О причине кризисного положения философии

В истории философии есть один примечательный момент, который понимают как разрыв с классической традицией и переход к постклассике. Считается, что он наступил как следствие тотального отказа от универсальности гегелевской идеалистической системы в пользу философского разрешения реальных и частных проблем. О том, почему это произошло, и как философия дошла до сегодняшнего безрадостного положения, я бы хотел тут написать.

Распространено убеждение, что философия трудно поддаётся определению из-за существенного разнообразия её учений. Но на деле тут нет особой проблемы, если исходить из того, что она произошла из размышлений древних греков о природе мира — или, другими словами, о сущности бытия. Философия выделила себя, прежде всего, как метафизика (хотя это слово было введено позже, чем были опубликованы таковые сочинения Платона и Аристотеля). Впрочем, параллельно с этим озвучивалось (в частности, скептиками-пирронистами) противоположное утверждение — что метафизическое постижение мира и какое-либо суждение о нём, наоборот, невозможно, поэтому стоит воздерживаться от этого и сосредоточивать познание на жизненно важных вещах: достижение счастья, внутренней непоколебимости, достойного перенесения невзгод и т.д. Однако невозможность познания причины мира всё равно предполагает некоторое мировоззрение: если истинный мир не потусторонен, значит, он посюсторонен, поэтому исследованию подлежит только то, что доступно органам чувств. Уже здесь мы видим смешение двух базовых значений слова «философия»: 1) это, по преимуществу, метафизика; 2) с другой стороны, если это не метафизика, то какое-то другое мировоззрение — в любом случае, эмпирическое, которое к нашему времени утвердилось как сциентизм или научная картина мира.

Свою наивысшую форму метафизика пыталась обрести дважды: в католическом богословии Фомы Аквинского и в абсолютном идеализме Гегеля. В первом случае она потерпела поражение от Канта, доказавшего в «Критике чистого разума» невозможность какого-либо спекулятивного доказательства мировой первопричины, включая Бога. Однако сам он при этом допускал метафизику, которая должна быть построена на трансцендентальных (или строго априорных) началах. То есть, принципиальная возможность умозрительного познания «изнанки» мира ещё оставалась — чем и воспользовался по максимуму Гегель, введя сначала абсолютный самопознающий субъект в «Феноменологии духа», а затем абсолютную идею в «Науке логики», существующую как система категорий сама по себе и для себя. Этот принцип абсолютности он попытался продемонстрировать в «Энциклопедии философских наук» (а также в своих лекциях по другим дисциплинам, в частности, истории), категориально доказывая, что всё сущее исходит исключительно из самодвижения абсолютной идеи. Только в этой тщательно проработанной форме метафизическое познание обнаружило свою ограниченность и малопригодность, вследствие чего и произошло его полное отвержение. Именно Гегель приложил все усилия к тому, чтобы, в конечном счёте, метафизика как способ познания умерла окончательно.

Естественно, что у эмпириков в этот момент оказались полностью развязаны руки, и они, осознав себя освобождёнными от всех метафизических условностей, жадно бросились фиксировать и научно исследовать всё, что попадётся под руку. Им перешло право владения значением слова «философия», под которым теперь стало пониматься концептуальное обоснование эмпирически-познавательной деятельности в той или иной конкретной сфере (или вообще, если брать феноменологию). Из-за чего мы имеем уже не одну общую, а множество частных философий: философия науки, математики, языка и т.д. Поиск же ответов на «вечные» вопросы, который лежал целиком в сфере метафизики, утратил свою актуальность вместе с ней.

Но как бы ни было сильно сегодня давление эмпиризма, тяга к такому поиску остаётся неистребимой. Вопросы «что есть человек и мир?» и «как мы существуем?» имеют эмпирические ответы, но эти ответы неизбежно оставляют внутреннюю неудовлетворённость и заставляют людей растворяться во внешнем мире, чтобы они даже не задумывались о самопознании и не предавались бесполезной рефлексии об общем. Тогда значит ли это, что усилия великих мыслителей были не только тщетны, но и совершенно напрасны? Что сама философия есть одна большая иллюзия, а человек — ни в коей мере не мыслящее существо, но существует лишь для исполнения всеобщей трудовой повинности?

Положительный ответ на этот вопрос возможен, если ставить знак равенства между философией и метафизикой. Но поскольку философия включает в себя потенциально разные виды познания, то она шире, чем просто метафизика или её научный антипод. Это значит, что вполне может существовать такой способ познания человека и мира, который выходит за рамки указанной дихотомии и, соответственно, всего, что из неё следует. И это тоже будет философией, единственным недостатком которой будет её тотальная новизна. Сказанное следует понимать, разумеется, только как гипотетическую возможность.