Капитализм, социализм, феодализм (fuzzy20)

Феодализм как энтропийный процесс

Если принять вышесказанное за основу, то неизбежно следует вывод: феодализм как рентные отношения – это конечная стадия реализации закона «деньги идут к деньгам». Это процесс естественный, а значит, как и любой естественный процесс, он дегенеративный или энтропийный в принципе. Поэтому есть закономерность в том, как свободный крестьянин-арендатор, во-первых, со временем утрачивает свой Юрьев день, во-вторых, всё более закрепощается и, в-третьих, теряет личную свободу, окончательно превращаясь в натурального раба времён Римской Империи. И когда Каутский говорит, что такие процессы надо обращать вспять, а Ленин утверждает, что это лучший момент для революции, то они оба, по-своему, правы одновременно. Однако, фазу вывоза капитала по сути происходящего уже резонно называть неофеодальной. Проектность исходного капитализма постепенно сходит на нет, Джеймса Ватта, Эдвина Лэнда и Генри Форда сменяют Илон Маск, Клайв Синклер, Элизабет «Джобс в юбке» Холмс и Даг «Умная Деньговыжималка» Эванс, а основным мотивом существования системы распределения труда и нужности становится простое удержание уровня ренты через систему обеспечения правообладания. Прежде всего, с помощью силового контроля. Именно в этом, например, легко усмотреть суть конфликта между молодым капиталистическим Китаем со всё более феодальной империей Pax Americana.

Таким образом, когда Ленин пишет про монополии что-нибудь в духе: «Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными предприятиями прибыль и т. д.»,  – то речь идёт о формировании неофеодальных структур со всеми вытекающими.

Когда концентрация созданного капитала завершена, источник роста исчезает, и капитализм, по одному из двух выделенных нами сценариев, превращается в феодализм. Став монополистом, капиталист превращается в феодала, и его система отношений с миром тоже в корне меняется – на рентные. Маркетинговая часть превращается в прямой или косвенный рэкет, а проектная часть (развитие) входит в противоречие с нуждами контроля (стабилизации) и деградирует за ненадобностью. В этой связи предоставим слово не кому-нибудь, а самому Стиву Джобсу. Уж он-то знает в этом толк.

В своём интервью бывший компаньон Возняка без обиняков описывает процесс превращения капиталистического предприятия в предприятие феодальное, т.е. в монополию. Задача проектирования и создания рынков, трансформируется в задачу сбора ренты. Средневековый феодал для этого вкладывался в расширение своей ватаги удальцов, осуществлявших прямой отбор капитала, а здесь мы видим просто менее агрессивные технологии отчуждения. Но сущностно, это одно и то же.

Однако, монополии, заточенные под контроль, т.е. стабилизацию/сохранение status quo, рискуют оказаться в роли догоняющих в гонке проектностей, читай изменений. Именно тут феодализм и вступает в прямой конфликт с тем, что было названо капитализмом. Однако, результат этого конфликта на самом деле непредсказуем. Никакой неизбежности тут нет.

Да, неофеодалы-монополисты стагнируют. Это негативное следствие их размеров. С другой стороны размер позволяет им поглощать (закрепощать) всё, до чего они только дотянутся. Так, крупнейшие компании сегодня просто массово выкупают патенты и молодые, успешные в проектной части, компании, являя собой феодалов-патентовладельцев. Да, капитализм Нового времени оказался силён; прирост создаваемого капитала превышал ренту десятилетиями, позволяя возникнуть новой промышленной аристократии. Но, в итоге, по прошествии трёх веков к старым феодальным домам просто добавились новые.

По большому счёту, та система феодальной ренты, которая сложилась в течение первых тёмных веков Средневековья в Европе, существует и прекрасно себя чувствует по сей день.

Напоминаю, что сегодня королей в Европе больше, чем в любом другом регионе мира. Во Флоренции список богатейших семейств не изменился за 600 лет, центром того же Лондона продолжают владеть люди с титулами баронов, графов и герцогов, и, надо сказать, королевская семья Англии далеко не самая богатая среди них. У герцогини Альбы, опять же, было достаточно земли для прогулки по собственным владениям через всю Испанию (тоже, кстати, королевство), а во Франции, со всеми её революциями, до сих пор существует французский королевский дом, второй человек которого вполне может позволить себе презрительные высказывания поперёк любого плебса и политической прислуги: ведь он не какой-то там Шарли, – он принц Карл-Филипп Орлеанский, герцог Анжуйский.

В общем, есть все основания призадуматься, на кого на самом деле работает та ядровая структура сегодняшнего, не будем говорить чего, выявленного теми самыми швейцарскими исследователями. У этого ядра есть управляющие, которые у всех на виду, но есть и влиятельные вкладчики, имена которых составляют тайну за семью печатями. Причём совсем не обязательно этим вкладчикам быть мультимиллиардерами. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Например, как в замок Эльц в долине Мозеля.

Короче. Есть все основания полагать, что если не прямо, то косвенно точно, и если не основными, то весьма влиятельными акционерами этого ядра как раз и являются старые бароны, герцоги, графы и виконты Европы – имя им легион, которых, если следовать определениям ортодоксальной политэкономии, не должно бы и в природе уже существовать, как явного пережитка того самого феодального общества, которое уж три-четыре века всё сменяет и никак не может сменить капитализм. Удивительно, но в реальности феодальное общество вполне неплохо себя чувствует, даже процветает. Особенно в социалистической Европе – стране одиннадцати королевств.

Урок приведённых примеров прост: пока есть рента, будут и феодалы. Вот пример феодальных отношений из центра современного капитализма – города Нью-Йорка, где владельцы доходных домов запрещают установку стиральных машин. Как следствие, такая простая вещь как стирка белья оказывается в полной зависимости от прихотей лендлорда. Как говорится, всяк шляхтич в своем огороде воеводе равен, каким оброком захочет, таким и обложит. Так что лендлорд остаётся лендлордом хоть в центре Нью-Йорка, хоть Берлина.

Интересно, на мой взгляд, здесь другое: развитие этой системы подходит к началу того периода, с конца которого она сама начиналась.

Ещё задолго до принятой линии хронологического отреза там рабовладельческий строй/тут феодализм, в античном Риме, наравне с рабовладельческими латифундиями (крупными транснациональными корпорациям) более-менее исправно функционировала система колонов. Основой функционирования крупных транснациональных (в контексте границ между национальными провинциями) латифундий являлась сила государства, изрядно исполнявшая взятую на себя обязанность по отчуждению труда рабов. Т.е. древнеримский раньте отчуждал не лично сам, а через железное плечо римских легионов.

Если обратиться ко дню сегодняшнему, можно заметить, что нынешние крупные феодалы: аристократы-акционеры и транснациональные компании – весьма единодушны в своём стремлении не делиться нажитым «непосильным» трудом, т.е. платить налоги с ренты тому самому государству. Компании прячутся в оффшорах, а феодалы вовсю пользуют законодательство, и создают особые фонды, которые налогов не платят в принципе. В результате, некоторым начинает казаться, что «транснацики» сильнее и обязательно победят.

Действительно, учитывая, что взад вся эта братия возвращает чуть менее чем ничего, это в долгосрочной перспективе обескровливает государство, но в итоге-то и всех тех, на ком вся эта дружная гоп-компания паразитирует.

И здесь самое время предположить логичное: римские сенаторы, небось, не глупее были сегодняшних герцогов да баронов. И, по идее, точно так же ловко, умело и с фантазией пилили ветку, на которой всем гуртом сидели – Рим. В общем, десятилетиями автоконцентрация капитала разрушала Империю, деньги шли к деньгам, а нищета к нищете, и последовал закономерный финал. Для разгрома Восточной Империи, как выяснилось, было достаточно горстки готов во главе с Фритигерном. Западную уже громил его преемник.

И вот когда готский полевой командир как бы на византийской службе Аларих разграбил Рим под чистую, а от сильного централизованного государства не осталось ничего, кроме мемуаров на мёртвых языках, то обнаружилось, что без союза с сильным государством транснациональный капитал – не более чем одинокий еврей с мешком денег посреди разбойничьего лагеря. Полагаю, это во многом справедливо и сегодня. Если местное государство в лице отдельных своих представителей хотя бы за сходную цену не обеспечит крышу – шансы на выживание минимальны:

«В 2003, столкнувшись с сильной местной конкуренцией, Starbucks закрыла все свои шесть магазинов в Израиле, ссылаясь на «постоянные проблемы с деятельностью» и «неприятную обстановку для бизнеса».

В июле 2007 Starbucks закрыла заведение в Запретном городе (Пекин). Кофейный магазин, начиная со своего открытия в 2000 году, стал источником постоянных споров, протестующие заявляли, что присутствие заведения американской сети в данном месте «подрывает китайскую культуру».

В июле 2008 Starbucks объявила о закрытии 61 из 84 магазинов в Австралии в следующем месяце. Ник Уэйльс, эксперт по стратегическому менеджменту университета Сиднея, прокомментировал это так: «Компании Starbucks не удалось постичь австралийскую кофейную культуру». В мае 2014 Starbucks объявила о продолжающихся убытках на австралийском рынке, что привело к продаже оставшихся магазинов Withers Group.»

Крах Римской Империи не был мгновенным. Но постепенная отмена государственных обязательств породила процессы аннигиляции прав собственности глобализированных «корпораций-латифундий». Шайки вояк и бандитов шастали теперь по всей Империи и делили земли корпораций, а пока они их делили, рабочая сила (рабы) разбегалась или превращалась в новые шайки, с удовольствием присоединявшиеся на общих основаниях к процессу широкого передела собственности. Каждый брал суверенитета столько, сколько мог унести.

Параллельно с этим бедламом обнаружилась точка кристаллизации – церковь. Бывшие латифундисты сдавали ей бесполезные права на земли, прятались по монастырям и пр. Скоро церковь оказалась крупнейшим землевладельцем в Европе. Понятное дело, что силового ресурса у церкви было не много, поэтому единственной возможностью заставить земли работать стал путь превращения рабов в колонов-арендаторов. Иначе говоря, вчерашнего раба теперь надо было заинтересовать сидеть на земле.

Но арендующий средства производства, вообще-то, не нуждается в арендодателе, даже наоборот – заработанное личным трудом гораздо справедливее не отдавать вовсе. Собственно, арендатор сидит на «земле» объективно, физически, и если рантье не обладает возможностью собрать арендную плату, то он фактически «землёй» и не владеет. Иначе говоря, именно тот, кто может подогнать танки к заводу – тот его истинный хозяин. Именно поэтому вскоре после распада античных рабовладельческих систем выделился класс феодалов – сборщиков ренты. И заполнили его всяческие братки и полевые командиры просто потому, что они могли собрать со вчерашних колонов положенное.

В этом назначение и смысл всей системы феодальных отношений. При этом, главное внутреннее противоречие этих отношений состоит в том, что рантье разделён со средствами производства, поэтому доказывать своё право на ренту ему придётся каждый раз, и каждый раз самостоятельно, что тоже, знаете ли, не всегда приятно – князь Игорь подтвердит.

То ли дело капиталист. Будучи неотъемлемой частью собственного проекта, он направляет его работу изнутри лично, а потому отчуждает уже не ренту, а вообще всё, ибо он сам (в пределе, конечно) источник этого процесса. Это отражает его гораздо большую, экзистенциальную, власть над «владением», которая, однако, просто невозможна без значительной собственной компетенции, т.е. той самой проектной составляющей, без которой всё теряет всякий смысл. Как говорится, почувствуйте разницу:

Именно за это обстоятельство Маркс выделяет капитализм в качестве более прогрессивного явления по сравнению с феодализмом. И наоборот, трансформация капиталистических отношений в феодальные есть деградация или, как говорят некоторые, загнивание.

А всё потому, что капиталисту до поры никто не нужен до незаменимости, чтобы собирать прибыль. Он в любой момент может разогнать одних рабочих и нанять других, поменять банк и перебраться в другие производственные помещения. Потому что он реально главный, только он знает: что, зачем, почему. А вот феодал-рантье критически зависит от «крестьян», от их компетенций, без которых он, в сущности, никто. Собственные компетенции рантье не уходят далеко от перманентного требования макисмизации размера ренты, т.е. того самого «альпийского нищенства», которое порождает совершенно несовместимые с реальностью требования и ожидания. Как следствие, эта некомпетентность создёт лишь питательную среду для всякого мошенничества и воровства, Тартюфы, Фигаро и прочие «эффективные менеджеры» в условиях развитого феодализма воистину процветают. Причём это характерно для любого уровня феодальной иерархии:

«Умение европейских крестьян уклоняться от выполнения своих обязанностей перед сеньорами обросло легендами; но если не считать легенд, у нас мало фактов, чтобы судить, смогла ли такая практика воспитать прилежных и производительных крестьян. Кое о чем свидетельствуют этимологические наблюдения: слово виллан (крепостной, villein), первоначально значившее крестьянин, приобрело значение негодяй, и переход от одного значения к другому был тем более легким, что уже к XIV веку это слово стало обозначать не только низкий социальный статус, но и низкий характер.»

И при всём при этом, несмотря на всю «подлость», вилланов вечно не хватало, в отличие от рабочих. Поэтому во времена разборок и междоусобиц именно крестьян оппонента (и прочих крышуемых) пускают под нож в первую очередь, так как именно они составляют основной ресурс феодала. Вырезая крестьян, подрывали экономическую базу противника; земля же никуда не денется. Логично предположить, что в условиях конфликтов неофеодализма технологической эры первой жертвой тоже станут ведущие специалисты конкурента, что означает потенциальную стремительность, с которой наш мир может рухнуть в каменный век, пойди всё по наихудшим сценариям.

Подведём краткий итог. И феодализм, и капитализм существуют одновременно во все времена, в разных пропорциях. По отношению к средствам производства они отражают зависимость «владельца» от эксплуатируемой им рабочей силы. Но если феодал – это рантье, нуждающийся в серьёзных силовых ресурсах для сбора ренты с функционирующих независимо от него средств производства и полностью от них зависящий, то капиталист – это условно незаменимое звено, которое через проектность наделяет смыслом весь процесс создания капитала, а потому отчуждает он прибыль не потому, что жадина-говядина, а потому что к ней реально причастен.

Однако, по мере исчерпания проектности, с утратой компетенций, как правило, на это уходит три-четыре поколения, капиталист превращается в рантье, в того самого феодального обладателя прав на средства производства, при этом вовлечённость самого рантье в производственные цепочки стремительно приближается к нулю. С этого момента он есть ничто без силы способной распределять ренту в его пользу. И тут большой вопрос... а зачем тому, кто собирает ренту, отдавать её владельцу де-юре, когда сам он (собирающий ренту) является владельцем де-факто?