Партизанские  стратеги  придают  огромное  значение “затяжной  войне". Наиболее  ясно   это  выражено  в  работах  Мао  Цзэдуна: “если  все  население может  быть  вынуждено   сопротивляться   капитуляции, это   сопротивление  может  быть  превращено  в   войну  на  истощение, которая  в конечном счете  и  неизбежно  будет  победоносной”.   В   войне   конечной  целью  должно  быть  воздействие  на   волю  врага.

     В   современном  технологическом  обществе  военная  доктрина  имеет  тенденцию  приспосабливаться   к   имеющимся  технологиям.  Поэтому   отсутствие   технологического   потенциала  или  основных  ресурсов  для  уничтожения  военного  потенциала  внешнего   врага,  вынуждает  стремиться  уничтожить  его  политический  потенциал.  Если  “воля” внешней   державы  к  продолжению  борьбы  уничтожена, то  ее  военный  потенциал —  каким   бы  мощным он ни был  —   не  имеет  решающего значения.

      Отсюда   следует   вывод, что  повстанцы  могут   достичь  своих   целей  только  в   том  случае, если  политическая способность  их  противников  вести  войну  будет уничтожена. Это  верно  независимо  от  того, являются  ли  повстанцы   революционерами  или   правыми  националистами, полагаются   ли  они на  партизанскую войну, городской терроризм  или  даже  ненасилие. Уничтожение  сил   внешней   державы  на   поле   боя не  создает  на  ее  пути  никаких  материальных  препятствий, которые помешали  бы   ей   просто   мобилизовать   больше   сил  внутри  страны   и  направить   их  на   фронт. Ограничения на мобилизацию носят политический, а не материальный характер. Ни в одном из  отмеченных конфликтов не было фактически мобилизовано   более  незначительной   доли  от  общего  объема   потенциальных  военных   ресурсов   столичной   власти.  Войска  во  Вьетнаме на  пике наземной войны в 1968 году составляли  менее   четверти  процента   американского  населения.  Перефразируя   Клаузевица, политика  может   стать   продолжением   войны   другими   средствами.

      В  данном  случае  возникает   любопытный  фактор, который  Мао  Цзедун  называл «противоречиями».  Первоначальные военные репрессии, направленные  против повстанцев, достигли того, чего они не смогли добиться  для себя, а именно—политической   мобилизации   масс   против   оккупантов.  Кроме того, бесчеловечность войны  порождает оппозицию   и  сочувствие  в  метрополии. Постепенно увеличивающиеся людские, экономические и политические  издержки  привели  к  феномену  “усталости от  войны” и  к “потере   политической   воли”  правительства.  Изменение баланса политических сил в метрополии   имело  решающее  значение  для  определения  исхода  войны. Политические   лидеры  в  таких  конфликтах  уступают,  потому  что  у  них  нет   выбора.  Хотя  повстанцы не  могут представлять   прямой  угрозы  для  выживания  внешней державы, поскольку  у  них  нет   возможности   вторжения.  При  этом  для повстанцев война “тотальна”, тогда как для внешней власти она обязательно “ограничена". Полная  мобилизация  всех  военных  ресурсов внешней  державы  просто  политически   невозможна.  Полная мобилизация не   только невозможна политически, но и не считается ни в малейшей степени необходимой. Асимметрия в  обычном  военном  потенциале  настолько велика, а уверенность в том, что военная мощь возобладает, настолько   всепроникающа, что   ожидание  победы  является  одним  из   признаков   первоначального   начинания.

      Клаузевиц отмечал, что война приближается к своей “чистой форме” только тогда, когда на карту поставлена “великая и могущественная цель”.  Только тогда станет возможной   полная мобилизация национальных ресурсов, и только тогда разнообразные и порой противоречивые цели, преследуемые различными  национальными  группами  в  мирное  время, будут вытеснены одной главенствующей стратегической целью—“свержением   врага".” В  симметричной   ситуации “тотальной войны”, когда на карту поставлено выживание обеих сторон, у обеих  есть  “великая  и  могущественная  цель”  для  защиты. Таким  образом, при  прочих  равных  условиях  потенциал  внутренних  разногласий, возникающих  в  любом лагере, невелик по сравнению  с  потенциалом  внутреннего  конфликта  на  родине   столичной   власти, вовлеченной  в   асимметричный   конфликт.

     Примерами  симметричных “тотальных  войн” являются  первая  и  вторая  мировые войны и гражданские войны, в которых борьба может   рассматриваться   в  терминах  нулевой  суммы – как   борьба  за  выживание.

      Есть   два условия, которые повлияют на национальное  единство  перед   лицом  внешней  угрозы.  Во-первых, сопротивление должно восприниматься как жизнеспособная альтернатива капитуляции. Во-вторых, поскольку оккупация  будет  иметь неблагоприятные  последствия  для  всех  групп, но  гораздо  хуже  для  одних, чем  для  других, такое  национальное   единство, которое  имеет  место, не  будет незыблемым.  В  такой  ситуации   инакомыслие   должно   строго  запрещаться  и   санкционироваться  как   обществом, так  и  руководством. Парадокс  заключается  в том, что   внешний конфликт    одновременно  увеличивает   и    уменьшает   внутренний  конфликт.   С   одной  стороны,  растет    оппозиция    войне   внутри  метрополии, с   другой   стороны  он   вызывает   сплочение   внутренней   социальной   системы. 

        Если  война  воспринимается  как  “ограниченная”—потому  что  противник  “слаб” и  не  может  представлять  прямой  угрозы,—преследование   войны  не  берет  автоматического  первенства  над  другими целями, преследуемыми фракциями внутри правительства, бюрократией  или   другими  группами, преследующими интересы, которые конкурируют  за  государственные  ресурсы.  В   статье, опубликованной в 1969 году, Генри Киссинджер заметил о войне Америки во Вьетнаме: “Мы  вели  военную   войну; наши  противники   вели   политическую. Мы  стремились  к  физическому  истощению, наши  противники - к   психологическому. В  процессе   работы мы  упустили  из виду одну из главных  максим  партизанской  войны: партизан   побеждает, если  не  проигрывает. Обычная  армия   проигрывает,  если   не   побеждает”.  Сопоставим  это  со стратегическим   высказыванием  Мао  Цзедуна     : “Основополагающим   для  всего  остального   является убеждение, что  страны  с  законодательными  органами  просто  не  могут  вести войну на   истощение  ни   в   финансовом, ни  в  долгосрочном   плане   психологически. Сам  факт  многопартийности делает приверженность долгой войне настолько политически  самоубийственной, что она  становится  совершенно   невозможной.» Когда  финансовое  бремя  увеличивается  из  месяца   в  месяц, протесты  против  войны сами  по себе  ослабляют способность войск   воевать. Война, которую   предполагает   теория   Мао, является  самой  дешевой  для  него  и  самой  дорогой  для  врага. 

      Стратегически  цель  повстанцев  должна  состоять  в том, чтобы спровоцировать  внешнюю  власть  на  эскалацию  своих  сил на местах. Это само по  себе  повлечет  за  собой экономические и  политические  издержки  в  метрополии. Прямые издержки приобретают стратегическое значение тогда и только тогда, когда они преобразуются в косвенные. Они психологические и политические: их цель - усилить “противоречия в  стане врага".  Повышение  налогов  и  инфляция будет почти неизбежным побочным продуктом. Такие издержки рассматриваются как часть “необходимой цены”, когда  безопасность нации находится под прямой угрозой. Когда это не так, основа для консенсуса исчезает. В условиях ограниченной войны тем группам, чьи интересы ущемлены, совершенно непонятно,  зачем  нужны  такие  жертвы. Когда  выживанию  нации не  угрожает  прямая угроза, и когда очевидная  асимметрия  в  обычной  военной  мощи  дает   статус   аутсайдера   повстанческой  стороне, мораль   войны   ставится  под   сомнение   гораздо  легче.  Там,  где   речь   идет о   выживании, склонность подвергать сомнению и протестовать против моральных принципов средств, используемых  для   победы   над   врагом,  заметно   ослабевает.

       При этом  разногласия, порожденные  внутри  метрополии, сами  по  себе  становятся  одной из  политических  издержек  войны. Та часть правительства, которая привержена войне,  будет продолжать утверждать, что ведение войны отвечает  национальным интересам, что на карту поставлены жизненно важные  интересы безопасности, что под вопросом международный   авторитет  и  престиж   нации и  т. д  Имеют  ли  эти утверждения  какое - либо отношение к реальности - являются ли они полностью истинными  или полностью ложными - совершенно несущественно. В  долгосрочной перспективе  важно,   что  противники войны  считают поставленным  на  карту  и  сколько  политического  капитала  они  могут  собрать.  Дело не  в  том, что  материальные  ресурсы столичной  власти  конечны. Скорее  существует  острое   осознание  того, что  политические  ограничения на их максимальное развертывание  столь же   реальны, как   если  бы  этих  ресурсов  не  существовало.  Для  СССР,  дважды  в  XX  веке  подвергшегося  нападению  с  Запада  ценой  миллионов  жизней, была   понятна   определенная   фиксация   на интересах  безопасности. Стратегические  издержки отказа  от  контроля  над   Венгрией  и Чехословакией были  не  просто  прямыми  издержками  создания  физического  разрыва в  цепи буферных государств. Реальная опасность с советской точки зрения заключалась в том, что подрывная идеология национальной детерминации, “социализма  с человеческим - то есть несоветским -лицом” могла   распространиться сначала  на  другие государства - сателлиты  Восточной  Европы и  в конечном счете  на  сам Советский   Союз.

      В асимметричном конфликте потенциал для возникновения внутренних разногласий в столичной власти существует независимо  от   исторической  эпохи, характера  политики   внешней  власти, интересов, которые, как считается, поставлены на карту, и   международного    контекста, в  котором  происходит   конфликт.

                     Главный  вывод автора -  при асимметричных конфликтах  нужно  учитывать  не   количественную  оценку  противостоящих  сил, а  внутренние   расколы  на   родине  врага.  Со  временем  издержки  войны  неизбежно  вызовут   широкую   оппозицию   внутри   страны. Несмотря  на  свои  краткосрочные  неудачи  и   разочарования,  эти  методы  доказали  свою  эффективность  и   удивительно   успешны  в    долгосрочной  перспективе.