С рождения мы смотрим наружу, ловим внешние впечатления, потому что это гораздо легче, чем улавливать внутреннее. Во-первых, получение информации снаружи – это пассивный процесс, во-вторых, внешние впечатления более яркие, более сильно ощущаются.
То, что ребенок видит, он автоматически считает своим и пытается заполучить/подчинить. Если ему действительно удается заполучить/подчинить, это становится его территорией. Примерно так же ребенок обнаруживается свое тело: дотягиваясь рукой до игрушки, обнаруживает длину руки, ударяясь ногой или лбом о препятствие, обнаруживает одновременно ногу/лоб и само препятствие. Сталкивая кошку, обнаруживает силу руки. Когда понимает, что не может сдвинуть кровать, обнаруживает собственную слабость. В итоге он находит свое тело, получает представление о своей силе и ловкости, по боли от столкновений находит границы тела.
«Территорией» ребенка становится все, на что он может влиять/управлять. Только в отличие от тела «территория» не отзывается болью. «Территорией» становится мама ребенка, сестры и братья, отец и бабушки-дедушки, игрушки, дом, двор. Изначально ребенок их воспринимает как «мое» и «продолжение меня». Те, кто не сопротивляется, подчиняется сигналам ребенка, так и остаются его «территорией», продолжением его самого. И весь мир по умолчанию ребенок считает «своим», продолжением себя. Из статуса «моя территория» члены семьи выходят, только когда начинают сопротивляться, и ребенок обнаруживает, что никакие его воздействия – руками, криком, слезами – не помогают ему их подчинить. Только тогда – методом исключения неподчиняющегося – он исключает их из «моего», начинает воспринимать как субъектов, а не как объекты.
Собственно, мы все несем в себе остатки такого детского восприятия мира. Заходим в пустую комнату и незаметно для себя присваиваем ее, – и присвоение это обнаруживаем по тому, как неприятно становится, когда еще кто-то в эту комнату входит. Смотрим на событие и мгновенно наделяем его будущим, а то, что мысленно подчинили его своей воле, обнаруживаем по «разочарованию» от того, что дела пошли не «по-моему» (результат спортивных состязаний, новости о действиях правительства, о войнах, о поступках людей). Пытаемся угадать/влиять на будущее в казино, в обсуждениях поведения людей, во многих других случаях. Этим же – желанием управлять миром – объясняется и популярность гадалок, нумерологов, систем сбычи желаний/мечт и пр. Это магическое мышление, изначально присущее всем людям. Мы верим, что влияем на мир, и все время пытаемся подчинить его своей воле, ищем пути влияния на окружающее и окружающих, начиная с самых грубых/«волшебных», заканчивая все более необычными/хитрыми. Все, что подчиняется (или нам кажется, что подчиняется, когда появляется внутренний всплеск ликования «Ой, совпало с моими ожиданиями!»), становится «моим», а я при этом становлюсь «больше». «Большим» быть приятно. Уменьшаться – исключать что-то из сферы своего влияния – неприятно. То, что «мое», по умолчанию должно подчиняться мне, не должно действовать самостоятельно, по своей воле. А поскольку мы на автомате практически все пытаемся присвоить, особенно то, что поначалу не сопротивляется (как ту пустую комнату), то любое живое/независимое движение приносит боль, и происходит короткая или длительная схватка за власть.
«Присваивая» человека, мы быстренько определяем, какой у него характер, выдаем прогноз его действий, и начинаем считать эти спрогнозированные нами действия единственно правильными. А потом вдруг обнаруживаем, что человек или мир в целом нас не слушается, и проваливаемся в негативные эмоции, генерирующие одну и ту же мысль: «Как сделать так, чтобы было по-моему?». Ибо, если не по-моему, значит, мир неправильный/человек неправильный. А неправильное, конечно же, надо срочно исправить, загнать в нужные рамки. И начинается борьба с миром, с человеком, ну, или с собой. При этом всегда – всегда! – из виду упускается важная вещь: та самая картина, которая сначала представилась правильной! Она-то никогда не подвергается сомнению!
Вот считает жена, что муж должен ей дарить цветы каждую неделю, и никогда эта установка не подвергается ею сомнению. Жена без устали воспитывает мужа, рассказывает ему, как надо её правильно любить, или подстраивается/манипулирует и уже не знает, как извернуться, чтоб он все-таки приносил ей цветы. Но само положение о необходимости цветов не подвергается сомнению, пока не будет сформулировано словами. Только когда муж или подруга услышит об этом и воскликнет: «Да ты офигела – цветы каждую неделю!» – только тогда в мозг проникнет сомнение. После внешнего выражения внутренней установки и внешней же реакции на неё!
До такой внешней проверки мы свои ожидания вообще не видим, не понимаем, воспринимаем только эмоции от несовпадения ожиданий и действительности, и слепо повинуемся желанию подогнать мир под свои хотелки – единственно правильные же!
Наше восприятие изначально полностью направлено наружу и видит только внешнее. То, что внутри, полностью невидимо и не осознаётся, принимается нами по умолчанию. И потребуются специальные вопросы от окружающих, собственные немалые волевые усилия для того, чтобы развернуть взгляд внутрь себя, обучиться наблюдать внутренние процессы и видеть причины их появления, а потом очень постепенно научиться этими процессами управлять. Такие вопросы, как «Что хочешь?», «Что чувствуешь?», «Почему решил так сделать?», «Почему это тебе не нравится?» – помогают посмотреть внутрь себя и перейти от внешних боев с непослушным миром к знакомству с собой.
«Живым» и имеющим право на собственные действия воспринимается лишь то, что активно сопротивляется, и ты в процессе схватки понимаешь, что подчинить не удастся. В процессе борьбы же фигура появляется из фона (отделяется от «территории»), и обретает имя.
В общем, мы склонны захватывать, подчинять себе все, что можно, но, как ребенок с полевым поведением, хватаем игрушку, тут же теряем интерес к ней и бежим дальше, захватывать новые территории и игрушки. Интерес просыпается лишь в двух случаях: 1) когда захваченное сопротивляется, или 2) когда бежать дальше некуда. В первом случае мы начинаем думать: «Как же подчинить его?». Во втором случае от скуки можно рассмотреть предметы поподробнее. Пока есть возможность бежать (расширять территорию), никто не склонен вдаваться в подробности. А вот когда приходится изучать то, что не подчиняется, только тогда человек наконец-то включает внимание к деталям, запоминает поведение, сопоставляет, ищет закономерности, делает выводы, пробует разные способы – проделывает все то, что мы называем процессом познания.
В процессе познания то, что считалось «объектом», частенько осознается как независимая сущность, живая, со своим характером и свойствами. Конечно, в первую очередь это относится к людям и животным, но и неживые вроде бы камни, машины, предметы, науки начинают проявлять свой «характер» при длительном взаимодействии. Когда ты еще и вкладываешься в эту изучаемую сущность, делаешь что-то для ее лучшего существования, то начинаешь ее «любить». И размер любви зависит от того, насколько ты вложился. Вкладываешься в ребенка – начинаешь любить ребенка. Если ребенок болеет, и ты вкладываешься еще больше – то и любишь еще сильнее. Если ребенок вкладывается в родителя (когда тот не в порядке – пьет, болеет, просто слаб характером) – он начинает воспринимать родителя как очень ценного человека. Если ребенок не вкладывается в родителя (когда «хорошие» родители обеспечивают ему беззаботное существование) – к сожалению, родитель как личность для него не существует, только как инструмент достижения желаемого, как «территория».
Мы любим то, во что вложились, и в той степени, в которой вложились. Без особого преувеличения можно сказать, что мы любим вложения своей души в окружающем, и воспринимаем как живое то, во что вложили много души.
Ребенку, поскольку он слаб и беспомощен (но при этом все время «присваивает» окружающее), нужны те, кто будет формировать понятие о нем самом. Причем поначалу максимально мягко, в благоприятных условиях. Мама трогает ребенка за лицо, руки, ноги, вызывая ощущения в них, называет части тела, улыбается на улыбку ребенка, говорит медленно и нараспев, называет чувства. Он издает случайный звук, мать тут же повторяет, позволяя уловить связь между действием и результатом. Похожим образом и окружающие называют нам наши чувства, дают характеристику нашему поведению – обозначают то, чего мы не видим.
Также мы «проявляем» себя для себя в действиях, хотим видеть результаты своих трудов, отражения себя/своих действий в окружающем мире. Когда нет обратной связи, нет реакции окружающей среды, нам быстро становится неинтересно действовать, теряется смысл. А если никогда не действовали, то и свой собственный образ сформировать, «проявить» не удается.
Кто-то стремится отражать себя в «неживой» материи – обычно на это требуется больше времени и физической работы, но и результат воздействия сохраняется дольше. А кто-то предпочитает отражать себя в сознаниях других людей – заставляет себя любить, просто помнить и думать, хочет обрести известность, авторитет, славу, чтобы его отражения начали распространяться сами собой и массово. Отображение в сознаниях окружающих создается порой быстрее и легче, чем в неживой материи, но и теряется/забывается такое отражение быстрее.
Слышать свое имя, видеть лица, обращенные к тебе – это формирует твою собственную фигуру в твоих же глазах. Для ребенка, пока он не владеет руками, – это единственный способ воздействия на мир, но ребенок довольно быстро теряет свое детское очарование, после чего некоторые ищут способы привлечения к себе чужого внимания, в том числе, манипулятивными действиями, а кто-то учится управлять своим собственным вниманием, направлять его на себя.
Сможем ли мы опознать свои желания, если не думаем о себе, не держим себя в фокусе внимания? Вряд ли. Если фокус внимания на другом – любимом человеке или ком-то, внушающем страх, – его желания становятся сильнее и важнее наших собственных желаний, и мы почти не слышим уже собственных порывов и ощущений. Поэтому, пока человек думает о том, с кем расстался, о причинах его поведения, он как будто отсутствует для себя. А значит, и для других тоже. Мало кто уважает домохозяйку, посвятившую себя семье, потому что если ее собственных желаний нет, значит, и ее тоже нет. Если человек не формирует образ себя в своих глазах, он пропадает и из чужих глаз.
Отражение себя во внешнем
Свежеродившийся ребенок себя не сознает, он слит с окружающим миром и видит только внешнее. Для него собственные руки и ноги тоже поначалу – внешнее, он пугается от их внезапных движений. Только после многократного сопоставления внутренних ощущений и внешних событий (прикосновений матери или прикосновений к предметам) ребенок улавливает границы своего тела.
Ребенок улыбается, и мама улыбается в ответ. Ребенок видит ее улыбку и со временем начинает опознавать и свою собственную улыбку. Ребенок плачет – мама берет его на руки, отвлекает или помогает переждать неприятное, показывает и рассказывает в чем причина дискомфорта, например, кормит, меняет пеленки, поворачивает, показывает яркую игрушку.
Без матери и других заинтересованных в нем людей ребенок не «увидит» образ себя, человеком не станет, и примеры всяких маугли тому в подтверждение. Именно близкие люди своей поддержкой помогают ребенку пережить опыт и присвоить его. Мама (или братья/сестры) всегда рядом, всегда готова принять, помочь пережить боль, гнев и другие трудные чувства. Поможет не сбежать от них, прожить магические 15 минут аффекта, и стать больше нахлынувшей эмоции. И даже, возможно, назовёт то, что с ребенком происходит, позволив ему выйти на новый уровень абстракции (это уже к более старшеньким детям).
Мы из детства помним, что полное принятие – мамино внимание и отражение ею наших чувств – работало волшебно: мы начинали понимать, что с нами происходит, причины и следствия своих реакций и переходили на следующую ступень – овладения чувством. Мама помогала не сбежать от захватившего чувства, не завалиться в аффект, пережить его. Отсюда и одна из самых распространенных сексуальных фантазий - фантазия на тему полного принятия любимого человека в любом виде с любыми эмоциями («отогрею и спасу чудовище неосознанное своей любовью»), потому что в детстве такое материнское принятие работало!
Будучи взрослыми, мы стремимся обзавестись друзьями, любимыми и ценим тепло семьи, – ведь все эти люди тоже помогают нам переживать и опознавать свои эмоции и реакции, хотя и в гораздо меньшей степени, чем в детстве. (Почему в меньшей? А из-за развившегося «эго» и привычки думать словами. Почему думать словами вредно для познания себя? С одной стороны, слово помогает выловить чувство из хаоса смутных ощущений. Однако слово, обозначающее чувство, и само чувство – это разные вещи. Не все осознают, но любая внутренняя речь всегда размывает чувство, искажает его, раскручивает в действия, уводит внимание в других направлениях. Думать о чувстве словами – это гарантированно съехать с чувства в умствования и рационализации.)
В любом разговоре или просто при взгляде на что-то делающих людей ты лучше чувствуешь себя. Вот собеседник сказал тебе что-то, а ты в ответ чувствуешь, что согласен, или что против. До этого разговора ты, возможно, даже не задумывался, не понимал, нравится тебе, например, кафель в туалете или нет, или какой цвет тебе по сердцу. А в ходе беседы ты как бы обнаруживаешь свои предпочтения, свои желания. И это самый простой способ обнаруживать себя – вот так, путем реакций на других, внешним путем. Когда тебе указывают на твою излишнюю агрессивность, лень, инициативность, или поощряют твою любознательность, вежливость и т.п. – ты поневоле начинаешь все эти качества замечать – как в себе, так и в других.
Попробуй-ка обнаружить что-то в себе, например, ту же агрессивность, просто сидя перед стеной! Это же трудно – так что-то вызвать в воображении, чтобы появились чувства. И опознать появившиеся чувства наедине с собой совсем нелегко. Во взаимодействиях с людьми сделать это гораздо проще. И чувства будут ярче, и люди помогут тебе их классифицировать: назовут, покажут варианты, как к этому чувству относиться.
Не умея видеть себя, погружаться в свой внутренний мир, тянешься к людям за впечатлениями, мыслями, за эмоциями – в попытке увидеть самого себя, понять опытным путем. Когда кто-то просит «Просто побудь со мной», «Просто помолчи со мной» – он просит друга побыть якорем для неосознаваемого чувства, чтобы пережить это чувство, стать больше него, принять его внутрь себя. Болтовня же уводит, сбивает. Самая сбивающая болтовня – внутренняя, в своем мозге. Чуть меньше сбивают, иногда даже помогают разговоры с собеседником. Письменная же речь – изливание чувств на бумаге – бывает очень полезна, ибо она, во-первых, помогает обнаружить пробелы в логике, во-вторых, она медленная и помогает подольше побыть в поле чувства, оставшись в нем на волшебные 15 минут, которые являются средней стандартной продолжительностью любой сильной эмоции.
Другой человек служит «якорем» для чувства и тебя самого, помогает пробыть с чувством нужное для его «присвоения» время, после чего ты получаешь возможность контакта с этим чувством и его познания, а со временем и управления. Мы же мечтаем о человеке, принимающем настолько, чтобы можно было обойтись без слов?
Поэтому детство – когда ребенок еще не очень хорошо владеет словами и при этом имеет рядом принимающих мать/отца/братьев/сестёр – это пора, когда человек формируется семимильными шагами. В более взрослом возрасте познание чувств затрудняется. Желание познать себя остается в виде фантазий о любви и/или сексуальных фантазий о волшебном преображении любовью.
Мы многое воспринимаем, как должное - свободу, права, защиту, страну. Как территорию, а не как то, о чем нужно заботиться и что нужно ценить. Это детская позиция. От нее излечиваются потерями и болью.