Конспект диалога Платона «Лахет» (о мужестве)

Диалог Платона "Лахет" посвящён теме мужества и тому, как оно соотносится с добродетелью и разумностью.

ЛАХЕТ

Чтобы выяснить, надо ли юношам обучаться военному делу, нужно для начала найти и выслушать искусного в этом деле человека. И поскольку военное дело – полезная для юношеской души наука, нужно найти того, кто искусен в врачевании душ, и у кого в этом были хорошие учителя (а тот, у кого учителей не было, должен уметь демонстрировать своё мастерство). Таковым здесь был выбран Сократ, и он поставил следующий вопрос для обсуждения: каким образом, придав душам этих юношей добродетель, сделать их более достойными людьми? Для ответа на него нужно сначала узнать, существует ли добродетель, чтобы можно было давать правильные советы о том, как лучше всего её приобрести. Но если соглашаться с тем, что она существует, то судить обо всей добродетели в целом будет слишком поспешным; надо сначала посмотреть, хорошо ли мы знаем какую-либо её часть, чтобы облегчить дальнейшее исследование.

Для целей беседы избирается та часть добродетели, которая относится к военному делу, т.е. мужество. Предварительно мужество можно определить так: тот, кто добровольно остается в строю, чтобы отразить врагов, и не бежит – мужественный человек. Но мужественным можно назвать и того, кто, убегая и не оставаясь в строю, продолжает сражаться с врагами. Кроме того, мужественными можно называть разных людей: одни из них обладают мужеством в борьбе с наслаждениями, другие – в испытании горем, третьи – в обуздании страстей, четвёртые – в преодолении страхов; иные же выказывают во всём этом только трусость. Поэтому здесь надо выяснить, что является общим для мужества во всех этих частных случаях.

Тогда мужество можно определить как некую стойкость души. Однако не всякая стойкость означает мужество, ибо она бывает разумной и неразумной; разумная стойкость – вещь прекрасная, неразумная же стойкость оказывается вредной и злокозненной. Но если мужество – это разумная стойкость души, то по отношению к чему она разумна? Если кто-нибудь упорствует в разумном расходовании денег, зная при этом, что, потратив эти деньги, он приобретёт большее, то это не мужество. И если врач не слушается больного человека, который по незнанию хочет сделать себе хуже, то это не стойкость. А если сравнить воина, который сражается на разумном основании против меньшего числа врагов и против худших солдат, и который рассчитывает на помощь других и занимает более лучшую позицию, с воином, который, находясь в войске противника, стремится оказать сопротивление и устоять, то стойкость у последнего воина окажется менее разумной, чем у первого.

Далее если признавать, что тот, кто со знанием дела противостоит коннице в конном бою, менее мужественен, чем тот, кто в этом деле не смыслит; и что тот, кто стоек в искусстве метания из пращи, стрельбы из лука (или в какой-либо другой сноровке) менее мужественен, чем тот, кто хочет, спустившись в колодец и погрузившись в него поглубже, проявить в этом занятии стойкость, не разбираясь в нём – то выходит, что мы признаём мужественными тех, кто проявляет безрассудную отвагу и стойкость, нежели тех, кто делает то же самое, владея искусством. Но неразумная стойкость была ранее признана нами постыдной и вредной, а мужество как разумная стойкость – прекрасным, поэтому здесь рассуждение зашло в противоречие.

Один из собеседников, Никий, попытался определить мужество как некоторую мудрость – т.е. как науку о том, чего следует и чего не следует опасаться на войне и во всех прочих делах. Но ему возражают, что это слабое определение, ибо врачи знают, чего следует опасаться в болезнях, а земледельцы знают всё опасное в земледелии, равно как и прочие мастера знают опасности в своих ремёслах; однако это не делает их всех мужественными людьми. На данное возражение Никий отвечает следующим образом: «из этого можно подумать, что врачи будто бы знают о больных нечто большее, чем то, что полезно или вредно для их здоровья (хотя на самом деле они знают лишь это); что, по их мнению, здоровье для некоторых более опасно, чем болезнь; и что одного и того же следует опасаться и тем, кому целесообразно жить, и тем, кому лучше умереть. Но это знание нельзя приписывать врачам или другим мастерам своего дела, а нужно приписывать тем, кто знает, что опасно и что не опасно, т.е. мужественным людям». В ответ на это высказывается, что, следуя этому, мужественными людьми являются прорицатели, ибо только им лучше всего знать, кому лучше жить, а кому – умереть, и чего надо остерегаться, а чего – нет. Никий на это отвечает, что прорицателю надлежит всего только различать знамения будущего – суждена ли смерть, болезнь или утрата состояния, а также победа или поражение в войне или какой-то иной борьбе, и не более того.

Видя здесь разумное зерно, Сократ далее уточняет у Никия, действительно ли мужество – это знание того, чего надо и чего не надо остерегаться; и что такое знание доступно не всякому, поскольку ни врач, ни прорицатель им не обладают и потому не могут считаться мужественными людьми, если не приобретут это знание. Если да, то выходит, что необходимо приписать природное мужество и льву, и оленю, и волу, и обезьяне. Однако Никий не считает животных и малых детей мужественными (ибо их бесстрашие неразумно), но полагает, что мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие; дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряжённые с непредусмотрительностью, свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.

Затем Сократ напоминает Никию, что ранее в беседе мужество рассматривалось как часть добродетели, и что Никий выразил мнение, что это – некая часть, и при этом существуют другие части, все вместе именующиеся добродетелью. Никий согласен с Сократом, что к добродетели кроме мужества причисляются рассудительность, справедливость и всё прочее в том же роде. Также они сходятся в том, что опасное – это то, что порождает страх, а безопасное – что не порождает. Страх в свою очередь порождают не возникающие и не наличные беды, но ожидаемые, ибо страх – это ожидание грядущей беды, а безопасность – отсутствие ожидания зла или добра. Знание же этих вещей и есть мужество.

Кроме того, говорит Сократ, знание о некой вещи не отличается от знания её происхождения, её становления и осуществления в будущем. Так, в отношении здоровья существует одно-единственное врачебное знание, наблюдающее за тем, что происходит, что возникло, что должно возникнуть в будущем и каким образом это возникает; аналогично и со знанием земледелия (в отношении того, что рождает земля). В военном деле также существует стратегия, предусматривающая то, что ожидается в будущем и каким образом оно возникнет (в отличие от слепого гадания). Следовательно, мужество – наука не только об опасном и безопасном, ибо она знает толк не только в грядущем добре и зле, но и в настоящем, и в прошедшем – в самых различных отношениях, – как и все другие науки. Никий соглашается на эту поправку Сократа.

Значит, продолжает Сократ, тот человек, которому хватает добродетели, чтобы ему было ведомо всё добро и зло во всех их проявлениях (сущее, бывшее и будущее), и которому хватает рассудительности, справедливости и благочестия – единственный, кому по силам в божественных делах и в человеческих тщательно взвесить, что опасно и что безопасно, и обрести блага, зная, как правильно обращаться к богам и людям. Но здесь высказано о всей добродетели в целом, а ранее было сказано, что мужество – это часть добродетели; значит то, что такое мужество, всё ещё не выяснено.

Касательно же вопроса о необходимости обучения юношей военному делу, Сократ порекомендовал собеседникам искать самого лучшего наставника прежде всего для себя самих, а потом для юношей.