В Начале было Слово…

Цитата из романа В. Иванова «Русь Великая»:

…

Не речные дороги, а общее слово-глагол сотворило единство славянского племени. Повторим же еще: не Днепр, не Ильмень были русской отчиной. Русская отчина – Слово-Глагол.

Пусть в одной части земли иначе звучало окончание слова, пусть в другой по-своему ударяли на слог, пусть один чокал, другой цокал. И родные братья бывают разноволосы. В русских словах – общая кровь. Одинок человек, от одиночества он бежит в дружбу, в любовь, создавая богатство слов ценнейших, неоплатимых – потому-то они и раздаются бесплатно да с радостью.

Нет чудней, бескорыстней, добрей привязанности к местам, познанным в детстве. Отроческая родина мила больше, чем красоты самых щедрых на роскошь знаменитых мест. Кусок пыльной в сушь и черной в ненастье дороги, лесная опушка, неладно скроенное и кое-как собранное отцовским топором крыльцо в три-четыре ступеньки под шатром, крытым дранью, завалинка, плетеный забор, тихая речка с заводью, плоские плавучие листья ароматных кувшинок. Такое было у всех. Сшитое из нехитрых кусков, оно недоступно для постиженья чужим, прохожим, и не нужно им, и само не нуждается в прославлении. Как с любовью: ты сам находишь прелесть в лице, в голосе, в повадках, и любуешься, и любишь, будто сам ты творец-созидатель. Ты им и есть.

Любовь не ревнива, а требует верности. Так и родное место: твое, пока звучит родная речь. Наводненье чужой речи, даже ее прикосновение гасит чувство: ты здесь родился, а ныне сам ты – прохожий. Тут уж поступай, как знаешь, как смеешь, как сумеешь, извне тебе никто не поможет. Но пока с тобой Слово-Глагол, ты не пропал, ты еще не безродный бродяга.

До верха Днепра, до верха днепровских притоков, через верховые ключи, озера, болота к верховьям других рек, текущих на север, на запад и на восток, – вот родина Руси, сотворенная Словом-Глаголом.

В своей вольности русский не чуждался чужой речи, охотно, легко обучал себя иноречью, охотно, без стесненья брал себе понравившееся слово, и, глядишь, оно уже обрусело. Придя в новое место, не старался назвать его по-своему, если оно уже было обозначено кем-то, и делал названье своим, щегольски переиначивая на свой лад, если оно выговаривалось с запинкой. Русская речь вольная – как хочу, так и расставлю слова, и слова обязаны быть легче пуха: мысль станет уродом, если слова тяжелы, если на речь надето заранее изготовленное ярмо непреложного закона.

Чтобы сделать народ странным и странствующим между другими народами, нужно попытаться лишить его права на слово – и народ, прицепившись к неизменно старым словам, в них замрет.

Переводчики слов, подобно монетным менялам, извечно предатели. Переводчики смысла, переводчики мысли – друзья. Русский глагол разрастался, менялся, как все живущее, был и землей, и охраной границы, и народом.

Бесспорно, можно играть словами, выдавая их за мысли. О таких игроках сказано: они были…

Здесь же, со ссылкой на П.А. Кропоткина, но без указания конкретного труда (по идее должно было быть в курсе лекций по русской литературе, но не нашёл) отмечу определяющую роль русского языка в сохранении единства народа (и как следствие — успеха собирания государства вокруг Московского княжества) в эпоху феодальной раздробленности.

Утверждая превосходство цЫвилизованной образованщины полезно не стыдиться демонстрировать навыки применения знания матчасти. Спустя века после утверждения на Руси современной линии письменной традиции, Европа продолжала Традицию Разделения, запрещая письмо на понятном народу языке. Интересующимся деталями рекомендую ознакомление с монографией Николая Осокина.

---

С течением Времени в Державе случился первый оголтелый еврореформатор. Начавший «благое» (с точки зрения западопоклонников) дело подмены автохтонной Традиции цЫвилизованными новшествами.

В рамках обсуждаемого вопроса импортированные гарстарбайтеры интересны зашкаливающим самомнением: недостаточность знания языка не мешало им даже учить оному! В качестве иллюстрации рекомендую знакомство с таким памятником «старопечатной» книги, как грамматика Лудвига Шлецера.

Причина проблемы прослеживается с момента становления современного понятия «нация», с праведного негодования пан-германистов (всем помнят главное событие 1871 года?) проповедью пан-славизма в исполнении Михаил Саныча.

«Дикарям» не положено даже знания о прото-панславизме «Сказания о славянской грамоте», и уж тем более предмет строжайшего табу — неподконтрольное знакомство с содержанием Памятника.

Только политически выверенные цитаты (совпадения или хотя бы преемственности смысла никто не обещает, сомневающимся напоминаю прекрасный эпизод с «установлением» авторства Михаила Юрьевича) в исполнении особо допущенных профессиональных учоных.

А борцевать с распространением такого рода информации удобнее всего под флагом антиклерикализма (который, конечно же совершенно «случайно», сводится к одним только наездам на Православие).

В современности главной проблемой отмечу явное продолжение линии инноваций, занесённых первым оголтелым еврореформатором. Я читал достаточно много и разнообразно: и классические советские издания, и «довоенные» (хотя правильнее проводить линию порядка начала пятидесятых или смерти тов. ИВС), и дореволюционные, чтобы можно было увидеть как менялись правила орфографии, как утверждались новые нормы, а в случаях, где они были слишком очевидно-неуместны — рождались исключения; чтобы можно было сделать вывод о том, что уже давно правила русского языка сочиняются идейными наследниками господина Лудвига, чей родной язык — явно не русский и которые часто не были обременены хотя бы достаточно хорошим владением Великим и Могучим.

Последняя масштабная реформа орфографии проводилась в 1918 году. Но готовилась задолго до того. И ход её дали не от осознания правильности разработанных изменений, но исходя из требований политической конъюнктуры.
Причём одной реформой дело не ограничилось. Была ещё куда менее известная попытка изменения алфавита (отказ от кириллицы в пользу латиницы), с последующей зачисткой следов в ноосфере.

В качестве наглядного примера можно привести факт несовпадения списка падежей в правилах емуже из живого языка. И даже классическую литературу не везде удалось привести к разработанному формату.

Капля камень точит. ☹ Контроль над преемственностью письменной традиции (или, популярнее, — долговременной памятью цивилизации) — источник высшей Власти.
В некоторых советских достижениях можно увидеть подготовку следующего шага.
Характернейший пример — мода на издания «памятников древнерусской письменности» *современным* (!!!) шрифтом (современным же алфавитом с добавлением одних «ятей», то есть по факту втискиванием текста в привычный набор из 33 букв).

Сюда же должно отнести проблему редактуры (теми же специально обученными профессионалами, что кормятся с сочинения правил Великого и Могучего) доступных в Союзе изданий устного народного творчества.
И наследованную от царей проблему издания Собрания [Петра Васильевича [Киреевского]] (если кто-то вдруг не в теме — один из творцов феномена Русской Классической Литературы, собиратель устного народного творчества, созидатель стандартов записи и основатель движения [по фиксации на бумаге произведений устного народного творчества, чьи права на место в русской истории отрицаются некоторыми особо эрудированными борцунами с «хроноложеством»®©™]).

Проявления описанной тенденции, дополненной на давно и массово навязываемой модой на всеобщее изучение иностранных языков, уже давно бросаются в глаза.

О моде достаточно полно и хорошо сказал товарищ Богданов («Тектология»):

Очень часто также нарушается принцип относительных сопротивлений и в деле учебной постановки новых языков. Дети образованных классов очень часто с раннего детства обучаются — еще в семье, а потом и в школе — двум-трем иностранным языкам. Это отнимает поистине огромную долю свободных сил их психики. Много ли таких профессий, в которых столь же большое место занимают соответственные жизненные сопротивления? Очень немного: дипломаты, переводчики коммерческие и литературные, отчасти моряки, некоторые группы ученых. Но родители и воспитатели обычно и не ставят вопроса таким образом; для них дело идет вовсе не о подготовке к предстоящим реальным сопротивлениям, а просто традиционно-условной «образованности».

Из примеров могу предложить заголовок на первой полосе газеты, пусть и бесплатной:

«Большое искусство показали в метро»

+ добрая половина заголовков той же ленты(в)ру.

И даже на АШ (с цитированием по ТАСС)

«Мемориальная доска Колчаку демонтирована в Санкт-Петербурге»

За продолжением рекомендую обратиться к статье Лукича.

Напоследок отмечу факт из жизни современных немцев:

Если взять местный язык, на котором говорят в Бремене, а потом в Баварии, они друг друга не поймут. Их объединяет хохдойч, который заставили выучить всех немцев.

Ну как в таких условиях можно смириться с деятельностью общественного движения, решающего задачу объединения не исключительных носителей цЫвилизации («немцев»), в «недочеловеков» словенского племени? Никак нельзя…

---

Остаётся привести свидетельство о положении дел в позапрошлом веке. Достаточным источником информации по вопросу является статья Ивана Васильевича.

О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах

Средства, которые употребляются для устройства и содержания уездных училищ, значительны, если счесть все то, чего стоит единовременное устройство училищ, вместе с ежегодными суммами, отпускаемыми на их содержание, на жалование чиновникам и пр. Но, однако же, самые точные вычисления сих средств цифрами всегда останутся несравненно ниже самой действительности. Ибо, не говоря уже о других пружинах, одни служебные права и преимущества, присвоенные преподавателям, так велики, что без них едва ли и двойное или даже тройное жалование могло бы доставить училищу тех же людей для той же цели. Сверх того, права, присвоенные ученикам, окончившим курс учения, все высшее устройство постоянного надзора за правильным преподаванием, заботы о составлении лучших учебников и пр. — одним словом, все эти, так сказать, невесомые силы гораздо более всех денежных средств должны увеличивать значение уездных училищ и содействовать к распространению просвещения посреди народонаселения городов наших.

Однако же эти щедрые средства, употребляемые правительством для безмездного распространения образованности, к сожалению, не везде приносят те плоды, каких бы от них следовало ожидать, особенно же в городах, где нравы старины еще не уничтожились. Ибо там по большей части на 10 000 человек жителей едва 50 мальчиков посещают уездное училище, и то почти исключительно один нижний класс, так что оканчивают курс в 3-м классе обыкновенно только два или три ученика из всего училища, и, следовательно, можно сказать, что собственно для этих двух или трех мальчиков были употреблены и денежные суммы, и служебные права учителей, и права учеников, и заботы о составлении лучших руководств и т. п. А между тем если мы обратим внимание на дальнейшую судьбу этих двух или трех мальчиков, для образования которых принесено столько жертв и принято столько трудов, то увидим, что обыкновенно они поступают на службу к какому-нибудь откупщику^[1] или определяются приказными в какой-нибудь суд и там разделяют образ жизни, судьбу и нравы своих товарищей, но в торговых занятиях почти решительно никогда не остаются.

Впрочем, из того обстоятельства, что городское население наше мало учится в уездном училище, еще несправедливо было бы заключить, что наше торговое сословие или, вообще, чтобы русский человек, сохранивший еще старинные православные нравы и обычаи, питал какое-нибудь враждебное чувство против умственной образованности вообще. Напротив, тысячи примеров с очевидностию доказывают, что русский человек не только весьма уважает образованность там, где видит от нее несомненную пользу, но часто даже и там, где один наружный блеск ее ослепляет взоры его.

Вообще же он боится этой обманчивой стороны образованности, и покуда держится старины, то ищет только такого просвещения, о котором бы мог быть уверен, что оно действительно основывалось на его коренных убеждениях веры и вековых обычаях нравственности, и которое в своем развитии не ослабляет, но еще более укрепляет эти религиозные и нравственные убеждения и обычаи. Правда, часто бывает, что, в то время как уездное училище, с своими светлыми комнатами и лаковыми полами, с своими образованными чиновниками-преподавателями, с своим безмездным ученьем, с своими улучшенными методами, стоит почти пустое посреди города, русский купец мимо этого блестящего училища, которое предлагает образованность даром, ведет своего сына к полуграмотному дьячку^[2], который учит его за деньги и к тому же обыкновенно по самой тяжелой методе. Однако же это происходит не оттого, чтобы отец боялся образованности для сына, но только потому, что он желает ему такой образованности, которая не только была бы проникнута духом его убеждений, но и в самой форме своей носила бы свидетельство своего духа.

Конечно, сравнивая ученье самого грамотного дьячка с ученьем самого даже худо устроенного училища, для самого близорукого отца семейства перевес всех достоинств будет бесспорно на стороне училища, как в отношении к ученью, так и в отношении к надзору за детьми. Одно только, по-видимому самое неважное, обстоятельство будет составлять исключение и для отцовского сердца без всякого колебания решит выбор между училищем и дьячком — в пользу дьячка: это обстоятельство заключается в том, что в училище, при всех познаниях в науках (небезвыгодных для жизни), при всем катехизическом изучении Закона Божьего (в объеме, довольно редком для простолюдинов), мальчик не получит ни привычки, ни, следовательно, охоты к чтению книг церковных; между тем как от дьячка он хотя не вынесет никаких знаний, но вынесет именно эту привычку к чтению церковных книг, а вместе с нею и любовь к церковному богослужению. Потому один мальчик, выйдя из училища, хотя знает много, но обыкновенно скоро забывает все, чему учился; если же займется чтением, то единственно чтением переводных романов; особенно же скоро изглаживается из его памяти именно то, что всего важнее: его познания о Законе Божьем, не поддержанные ни чтением Божественных книг, ни привычкою вразумляться в богослужение церковное. Между тем как другой мальчик, не получив в своем ученье собственно знаний, получил, однако же, средство и потребность к живому приобретению именно тех познаний, которые всего важнее для человека и которые он приобретает ежедневно более п более, вникая в высокий смысл церковного богослужения. Для одного — дверь просвещения затворилась вместе с дверью его училища. Для другого, напротив, только при окончании его ученья раскрылась дверь в высшее училище — Церковь.

Такое различие между двумя плодами двух способов ученья особенно резко и, скажу даже, особенно страшно обнаруживается там, где городское население смешано из православных и раскольников. В таких городах чем более православные приобретают образованности светской, тем, по несчастию, слабее становятся они в образованности церковной и тем более преимуществ получают над ними раскольники во всех столкновениях мысленных и нравственных. Потому в таком нравственном порядке или, правильнее, в таком нравственном беспорядке вещей православный христианин или делается совершенно равнодушным к вопросам веры, поставляет выгоду и личную страсть единственною пружиною своих действий, несколько раз в день готов дать присягу в правде и во лжи без малейшего зазора совести, или уклоняется в раскол — явно или тайно. Конечно, не те уклоняются в раскол, которые учились в училищах. Но так как они, быв самые образованные из православных жителей, не приносят никакой подпоры православным убеждениям своих сограждан, то напор раскольнических толкований уже действует свободнее и беспрепятственнее.

Из этого не следует, однако же, чтобы образование в науках было противно образованию церковному. Да сохранит нас Бог от такого заблуждения! Истина истине противиться не может. Но в способе преподавания истин научных может быть какой-нибудь недостаток, который препятствует действию образованности религиозной.

Не из догматического ученья, не из умственных соображений, как у народов протестантских, — у нас религиозная образованность может происходить только из образованности церковной. Потому привычка к чтению церковных книг и разумение церковного богослужения есть единственное средство к приобретению этой образованности. Знание катехизиса есть, конечно, драгоценный венец всех понятий, почерпаемых христианином из внимания к церковным молитвам и из чтения Священного Писания, но в отдельности от чтения Священного Писания и от слушания церковного богослужения школьное знание катехизиса — по крайней мере бесполезно. Все познания человеческие, в совокупности своей, составляют один общий организм, одно, так сказать, тело ума человеческого. Господственная часть этого тела, голова этого организма, заключается, без сомнения, в религиозных и нравственных убеждениях. На них-то венец кладет система катехизиса. Но катехизис без Церкви — как венец без головы и как система без содержания. Ибо вся сущность религиозного знания заключается не в догматике, не в символе, а в живом сочувствии с духовною жизнью Церкви.

Потому, чтобы уездные училища вполне достигали своей цели, полезно бы было, кажется, особенно в некоторых местностях, чтобы в устройство их взошло более церковного элемента, и именно столько, сколько нужно для того, чтобы ученики могли без труда читать церковные книги и понимали бы хотя несколько конструкцию славянской речи.

Это по видимому незначительное, в исполнении весьма легкое, по форме едва заметное, но в сущности весьма важное дополнение в устройстве уездных училищ, может быть, было бы в некоторых местностях и излишнее, но в других, напротив, оно, так сказать, просится, требуется всем характером отношений городского народонаселения к училищу. И между тем оно может быть произведено без всяких переобразований и изменений, но только тем способом, чтобы должность учителя русского языка позволить занимать не светским учителям, но священникам, и именно в тех городах, где это окажется нужным и возможным, возложив притом на священников сих обязанность занимать детей, кроме русской грамматики, еще и чтением церковнославянских книг, с объяснением особенно непонятных слов и трудных оборотов.

Но так как места сии священников-учителей русского языка не должны превышать правами места священников-законоучителей, но, напротив, должны быть уравнены с ними во всем, то и жалованье должны они получать одинаковое — потому тот излишек жалованья, который останется от суммы, назначенной учителю русской грамматики, должен бы был, кажется, употребляться на приобретение некоторых церковнославянских книг, необходимых для чтения учеников.

Между тем, кроме главной вышеизложенной причины, такое изменение в назначении русского учителя могло бы иметь иногда еще и другую (весьма важную) выгоду, именно ту, что при затруднении в избрании достойного учителя, кроме обыкновенных кандидатов, право выбора распространилось бы еще на всех священников города.

<1854 год>

---

^[1] До 1863 г. в России существовала система откупов, при которой за определенную плату или залог недвижимого имущества частное лицо (откупщик) приобретало у государства право на продажу некоторых видов товаров на определенной территории. Более других была распространена торговля по винным откупам.

^[2]Дьячками называли членов церковного причта, в обязанности которых входило чтение и пение за церковными службами. Духовенство было сословием, для которого образование было обязательным. Практика отдачи детей в научение грамоте к священникам, дьяконам или младшим клирикам была широко распространена. После азбуки дети обучались чтению по богослужебным книгам Часослову и Псалтири.

---

Цитирую по «И.В. Киреевский Разум на пути к Истине», сборник 2002 года издания.

Комментарий редактора:

О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах

Перв. публ.: Православное обозрение. 1860. Т. 1, февраль. С. 272–278. Публ. по указ. изд.

Записка была написана для представления министру народного просвещения А.С. Норову. Своему другу А.В. Веневитинову И.В. Киреевский переслал ее с сопроводительным письмом: «Прошу тебя, любезный друг, прочесть прилагаемую записку мою, потому что ты хотя затрудняешься писать к друзьям твоим, но не ленишься читать их писаний, и если ты найдешь эту записку согласною с твоим образом мыслей, то поддержи ее твоим мнением у Норова, от которого теперь зависит ее осуществление, ибо наш попечитель согласен с нею и теперь в Петербурге, где будет говорить об ней с Норовым. Это дело я почитаю одним из самых полезных улучшений, какие только можно сделать в уездных училищах, — особенно полезно у нас в Белеве, где более семидесяти разных раскольничьих толков и ежегодно образуются новые расколы с самыми пустыми отличиями, без сомнения, потому, что народ православный ослабел в учении церковном.

Раскольник чем грамотнее, тем сильнее в церковных познаниях; православный чем грамотнее, тем более уклоняется от чтений и занятий церковными книгами, оставляя своих безграмотных соседей совершенно беззащитными против нападений раскольников. Потому безграмотные уклоняются в расколы, между тем как грамотные заняты чтением переводных романов и фельетонов «Северной пчелы». А если посмотреть беспристрастно, то чуть ли изо всех зол, какими страдает Россия, чуть ли не самое вредное и самое страшное заключается в раскольничестве; и все насильственные меры против этого зла едва ли могут иметь другое действие, кроме усиления оппозиционного духа. Силой можно уменьшить число раскольников, но тем больше возвысить их дух и, следовательно, увеличить заразительность. Из рассиропленного полугара выйдет спирт — и сохрани Бог от огня!» (цит. по: Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 12. С. 164). Предложения И.В. Киреевского, высказанные в этой записке, по высочайшему повелению были в виде пробы приведены в исполнение в Белевском уездном училище.

---

ЗЫ: Современные комментарии по проблеме.