Некоторые товарищи склонны натягивать факт житейской мудрости товарища Сталина (риски и следствия очернения предшественника) на вывод о строгом следовании заветам товарища Ленина.

Вопреки чётко прослеживающемуся спустя совершённому примерно десять лет после ВОСР изменению политического курса, идентифицируемому как современниками событий, так и современными историками.

Но сначала — необходимое отступление о причинности (и закономерности) контрреволюционной тенденции:

В революционном процессе обычно сносится *всё* (временно оставляя в стороне вопрос о причинности: то ли в силу накопленной ненависти с разворачиванием по ассоциации, то ли — намеренная провокация по методу «не можешь запретить/предотвратить — возглавь и скомпрометируй»), вне зависимости от полезности и даже *необходимости* выполняемых функций.

Потом же, когда сама жизнь поставит вопрос восстановления *необходимых* функций, условия (ресурсные ограничения) обеспечивают контрреволюционную тенденцию. Ибо кратчайший маршрут — известный.

А теперь возвращаюсь к предмету статьи:

---

Проблема «Термидора»

Практически все нынешние мифы о Сталине уходят корнями в споры 20-х гг. Противники большевизма считали планы коммунистического общества чистой утопией. Следовательно, рано или поздно движение к утопии, социализму должно было провалиться, а страна — вернуться назад, к «нормальному» состоянию — либо к аналогу Российской империи, либо к буржуазной республике.

Эту мысль наиболее ясно выразил эмигрантский публицист Николай Устрялов. Он уже в 1920–1921 гг. высказал идею о том, что логикой вещей, как и во время Французской революции, закончившейся «термидором», большевизм будет эволюционировать от радикального революционного якобинизма к режиму, опирающемуся на нормальные буржуазные отношения и твердый правовой порядок. Началось термидорианское «перерождение большевизма», создание новой бюрократии, буржуазии и аристократии. Советская система — это «редиска. Извне красная, внутри — белая»^[521].

Устрялов приветствовал такую перспективу, называя себя национал-большевиком и ожидая, что «термидор» превратит Россию в сильную державу.

Устрялов рассматривал коммунизм односторонне, для него эта идея была просто синонимом уравнительной утопии. Он не увидел в марксистском коммунизме другой его стороны — стремления к созданию общества, работающего по единому плану, строжайшего экономического централизма. Новую иерархию, державную мощь, угнетение создавал не «термидор», не отход от коммунистических принципов, а последовательный централизм марксистско-ленинской идеи. То, что Устрялов, а затем и Троцкий принимали за «белое», в действительности было проявлением «красного».

Для большевиков «термидор» был страшным предсказанием. Участники антисталинской оппозиции с ужасом фиксировали признаки «перерождения» партии, официально приверженной идеалам социальной справедливости.

Перспектива «термидора», по мнению многих наблюдателей, действительно реализовалась в сталинизме. Соответственно, одобрительный взгляд на сталинский «термидор» приводит правых сталинистов к устряловской точке зрения, а критический взгляд левых антисталинистов на «термидор», «перерождение в диктатуру бюрократии» развивает аргументы Троцкого. В своем взгляде на Сталина именно за Троцким шли «шестидесятники». Но, с другой стороны, многие наблюдатели считают, что никакого «термидора», отката назад не произошло, и при Сталине возникло принципиально новое общество. Левые сталинисты относятся к нему положительно, а правые антисталинисты обличают как «империю зла».

Концепцию «термидора» обычно понимают упрощенно — как откат назад. Но ведь и Франция после революции сама по себе не вернулась к старому порядку. Наполеон — не Людовик. Легко показать, что Сталин, хотя и вернул некоторые черты российской имперской традиции (обычно — внешние), ушел от империи Романовых очень далеко. Полемизируя с В. Роговиным и В. Кожиновым, которые с разных позиций (один с троцкистских, другой — с державных, устряловских) считают Большой террор «белым», «контрреволюционным», Л. Наумов пишет: «предположим, что искренне симпатизирующий троцкистам Роговин не знает о гонениях на православных. По крайней мере, он о них практически ничего не пишет. Пишет про „ленинскую гвардию“, про партию, про армию, про беспартийную интеллигенцию, про народ, даже про НКВД. Бывает, не заметил. Но Кожинов-то не может не знать»^[522]. Справедливости ради нужно отметить, что священники попали под удар «за компанию» с «ленинской гвардией», партийцами, военными, беспартийной интеллигенцией, НКВДэшниками и разными группами недовольных, которые волновали Сталина куда больше, чем несчастные священники. Сталин не ставил задачи разгромить Церковь, но и не собирался защищать священников от НКВД, который расстреливал их по первому подозрению в политической пропаганде или просто в недовольстве своим положением. Все это, конечно, не делает и позицию Кожинова более убедительной — «белый» террор не может быть направлен против «бывших» (и не только людей Церкви, но вообще — прежней элиты). Большой террор расчищал дорогу новой элите, но не любой новой элите.

Чтобы соотнести четыре основных образа Сталина с известной науке исторической реальностью, необходимо понять, куда двигалась страна в 30-е годы, каково было в это время соотношение социальной стратегии и национальной традиции.

---

Маски Сталина

Своеобразие советского общества, советской культуры (в отличие от других авторитарных индустриальных обществ) — в его мессианской идеологии, основанной на ценностях народовластия и социальной справедливости.

Противники Сталина из лагеря Троцкого понимали, что социализм, однородное общество без эксплуататоров, не может существовать без демократии, и обвиняли Сталина в том, что он подавил демократию в угоду бюрократической касте. Но при этом и сами троцкисты не были демократами, так как требовали демократии только для избранных, для сторонников коммунистических идей.

Уничтожил ли Сталин демократический дух большевизма, и был ли вообще большевизм демократическим движением?^[532] Если Сталин изменил большевизму (а не большевикам), то можно говорить о политическом «термидоре» с последующим переходом к «империи» (по аналогии с Наполеоном).

Мы видели выше, что большевики-оппозиционеры видели «перерождение» партийной элиты в росте имущественных привилегий и ликвидации демократии. Это взаимосвязано, так как отсутствие демократии обеспечивает бесконтрольность бюрократической касты и закрепление ее привилегий.

Собственно, привилегии правящего слоя появились уже во время «военного коммунизма» и получили свое развитие во время НЭПа. Эти отклонения от принципов социальной справедливости не идут, конечно, ни в какое сравнение со злоупотреблениями нынешних посткоммунистических господствующих классов, но и они возмущали идейных коммунистов. Однако понятно, что имущественное расслоение было неизбежно в условиях иерархического общества, установленного большевиками еще до того, как Сталин победил в борьбе за власть. Тот, кто определяет принципы распределения материальных благ, заранее простимулирован, чтобы использовать это право себе во благо. И тогда остается две возможности: чистить государственный аппарат от наиболее зарвавшихся чиновников или менять сами принципы организации социальной системы, общественные отношения, отбирая у чиновников их широкие права — саму возможность злоупотреблять.

Сколько бы Троцкий и его сторонники ни говорили об отрыве руководителей от масс, иерархичности и авторитарности социально-политической системы, они вовсе не собирались предоставить «мелкобуржуазному» народу право решать, куда следует двигаться стране. Вполне очевидно, что и в 1923 г., когда у власти стояли будущие «троцкисты», СССР уже был авторитарным государством. «Демократия» для коммунистов, за которую выступал Троцкий, — это права для «своих», для проверенных коммунистов, а не демократия и равноправие для всех жителей. «Новая аристократия» и «новая бюрократия», о которых писал Устрялов, — партийно-государственное чиновничество, позднее известное как номенклатура, — возникло в огне Гражданской войны, а не во времена правления Сталина. Так что «перерождение» 30-х гг. — это лишь естественное продолжение тех процессов, которые были запущены победой большевиков в Великой Российской революции. «Термидор» как создание новой классовой иерархии начался уже в 1918 г.

---

…

⁵²¹Устрялов Н. Национал-большевизм. М., 2003. С. 134–156.

⁵²²Наумов Л. Указ. соч. С. 5.

…

⁵³² Вот современный автор Н. И. Капченко вообще считает, что при Сталине «народ из объекта истории превратился в его субъект, стал главным созидателем и главной движущей силой новой полосы в жизни страны. Теневые стороны того периода, конечно, омрачали картину бурного процесса созидания, однако они не отражали и не выражали главных качественных параметров эпохи» (Капченко Н. И. Политическая биография Сталина. С. 659). Вот уж, воистину, «диалектика». Полтора миллиона погибших в результате террора — это, конечно, количество. Значит, получается, не выражает качества. А стройки пятилетки — это качество. Тем более, что количество действительно подкачало — не достигло поставленной Сталиным количественной планки. Одно непонятно — какие это новые возможности проявлять свою «субъектность» обрел народ при Сталине, кроме как вкалывать с утра до вечера и ходить на митинги с требованием смерти разоблаченным «врагам народа»? Как голодающие крестьяне, запуганные интеллигенты и недовольные, например, потогонной системой рабочие могли превратиться из объекта в субъект и направить политику Сталина в какое-то более удобное им русло? Это после прочтения книги Н. И. Капченко остается загадкой. Автор только повторяет, что политика Сталина в общем соответствовала «руслу объективных закономерностей хода истории». Так этим закономерностям соответствует любое реализовавшееся на практике историческое явление. Иначе оно просто не может произойти.

…

---

© Шубин А.В. «1937. АнтиТеррор Сталина» (цит. по #231272)