Же­ла­е­мое и дей­стви­тель­ное в ар­гу­мен­та­ции *ве­ру­ю­щих* нор­ма­ни­стов: линг­ви­сти­че­ские шту­дии («за­им­ство­ва­ния»)

Во­прос о при­чи­нах, по ко­то­рым сви­де­те­ли секты уль­тра­нор­ма­низ­ма шле­це­ров­ско­го типа, на­туж­но, а за­ча­стую про­сто смищ­но на­тя­ги­ва­ю­щие скан­ди­нав­ские эти­мо­ло­гии на сло­вар­ную базу сло­вен­ских язы­ков бегут от оче­вид­но­го во­про­са о за­им­ство­ва­ни­ях в скан­ди­нав­ских язы­ках из сло­вен­ских оста­вим прак­ти­ку­ю­щим пси­хи­ат­рам. Здесь рас­смот­рю про­бле­му обос­но­ван­но­сти пре­тен­зий.
С учё­том места линг­ви­сти­че­ских по­стро­е­ний в до­ка­за­тель­ной базе нор­ма­низ­ма — за­да­ча мягко го­во­ря зло­бо­днев­ная.

Лю­би­те­лям по­те­шать­ся над линг­ви­сти­че­ски­ми опу­са­ми «хро­но­лож­цев» ка­те­го­ри­че­ски по­ка­за­но зна­ком­ство с по­ло­же­ни­ем в дан­ном во­про­се у сам­на­сто­я­щей Науки:

---

Со­вре­мен­ная наука не до­пус­ка­ет ни мол­ча­ния, ни изоб­ре­те­ний, ни неиз­вест­ных при­чин. Она го­во­рит: если ва­ря­ги–русь скан­ди­на­вы, нор­манн­ское на­ча­ло долж­но ото­звать­ся в рус­ской ис­то­рии, как на­ча­ло ла­ти­но–гер­ман­ское в ис­то­рии Фран­ции, как на­ча­ло гер­ма­но–нор­манн­ское в ис­то­рии ан­глий­ской. Не в мни­мо­гер­ман­ских име­нах наших кня­зей и по­слов их, не в слу­чай­ных, непо­ня­тых из­ве­сти­ях Вер­тин­ских ле­то­пи­сей, Ли­ут­пран­да и Кон­стан­ти­на, — нор­манн­ство долж­но ото­звать­ся в самой жизни Руси, в ее ре­ли­гии, языке, праве, в на­род­ных обы­ча­ях, в дей­стви­ях и об­ра­зе жизни пер­вых кня­зей и приш­лых с ними ва­ря­гов. Без пол­но­го удо­вле­тво­ре­ния этим усло­ви­ям ис­то­ри­че­ско­го са­мо­по­зна­ния си­сте­ма нор­манн­ско­го про­ис­хож­де­ния Руси оста­ет­ся вне права науки, как оста­ет­ся вне права науки си­сте­ма сла­вян­ско­го про­ис­хож­де­ния, по­ку­да хотя одно из воз­ра­же­ний нор­манн­ской школы будет остав­ле­но без от­ве­та.

Изыс­ка­ния Круга из­да­ны по смер­ти его, до при­ве­де­ния их самим ав­то­ром в си­сте­ма­ти­че­ский по­ря­док. Из ста­тей, име­ю­щих целью ука­зать на живые следы нор­манн­ско­го на­ча­ла в рус­ской ис­то­рии, осо­бен­но за­ме­ча­тель­ны по со­дер­жа­нию:

№ VII. О языке Руси в IX и X сто­ле­ти­ях.

№ VIII. Про­ис­хож­де­ние и объ­яс­не­ние неко­то­рых рус­ских слов в ле­то­пи­си Несто­ра и за­ко­нах Яро­сла­ва.

№ X. Мысли о древ­ней­шем устрой­стве и об­ра­зе прав­ле­ния Рус­ско­го го­су­дар­ства.

№ XI. О гри­дь­бе при пер­вых рус­ских кня­зьях, в срав­не­нии с учре­жде­ни­ем Hirdmenn'ов^[1] Скан­ди­на­вии.

№ XII. При­ме­ча­ния к из­ве­сти­ям Ахмед–ибн–Фоц­ла­на о языке, ре­ли­гии, нра­вах и обы­ча­ях язы­че­ской руси в на­ча­ле X века.

Судя по одним за­гла­ви­ям этих ста­тей, чи­та­тель, ко­неч­но, по­ду­ма­ет, что для ис­сле­до­ва­те­ля, по­доб­но Кругу, дей­стви­тель­но убеж­ден­но­го в нор­манн­стве ва­ряж­ской руси, не могло быть недо­стат­ка в до­ка­за­тель­ствах нор­манн­ско­го вли­я­ния на внут­рен­ний быт рус­ско­го об­ще­ства. Вы­хо­дит про­тив­ное. За ис­клю­че­ни­ем № VIII, в ко­то­ром Круг вы­во­дит самым неудач­ным об­ра­зом чисто сла­вян­ские слова из скан­ди­нав­ских, все осталь­ные ну­ме­ра или пред­став­ля­ют ис­сле­до­ва­ния о нор­манн­ском языке, праве, нор­манн­ских обы­ча­ях и пр. без ма­лей­шей связи с язы­ком, пра­вом и обы­ча­я­ми так на­зы­ва­е­мых ва­ря­гов–руси, или ука­зы­ва­ют на факты, ко­то­рым сле­до­ва­ло бы про­явить­ся в рус­ской ис­то­рии, если бы ва­ря­ги–русь были нор­ман­ны.

Из ста­тьи о языке мы узна­ем сле­ду­ю­щие по­ло­же­ния: древне­скан­ди­нав­ский язык на­зы­вал­ся Dönsk tunga, Norran tunga или Norroena; так как ва­ря­ги были нор­ман­ны, а при Рю­ри­ке мно­же­ство скан­ди­на­вов се­ли­лось в Нов­го­ро­де, оба языка — нор­манн­ский и сла­вян­ский — слы­ша­лись од­но­вре­мен­но в Нов­го­ро­де; без со­мне­ния, было даже время, когда нор­ре­на там гос­под­ство­ва­ла; знат­ней­шие из сла­вян, пре­кло­ня­ясь перед тро­ном для снис­ка­ния бла­го­склон­но­сти новых рус­ских, т. е. нор­манн­ских кня­зей, весь­ма ве­ро­ят­но, стали вско­ре изу­чать их язык и обу­чать ему своих детей; про­стые люди им под­ра­жа­ли; упо­треб­ле­нию нор­ре­ны над­ле­жа­ло со­хра­нить­ся на Руси долее, чем в Нор­ман­дии, ибо та­мош­ние кня­зья при­ня­ли хри­сти­ан­ство се­ми­де­ся­тью ше­стью го­да­ми (в 912) ранее наших; так как в эпоху при­зва­ния гра­мо­та уже су­ще­ство­ва­ла в Скан­дии, то долж­но непре­мен­но ожи­дать, что русы, вско­ре при­зван­ные от­ту­да в землю, на­звав­шу­ю­ся от их имени Русью, вме­сте с нор­манн­ским язы­ком при­нес­ли с собою и нор­манн­ское пись­мо; из двух эк­зем­пля­ров до­го­во­ров, за­клю­чен­ных между русью и гре­ка­ми, ве­ро­ят­но, один был со­став­лен на скан­ди­нав­ском языке.

На каких до­ка­за­тель­ствах ос­но­ва­ны эти несо­мнен­ные и ве­ро­ят­ные по­ло­же­ния? Они дво­я­ко­го рода: 1) рус­ские на­зва­ния дне­пров­ских по­ро­гов у Кон­стан­ти­на Баг­ря­но­род­но­го зву­чат по–нор­манн­ски. 2) В древ­не­рус­ском, пре­иму­ще­ствен­но юри­ди­че­ском языке встре­ча­ют­ся мно­гие слова, оче­вид­но, гер­ман­ско­го про­ис­хож­де­ния, за­не­сен­ные к нам нор­ман­на­ми. Кри­ти­че­ское ис­сле­до­ва­ние этого по­след­не­го по­ло­же­ния при­над­ле­жит к № VIII: про­ис­хож­де­ние и объ­яс­не­ние неко­то­рых рус­ских слов в ле­то­пи­си Несто­ра и за­ко­нах Яро­сла­ва.

Преж­де всего и один раз на­все­гда я делаю сле­ду­ю­щую ого­вор­ку: до на­ше­го пред­ме­та не ка­са­ют­ся те об­ще­сла­вян­ские слова, ка­ко­вы князь, пе­нязь, град, хлеб и пр., ко­то­рым иные ис­сле­до­ва­те­ли при­пи­сы­ва­ют до­и­сто­ри­че­ское гер­ман­ское про­ис­хож­де­ние. Как сла­вяне от гер­ман­цев, так гер­ман­цы за­ня­ли из­ряд­ное ко­ли­че­ство слов от сла­вян; это об­ще­линг­ви­сти­че­ский, уже давно об­суж­ден­ный во­прос. «Все эти языки, — го­во­рит Ша­фа­рик о сла­вян­ском, гре­че­ском, ла­тин­ском, кельт­ском и гер­ман­ском, — имеют мно­го­чис­лен­ные общие слова, со­став­ля­ю­щие в чи­стых кор­нях своих неоспо­ри­мую соб­ствен­ность каж­до­го и для ко­то­рых было бы бес­смыс­лен­но отыс­ки­вать пер­вен­ство об­ла­да­ния, напр., нос, Nase, nasus; око, Auge, oculus» и пр. К сло­вам, дол­жен­ству­ю­щим об­на­ру­жить вли­я­ние нор­манн­ско­го языка на рус­ский вслед­ствие при­зва­ния ва­ряж­ских кня­зей, нор­манн­ская школа впра­ве от­не­сти толь­ко такие, ко­то­рые, являя все при­зна­ки нор­манн­ства, с одной сто­ро­ны, не встре­ча­ют­ся у про­чих сла­вян­ских на­ро­дов, а с дру­гой, не могут быть легко и непри­нуж­ден­но объ­яс­не­ны из сла­вян­ских эти­мо­ло­гий. Ко­неч­но, эти пра­ви­ла не со­всем со­глас­ны с линг­ви­сти­че­ски­ми за­ко­на­ми, ко­то­ры­ми ру­ко­вод­ству­ют­ся по­бор­ни­ки скан­ди­на­виз­ма; на­при­мер, про­из­во­дя слово бо­ля­рин от со­став­но­го нор­манн­ско­го ból–praedium, villa, и Jarl–comes. Круг за­ме­ча­ет, что слово бо­ля­ре су­ще­ству­ет и в сла­вян­ской Биб­лии, и у сер­бов, ляхов, ра­гу­зин­цев, вин­дов, хо­ру­тан и т. д. «Но, — го­во­рит он, — не долж­но ду­мать, чтобы нор­манн­ско­му про­ис­хож­де­нию слова бо­ля­рин про­ти­во­ре­чи­ло его упо­треб­ле­ние у бол­гар за сто лет до ос­но­ва­ния го­су­дар­ства. Толь­ко здесь я не могу этого до­ка­зать и от­сы­лаю к моему ис­сле­до­ва­нию о на­ча­ле Руси». Этого ис­сле­до­ва­ния в по­смерт­ном из­да­нии его изыс­ка­ний не ока­за­лось. О слове ко­ля­да, про­ис­хо­дя­щем, по мне­нию Круга, от скан­ди­нав­ско­го Jolessen^[2], он го­во­рит, «что мно­гие из этих слов встре­ча­ют­ся и в про­чих сла­вян­ских на­ре­чи­ях, еще ни­че­го не до­ка­зы­ва­ет про­тив пред­по­ло­же­ния о нор­манн­стве слова ко­ля­да. Так напр., рус­ское ко­ля­да, у сер­бов koleda, у по­ля­ков kolęda, у кра­ин­цев также, у кро­атов koledo, у бос­ня­ков kolenda, у чехов koleda, kolemgda; но оно не имеет корня в сла­вян­ских язы­ках». Что ска­зать об ис­то­ри­че­ской си­сте­ме, ос­но­вы­ва­ю­щей свои до­ка­за­тель­ства на линг­ви­сти­ке этого рода?

Из слов мни­мо­гер­ман­ско­го и нор­манн­ско­го про­ис­хож­де­ния Круг при­во­дит сле­ду­ю­щие: князь, пе­нязь, усе­рязь, ви­тязь, шляг (sic!), стер­ляг, пуд, суд, град, грид (sic!), ряд, скот, хлеб, шнек (sic!), полк, вира, ме­ся­чи­на, дума, броня, мыто, мы­тарь, све­корь, ка­роль, снедь, ры­царь, рух­лядь, весь, ре­мень, люди, нетий, кнут. Эти слова он го­то­вил для но­во­го из­да­ния ака­де­ми­че­ско­го сло­ва­ря. Сверх того, он ос­но­вы­ва­ет мне­ние о нор­манн­ском со­ста­ве Рус­ской Прав­ды на мни­мо­нор­манн­ском про­ис­хож­де­нии слов вервь, вира, го­вя­до, гость, грив­на, гри­дин, людин, ог­ни­ща­нин, скот, тиун и т. д. Он го­во­рит по этому по­во­ду: «Ино­гда му­ча­ют­ся для отыс­ка­ния сла­вян­ских кор­ней для слов оче­вид­но нор­манн­ско­го про­ис­хож­де­ния, ка­ко­вы гри­дин, бо­ля­рин, пе­нязь, вира, вервь и зна­чи­тель­ное ко­ли­че­ство дру­гих, коих нор­манн­ство будет ясно по­ка­за­но». Между тем им ис­сле­до­ва­ны толь­ко слова: князь, пе­нязь, дума, ябет­ник, тиун и гри­дин.

Об­раз­цо­вое рас­суж­де­ние г. Срез­нев­ско­го о сло­вах: бо­ярин, без­мен, вервь, вира, вер­ста, Гос­подь, гость, гридь, дума, князь, луда, люд, мечь, мыто, навь, нети, обел, ог­ни­ща­нин, ору­жие, смерд, терем, якорь, город, дру­жи­на, ко­ло­кол, котел, лодия, муж, стяг, холоп, цепь, че­лядь, — из­бав­ля­ет меня от труда до­ка­зы­вать сла­вян­ство их про­ис­хож­де­ния и общ­ность у всех сла­вян­ских на­ро­дов. Но я не могу до­пу­стить с г. Срез­нев­ским и того де­сят­ка слов про­ис­хож­де­ния со­мни­тель­но­го или дей­стви­тель­но гер­ман­ско­го, о ко­то­рых он упо­ми­на­ет и к ко­то­рым при­чис­ля­ет слова тивун, шиль­ник и ябет­ник. Слова, ка­ко­вы напр., шиль­ник и шнека не идут к во­про­су о нор­манн­ском про­ис­хож­де­нии Руси; их позд­ней­шее про­ис­хож­де­ние от гер­ман­ско­го и скан­ди­нав­ско­го язы­ков имеет из­вест­ное ис­то­ри­че­ское ос­но­ва­ние в тор­го­вых и иных сно­ше­ни­ях Нов­го­ро­да с шве­да­ми и нем­ца­ми в XII–XIV сто­ле­ти­ях и до­ка­зы­ва­ет про­ис­хож­де­ние руси от нор­ман­нов, как ан­глий­ские, гол­ланд­ские и фран­цуз­ские слова в рус­ском языке до­ка­зы­ва­ют про­ис­хож­де­ние руси от ан­гли­чан, гол­ланд­цев и фран­цу­зов. Что ка­са­ет­ся до про­чих слов, встре­ча­ю­щих­ся в древ­ней­ших па­мят­ни­ках нашей пись­мен­но­сти и озна­ча­ю­щих ос­нов­ные рус­ские учре­жде­ния, они, как и при­ве­ден­ные выше у г. Срез­нев­ско­го, все объ­яс­ня­ют­ся из сла­вян­ских ис­точ­ни­ков или пе­ре­шли к нам сла­вян­ским путем. Из этих, у г. Срез­нев­ско­го необъ­яс­нен­ных или до­пус­ка­ю­щих иные, до­пол­ни­тель­ные объ­яс­не­ния слов, я при­во­жу сле­ду­ю­щие:

Бо­ярин. Круг про­из­во­дит слово бо­ярин от скан­ди­нав­ско­го ból–praedium, villa и Jarl–comes и счи­та­ет форму бо­ля­рин древ­ней­шей. Та же форма и у бол­гар; Фе­о­фан пишет βοϊλάδες; Конст. Багр. βολιάδες. Слово бо­ля­ре в книге Эс­фирь I, 16, ве­ро­ят­но, позд­ней­шая встав­ка. По­го­дин при­ни­ма­ет сло­во­про­из­вод­ство про­то­и­е­рея Са­би­ни­на от ис­ланд­ско­го baear–villa, praedium и menn — мужи; baear–menn — мужи града. Г. Куник по­ла­га­ет, что слово бо­ля­рин есть не что иное, как сла­вян­ская форма на­род­но­го bolgar, бол­га­рин и ука­зы­ва­ет на пе­ре­ход­ные свя­зу­ю­щие формы Bileres у Плано Кар­пи­ни; Byler у Vine, de Beauvais; terra Bular у безы­мян­но­го но­та­ри­уса ко­ро­ля Белы; от пер­во­на­чаль­но­го бо­ля­рин позд­ней­шее бо­ярин. Ша­фа­рик про­из­во­дит гре­че­ское βοϊλάδες, βολιάδες, от финно–ураль­ско­го boilas, bulias, collect. boilad, buljad; срвн. авар­ское beled–proceres. К сла­вя­нам оно пе­ре­шло в дво­я­кой форме:

1) byl';

2) boljarin, bojarin древ­не­русск. baarin, от­ку­да со­кра­щен­ное сред­не­ве­ко­вое ла­тин­ское Baro.

Ни одна из этих эти­мо­ло­гий не объ­яс­ня­ет, каким об­ра­зом гер­ма­но–скан­ди­нав­ское bol–jarl, ис­ланд­ское baear–menn, на­род­ное бол­га­рин, финно–ураль­ское bulias пе­ре­шли во все сла­вян­ские на­ре­чия; ни по­че­му, при бол­га­ро–серб­ской форме бо­ля­рин, встре­ча­ют­ся формы: на Руси — бо­ярин; у хор­ва­тов и хо­ру­тан — боjар, bojap, боjарин, во­ярин; у по­ля­ков — boîar; у чехов — bojar, bojařiu; у ра­гу­зин­цев — bojâr; у мол­да­ван и ва­ла­хов — un boiarin в смыс­ле vir nobilis; у ма­дя­ров — bojar, герой; в но­во­гре­че­ском языке μπογιάρος.

Г. Срез­нев­ский при­ни­ма­ет для слова бо­ярин, бо­ля­рин два корня: бой — вой; боль — вель (боль­ший, ве­ли­кий), как напр., два корня (свят — sanctus и свет — lux) для имени сла­вян­ско­го бо­же­ства Свя­то­ви­та, Све­то­ви­та. Но раз­ре­ша­ет ли это тол­ко­ва­ние за­труд­не­ния во­про­са? и не ясно ли, что из двух кор­ней все же один оста­ет­ся ос­нов­ным?

Я думаю, Ка­рам­зин был прав, счи­тая форму бо­ярин древ­ней­шей.

Про­тив эти­мо­ло­ги­че­ско­го род­ства гре­че­ско­го βοϊλάδες, βολιάδες, со сла­вя­но–бол­гар­ским бо­ля­ре го­во­рит то об­сто­я­тель­ство, что этим фор­мам, равно как и финно–ураль­ской boilas, bulias, недо­ста­ет ос­нов­ной в слове бо­ярин, бо­ля­рин буквы р. Этими фор­ма­ми греки вы­ра­жа­ли сла­вян­ское слово быль (senior). В пе­ре­вод­ном Ге­ор­гие Амар­то­ле: «Коуръ (Кѵръ) скоро посла быля сво­е­го къ немоу (Да­ши­лу), да съ че­стью при­ве­до­утъ и». В Слове о полку Иго­ре­ве: «А уже не вижду вла­сти силь­на­го и бо­га­та­го и много вой брата моего Яро­сла­ва съ Чер­ни­говь­ски­ми бы­ля­ми». «В про­сто­ре­чии (в Ря­занск. губ.), — за­ме­ча­ет Сне­ги­рев, — на­зы­ва­ет­ся небы­лем че­ло­век незна­чу­щий».

У бол­гар и сер­бов гос­под­ству­ет ис­клю­чи­тель­но форма бо­ля­рин; на Руси формы бо­ярин, бо­ля­рин яв­ля­ют­ся од­но­вре­мен­но; у осталь­ных сла­вян­ских на­ро­дов из­вест­ны толь­ко формы бояр, бо­ярин. Во всех ли сла­вян­ских на­ре­чи­ях, за ис­клю­че­ни­ем бол­гар и сер­бов, слово бо­ярин яв­ле­ние позд­ней­шее, как уве­ря­ет, но без до­ка­за­тельств, Круг? От руси ли оно пе­ре­шло к чехам, хо­ру­та­нам, хор­ва­там, ра­гу­зин­цам? Если же от бол­гар или сер­бов, по­че­му из­вест­но оно у них не под бол­га­ро–серб­ской фор­мой бо­ля­рин!

Окон­ча­тель­ная форма на –ин в сла­вян­ских язы­ках пред­по­ла­га­ет или су­ще­ству­ю­щее, или утра­тив­ше­е­ся, или во­об­ра­жа­е­мое со­би­ра­тель­ное. Так че­лядь — че­ля­дин; люд — людин; русь — русин; гридь — гри­дин и т. д. Форма бо­ярин пред­по­ла­га­ет пер­во­род­ное (утра­тив­ше­е­ся) со­би­ра­тель­ное боярь; па­мять его со­хра­ни­лась в древ­не­чеш­ском bujary — храб­рый, уда­лый; bujarost — храб­рость, удаль­ство. Bujary со­став­ле­но из двух кор­ней: буй — храб­рый, безум­ный; яр, ярый.

Как буква γ в но­во­гре­че­ском μπογιάρος, так буква л в бол­га­ро–серб­ском бо­ля­ре есть не что иное, как ев­фо­ни­че­ская встав­ка. Сербы го­во­рят србин и ср­б­лин; река Barbana в Дал­ма­ции ныне Bojana и Boljana и т. д. К нам форма бо­ля­рин пе­ре­шла вме­сте с кни­га­ми Св. Пи­са­ния от бол­гар.

Броня. «Наши брони не одно ли с швед­ским brynior?», — спра­ши­ва­ет По­го­дин. В самом деле, в сред­не­ве­ко­вых гер­ман­ских до­ку­мен­тах встре­ча­ем слова: «Brunea, brunia, bronia–lorica». В древ­ней­шем Еван­ге­лии От­ф­ри­да (нач. IX века): «Ist uns thas girusti, Brunia alafesti». Слово brunia, bronia, не име­ю­щее корня в гер­ман­ских на­ре­чи­ях (ибо его эти­мо­ло­гия от бри­тан­ско­го bron–mamma более чем со­мни­тель­на), ве­ро­ят­но, про­ник­ло в Гер­ма­нию сла­вян­ским путем. У чехов břn — пан­цырь; broń — по–поль­ски ору­жие; bronić — за­щи­щать; у нас — бро­ни­ти и бо­ро­ни­ти.

Вервь. Взя­тое в смыс­ле окру­га слово вервь озна­ча­ет еще и ныне у кре­стьян Ар­хан­гель­ской гу­бер­нии по­зе­мель­ную меру 1850 квадр. саж. Ве­рев­ка­ми и жер­дь­ми ме­ри­ли все в мире на­ро­ды. Гей­зе­рих делил ве­рев­кой землю. По­беж­ден­ная Нор­ман­дия раз­ме­же­ва­на по ве­рев­ке Рол­ло­ном. Что такое: de pratis duodecim worpal, спра­ши­ва­ет Гримм. Не наше ли сла­вян­ское вервь? срвн. «от Ели­за­ра шло пять вер­вей, а дру­гая пять вер­вей шла от Он­то­на».

Весь. «Въ оньже аще (колйж­до) градъ или весь вни­де­те, ис­пы­тай­те, кто в немъ до­сто­инъ есть». Wes по–чеш­ски, wieś по–поль­ски, vás по–кра­ин­ски — де­рев­ня, село. Смер­ды–вла­дель­цы в Бо­ге­мии на­зы­ва­лись wiesnicy, villani.

Вира. Г. Срез­нев­ский ука­зы­ва­ет на хор­ват­ское вира — воль­ная оцен­ка, воль­ный пе­ре­ход; за­ви­ри­ти — обя­зать за­дат­ком или за­ло­гом; ве­ро­ва­ти — об­ви­нять, в За­пис­ке о пра­вах дуб­ров­ниц­ких куп­цов (XIII–XIV века). В самом деле, по смыс­лу вира и вина од­но­зна­чу­щи в рус­ской юри­ди­че­ской тер­ми­но­ло­гии; вме­сто мыта спис­ки Воскр., Ник. и Соф. чи­та­ют вины: «Не пла­тить вины нив­чем­же». В Лавр. сп. о рус­ских дет­ских под 1176 г.: «Они же много тя­го­ту лю­демъ симъ ство­ри­ша, про­да­жа­ми и ви­ра­ми»; Радз. и Тро­ицк., чи­та­ют: «ви­на­ми». «Обы­чай от­ку­пать­ся за убий­ство су­ще­ству­ет в Чер­но­го­рии и до­ныне, — го­во­рит Бул­га­рин, — это на­зы­ва­ет­ся: по­слать на веру».

На­прас­но, стало быть, к тому же и в ущерб самой себе от­но­сит нор­манн­ская школа слово вира к пе­ре­шед­шим будто бы к нам из Скан­ди­на­вии. Ка­рам­зин ука­зы­ва­ет на швед­ское ora; но ora (у дат­чан ore) озна­ча­ет не пеню, а мо­не­ту или часть де­неж­но­го фунта; да и едва ли пе­ре­ход формы ora в рус­ское вира будет со­гла­сен с за­ко­на­ми стро­гой линг­ви­сти­ки. По­го­дин при­во­дит гер­ман­ское слово wehrgeld (в древ­не­гер­ман­ских па­мят­ни­ках wiregildum, wirgildum, wirgildi — wirigelt, wirgelt); но это слово не встре­ча­ет­ся ни в про­стой, ни в со­став­ной форме в скан­ди­нав­ских за­ко­нах, за ис­клю­че­ни­ем vereldi. Тех­ни­че­ское вы­ра­же­ние древне­скан­ди­нав­ско­го права для пени — bot; в древ­не­швед­ских за­ко­нах mordgiald, sporgiald. Сага Олафа Три­г­ва­со­на пе­ре­да­ет рус­ское вира скан­ди­нав­ским boe–tur. Вира, если до­пу­стить ее про­ис­хож­де­ние от гер­ман­ско­го wirgelt, ука­за­ла бы не на сно­ше­ния Руси с нор­ман­на­ми, а венд­ских сла­вян с гер­ман­ца­ми и Руси с бал­тий­ским По­мо­рьем.

Волхв. У скан­ди­на­вов Alfve. «Се вол­сви отъ во­стокъ при­и­до­ша во Іерусалимъ». В ис­то­рии взя­тия Трои: «Класъ (Кал­хасъ): ни­зокъ, то­нокъ, чистъ, седъ гла­вою и бра­дою куд­ря­вою, и въл­ховъ и коб­никъ хитръ». Чер­но­ри­зец Храбр: «А пер­сомъ и хал­деомъ и аси­реомъ звез­дочь­те­ние влъ­ш­ве­ние, вра­че­ва­ние, ча­ро­ва­ниа и все хы­трость че­ло­ве­ча». В Су­п­расль­ской ру­ко­пи­си XI века: «влъ­хво­ва­те и влъ­хвь».

Вено. У По­го­ди­на от скан­ди­нав­ско­го Vingaef. На древне­сак­ском morgen gifa. Ис­точ­ни­ки поль­ско­го права упо­треб­ля­ют вы­ра­же­ния: dos, donatio propter nuptias, parapherna; в поль­ском пе­ре­во­де: wiano, danina, dziedzina wzelka, wyprawa. Чеш­ское право знает wěno и dziedziny wienne. В си­лез­ском праве: Dothalicium propter nuptias, quod vulgariter Wyeno nuncupatur».

Грив­на. «Что за слово грив­на? — спра­ши­ва­ет По­го­дин. — Оно упо­треб­ля­ет­ся в раз­ных сла­вян­ских на­ре­чи­ях и встре­ча­ет­ся в сла­вян­ском пе­ре­во­де Биб­лии, но давно ли? есть ли оно в древ­них спис­ках?». Во­цель про­из­во­дит слово грив­на от гривы, сан­скр. griwa. В древ­не­поль­ском праве grzywna озна­ча­ет марку. У ли­тов­цев: «Griwina — marca, quae 20 grossos».

Грид, гри­дь­ба, гри­дин. Мы на­хо­дим у Круга осо­бую ста­тью о гри­дь­бе при пер­вых рус­ских кня­зьях; он про­из­во­дит рус­ские гри­дь­ба, гри­дин от Hirdmenn'ов, те­ло­хра­ни­те­лей скан­ди­нав­ских ко­нун­гов.

Со­вер­шен­но пра­виль­но от­но­сит г. Срез­нев­ский слово гридь к все­сла­вян­ско­му гро­ма­да, у хо­ру­тан грида, озна­ча­ю­щим со­бра­ние людей, дру­жи­ну. Гри­ди­ти — быть в сборе. По­доб­но кня­зьям, го­ро­да имели свою гридь или гри­дь­бу. «И нов­го­ро­дь­ци… идоша съ кня­земъ Яро­славъмъ, ог­ни­щане, и гри­дь­ба, и купци». «Онъ же (Мсти­слав Ро­сти­сла­вич) при­е­ха Ро­сто­ву, со­во­ку­пивъ ро­стов­ци и бо­ля­ре, гри­дь­бу и па­сын­кы, и всю дру­жи­ну, поеха къ Во­ло­ди­ме­рю». Гридь, стало быть, то же, что стра­жа, дру­жи­на; гри­дин от гриди. На Руси это древне­сла­вян­ское слово ото­зва­лось во мно­же­стве лич­ных и мест­ных имен: «…У Олеш­ки да у Гриди у Ни­ки­ти­ныхъ детей»; де­рев­ня Гри­дин­ское, Грид­ское бо­ло­то, де­рев­ня Гри­ди­но. Гридя Мель­ни­ков. Грид­ко Во­зи­ло. У чехов в гра­мо­те 1088 г. Grid; под 1026 Gridon; под 1055, Gridata.

Ко­ля­да. Как слово ко­ля­да, так и обряд ко­ля­до­ва­ния су­ще­ству­ют у всех сла­вян­ских пле­мен; этого од­но­го уже до­ста­точ­но для пол­но­го опро­вер­же­ния пред­по­ло­же­ния Круга о про­ис­хож­де­нии ко­ля­ды от скан­ди­нав­ско­го Jolessen. Круг за­ме­ча­ет, од­на­ко же спра­вед­ли­во, что это слово не имеет корня в сла­вян­ских язы­ках, но за­клю­чать от­сю­да о его скан­ди­на­виз­ме невоз­мож­но, не до­ка­зав пред­ва­ри­тель­но: 1) что слово ко­ля­да и обряд ко­ля­до­ва­ния не су­ще­ству­ют на Руси, ни у про­чих сла­вян­ских на­ро­дов до вто­рой по­ло­ви­ны IX века, т. е. до при­зва­ния ва­ря­гов; 2) что язы­че­ский обряд ко­ля­до­ва­ния, вме­сте со сло­вом ко­ля­да, пе­ре­шел к чехам, сер­бам, ляхам, кра­ин­цам, хор­ва­там и пр. или от скан­ди­на­вов, или от онор­ма­нив­шей­ся руси. Слову ко­ля­да при­ис­ки­ва­ли и дру­гие эти­мо­ло­гии; его при­во­дят обык­но­вен­но в связь с ла­тин­ским calendae, фран­цуз­ским chalendes; и дей­стви­тель­но, нель­зя не при­знать сход­ства между об­ря­дом рус­ских свя­ток и язы­че­ски­ми ка­лан­да­ми Древ­не­го Рима и хри­сти­ан­ски­ми сред­них веков. Между тем, уже общ­ность об­ря­да ко­ля­до­ва­ния у всех сла­вян­ских на­ро­дов ука­зы­ва­ет на ис­точ­ник древ­нее рим­ско­го; вы­во­ды линг­ви­сти­че­ские под­твер­жда­ют пред­по­ло­же­ние г. Бу­сла­е­ва о сле­дах древ­ней­ше­го ге­род­о­тов­ско­го пре­да­ния в об­ря­дах и по­ве­ри­ях, справ­ля­е­мых на празд­ни­ке ко­ля­ды; и слово, и от­ча­сти сам празд­ник от древ­не­гре­че­ско­го ис­точ­ни­ка. Су­ще­ствен­ная осо­бен­ность ко­ля­до­ва­ния со­сто­ит в хож­де­нии сла­вить; свя­точ­ных песен — в при­пе­ве слава. В одной из древ­ней­ших этих песен со­хра­нил­ся в своей пер­во­быт­ной форме древ­не­гре­че­ский при­пев, со­от­вет­ству­ю­щий на­ше­му пе­ре­вод­но­му слава. Я вы­пи­сы­ваю эту песню, пред­став­ля­ю­щую по­ра­зи­тель­ное опи­са­ние древ­не­эл­лин­ско­го вак­хи­че­ско­го жерт­во­при­но­ше­ния.

За рекою за быст­рою, ой ка­ли­од­ка
Леса стоят дре­му­чие,
В тех лесах огни горят,
Огни горят ве­ли­кие.
Во­круг огней ска­мьи стоят,
Ска­мьи стоят ду­бо­вые;
На тех ска­мьях добры мо­лод­цы,
Добры мо­лод­цы, крас­ны де­ви­цы
Поют песни ка­ли­о­душ­ки.
В сре­дине их ста­рик сидит;
Он точит свой бу­лат­ный нож;
Возле его козел стоит.

Те­перь, что такое при­пев: ой ка­ли­од­ка; что такое: песни ка­ли­о­душ­ки? Я думаю, не что иное, как гре­че­ский при­пев — ώ μαλή ώδή. Из­вест­но спе­ци­аль­ное зна­че­ние слова какое, в древ­не­гре­че­ском язы­че­стве. При­пев ώ μαλή ώδή от­ра­жа­ет­ся в на­зва­нии празд­не­ства ла­кон­ской Ар­те­ми­ды. От гре­че­ско­го ώ μαλή ώδή — наши ой ка­ли­од­ка, песни ка­ли­о­душ­ки; от καλαοιδία — об­ще­сла­вян­ское ко­ля­да, песнь слав­ле­ния.

Обел, (круг­лый, пол­ный) — обло; сфе­ри­че­ская форма — обель­ство, obly (česk.) — оваль­ный. За­жи­точ­ные кре­стьяне в Мо­ра­ве име­но­ва­лись obilny; в Сти­рии у кра­ин­цев и у хо­ру­тан obiln — пол­ный.

Скот. Это слово про­из­во­дят обык­но­вен­но от швед­ско­го skatt, со­кро­ви­ще, по­дать, плата. «Если это швед­ское слово, — спра­ши­ва­ет Ка­че­нов­ский, — то как оно по­па­ло и к по­ля­кам; scotus — scojec со­дер­жал в себе 1/24 часть грив­ны, или 2 гроша». Мы на­хо­дим его и у чехов и в Си­ле­зии. Как куна от ку­ни­цы, так скот от скота. По­го­дин за­ме­ча­ет: «Скот, ско­ти­на, — слова рус­ские; но есть ли ма­лей­шее ука­за­ние в па­мят­ни­ках, пес­нях, языке, чтоб ско­том когда–ни­будь на­зы­ва­лись у нас день­ги, скот­ни­цею — казна. Так можно ли со­мне­вать­ся, что в сло­вах ле­то­пи­си это слово есть нор­манн­ское skat, а не наше». Слово скот­ни­ца, как об­ще­упо­тре­би­тель­ное, встре­ча­ет­ся по несколь­ку раз в ле­то­пи­си: «По­ве­ле (Вла­ди­мир) вся­ко­му ни­ще­му и убо­го­му при­хо­ди­ти на дворъ княжъ и взи­ма­ти всяку по­тре­бу, питье и яде­нье, и отъ скоть­ни­ць ку­на­ми». «И ту дворъ Свя­то­славль раз­да­ли на 4 части, и скоть­ницть, бре­тья­ницъ, и то­варъ, иже бе не мочно двиг­ну­ти» и пр. У Во­сто­ко­ва: «Скот­ни­ца твоя по Божей бла­го­да­ти неско­уд­на есть и неис­то­щи­ма». На каком же ос­но­ва­нии вы­да­вать за нор­манн­ское слово, при­зна­ва­е­мое чисто сла­вян­ским у по­ля­ков, чехов, бал­тий­ских сла­вян? Осто­рож­ный Гримм этого не ска­зал.

Смерд. Про­то­и­е­рей Са­би­нин объ­яс­ня­ет слово смерд из скан­ди­нав­ско­го: «Smaerd, parvitas, res parvi momenti, homo pauci». В Ше­стодн. Экс. Болг.: «Яко же бо и смр­даа чедь вне­щь­неа» и пр. По всей ве­ро­ят­но­сти, слово смерд пе­ре­шло в гер­ман­ские языки от сла­вян.

Тиун, тивун. Это слово, ско­рее срод­ное с древне­сак­сон­ским đeng или đeing, thingus — minister, baro, чем со скан­ди­нав­ским pîón — servus, могло пе­рей­ти к нам вме­сте с дру­ги­ми гер­ман­ски­ми (см. гл.IX) от венд­ских сла­вян; Ро­зен­кампф ука­зы­ва­ет на встре­ча­ю­щу­ю­ся в раз­ных спис­ках Р. Прав­ды форму тиен вме­сто тиун. Слово tywun, ciwun со­хра­ни­лось и до­ныне в поль­ском языке и озна­ча­ет окруж­но­го на­чаль­ни­ка и во­е­во­ду.

Щьляг и стер­ляг. Нет со­мне­ния, что эти­мо­ло­ги­че­ской ос­но­вой нашим щьляг и стер­ляг слу­жат гер­ман­ские schilling и sterling. Но тоже гер­ман­ское schilling на­хо­дим и у поль­ских сла­вян под фор­мой szelag. Что к нам шил­лин­ги зашли не нор­манн­ским, а поль­ским путем, видно ясно из ле­то­пи­си. Щь­ля­га­ми пла­тят дань толь­ко два ляш­ские пле­ме­на, ра­ди­ми­чи и вя­ти­чи. «И въда­ша (ра­ди­ми­чи) Оль­го­ви по щь­ля­гу, якоже ко­за­ромъ даху». «Они же (вя­ти­чи) реша: ко­за­ромъ по щь­ля­гу отъ рала даемъ». Как самая мо­не­та, так и спо­соб взи­ма­ния дани ука­зы­ва­ют на поль­ский ис­точ­ник; radlo у по­ля­ков и чехов — плуг. По­го­дин пишет по недо­смот­ру «щляг ра­ди­ми­чей и древ­лян». Древ­ляне пла­ти­ли ку­на­ми. За­ме­ча­ние г. Ку­ни­ка, что «слова щьляг по фо­не­ти­че­ским при­чи­нам нель­зя про­из­во­дить от поль­ско­го szelag», мне ка­жет­ся тем про­из­воль­нее, что там, где Лав­рен­тьев­ский спи­сок пишет щьляг, спис­ки Ипат., Хлебн. и Тро­ицк. чи­та­ют: щеляг и шеляг.

В Ар­ханг. спис­ке ле­то­пи­си ска­за­но о вя­ти­чах: «Ко­за­ромъ по стер­ля­гу отчю отъ плуга даемъ». Слово «отчю», ко­то­рое Шле­цер счи­тал необъ­яс­ни­мым, а Круг про­из­во­дил от очага, взято здесь в смыс­ле оте­че­ствен­но­го, на­род­но­го и озна­ча­ет на­ци­о­наль­ную мо­не­ту вя­ти­чей–ляхов.

Ябет­ник. У Круга: ambaht, ambacht — minister. Уже Эверс ука­зы­вал на поль­ское gabać — на­ста­и­вать, бес­по­ко­ить. Еще ближе к рус­ско­му ябет­ник чеш­ское gebati — ре­зать и по­но­сить; поль­ское gebaty — крик­ли­вый, зло­языч­ный. В бел­град­ском про­ло­ге у Ми­к­ло­ши­ча: «окле­ве­та­ни быше отъ ин­дик­та ябъд­ни­ка».

Как видно, Круг него­до­вал по­на­прас­ну на Ака­де­мию наук за то, что, до­пус­кая в сла­вян­ском языке гре­че­ские слова, пе­ре­шед­шие к нам вслед­ствие при­ня­тия хри­сти­ан­ской веры, та­тар­ские — вслед­ствие мон­голь­ско­го ига, она не скло­ня­лась на убеж­де­ние, будто бы в ран­ней­шие вре­ме­на Рус­ско­го го­су­дар­ства было при­ня­то в язык оного боль­шое ко­ли­че­ство гер­ман­ских слов, ко­то­рые от­ча­сти ис­чез­ли со вре­ме­нем, от­ча­сти со­хра­ни­лись до наших дней. При­ве­ден­ных г. Срез­нев­ским и мною при­ме­ров до­ста­точ­но, чтобы уве­рить­ся в том, что рус­ский язык не при­нял от скан­ди­нав­ско­го ни од­но­го слова. А в таком слу­чае, где зна­че­ние вы­во­дов Круга о вли­я­нии нор­ре­ны на наш язык, о двух язы­ках — нор­манн­ском и сла­вян­ском — в Нов­го­ро­де и при дворе рус­ских кня­зей, о нор­манн­ском пись­ме на Руси и т. д.?

Что о языке, то самое можно ска­зать и о мни­мо­нор­манн­ском вли­я­нии на го­су­дар­ствен­ное устрой­ство Руси. Пусть будут ки­тай­цы вме­сто нор­ман­нов, зна­че­ние для рус­ской ис­то­рии ста­тьи Круга от этого не из­ме­нит­ся. В этой ста­тье он со­зна­ет, что глав­ным по­буж­де­ни­ем при­зва­ния ва­ряж­ских кня­зей было вы­со­кое их рож­де­ние; что древ­нее право нов­го­род­цев, вслед­ствие за­клю­чен­ных усло­вий, оста­ва­лось непри­кос­но­вен­ным; что Киев и южная Русь за­во­е­ва­ны ва­ря­га­ми, по­че­му и долж­но при­нять от­ли­чие в управ­ле­нии зем­лею, за­во­е­ван­ною от управ­ле­ния при­зы­вав­ши­ми пле­ме­на­ми и т. д. Но в чем, в каких осо­бен­но­стях го­су­дар­ствен­но­го быта Руси про­яв­ля­ет­ся нор­манн­ство за­во­е­ва­те­лей, какие нор­манн­ские учре­жде­ния пе­ре­шли к нам, по­че­му рус­ская ис­то­рия не знает ни де­ле­ния земли, ни лен­ной си­сте­мы, ни гильд, ни го­род­ских общин и пр., об этом не го­во­рит­ся вовсе; а о Нов­го­ро­де долж­но за­ме­тить, что до Яро­сла­ва его по­ло­же­ние в от­но­ше­нии к южной Руси и ва­ряж­ской ди­на­стии было со­вер­шен­но вто­ро­сте­пен­ное, угне­тен­ное; чему до­ка­за­тель­ством могут слу­жить ва­ряж­ская дань, уста­нов­лен­ная Оле­гом; две ты­ся­чи гри­вен, пла­ти­мых от Нов­го­ро­да Киеву уро­ком от года до года; ответ Свя­то­сла­ва нов­го­род­цам о князе и т. д.

Из осо­бен­но­стей рус­ско­го язы­че­ства, за ис­клю­че­ни­ем со­вер­шен­но бес­цвет­ных при­ме­ча­ний к из­ве­сти­ям Ибн–Фоц­ла­на, Круг при­во­дит толь­ко общее сла­вян­ским пле­ме­нам, не с од­ни­ми нор­ман­на­ми, но и со мно­ги­ми дру­ги­ми язы­че­ски­ми на­ро­да­ми обык­но­ве­ние клясть­ся ору­жи­ем; у бол­гар оно су­ще­ству­ет и после при­ня­тия хри­сти­ан­ства; о бо­го­тво­ре­нии ору­жия у вен­дов см. Giesebr. W. G. 1.64; но, вы­пи­сы­вая из тек­ста ле­то­пи­си слова: «По рус­ско­му за­ко­ну кля­ша­ся ору­жи­емъ сво­имъ, — Круг за­бы­ва­ет или вы­пус­ка­ет сле­ду­ю­щие за ними, — и Пе­ру­номъ бо­гомъ сво­имъ, и Во­ло­сомъ ско­тьимъ бо­гомъ». За­ме­ча­тель­ный при­мер ис­то­ри­че­ской осто­рож­но­сти!

Г. Куник, до­пус­кая, что толь­ко немно­гие нор­манн­ские слова пе­ре­шли в во­сточ­но­сла­вян­ский язык, счи­та­ет эти слова тем более зна­ме­на­тель­ны­ми, что они от­но­сят­ся к учре­жде­ни­ям и зва­ни­ям, ко­то­рые не могли су­ще­ство­вать на Руси до ос­но­ва­ния го­су­дар­ства; но какие это были учре­жде­ния и зва­ния — остав­ле­но в неиз­вест­но­сти, а из пред­по­ла­га­е­мых к объ­яс­не­нию слов ука­за­но толь­ко на два: вер­ста, будто бы про­ис­хо­дя­щее от швед­ско­го rast — покой, пу­те­вая мера; срвн. гот­ское rasta — миля, гер­ман­ское rast — про­ме­жу­ток вре­ме­ни и пр., и луда, при­над­ле­жа­щее, по мне­нию Ше­гре­на, к швед­ско­му диа­лек­ту. Г. Куник писал до по­яв­ле­ния в свет со­чи­не­ния г. Срез­нев­ско­го Мысли об истор. р. яз., в ко­то­ром су­ще­ство­ва­ние слов вер­ста и луда, при эти­мо­ло­ги­че­ском их зна­че­нии, до­ка­за­но во всех сла­вян­ских на­ре­чи­ях. К част­ным зна­че­ни­ям слова вер­ста в сла­вян­ских язы­ках можно при­ба­вить раз­мер во­об­ще: «Въ коую врь­стоу доуша сил­не­ишии те­ле­се кть?» и воз­раст: «Се бла­го­вер­ный и хри­сто­лю­би­вый князь Ан­дръй отъ млады вер­сты Хри­ста воз­лю­би». Луда как у нас, так и у хор­ва­тов — по­кров; лу­ди­ти — по­кры­вать; срвн. моско­лу­дство вме­сто му­же­лож­ство(?) в по­уче­нии Луки Жи­дя­ты.

Из дру­гих до­ка­за­тельств, от­но­ся­щих­ся к во­про­су о вли­я­нии нор­ман­нов на древ­ний быт Руси, я на­хо­жу у г. Ку­ни­ка толь­ко сле­ду­ю­щие: 1) Осво­бож­де­ние ва­ря­га­ми от ха­зар­ско­го ига полян, се­ве­рян, ра­ди­ми­чей, вя­ти­чей; ослаб­ле­ние ха­зар­ской дер­жа­вы при Свя­то­сла­ве и Вла­ди­ми­ре. Мне­ние о нор­манн­стве ва­ря­гов–из­ба­ви­те­лей ос­но­ва­но на той дан­ной, что толь­ко одни во­ин­ствен­ные нор­ман­ны были в со­сто­я­нии сло­мить тюрк­скую силу; сла­вяне же оста­ва­лись спо­кой­ны­ми зри­те­ля­ми борь­бы, за­ме­нив­шей для них ха­зар­ское иго нор­манн­ским. 2) Намек на преж­ние за­во­е­ва­ния и во­ин­ствен­ность руси (нор­манн­ской) в речи Свя­то­сла­ва у Льва Диа­ко­на. Слова Свя­то­сла­ва: «По­гиб­ла слава рус­ско­го ору­жия, по­бе­див­ше­го без труда со­сед­ние на­ро­ды и по­ко­рив­ше­го целые го­су­дар­ства без кро­во­про­ли­тия, если ныне по­стыд­ным об­ра­зом сда­дим­ся гре­кам» — эти слова могут от­но­сить­ся толь­ко к по­ко­ре­нию нор­ман­на­ми сла­вян и фин­нов. 3) Вера Свя­то­сла­ва и его спо­движ­ни­ков в Ва­лгал­лу. Лев Диа­кон го­во­рит о рус­ском по­ве­рии, будто бы руссы, уби­тые в сра­же­ни­ях вра­га­ми, слу­жат в аду ра­ба­ми своим по­бе­ди­те­лям. 4) При­сут­ствие дев щита (скан­ди­нав­ских skialdmeyjar) в вой­ске Свя­то­сла­ва; факт, будто бы за­сви­де­тель­ство­ван­ный сле­ду­ю­щи­ми сло­ва­ми Кед­ри­на: «При раз­об­ла­че­нии уби­тых вар­ва­ров (русов) греки нашли между уби­ты­ми жен­щин в муж­ской одеж­де; они сра­жа­лись про­тив них вме­сте с му­жья­ми».

Ве­ро­ят­но, и сами нор­ма­ни­сты не при­да­ют осо­бен­но­го зна­че­ния ис­то­ри­че­ским до­ка­за­тель­ствам, ос­но­ван­ным на ри­то­ри­че­ских фи­гу­рах Льва Диа­ко­на или взя­тым из общих мест о во­ин­ствен­но­сти нор­ман­нов. К осо­бен­но­стям, за­слу­жи­ва­ю­щим вни­ма­ние кри­ти­ки, можно от­не­сти толь­ко на­род­ное по­ве­рье о со­сто­я­нии после смер­ти душ русов, уби­тых вра­га­ми — и уча­стие в бит­вах рус­ских жен­щин. Что Лев Диа­кон плохо понял со­об­щен­ное ему о по­ве­рье руси — оче­вид­но; ре­ли­ги­оз­ная си­сте­ма, об­ре­ка­ю­щая на веч­ное за­мо­гиль­ное раб­ство уби­тых в сра­же­нии вра­га­ми — немыс­ли­ма; не го­во­ря уже о сло­вах ле­то­пи­си: «мерт­вый бо срама не имам». Ра­ба­ми своим по­бе­ди­те­лям после смер­ти могли слу­жить толь­ко те из руси, ко­то­рые от­да­ва­лись в плен и — либо уми­ра­ли в плену, либо были при­но­си­мы вра­га­ми в жерт­ву чужим богам. Сами русь, по сви­де­тель­ству Льва Диа­ко­на, уби­ва­ли плен­ни­ков над ко­стра­ми, в ко­то­рых со­жи­га­лись их пад­шие воины, и г. Куник, ка­жет­ся, вполне спра­вед­ли­во от­но­сит этот обы­чай к по­ве­рью, что за­клан­ный дол­жен слу­жить в аду рабом сво­е­му врагу. За ис­клю­че­ни­ем не слиш­ком яс­но­го на­ме­ка о чем–то по­доб­ном в древ­ней Эдде, можно утвер­ди­тель­но ска­зать, что это по­ве­рье чуждо язы­че­ским пред­став­ле­ни­ям нор­ман­нов; о нем не знает и Гримм, так глу­бо­ко изу­чив­ший гер­ман­скую и се­вер­ную ми­фо­ло­гию. К нам (если не от­не­сти его к ко­рен­ным сла­вян­ским ве­ро­ва­ни­ям) оно могло пе­рей­ти и от вен­гров, с ко­то­ры­ми, как уви­дим, русь на­хо­ди­лась в тес­ных свя­зях до их пе­ре­се­ле­ния в за­кар­пат­ские земли. Вполне со­глас­ны­ми с из­ве­сти­ем Льва Диа­ко­на яв­ля­ют­ся слова Иго­ре­ва до­го­во­ра: «И иже по­мыс­лить отъ стра­ны Рус­киа раз­ру­ши­ти таку лю­бовь… да бу­дуть раби въ весь векъ, въ бу­ду­щий». Гре­кам было, ве­ро­ят­но, из­вест­но это по­ве­рье сла­вян­ских на­ро­дов; для устра­ше­ния руси они каз­ни­ли рус­ских плен­ни­ков.

О ми­фи­че­ских девах щита рас­ска­зы­ва­ет много неве­ро­ят­но­го Сак­сон Грам­ма­тик. То, что Кед­рин по­вест­ву­ет о рус­ских жен­щи­нах X века, го­во­рит почти теми же сло­ва­ми пат­ри­арх Ни­ки­фор о сла­вян­ских женах при им­пе­ра­то­ре Ирак­лии в 626 году. Из­вест­но, что сла­вяне брали жен и детей с собой в поход. Сак­сон Грам­ма­тик упо­ми­на­ет в числе участ­ни­ков в зна­ме­ни­той Бра­валль­ской битве о сла­вян­ской ама­зон­ке Визне. Как сви­де­тель­ство о во­ин­ствен­ном духе сла­вян­ских жен, пре­да­ние о чеш­ском Де­вине имеет зна­че­ние по­ло­жи­тель­но­го ис­то­ри­че­ско­го факта.

В более ши­ро­ких про­тив своих пред­ше­ствен­ни­ков раз­ме­рах из­ла­га­ет По­го­дин в тре­тьей части своей книги те осо­бен­но­сти рус­ско­го ис­то­ри­че­ско­го быта, ко­то­рым он при­пи­сы­ва­ет нор­манн­ское про­ис­хож­де­ние. Как фин­ский, ха­зар­ский, гре­че­ский эле­мент, так и нор­манн­ский имеет в ней свое место, и место, ко­неч­но, зна­чи­тель­ное; точка опоры, стало быть, су­ще­ству­ет. Дело в том, при­над­ле­жит ли нор­ман­ство в рус­ской ис­то­рии к яв­ле­ни­ям слу­чай­ным или ос­нов­ным?

К яв­ле­ни­ям слу­чай­ным (если бы и счи­тать их су­ще­ство­ва­ние вполне до­ка­зан­ным) от­но­шу я нор­манн­ские браки наших кня­зей, со­об­ще­ния со Скан­ди­на­ви­ей, во­ен­ную по­мощь от нор­ман­нов. Эти осо­бен­но­сти — есте­ствен­ное по­след­ствие на­ше­го со­сед­ства со скан­ди­на­ва­ми; они в нашей ис­то­рии общи нор­ман­нам с пе­че­не­га­ми, по­лов­ца­ми, гре­ка­ми, нем­ца­ми, ля­ха­ми, вен­гра­ми и т. д.; сверх того, как зна­че­ние, так и самый объем их крайне пре­уве­ли­че­ны. Я не могу до­пу­стить в до­ка­за­тель­ство нор­манн­ских бра­ков наших кня­зей ос­но­ван­но­го на одних по­до­бо­зву­чи­ях имен скан­ди­нав­ско­го про­ис­хож­де­ния Ольги, Ма­лу­ши и Ро­г­не­ди. Скан­ди­нав­ские саги не знают о Рю­ри­ке, Олеге, Игоре, Свя­то­сла­ве; а о Вла­ди­ми­ре, зна­ме­ни­том и по всему се­ве­ру про­слав­лен­ном Гард­ском ди­на­сте, нигде не ска­за­но, чтобы он со­сто­ял в род­стве с нор­манн­ски­ми ко­нун­га­ми; такое мол­ча­ние (при за­бот­ли­во­сти, с ко­то­рою саги вы­во­дят ге­не­а­ло­гию своих кня­зей) тем более по­до­зри­тель­но, что в ис­чис­ле­нии жен Вла­ди­ми­ра и наш ле­то­пи­сец не знает ни швед­ской, ни даже ва­ряж­ской княж­ны. Ко­неч­но, Нестор мог по­за­быть и даже не знать о нор­манн­ской су­пру­ге Вла­ди­ми­ра; если в числе его жен были гре­ки­ня, че­хи­ня, бол­га­ры­ня, — могла быть и нор­манн­ка; но от воз­мож­но­сти до до­сто­вер­но­сти да­ле­ко; мы уви­дим в своем месте, что долж­но ду­мать о мни­москан­ди­нав­ском про­ис­хож­де­нии Ал­ло­гии, мни­мой су­пру­ги Вла­ди­ми­ра.

Как у венд­ских сла­вян со вре­мен за­га­доч­но­го Бо­ри­сла­ва, так у рус­ских род­ство между ва­ряж­ским кня­же­ским домом и се­вер­ны­ми ко­нун­га­ми на­чи­на­ет­ся с Яро­сла­ва и Ин­ги­гер­ды. Олаф Свя­той был женат на Эст­ре­ди. Те­перь, было ли су­пру­же­ство Яро­сла­ва с Ин­ги­гер­дой делом слу­чая или след­стви­ем от­но­ше­ний Олафа Швед­ско­го и са­мо­го Яро­сла­ва к род­ствен­ным им венд­ским кня­зьям — ре­шить муд­ре­но; оно за­ме­ча­тель­но в нашей ис­то­рии как ис­ход­ный пункт тес­ней­ших род­ствен­ных сно­ше­ний между ки­ев­ски­ми и се­вер­ны­ми го­су­да­ря­ми. При Вла­ди­ми­ре скан­ди­нав­ские саги знают на Руси толь­ко двух нор­ман­нов–дру­жин­ни­ков: Си­гур­да и пле­мян­ни­ка его, из­вест­но­го Олафа Три­г­ва­со­на; при Яро­сла­ве Олаф Свя­той ищет убе­жи­ща в Киеве; Га­ральд Гар­д­ред, его свод­ный брат, женат на до­че­ри Яро­сла­ва Эл­ли­зи­фе; яв­ля­ют­ся воины–про­мыш­лен­ни­ки Ра­гн­вальд, Эй­мунд, Ра­г­нар, Эйлиф и т. д. Как швед­ский Олаф от­прав­ля­ет сво­е­го сына Эмун­да в Виндлян­дию, так Олаф Свя­той по­ру­ча­ет Яро­сла­ву и Ин­ги­гер­де сына сво­е­го Маг­ну­са; так Валь­де­мар, сын Кнута Ла­вар­да и Ин­ге­би­ар­ги, вы­рас­та­ет при дворе рус­ско­го князя Мсти­сла­ва. Скажу более; при от­но­ше­ни­ях Руси и бал­тий­ско­го По­мо­рья к Скан­ди­на­вии, нет со­мне­ния, что ча­стые браки между ру­си­на­ми и нор­манн­ка­ми (и на­обо­рот) имели место и в преж­ние вре­ме­на; на внут­рен­ний быт сло­ве­но­рус­ско­го об­ще­ства эти слу­чай­ные союзы и со­об­ще­ния со Скан­ди­на­ви­ей ока­зы­ва­ют­ся без вли­я­ния. Олаф Три­г­ва­сон, Маг­нус, Га­ральд Гар­д­ред для нас ино­пле­мен­ни­ки; Эйнар на­зы­ва­ет Русь terra incognita; Олаф Три­г­ва­сон, явясь в сно­ви­де­нии Олафу Свя­то­му, уко­ря­ет его в при­ня­тии даров и вла­де­ний от Яро­сла­ва, ино­пле­мен­но­го и неиз­вест­но­го князя. От­прав­ляя по­соль­ство в Голм­гар­дию к Га­раль­ду (Мсти­сла­ву Вла­ди­ми­ро­ви­чу), внуку Ин­ги­гер­ды, сыну ан­глий­ской Гиды и су­пру­гу швед­ской Хри­сти­ны, Кнут Ла­вард из­би­ра­ет в послы Вид­го­та. Не то знают се­вер­ные саги и франк­ские ле­то­пис­цы об от­но­ше­ни­ях нор­ман­нов к своим за­пад­ным ро­ди­чам. При срав­не­нии этих сви­де­тельств скан­ди­нав­ских и за­пад­ных ис­точ­ни­ков с со­вер­шен­ным мол­ча­ни­ем саг и рус­ской ле­то­пи­си о нор­манн­ском про­ис­хож­де­нии ва­ряж­ских кня­зей до­воль­но нелов­ко вы­во­дить род их из Шве­ции.

Увле­ка­ясь за­ко­на­ми ис­то­ри­че­ских ана­ло­гий, По­го­дин при­во­дит в под­креп­ле­ние сво­е­му мне­нию о еди­но­пле­мен­но­сти руси и нор­ман­нов во­ен­ную по­мощь, ко­то­рую рус­ские кня­зья по­лу­ча­ли от ва­ря­гов (в его убеж­де­нии, чи­стых скан­ди­на­вов) и отож­деств­ля­ет это ис­то­ри­че­ское яв­ле­ние с тем, что нам из­вест­но об от­но­ше­ни­ях нор­ман­нов к их по­се­ле­ни­ям в Ан­глии и во Фран­ции. Между тем, раз­ли­чие оче­вид­но. Ан­глия и Нор­ман­дия были об­ще­скан­ди­нав­ским, на­ци­о­наль­ным при­об­ре­те­ни­ем. Здесь, в зем­лях, ими за­во­е­ван­ных, вы­се­ле­ния из Скан­ди­на­вии нор­манн­ских ви­кин­гов не умол­ка­ют в про­дол­же­нии двух с лиш­ком сто­ле­тий; по пер­во­му зову своих со­оте­че­ствен­ни­ков нор­ман­ны стре­мят­ся тол­па­ми на по­мощь Рол­ло­но­ву внуку Ри­хар­ду, про­тив франк­ских ко­ро­лей Лю­до­ви­ка и Ло­та­рия; скан­ди­нав­ские языч­ни­ки по­мо­га­ют хри­сти­ан­ским гер­цо­гам. Дело шло о со­хра­не­нии об­ще­нор­манн­ско­го за­во­е­ва­ния; о борь­бе скан­ди­нав­ско­го на­ча­ла с сак­ским или галло–франк­ским. Ни­че­го по­доб­но­го не видно у нас. Нор­манн­ско­го за­во­е­ва­ния у нас не было; из сла­вян­ских пле­мен толь­ко неко­то­рые вос­ста­ют про­тив ва­ряж­ской ди­на­стии; еще менее про­тив небы­ва­лой ва­ряж­ской руси; тер­ри­то­ри­аль­ных при­об­ре­те­ний у нас нор­ман­нам от­ста­и­вать не при­хо­ди­лось. В двух гре­че­ских по­хо­дах (Олега и Игоря) ва­ря­ги яв­ля­ют­ся со­юз­ни­ка­ми руси на­равне с пе­че­не­га­ми; затем не иначе как по найму и ма­лы­ми шай­ка­ми. Саги знают не о на­вод­не­нии Руси нор­ман­на­ми, а об от­дель­ных дру­жин­ни­ках–най­ми­тах в Гар­да­ри­кии; такие же про­мыш­лен­ни­ки (ино­гда те же самые, напр. Олаф Три­г­ва­сон) встре­ча­ют­ся и у вен­дов. Скальд Тио­дольф не умол­ка­ет в по­хва­лах Эй­ли­фу и Га­раль­ду за их уме­ние вы­му­чи­вать до­бы­чу и зна­чи­тель­ную по воз­мож­но­сти плату от своих до­ве­ри­те­лей; Эй­мун­до­ва сага есть не что иное как раз­ви­тие того же де­неж­но­го чув­ства в боль­шем раз­ме­ре. И рус­ская ле­то­пись рас­ска­зы­ва­ет об алч­но­сти ва­ря­гов, ко­то­рых на­ни­ма­ли Вла­ди­мир и нов­го­род­цы: «Реша ва­ря­зи Во­ло­ди­ме­ру: се градъ нашь, и мы при­я­хомъ е, да хо­чемъ имати окупъ на нихъ, по 2 гривне отъ че­ло­ве­ка». «На­ча­та (нов­го­род­цы) скотъ сби­ра­ти отъ мужа по 4 куны, а отъ ста­рость по 10 гри­венъ, а отъ бояръ по 18 гри­венъ; и при­ве­до­ша ва­ря­гы, вдаша имъ скотъ, и со­во­ку­пи Яро­славъ воя многы». Все это весь­ма да­ле­ко от об­ра­за дей­ствий нор­ман­нов в их по­се­ле­ни­ях на за­па­де; о слу­чай­но­сти нор­манн­ско­го кон­до­тьер­ства у нас знал уже и мер­зебург­ский епи­скоп (976–1019).

На­прас­но, стало быть, от­но­сит нор­манн­ская школа к мни­москан­ди­нав­ско­му про­ис­хож­де­нию ва­ряж­ских кня­зей то об­сто­я­тель­ство, что по ос­но­ва­нии го­су­дар­ства, вслед­ствие дру­же­ских и род­ствен­ных от­но­ше­ний между обо­и­ми на­ро­да­ми, нор­ман­ны будто бы не де­ла­ют более на­па­де­ний на во­сточ­ные сла­вян­ские земли. Не го­во­ря уже о том, что скан­ди­нав­ские ви­кин­ги не от­ли­ча­лись осо­бою сен­ти­мен­таль­но­стью, а в мир­ных сно­ше­ни­ях с русью на­хо­ди­ли для себя несрав­нен­но более выгод (по тор­гов­ле и служ­бе), чем в от­но­ше­ни­ях враж­деб­ных, я могу ука­зать на по­ло­жи­тель­ные сви­де­тель­ства о нор­манн­ских на­бе­гах на сло­ве­но–рус­ские вла­де­ния, на войны руси с нор­ман­на­ми как в пер­вые два сто­ле­тия по ос­но­ва­нии го­су­дар­ства, так и позд­нее. Эрик опу­сто­шал се­вер­ную Русь во вре­ме­на Вла­ди­ми­ра. Нов­го­род­ская ле­то­пись сви­де­тель­ству­ет о бес­пре­рыв­ных вой­нах Нов­го­ро­да с шве­да­ми; на швед­ские на­бе­ги нов­го­род­цы от­ве­ча­ли рус­ски­ми; в 1187 году они вме­сте с чюдью ра­зо­ри­ли зна­ме­ни­тую Сиг­ту­ну на Ме­лар­ском озере.

К яв­ле­ни­ям ос­нов­ным можно от­не­сти толь­ко об­на­ру­жи­ва­ю­щие непре­мен­ные следы пре­об­ла­да­ния одной на­род­но­сти над дру­гой; таких сле­дов нор­манн­ства в рус­ской ис­то­рии не су­ще­ству­ет. О языке мы это уже за­ме­ти­ли выше; до какой сте­пе­ни, будь ска­за­но ми­мо­хо­дом, линг­ви­сти­че­ский во­прос су­ще­ствен­но важен в спор­ном деле о про­ис­хож­де­нии Несто­ро­вых ва­ря­гов–руси, видно из упор­ства, с каким пред­ста­ви­те­ли нор­манн­ско­го мне­ния (во­пре­ки ясным до оче­вид­но­сти до­ка­за­тель­ствам про­тив­но­го) дер­жат­ся своих от­жив­ших псев­до­скан­ди­нав­ских эти­мо­ло­гий. Еще в про­шед­шем 1874 году по по­во­ду мни­мо­го про­ис­хож­де­ния все­сла­вян­ской дру­жи­ны от шот­ланд­ско­го to drug, ир­ланд­ско­го drugaire, сак­сон­ско­го draggen По­го­дин писал: «По–моему — все наши древ­ние до управ­ле­ния, до граж­дан­ско­го устрой­ства от­но­ся­щи­е­ся слова суть нор­манн­ские, в чем я вижу и одно из креп­ких до­ка­за­тельств нор­манн­ско­го про­ис­хож­де­ния ва­ря­гов–руси: бояре, тиуны, грид­ни, гости, смер­ды, люди, ябет­ни­ки, верви, дума, губа, вира, ряд, скот, грив­на, стяг… В мужах кня­жих, от­ро­ках и дет­ских, доб­рых людях, дру­жине, ра­би­ни­че, ог­ни­ща­нах, за­ку­пах слы­шит­ся пе­ре­вод. Есть ис­сле­до­ва­те­ли, не при­зна­ю­щие нор­манн­ства в неко­то­рых из этих слов, и я со­гла­сен, что можно бла­го­вид­но это до­ка­зы­вать: но в со­во­куп­но­сти их с про­чи­ми, бес­спор­ны­ми, в со­гла­сии со всеми об­сто­я­тель­ства­ми, они или по­ня­тия к ним у нас при­со­еди­нен­ные, пред­став­ля­ют для меня, кто б что ни го­во­рил, важ­ное до­ка­за­тель­ство». По­ку­да не будет вы­яс­не­но, каким об­ра­зом из мни­москан­ди­нав­ских слов, будто бы во­шед­ших в рус­ский язык, боль­шая часть об­ре­та­ет­ся и у про­чих сла­вян­ских на­ро­дов, осталь­ные же про­сто и без на­тя­жек объ­яс­ня­ют­ся из сла­вян­ских эти­мо­ло­гий, ис­то­ри­че­ская ло­ги­ка не может до­пу­стить нор­манн­ства в сло­ве­но­рус­ском на­ре­чии; из­лиш­ним счи­таю оспа­ри­вать мне­ние и тех пред­ста­ви­те­лей нор­ман­ской школы, ко­то­рые про­из­во­дят рус­ский язык от скан­ди­нав­ско­го или на­хо­дят в нем смесь скан­ди­нав­ско­го с фин­ским.

---

^[1] Те­ло­хра­ни­те­ли скан­ди­нав­ских ко­нун­гов.

^[2] Йоль — язы­че­ский празд­ник в честь зим­не­го солн­це­сто­я­ния, «по­во­ро­та зимы» — уве­ли­че­ния про­дол­жи­тель­но­сти све­то­во­го дня. От­сю­да и сла­вян­ские «ко­ляд­ки» (от слова «коло» — по­во­рот, обо­рот). — Ред.

---

Ци­ти­рую по:
Сте­пан Алек­сан­дро­вич [Ге­део­нов], «Ва­ря­ги и Русь» (вандально-​популяризованная пе­ре­пе­чат­ка XXI века, в тек­сто­вой вер­сии в ин­тер­не­тах тен­ден­ция толь­ко усу­губ­ле­на, если чи­тать, то толь­ко ори­ги­нал, благо его гра­фи­ка в ин­тер­не­тах тоже есть)