Проблему падающего возврата мы часто обсуждаем в контексте угасающего энергоуклада, но касается она, естественно, не только нефти, а и любого иного ресурса.   Гипотетическая энергетическая  революция (повышение плотности энергопотока на душу населения) позволила бы кардинально изменить понятия рентабельности добычи (грубо говоря - если у тебя достаточно много энергии, ты можешь себе ресурсы хоть с Сатурна доставлять), но верно и обратное - чем меньше у тебя легкодоступной энергии, тем больше проблем будет и с доступностью прочих ресурсов. 

Сперва это проявляется как угасание перифирии, потом как проблемы с запуском новых цивилизационных проектов, потом как проблемы с созданием новой инфраструктуры, потом как с обслуживанием старой и т.д.    Смотри, Украину, например, где этот процесс идет с нарастающей скоростью с 90-х.  Но Украиной этот процесс, конечно, не ограничится - сокращение энергопайки на душу населения, и связанный с этим нарастающий дефицит прочих ресурсов, проблемы с экономикой их добычи, многие страны либо уже знают, либо узнают при жизни этого поколения.   

Ниже информативная зарисовка с мест от мужика, который приехал вахтовиком в качестве механика золотодобывающего комплекса Nordgold на месторождение «Холбинский». Представьте теперь, что мы обсуждаем не отдельное месторождение и не отдельную компанию, а глобальную экономику в целом.   Думаете, там сильно иначе картинка выглядит?

---

Будни вахтовика, или Как я в Саянах золото мыл

...

Инструктаж по охране труда был рассчитан на два дня. По завершении оного наша группа получила бы пропуск на территорию предприятия. За это время нам рассказывали об опасностях и вредностях предприятия; учили оказывать первую помощь и, самое главное, поясняли, что ради нашей безопасности на фабрике внедрены самые передовые технологии и методики по оценке рисков. Но находятся отдельные личности, которые эти самые риски оценивают неправильно и портят своим присутствием всю статистику. А статистика у них красивая. Представлена инфографикой. В виде зелёных крестиков. А ещё есть поведенческий аудит — честь и гордость службы охраны труда. В общем-то, задумка здоровая и очень полезная. Но доработанная нашими специалистами, как и многое, что приходит к нам из-за рубежа. Доработка заключалась в том, что из повседневного инструмента, не требующего особых сложностей в применении, поведенческий аудит оброс бюрократией и вменился в обязательную программу работы инженерно-технических работников. Отныне каждый день требовалось отыскать производственный момент и применить этот самый аудит. А потом заполнить специальную форму-отчёт. И так — каждый день. В общем, в очередной раз «Охрана труда» стала выступать в роли кандалов на производстве.

Но мы должны были понять механизм аудита и опробовать его на практике. То есть друг с другом. Это было забавно: мы сами себе придумывали опасные ситуации, сами себя останавливали от опрометчивых шагов и взывали к совести и инстинктам самосохранения. И всё было правильно и по делу. Пока не начинали писать отчёты и рисовать крестики инфографики. Но так было надо. И мы делали. А потом раздали толстые талмуды — информацию о происшествиях на предприятии за последние десять лет. Это было уже интереснее, и я погрузился в мир теней прошлого.

На самом деле сухие рапорты о происшествиях и их расследованиях могут передать много полезной информации. Если, конечно, понимать прочитанное. И уметь читать между строк. Опыт работы в горной промышленности вкупе с научной деятельностью делали своё дело: я не просто листал рапорты, я принялся анализировать события. Львиная доля несчастных случаев (или, как принято сейчас говорить — «инцидентов») происходила в шахтах. Чаще всего люди гибли и калечились из-за обрушения горной массы. Увы, но большое количество ручного труда в забое никак не способствовало повышению безопасности производства. На людей систематически обрушивались заколы породы. Или скатывались камни по штанге перфоратора. Случались трагедии и с механизмами: то откажет техника; то не сработают предохранительные устройства; а то человек окажется там, где быть не следовало. В общем, шахты на этом предприятии были такими же, как и многие другие: злые, опасные, тяжёлые. «Всё, как в XVII веке при Демидовых», — подумал я, вздохнув. Отложил первый и самый объёмный том. Взял другой, потоньше, с надписью: «Металлургический комплекс». Здесь людей затягивало внутрь механизмов. Персонал попадал под воздействие электрического тока. Несколько случаев было с отравлением. Технология добычи такая. Связана с ядовитыми веществами. Но причины всех событий — и в шахтах, и на комплексе — были одинаковы: «пострадавший не оценил все имеющиеся риски». Как сказал один автопутешественник: «Хорошая версия — многое объясняет». Хотя, на мой взгляд, предприятие не хотело искать реальные причины происшествия. А если и знало о них, то ничего не хотело менять. Зачем? «Мёртвые сраму не имут», — кажется, так сказал князь Святослав Игоревич своему войску. Да и возражать не станут…

Следующей темой как раз стали инструкции и стандарты предприятия. Как оказалось, на предприятии действовал жёсткий технический регламент на выполнение любых работ. То есть приказ о введении регламента был. А разработанных документов не было. Мне как будущему инженеру металлургического комплекса предстояло их разработать и внедрить. Во время очередного «как бы аудита» я решил уточнить ситуацию и спросил инструктора:
— А как контролируется состояние разгрузочных воронок? Вдруг они породой забились? Там есть радиоизотопные датчики, или как работает технология-то?

Инструктор немного стушевался:
— Нет там ничего. Никакой радиации, всё чисто.

— А как следят за разгрузкой конвейеров? Может, там уже всё запрессовало насмерть? Порода ж влажная, да и дожди идут регулярно, — не унимался я.
— Как следят, как следят — передразнил меня инструктор, — подошли да заглянули внутрь. Ну, можно полог приподнять, чтобы лучше было видно.

И ухмыльнулся. Разумеется, я в это не поверил. «Скорее всего, — думал я, — специалист ни к чёрту. Совершенно не интересуется технологией, главное, чтобы бумаги были в порядке».

...

Несмотря на приличный производственный опыт, золотодобытчиком быть ещё не приходилось. В далёком 2001 году я начал свою карьеру на одном из горнодобывающих предприятий Казахстана. Из слесарей дорос до механика фабрики. Труд горняка тяжёлый, но по-своему интересный. В начале карьеры это было производство по переработке нерудных материалов. Проще говоря, из карьерной вскрыши фабрика производила щебень. Да этот же щебень и продавала всем желающим. История производства уходила корнями во времена расцвета социализма — конец 60-ых годов прошлого столетия. Впоследствии я стал работать на производстве по переработке железной руды. Оно тоже не отличалось молодостью, являясь ровесником щебёночному производству. И тем не менее две этих фабрики без особых потрясений дожили до наших дней и благополучно функционируют до сих пор.

Это я к тому, что технология добычи полезных ископаемых за последние пятьдесят лет не претерпела кардинальных изменений. Не была исключением и золотодобывающая фабрика. Шахты выдавали на-гора свои недра. Карьерный транспорт сваливал их, недра, в стальные коробки — бункеры — на фабричном комплексе. Далее в дело включались дробилки. Разжёвывая камни своими стальными челюстями, они передавали породу друг другу с помощью конвейеров, до тех пор, пока камне не превращались в мелкий щебень. А ещё лучше, в песок. Получившуюся грунтово-каменную смесь загружали в барабаны шаровых мельниц. Заливали воду. И раскручивали барабаны. Порода внутри барабанов приходила в движение и начинала измельчать сама себя. А чтобы этот процесс был более успешным — быстрее и продуктивнее — внутрь барабанов добавляли стальные шары. При работе мельниц стоял страшный грохот. Зато из мельницы сливался мутный раствор, похожий на разведённую извёстку для побелки. Далее в работу включались другие аппараты с диковинными и забавными, для непосвящённых, названиями. Там были и чаны-сгустители, и классификаторы, флотаторы и пеногоны, питатели и циклоны.

Завершали технологию отделения концентрационные столы и грязевые насосы. Насосы перекачивали жижу — пульпу — либо в пруд-отстойник, либо в цех гидрометаллургического передела. В зависимости от того, что содержалось в пульпе: пустая порода (так называемые «хвосты», отходы производства), или же золотосодержащий продукт. А вот концентрационные столы рисовали на себе красивые муаровые узоры. Различные горные породы имеют различный вес. Поэтому если золотосодержащую жижу наливать на наклонную поверхность с небольшими поперечными уступами, которая слегка вибрирует, то жижа начинает разделяться на фракции. Получаются такие расходящиеся полосы. Каждая полоса — свой вид минералов. С противоположной стороны подающего трубопровода находятся ёмкости, в одну из которых стекает вода с золотым песком. Как видите, технология золотодобычи тоже не сильно изменилась. Как раньше горцы мыли золото в реках, так и продолжают мыть сейчас. Ну, разве что добавили химию и электричество. Словом, всё было таким знакомым, словно и не было минувших 17 лет. Именно сюда мне предстояло приходить каждое утро, чтобы весь этот организм исправно работал.

...

Обогатительный комплекс состоял из двух зданий, одно из которых блестело плоскостями сэндвич-панелей. Автодорога по широкой спирали огибала здания и где-то наверху раздваивалась. Там же, наверху располагался приёмный бункер для горной породы, где деловито сновал погрузчик, закидывая в него камни.

Внизу, на проходной, весь персонал встречает пост охраны. Далее — алкотестер и металлодетектор. Из карманов следовало достать все предметы. Контроль был полный — проверяли даже подошвы обуви. Такая же процедура и при выходе из комплекса. Всякий раз. Даже если предстоит входить и выходить каждые десять минут — каждые десять минут будут проверять согласно регламента. Пропуск остаётся у охраны. К этому времени меня уже ожидал Александр — исполняющий обязанности механика комплекса. Это был мужчина в возрасте около тридцати лет. Причём, «около» могло быть как в большую, так и в меньшую сторону. Худощавого телосложения и с крепким рукопожатием. Как оказалось, он здесь уже третий месяц безвылазно. Отработал свою вахту. А на новой механик не приехал. Руководство уговорило его задержаться. Пообещало утвердить в должности механика. Но не утвердило, потому что приехал я. В его заботы входило ознакомить меня с производством. Ну, и продолжать выполнять обязанности механика, покуда не пройдёт двухнедельный период моей адаптации на производстве.

Сам комплекс состоял из двух больших отделений: дробильно-сортировочного и обогатительного. Причём, последний был построен ещё артелью, некогда промышлявшей золотодобычей в этих краях. Поэтому часть строений были из круглого леса. Такими же деревянными были внутренние перегородки. И перекрытия, и переходные мостики также набирались из досок. Думаю, что расход пиломатериалов здесь был нешуточный. Оборудование располагалось тесно друг к другу. Лестницы с отметки на отметку и к площадкам обслуживания были очень крутыми. Кроме того, приходилось внимательно следить, чтобы не приложиться каской при подъёме на верхние этажи.

Первый этаж занимали административно-бытовые помещения. В цехах же на отметке «ноль» располагались перекачивающие насосы, переплетения трубопроводов, площадки для хранения материалов и прочие вспомогательные механизмы. Маршруты движения, на первый взгляд, были лишены какой-либо логики. Но уже через неделю мне удалось к ним привыкнуть и потихоньку ориентироваться в цехах.

Отдельной песней выделялся конвейерный транспорт. Конвейеров было не менее двух десятков. Не самые мощные, с шириной ленты до 650мм, они расползались по обогатительной фабрике своеобразной паутиной. При этом иногда пересекались друг с другом, иногда — нависая один над другим. Подо всем этим хитросплетением проходили пешеходные маршруты, по которым сновал персонал фабрики. Конвейерные рамы показывали свои щербатые пролёты: во многих опорах не было роликов; в некоторых местах были приварены стальные пруты, по которым скользила конвейерная лента. Регулирующих опор не было. Ход ленты никак не регулировался. Дефлекторных роликов не было. Если вдруг прикусывало край ленты — конвейер «уходил» в сторону. Не обходилось и без порывов ленты. Об этом свидетельствовали заплатки и поля заклёпок на лентах. Видимо, вулканизация лент здесь не применялась. Проходы вдоль конвейеров имелись не везде. Под конвейерами высились «египетские пирамиды» — просыпь — материал, прилипающий к ленте, осыпался под поддерживающими роликами. Как оказалось, убирать его было некому. Машинисты конвейеров, как профессия, отсутствовали напрочь. Их обязанности исполняли дробильщики. В каждой смене присутствовало по три дробильщика. В их обязанности входило следить за работоспособностью дробилок, питателей, и контроль за загрузкой приёмного бункера. Автоматическое управление оборудованием отсутствовало. Загрузочные и разгрузочные воронки конвейеров — инструктор не обманул — закрывались брезентовыми пологами и не имели радиоизотопных датчиков. Впрочем, они не имели никаких датчиков. «Конвейеры без машинистов и без автоматики — это, конечно же, сильно!» — размышлял я.

Конвейерный перегрузочный узел.

Тем временем дробильщик вызвал охранников к приёмному бункеру. Оказывается, фабрика выработала запас горной породы и бункер опустел. А из фабрики можно выходить только через КПП. Ну, или строго под присмотром охраны. Так они и ходят весь день:
— Охрана, охрана! Подойдите на бункер! — то и дело раздаётся в рациях.
— Охрана. Принято. Сейчас будем, — вещают в ответ.

В галерее, отходящей от приёмного бункера, было сумрачно. Если, конечно, находиться здесь всю смену, то глаза привыкают. Однако некоторые мелкие детали всё равно разглядеть трудно. Может, оно и к лучшему? Некоторых вещей, говорят, лучше не знать.

Сквозь проём стены в бункер выходила лента пластинчатого питателя. Стальной конвейер, похожий на браслет наручных часов, вытягивал породу и сбрасывал её в щековую дробилку. Над пастью дробилки висела кабина машиниста питателя. Как скворечник на ветке. И раскачивалась в такт движения подвижной щеки дробилки. Внутри кабины на подстеленных фуфайках лежал человек и всматривался в подаваемую породу: если в дробилку попадёт крупный кусок металла — проблем не на один час. Чтобы было лучше видно, одно из стёкол вынули. Мысленно прочертил линию от стенки бункера до «скворечника» — она уверенно заканчивалась в голове наблюдателя. То есть, камешек, срикошетировав от футеровки бункера мог гарантировано поразить оператора. Поделился наблюдением с Александром.

— Да не-е, у нас такого не бывает, — ответил мне Александр. Потом подумал немного и добавил: — впрочем, я не так давно тут работаю. Но, если бы было, наверняка бы что-нибудь придумали.

Направляющие борта питателя представляли собой слоёный пирог из металла различной толщины. Когда лист лопался, но оставался на месте, то с ремонтом не мудрствовали: прикладывали к разлому стальной прут и обваривали его двух сторон. Всё. Оборудование продолжало работать. Никаких укрытий вокруг пасти щековых дробилок не предусматривалось. Видимо о том, что иногда камни вылетают «против шерсти» здесь не знали. Износ дробящих плит был запредельным — на них не только не было зубьев-рифлений, на них уже сами плиты становились вогнутыми от износа.

Дробилка. Вид сверху. Износ броней — запредельный, но ведь дыр нет, значит, поработает!

В углу стоял цилиндр аспирационно-технологической установки. В полумраке он напоминал инопланетного робота-захватчика, протянувшего свои стальные трубы-щупальца к своим земным собратьям-механизмам. Назначение у него было вполне мирное. Более того — самое человечное. Установка должна была удалять пыль из воздуха. Однако вентиляторы установки молчали. На трубах-воздуховодах были барханы из пыли. Временами они достигали критической массы и осыпались вниз. Под коническими частями циклонов стояли баки, в которые периодически разгружали содержимое бункеров-накопителей.

— А как часто приходится опорожнять бункер? — спросил я у коренастого дробильщика, лет пятидесяти.
— Да, почитай, каждую смену опорожняем. И сегодня тоже ссыпали, — ответил он. И смахнул с гаек на фланце залежи пыли.

Не обманул инструктор-то: внутрь жёлоба можно легко заглянуть.

Пока я осматривал помещение и оборудование, к бункеру подкатил погрузчик и опрокинул первый ковш золотоносной породы. На вид — рыжая земля с крупными серыми камнями. Иногда земля не встречалась, и тогда в бункер катились серые камни с тёмными прожилками. Золото блестит только на полках в ювелирных салонах. В самом начале не блестит. Грязь никогда не блестит. А в породе его содержание — семь грамм на тонну материала. И то — в идеале. Последнее время и того не было. Геологи никак не могли найти богатимую жилу. Поэтому на-гора выдавали серое недоразумение, в котором концентрация жёлтого металла составляла едва-едва три грамма на тонну. Люди старались, выполняли свои обязанности. Машины работали, истирая брони до дыр. Но счётчик продукции недотягивал до плановых значений. Уже не первый день вместо зелёных чисел перевыполнения плана, информационная доска вещала красными шрифтами отставания от плана.

Я попросил Александра показать мне всю технологическую нитку: от приёмного бункера до склада готовой продукции. Следующими после щековых дробилок были дробилки конусные. Конечно, это были не те монстры, с диаметром дробящего конуса в 2200мм, к которым я привык в начале своей карьеры. Но всё равно — знакомые и уважаемые мною машины. Их состояние было немногим лучше. Да и то, наверное, из-за того, что внутрь к ним не заглянешь. Противопылевые фартуки были прорваны и просто обозначали своё присутствие. Зубчатая передача скрежетала на все лады. Под станиной растекалась, смешиваясь с пылью, лужа масла. Сразу вспомнилась поговорка про револьвер и загнанную лошадь. Обойдя машину вдоль ограждения — столкнулся со вторым дробильщиком, несущим два ведра масла.

— Вот, приходится каждую смену доливать, — пожаловался он, — жрёт масло, как не в себя.
— Так, может, она волчкует (быстрое вращение дробящего конуса, подобно волчку — Примечание), вот и выбрасывает масло на конвейер? — предположил я.
— Конечно, волчкует, — утвердительно кивнул дробильщик, — но это всё фигня. Столько бы масла она не выбрасывала. Надо разбирать и смотреть, куда оно девается.

Очевидно, что ручьи смазки вокруг дробилки его не смущали и не волновали. Давным-давно меня научили, что на предприятии сердцем являются те машины, которых меньше всего. Здесь сердцем фабрики являлись дробилки. «С таким сердцем пациент был обречён», — думал я. Но надо было идти дальше. Артерии предприятия — конвейерные линии — тоже были далеки от идеала, и как они работали без обслуживающего персонала, это было только одному Богу известно. Барабаны пищали всеми тональностями. Ролики обтачивались в гранёные карандаши. Перегрузка породы велась куда угодно, в том числе и на пол. Впрочем, тут имелось гениальное по простоте решение: в месте перегрузки организовали решетчатый настил, под котором была наклонная стенка желоба. Таким образом просыпь не надо было убирать — она сама скатывалась в бункер. «С конвейерами будет полегче: если есть металл, то перегрузки мы переделаем. Ролики, кажется, в стеллажах видел — поменяем. Как быть с машинистами?» — начинал я вникать в производство и строить планы работы.

Ограждение быстроходной муфты на приводе мельницы.

Так, незаметно для себя, мы добрались до отделения обогащения. Здесь трудились шаровые мельницы. Грохот от перекатывающихся шаров был такой, что можно было сорвать голос, что-либо объясняя собеседнику. В мои планы не входило оглохнуть к сорока пяти годам. Поэтому отработанным движением опустил с каски противошумные наушники. Расспрашивать о состоянии оборудования здесь не имело смысла — я ничего бы не услышал. Решил было уйти с площадки, как мне навстречу вышел мельник. Молодой парень, лет 25 с простым открытым лицом. В каске и очках. Но они никак не спасали от грохота.

Шаровая мельница.

— У вас есть беруши? — пытался я перекричать грохот мельниц.

Он меня не слышал. Взяв мельника за рукав, я потащил его подальше отсюда. Когда стало немного потише, я вновь обратился с вопросом:
— У вас есть беруши?
— Конечно, — ответил парень и вытащил нераспечатанную упаковку из нагрудного кармана.

Что я мог ему на это сказать? Видимо, удивление на моём лице было настолько сильным, что мельник решил сгладить ситуацию, добавив:
— Да у нас все так ходят, не я ж один такой.

Эта фраза вызвала шквал хохота. Смеялись и Александр, и начальник смены, который случайно оказался с нами в одном месте в одно время.

— Надо же, — утирал выступившие слёзы начальник смены, — сдал всю смену с потрохами.
Парню было не до смеха. Только сейчас он начал понимать, что факт нарушения правил по охране труда зафиксирован всеми. От этого ничего хорошего ждать не приходилось. Пришлось его успокаивать. Вообще-то я хотел спросить про состояние оборудования и о стуке, который доносился от зубчатой передачи одной из мельниц. Однако ж я был научен жизнью, проведя три недели на больничной койке с воспалением слухового нерва. Вот так же игнорировал беруши. Только я тогда работал возле дробилок. А ведь у него вся жизнь впереди. Я объяснил и ему, и начальнику смены, что мною двигало обыкновенное человеческое желание помочь. И никаких поведенческих аудитов, рапортов и прочей бюрократии разводить не собираюсь. Кстати, беседа оказалась действенной. С тех пор я несколько раз встречал этого парня на площадке. Не всегда он меня замечал, но всегда был в берушах. Надеюсь, он продолжает беречь своё здоровье.

Следующим было отделение обогащения. Возле классификаторов было потише. Именно здесь я и узнал, что-де, мельницы в хорошем состоянии. Только одна чего-то рычит постоянно, а у второй подшипники греются. А так они вполне исправные.

Флотационное отделение встречало стройными рядами синхронно вращающихся пеногонов флотомашин. Именно здесь мелкие частицы золота прилипали к реагентам и всплывали на поверхность раствора. Лопатки пеногонов сбрасывали эту эмульсию в жёлоб и отправляли к насосам. Красиво, захватывающе. Вот только под ногами — мокрый дощатый пол, под которым несколько метров до земли. А я, как бы, к высоте всегда отношусь с опаской.

Справа от флотационных машин открывался вид сверху на ремонтную площадку и шаровые мельницы. Над ремонтной площадкой коромыслом стоял мостовой кран. То есть все мостовые краны имеют вид коромысла. Только выпуклостью вверх. Под нагрузкой кран прогибается и становится прямым. Это называется «предварительное напряжение». Зачастую этот выгиб незначительный и глазом не замечается. Но только не в этот раз. Изгиб был ясно видимый. И он был направлен вниз. Очевидно, что когда-то кран нагрузили сверх всяких норм и металлоконструкция деформировалась. Как кран не рухнул вниз, этого никто не знал. Ясно было одно — такой машиной работать было нельзя.

Александр пожал плечами:
— Нельзя, конечно. Но мы работам. А что делать? Главное, чтобы под краном никого не было — вдруг упадёт? А железо-то мы починим.

Но я-то знал, что государственные инспекторы далеко не дураки. И прекрасно отличают работающий кран от годами простаивающего.

— Да кто сюда поедет-то? К нам проверяющие давно уж не приезжат. Да оно и к лучшему — спокойнее работается. А то эти комиссии приезжат, шумят, потом штрафы выписыват. Мы же не враги себе — сами знаем, где опасно стоять-то, — закончил мысль мой предшественник.

Здесь я вновь услышал интересное произношение. Такого я не слышал уже очень давно. Даже не вспомню, где именно так разговаривают, обрывая окончания: не «замешивает», а «замешиват»; не «приезжает», а «приезжат». Как оказалось, рабочие из местного населения всё говорит именно так и не видит в том отклонений. Может, в Забайкалье все разговаривают на таком диалекте? Надо было послушать, мне это было интересно. Сколько путешествовал по стране, столько и удивлялся: вроде бы и страна одна, а люди и речь везде разные.

Увиденное погрузило меня в двоякие чувства. С одной стороны, хотелось достать тот самый револьвер, и пристрелить всех лошадей. В смысле, оборудование. До такой степени оно находилось в отвратительном состоянии. А с другой стороны: на то они и механизмы, чтобы изнашиваться и ломаться. На то и существует обслуживание и ремонт, чтобы восстанавливать их работоспособность. «В конце концов, на камнедробильной фабрике ситуация была немногим лучше. А ничего ж — вытащили», — размышлял я, возвращаясь в комнату. Впереди меня ожидал ужин и блаженное «ничегонеделание».

Дорога к золотоизвлекательной фабрике. Где-то за этой горой — золотоносные рудники.

...

На следующий день я решил осмотреть склады запасных частей. А заодно и склад металлолома. Если первые могли рассказать о снабжении фабрики, то второй уверенно показывали на эксплуатацию оборудования. Александр согласился быть моим экскурсоводом.

Это механическое сито — грохот — не отработало ни одного дня, так и пролежав на складе всё время с даты своего прибытия.

Ходить далеко не пришлось — склад металлолома был через дорогу от комплекса. Впрочем, это был склад-ассорти: изношенные детали и узлы соседствовали вперемешку с новенькими механизмами, не растерявшими следы консервационной смазки. А в центре этой чудо-поляны возвышались две крепких рубленых избушки. На мой вопрос о богатстве предприятия, Александр прояснил:
— А это когда корпус пристраивали, в этих избах подрядчики жили. Они эти избушки и срубили. Тут и инструмент хранили. Тут и жили. А когда стройка закончилась — уехали. Вот избы и остались. Дома, конечно, хорошие. Но фабрике без надобности — много документов надо, чтобы в избах людей размещать. Да и от столовой далеко.

Вокруг изб в живописном беспорядке были размещены части машин: и россыпи подшипников, и стопки броней для мельниц. Отдельной поляной выделялась площадка хранения редукторов — словно фантастические стальные грибы выпирали из-под земли своими горбатыми крышками эти мощные механизмы. Отдельное поле пустых почек из-под смазки — какое ж предприятие обходилось без них? Перед забором стояли многометровые зубчатые колёса для мельниц. А за забором — новенький грохот, потерявший всякую надежду когда-либо испробовать себя в деле просеивания золотоносной породы.

Это был самый крупный, но не единственный склад. Как оказалось, изношенные части машин, как и запасные части, равномерно располагались вокруг здания фабрики. Докуда хватало длины стрелы автокрана — там и укладывали при ремонте, в надежде когда-нибудь убрать всё на склад.

Пока мы инспектировали склады, на фабрике «устала» работать конусная дробилка. Пока руды было мало, хватало и одной технологической линии. Но приближался конец месяца, у руководства была надежда вытянуть план, хотя бы по переработке руды. Шахты уже получили свою порцию скипидара под хвост и с удвоенной энергией выдавали на-гора породу. Но тут вступил в игру другой фактор: ремонтный персонал плохо представлял себе устройство дробильного оборудования. Все ремонты сводились к одному: разобрать, обнаружить сломавшуюся деталь, заменить и собрать всё обратно. Никто не утруждался поиском причин. Пришлось взять на себя роль инструктора.

Ничего не могу сказать плохого про ремонтный персонал. Именно на таких и держатся предприятия. Жёсткие, знающие своё дело, не пасующие перед трудностями. Слесари и сварщики знали, что надо было делать, откуда принести стропы, словом, работали, как исправный механизм. Это были сильные и умелые «руки». Оставалось лишь добавить им немного «головы», рассказав, на что обращать внимание при ремонте. Механослужба была сработанной, слаженной. И очень малочисленной. Она состояла из пяти человек, двое из которых работали в ночную смену. Ещё один слесарь занимался извечным ремонтом насосов (их было более двухсот единиц). Сварщик изо дня в день работал совместно с технологами: тут приварить, там отрезать, тут сетку приготовить, там перила отремонтировать. И оставался ещё один ремонтник, которым надо было затыкать и отказы оборудования и создавать резерв узлов для механизмов. Такая вот унылая реальность ожидала меня на комплексе.

Разобрав дробилку на части, я не поверил своим глазам — вместо очищенного масла через механизмы прокачивался какой-то серо-зелёный кисель, который даже не имел запаха нефтепродуктов. В ответ на моё удивление, дробильщик произнёс:
— А что вас удивляет? У нас в каждом маслобаке такое масло. Работает же.

В процессе ремонта дробилки.

Во время ремонта обнаружили, что лопнула бронзовая втулка. Запасной такой же не оказалось. В заказе на покупку этой детали не было. Всё. Ремонт можно было заканчивать. Накрапывал дождь. Накрыв распотрошённую машину стальным листом, ремонтники направились в цех. Я решил определить, откуда в масло попало столько воды? Расследование не было долгим — маслобак и насосы находились под навесом, который никак не защищал их от осадков. Более того, вода, стекая по крыше навеса, лилась в аккурат на маслобак, и далее, через сапуны и неплотности в заливных крышках, попадала вовнутрь. Поднявшись от маслостанции, я смотрел на уличный дробильный комплекс: щековые дробилки стояли с изношенными бронями и перекосившимися щёками. Подле одной из них раскидывал сварочный кабель сварщик, в который раз уже заваривая трещины на станине. Была у них неравная борьба: станина лопалась, сварщик заваривал трещины; она опять лопалась — он опять заваривал. В следующий раз трещины змеились в другом месте. Приходил сварщик и опять их заливал расплавленным металлом. Это могло продолжаться долго. Никто не обращал внимания, что перекошенная щека упиралась в стенку корпуса. Двигатель был мощный. Его хватало и щеку раскачать, и камни дробить, и металл станины разрывать. Из-под дробилки выползала лента конвейера. Точнее, лежалый бархан. Когда-то вышел из строя грохот. Конвейер остановили. С тех пор эта нитка не запускалась. Конвейеры так и остались с наваленной породой. Спустя какое-то время порода слежалась, и теперь, вымоченная дождями, представляла собой отличный монолит. И этот монолит не был прямой. Метров за пятнадцать до «головы», до барабана, конвейер начинал изгибаться по дуге влево. Как банан. Я не верил своим глазам, но он, чёрт возьми, изгибался! Для того, чтобы нависнуть над грохотом и сваливать в него породу. Именно так: открытый конвейер разгружает породу в открытый грохот. Уверен, пыли здесь было — цементный завод обзавидовался бы. Но сейчас машины стояли. Мёртвый грохот был так же завален породой. Работы здесь было не на один день… «А машинистов конвейеров нет. И ремонтная служба — всего пять человек, из которых двое ходят в ночь», — размышлял я.

Будущее вырисовывалось мрачной горой. Аналогии с камнедробильной фабрикой улетучились. Там и оборудование было в лучшем состоянии. Там механослужба была из четырнадцати человек. И через год, там, мы выбили дополнительный персонал. Раз в месяц на сорок восемь часов фабрика останавливалась. В это время к нам приезжало ещё полсотни ремонтников, которые могли переварить любой проблемный узел. Здесь — никто не приедет. Здесь — всё делалось пятью человеками. В третий раз за эту поездку я отказывался верить, что так жестоко ошибся с проектом. Но правда была неумолима.

Конвейер с застывшей породой.

Следующие два дня я провёл в расчётах, планировании и поисках заряда оптимизма. Я перерыл весь интернет и нашёл-таки нормативы на ремонт горного и обогатительного оборудования. Какими-то кривыми поисковыми дорожками я отыскал данные о трудоёмкости и периодичности ремонтов и обслуживания. Я рисовал графики различного масштаба и привязывал одно оборудование к другому.

Александр, видимо, устал отвечать на мои вопросы и убежал в цех. Но это его не спасало — цех я уже выучил и то и дело бегал вслед за ним, чтобы узнать какие-либо подробности о ремонтах. Агрегатных журналов не было. Ремонтных ведомостей тоже. Каждую смену машинисты-технологи приносили листы замечаний, так называемые «чек-листы», из которых ничего нельзя было узнать. Вся информация о состоянии оборудования сводилась к лаконичным фразам-командам: «Залили двадцать литров масла. Заменить барабан на конвейере». Приходилось идти в цех, спрашивать у сменщика: что с барабаном и куда залили масло? Само собой, сменщик ничего не знал — у него всё работало нормально.

Познакомился с директором гидрометаллургического комплекса. Имени точно не упомню. Назовём его Евгений Юрьевич. Евгений Юрьевич был высоким, крепко сбитым мужиком с упрямым взглядом и лёгкой полуулыбкой. Он отлично знал своё дело, обладал неординарным мышлением и упорно шёл к поставленной задаче. Если бы его перенести на 200 лет назад, да на заводы Демидова, то он и был бы тем самым Демидовым. Казалось, что энергия просто бурлила вокруг него. Это был руководитель-практик той самой новой формации, о которой так любят рассуждать в столице. Вот только в столице такие руководители никогда не появятся — для этого надо быть хозяйственником. А не «эффективным менеджером». Его работа заставляла любоваться и восхищаться делом. Обязательный атрибут, без которого работа не шла, это чашка крепкого кофе и сигарета. И ежедневные вечерние планёрки, где специалисты держали ответ о проделанном за день. Иногда планёрки пересыпались юмором. Чаще они были серьёзными. Бывало и в грубой непечатной форме. Пару раз начальник был в ярости и, выходя из помещения, громко хлопал дверью. Тут было без комментариев. И так всё ясно.

Евгений Юрьевич был не из местных. Первое время оставался на месторождении по три месяца кряду. И делал всё, чтобы собрать вокруг себя команду специалистов. Пожалуй, я бы дорого заплатил, чтобы поработать с ним вместе хотя бы полгода. Но на другом объекте. Все мои выкладки и расчёты были чёрными. Оборудование работало на пределе прочности. Не потому, что были неподъёмные планы, а потому что не было надлежащего обслуживания. Оно нуждалось в ремонтах, причём в глубоких и в скорейшем будущем. Но для ремонта мне не хватало людей. У меня их было всего пять. Мне требовалось ещё столько же. И машинисты конвейеров. Без них, что бы я ни делал — просто растягивал бы агонию фабрики. Решение сформировалось само собой. И я отправился к директору.

— Евгений Юрьевич, я не пессимист. Но сейчас мы с вами находимся на «Титанике». Он утонет, если срочно не принять дополнительных людей, — что-то такое попытался пошутить я.

Далее состоялся разговор двух горняков, которые не скупились на терминологию да и крепкое словцо — нет-нет, да и проскакивало. Состояние фабрики директор знал не хуже моего. Возможно, без некоторых подробностей, но на то он и директор. Я ему рассказал про специфику ремонта. Он мне — про добычу и обогащение. Оказалось, это в паспорте фабрики — руда с содержанием золотишка семь грамм на тонну. Уже несколько лет концентрация не превышала три грамма. А последние полгода и вовсе упала до одного-двух грамм на тонну. Полгода месторождение было идеальным реципиентом компании: потребляя ресурсы — ничего не отдавало взамен. Эффективные менеджеры настойчиво советовали провести сокращение расходов. Даже периодически наезжали из Москвы молодые амбициозные парни. Что-то записывали в свои блокнотики. Сверкали последними моделям айфонов. Учили специалистов расставлять людей, а людей — работать по двенадцать часов в день, сорок пять суток в вахте. Потом парни уезжали. Приезжали молодые дамы. Что-то записывали в свои блокнотики. Сверкали последними моделями айфонов. Дамы на фабрику не ходили. Они благоухали парфюмом в посёлке и делали красивые селфи на фоне гор. Потом уезжали. Потом приходили директивы: «Нерациональное использование времени и ресурсов. Сократить издержки. Только тогда появится прибыль предприятия». Вслед за директивами происходили сокращения кадров. Точнее — оптимизация персонала. Уменьшали оклады. Увеличивали премии. Вот только драгоценного металла в руде это никак не добавляло — геологи никак не могли отыскать богатый пласт, сколько не бродили под землёй.

— Так что, дорогой мой друг-инженер, — продолжал Евгений Юрьевич, — не будет на фабрике новых людей. Не будет. Не позволят принять. Этих бы сохранить. Недавно только проводили «оптимизаторов». Чувствую, пришлют они новое штатное расписание. А мне и так сокращать некого — сам, поди, слышал про гидрометаллургию.

Про гидрометаллургию, точнее, про цех гидрометаллургии я слышал. Вся вахта — четырнадцать человек во главе с начальником смены — отказались приезжать на вахту, подав заявление на увольнение. Цех сейчас был пустой: в ночную смену работали всего два гидрометаллурга. Уж не знаю, за какие коврижки их уговорили остаться ещё на полтора месяца?

Уличный дробильно-сортировочный комплекс.

Я его прекрасно понимал и как специалиста, и как человека. Но я уже имел опыт прохождения через такую задницу. И знал, что ситуация повлияет на нас обоих: он с меня начнёт требовать работоспособность оборудования. Я, в ответ, начну требовать людей для обслуживания и ремонта. Но оба мы окажемся заложниками системы. И никак не сможем повлиять на ситуацию. Здесь уже встанет вопрос: кто раньше плюнет другому в лицо и напишет заявление на увольнение? Маячила, правда, и другая перспектива: фабрику законсервируют до лучших времён и всех отправят по домам. Но это немногим отличалось от первого варианта. Сумрачно… и настроение стало серым. И за окном спустился вечер. Обсуждать было нечего. Я вздохнул:
— Евгений Юрьевич, не подписывайте мне рапорт о завершении испытательного срока. Я не останусь на предприятии. Это, безусловно, интересный проект. Трудный, но интересный. Но без людей я оборудование не отремонтирую. Вы это понимаете.
— То есть, Алексей, — ответил он, — ты боишься, что не справишься с задачами?
— Нет. Не то слово. Я не боюсь, я уверен, что не справлюсь. И никто в таких условиях не справится. Без достаточного числа ремонтного и эксплуатационного персонала это невозможно. Ладно, технологов убрали, заменив их автоматическими системами. Но из автоматики на фабрике — только компьютеры у нас на столах. Как работать-то? Мы не супермены. Мы — обычные люди. И производство делает команда. Я уже давно не встречал такого энергичного хозяйственника. И не хотелось бы расставаться, даже не подав друг другу руки. А это произойдёт, когда из-за поломок мы в очередной раз провалим план. Люди сюда едут зарабатывать — как мы будем им в глаза смотреть?

Возможно, это прозвучало излишне пафосно. Но тогда я всецело полагался на интуицию. А интуиция размахивала моими расчётами и вопила: «Ты же свято веришь в непогрешимость цифр. Какого вола тебе ещё надо? Тут скоро всё рухнет и хорошо, если тебя не посадят». Словом, в тот вечер я подал словесное заявление об уходе. Да-да, даже не отработав испытательный срок. Даже не отработав свою первую вахту.

...

А вечером был прямой эфир с владельцем предприятия. Мужчина среднего возраста, деловой, подтянутый, рассказывал об успехах компании. Конечно же, и об истории её становления. Рабочие нескольких рудников (входящих в бренд «Нордголд»), не стесняясь задавали вопросы. Меня даже обуревала гордость: «Вот, с какими эрудированными людьми доводится работать!» Инженер по надёжности горного оборудования очень интересовался активами компании и дальнейшими планами о покупке новых. А машинист шахтного электровоза очень переживал о том, где же будут учиться дети владельца компании и определились ли они уже с выбором профессии? Мне даже стало стыдно за себя: куда я со своими вопросами об увеличении численности персонала?! Тут, вон, люди глобально мыслят. Впрочем, слова мне всё равно бы не дали. Владелец — человек занятой, нечего его пустыми разговорами отвлекать. Через час телемост завершился. Но мы ещё двадцать минут сидели перед погасшим экраном и улыбались в стеклянные глаза веб-камер. Зачем? «А вдруг Он вернётся, и захочет что-либо спросить?» — такие инструкции получили все мы перед началом общения.

...

Следующие несколько дней были «резиновыми» — тянулись долго и очень медленно. Я закончил свою работу по анализу состояния оборудования. Расставил приоритеты в срочности ремонта оборудования. По собственной инициативе переписал запасные части на складах. Словом, делал что угодно, только бы поскорее шло время — дату выезда мне назначили на первое августа. Незадолго до моего отъезда нас всех собрал директор и объявил новое штатное расписание. И без того небогатый штат специалистов подлежал сокращению. В том числе и ремонтная служба. Но мне было всё равно — через два дня я уезжал отсюда.

А вечером следующего дня фабрика остановилась — осыпались износившиеся футеровочные брони в шаровой мельнице. Комплекта новых броней не было. Ремонтников, которые могли бы взяться за оперативный ремонт оборудования, было катастрофически недостаточно. Месяц завершился срывом производственного плана…