О том, как я однажды с Наполеоном оконфузился (в подражание камраду Love-Markov)

Камрад Love-Markov рассказал нам об ошибочности (якобы) своей приверженности формуле - «дескать, Сталин "не так плох, как принято считать» на примере общения со старичками-пенсионерами: https://aftershock.news/?q=node/598444&comment_requested_thread=0d.00.00.00.00.00.00/#comments

Я сам – пенсионер. Родился тогда, когда Сталин был ещё жив и руководил страной. Разумеется, я совершенно не помню те два-три года своего «присталинского» детства. Скорее, запомнились сцены похорон деда (по матери), когда мне уже исполнилось четыре года. Поэтому не знаю то, как жилось простому люду «под властью тирана», как не знаю и того, что люди каким-то образом и повсюду ощущали на себе это «тиранство». Уже позднее узнавал, что смерть Сталина те самые простые люди приняли как собственную трагедию. Мать рассказывала о плачущих людях, столпившихся под уличными репродукторами. А сама вот не всплакнула, не до того ей было: заботы одолевали, - как и «самка» Наташа Безухова-Ростова в романе Льва Николаевича Толстого, моя мать рожала почти каждый год. И потому жизнь у неё была не сладкой, не до переживаний было из-за смерти Сталина. О достатке в доме, как и о самом доме, она тогда могла только мечтать.

…Последняя наша прогулка с Жюли проходила в уютном скверике излучины Яузы. И какой-то внутренний бес дёрнул меня за язык – мне очень хотелось переговорить с Жюли о своём сиюминутном увлечении историей наполеоновской Франции. Жюли, кстати заметить, даже не подозревала, что в СССР имелась своя обширная библиография по истории Франции времён Великой революции. В тех странах, где ей доводилось бывать, как правило, подобная национальная библиография в отношении Франции составлялась из французских же книг, переведённых и изданных на языке титульной нации. Ну, разве что только Германия с Британией озаботились и обзавелись исследованиями своих собственных историков.

А я блистал в её глазах знанием подробностей судьбы не только самого Наполеона, но и выдающихся маршалов, генералов, министров бонапартистской Франции. О некоторых таких поворотах в судьбах ярких исторических личностей Жюли впервые услышала только от меня. Она переспрашивала в иных моментах, просила уточнить или рассказывать более подробно. О-о-о, я был на седьмом небе от счастья, что хоть кого-то мне удалось вовлечь в своё собственное увлечение!

И как-то незаметно для себя я плавно перешёл к роману «Война и мир» Л.Н. Толстого. Надо сказать тут, что роман Толстого, отношение гения русской литературы к фигуре Наполеона, ещё в школе стали моим излюбленным коньком. Школьные сочинения я писал «по Толстому» такие бойкие, что их в качестве образцовых вывешивали на стенде Райотдела народного образования (РОНО во времена СССР) родного города.

Увлечение, как известно, чревато тем, что увлекающийся настолько отрешается от окружающей действительности, когда он попросту не замечает случающихся перемен в ней. Не замечает, не видит, не обращает внимания и это зачастую выходит увлекающемуся боком. Вот так было и со мной. Жюли обладала примитивной мимикой. По её лицу легко читалось состояние, которое она испытывает в настоящую минуту – боли ли, радости ли, огорчения ли, задумчивости ли. Мысль взять Жюли в качестве натурщицы, скажем, для написания новой версии знаменитой «Джоконды», была бы нелепой для любого, кто хоть чуть-чуть  был знаком с ней.

Не заметил я тогда изменений в выражении лица француженки – чересчур увлёкся своими рассуждениями. Когда же наконец обратил внимание на её, искаженное гримасой недовольства, лицо, было уже поздно. За этим, как в плохой пьеске, должна непременно следовать сценка непоправимого по последствиям скандала. Оно так и случилось.

- Что такого плохого сделал тебе наш император? – начала Жюли.

- Ваш император? – машинально вопросил я в ответ. И совсем неожиданно всплыл в памяти очень короткий эпизод фильма Сергея Бондарчука «Война и мир», в котором мастерски выхвачена камерой оператора шеренга солдат резервного полка под командой Андрея Болконского, где, расположившись на молельном коврике, солдат мусульманского вероисповедания свершает молитву. То ли был час положенного полуденного намаза, то ли солдат решил лишний раз обратиться к Всевышнему с просьбой дать сил и сохранить ему жизнь в предстоящей рубке, – понять было трудно. Но солдат следовал раз заведённому порядку, что вызывает у наблюдательного зрителя фильма заслуженное уважение. Вспомнилось и сказание, бытовавшее в роду моей матери на уровне легенды, об одном из предков, который в составе Нижегородского ополчения принимал участие в битве при Бородино. Затем – гнал «наполеоновцев» до Березины. Благополучно перешёл Березину. Предок непременно дошёл бы «до самого Парижу», если бы не тяжёлое ранение уже где-то в пределах Европы. Долгое лечение в «гошпитале». А потом – пролилась на него неслыханно щедрая царская милость: он и другие солдаты инвалидной команды «гошпиталя» получили крупные суммы ассигнациями за усердие своё в ратных делах на благо империи. Щедрость Его Величества Александра Павловича была такой, что предок надолго стал едва ли не самым богатым человеком в своём родном уезде.

И как-то обидно стало мне за своего предка: бил раз за разом французов с их Наполеоном, а стоящая предо мною современная француженка называет битого Бонапарта «нашим императором», то есть, - явственно демонстрирует мне некоторое почтение к человеку, который принёс на нашу землю то, что Толстой назвал «противным разуму человеческому».

- Ваш император?! – ещё раз вопросил я, и добавил скороговоркой: - Да мой предок бил вашего императора в хвост и в гриву! и гнал его до Парижа!...

Из-за внезапно подкатившей злости я даже сплюнул под ноги.

- Merde! – выкрикнула мадам. Сделав пару быстрых встречных шагов, она нанесла удар по моему лицу. Нет! - то не была пощёчина, затрещина или оплеуха. То был хорошо поставленный упорными тренировками удар такой силы, что меня при моём росте (был выше на полголовы) повело вправо! А мадам сделала уже следующий замах для удара. Я автоматически – всё-таки слегка владел элементарными приёмами самообороны, - смог перехватить следующий удар, и, видимо, ненароком причинил боль нападавшей. Она отпрыгнула с изяществом тигрицы, яростно выкрикнув:

- Merde! – резко развернулась и быстрым шагом пошла прочь.

Значение французского слова «merde» можно переводить двояко: оно может означать грубоватое «дерьмо»; но если присовокупить к произношению нужную, ярко акцентированную экспрессию, то следует переводить как наше родное – «Пошёл на …!»

Наверное, стороннему наблюдателю было забавно видеть то, как милая беседа двоих - Её и Его, - на причудливой смеси французского с русским, в какой-то момент стремительно переросла почти в семейную ссору с натуральным мордобоем. Но мне было не до смеха. Я ещё долго стоял на месте, потирая левую часть лица: «Вот психованная баба! Мне ещё только не хватало утром явиться в ректорат с фингалом! И чего такого я брякнул про её Наполеона? чем вызвал ярость у этой психованной дуры?!»…