О морали и революциях

Казалось бы столь несвязанные понятия, как Мораль и Революция, на деле оказываются тесно связанными друг с другом.

Рассмотрение этой связи и является темой предлагаемой ниже статьи.

При этом автор совершенно не претендует на изложение «истины в последней инстанции»

Итак, для начала, взявшись за рассмотрение данного вопроса, нам придётся договориться об определениях, чтобы в дальнейшем не возникало недопонимания.

Под моралью или нравственностью обычно понимают совокупность норм, определяющих поведение человека в обществе. И, вместе с обычаями и традициями, также регулирующих поведение человека в обществе, эти нравственные нормы получают идейное обоснование в виде возникающих в обществе понятий добра и зла. Поэтому исполнение норм морали, в отличие от норм юридических, инициируется лишь формами духовного воздействия – общественными оценками, одобрением или осуждением (в том числе и религиозными).

Уточним, что под моралью или общественной моралью в дальнейшем мы будем понимать господствующие в обществе нравственные нормы. Эта оговорка необходима, поскольку из последующего рассмотрения станет ясно, что в обществе могут существовать (и существуют) иные нравственные понятия, отличающиеся от общепринятых. Историческая же преемственность понятий морали по разумению автора обеспечивается наличием в обществе понятия национальной идеи, являющейся гарантом такой преемственности.

Под революциями же следует понимать скачкообразные качественные  (читай: «насильственные») социально-экономические перемены в обществе. Из чего следует, что революции, отнюдь не благо для общества, как нам долгое время внушали, а, скорее всего, зло, и страх перед революциями – это не «страх перед новым», как опять же нам долго внушали, а страх общества перед грядущим пролитием крови... 

Такое отношение к описанному явлению вполне естественно – только в нашей стране большевистской пропагандой созданы ханжески светлые образы «героев-революционеров» (читай: «бандитов, насильников и убийц»). Сразу поясним для несогласных с такой оценкой: если некто убил прохожего, он ­– убийца, а если бросил бомбу в царя или взорвал казначейскую карету, он что – «герой-революционер», несмотря на гибель ни в чём неповинных людей при его «акте»?

И все революции знаменуют, по мнению автора, прежде всего, смену господствующей общественной морали. Это представление вполне оправдано, поскольку, как видится логичным, определяющим является не принадлежность собственности тому или иному члену общества или группе лиц, а отношение общества к этой самой собственности.

В этом контексте и различия между тем, что принято называть в определенной литературе общественно-экономическими формациями, по мнению автора, сводятся именно к различиям в отношении общества к собственности. Сформулируем это следующим образом. 

Для рабовладельческого строя понятие собственности было абсолютным и включало в себя имущество движимое, недвижимое и «одухотворенное» (рабов).

Для феодального строя из понятия собственности исчезло имущество «одухотворенное» (рабы), однако сохранилась собственность на плоды его труда, переводя, тем самым, рабов в категорию крепостных.

Для строя капиталистического характерным становится равенство всех членов общества в праве обладать собственностью.

Напротив, при строе, называемом социалистическим, члены общества полностью отчуждаются от собственности, и эта собственность становится формально якобы общественной, а реально ничьей.

При таком подходе и становится очевидной необходимость рассмотрения взаимосвязи понятий морали и революции, поскольку революция приводит к смене общественной морали, а разрушающиеся или разрушаемые понятия морали в обществе способны привести его к революции.

Однако многим всё же может показаться необоснованным совместное рассмотрение этих внешне несвязанных понятий. Но они оттого и кажутся таковыми, что являются двумя воплощениями одной и той же сущности.

Мораль пытается удержать общество от <катастрофических> перемен (революций). Революции же уничтожают старую мораль, создавая свою собственную, стабилизирующую и удерживающую от уничтожения породившие её перемены, но частично используя старую, уже разрушенную мораль, однако, не возвращаясь к ней.

А проводником нравственности в любом обществе служит, прежде всего, религия в той или иной форме, ибо обращается в доказательствах своей правоты к вере, как к абсолютной и непроверяемой в обычных условиях истине,  облекая эту истину в форму заповедей или заветов. Попытаемся пояснить сказанное.

Хотя это и может показаться странным, но именно нравственные нормы (мораль), а отнюдь не нормы юридические (законы), определяют стабильность и управляемость (законопослушность) любого общества. Причина этого довольно проста: мораль вырабатывается всем обществом в течение длительного времени, сохраняясь во времени, как правило, в форме религии, а законы (юридические) принимаются ограниченной группой людей за достаточно короткий срок.

Известно сколько угодно примеров, когда законодателями принималась тьма полезных законов, не работавших только потому, что общество не было готово их принять и выполнять. И лишь в том случае, когда законы подтверждают и закрепляют положения общественной морали, они начинают претворяться в жизнь.

 Преемственность же норм общественной морали при смене поколений, как уже говорилось выше, может обеспечиваться наличием в обществе понятия общественной или национальной идеи. Для общества в целом национальная идея играет ту же роль, что и корпоративные интересы – для любого социального слоя. То есть возникает потребность для члена общества поступиться частью личных интересов во имя интересов социального слоя или общества в целом. 

Такое положение вещей принципиально отличает государства с исторически сложившимся общественным строем от диктатур, навязанных обществу насильственным путем. И, как нетрудно убедиться, именно поэтому диктатуры долго и не живут – 5, 10, 40 лет. Наша «пролетарская» диктатура в этом смысле достигла весьма почтенного возраста в 74 года, но что значит такой срок для истории? – Ибо основное отличие диктатуры от любого нормального государства как раз и состоит в том, что правила поведения в обществе в одном случае навязываются сверху, а в другом – вырабатываются самим этим обществом. Крайне поучительно рассмотреть вышеизложенное применительно к нашей стране.

В этом смысле Россия оказалась в исключительно сложном положении – на протяжении более 70 лет, с 1917 г., нашему народу навязывались правила аскетического поведения, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Народ в конечном итоге ответил весьма своеобразно – поголовным «пассивным воровством», попросту прихватывая все, что «плохо лежит». Такому положению вещей власти пытались препятствовать (в 30-е годы – «закон о 3-х колосках», позже – ужесточением норм УК). И, несмотря ни на что, всё это было сложившейся реальностью – «несуны», бесконечные перекуры, пьянство на рабочем месте, отсиживание рабочих часов, «левая» работа.

Как это ни удивительно, всё перечисленное – это тоже кража. Кража оплаченного обществом времени. С наступлением «перестройки» ситуация, безусловно, изменилась, но незначительно. Сложности жизни просто обрели иной облик. И свобода в возможности зарабатывать деньги предпринимательством стала сводиться на «нет» пожирающими эти деньги налогами, якобы идущими на нужды государства, а на деле – на обеспечение благоденствия бесчисленных чиновников. Но благоденствие это зиждется на их возможности за известную мзду обходить закон (и налоги).

Ни один госслужащий, не имеющий отношения к власти, не в состоянии прожить на свою зарплату, и он опять вынужден воровать (как минимум, своё оплаченное обществом время, чтобы заработать себе на жизнь все той же «левой» работой). Однако, в силу сложившейся в нашем обществе традиции, никто нынешнее положение вещей воровством не считает. И такое ханжество стало основной чертой нашей современной морали.

Поэтому теперь перед нами стоит выбор – узаконить ли существующее положение дел и превратиться в полноценное воровское государство со своей воровской моралью и жизнью «по понятиям» или изменить сложившуюся мораль и привести её в соответствие с общечеловеческой. Однако не исключено, что сформулированная задача не имеет решения, что мораль – это становой хребет общества, каковой, будучи однажды сломленным, к исходному состоянию вернуться не может…

Автору могут возразить, что примеры известных революций не столь категоричны и не подтверждают высказанное предположение. Это, безусловно, может выглядеть так, но ни одна из известных революций (кроме нашей!) не декларировала и не претворяла в жизнь отказ человека от собственности, не была столь радикальной в пересмотре отношения общества к собственности и религии.

Эта особенность нашей «революции» (октябрьского переворота) сильно уменьшает наши шансы на возврат к общечеловеческой морали. На это, к сожалению – на сложность стоящей проблемы, похоже, мало кто обращает внимание – наша Дума принимает законы, не особенно задумываясь (парадокс!), а кто же, в конечном счете, будет их исполнять, если мораль общества такова, что отрицает исполнение законов?..

В каком государстве, кроме «банановых республик», возможно построение государственными структурами (Минфином) финансовых пирамид с последующим их обрушением (август 1998 г. – ГКО) и полным отсутствием виновников при этом? – Но таково у нас поведение исполнительной власти. А если законы нарушаются властью, то чего же можно ожидать от граждан? – Неужели же их исполнения?!

Также при этом никак нельзя забывать, что, принимая очередной запретительный по своему обыкновению закон, мы оказываемся обречёнными на создание механизма (структур), контролирующих исполнение нового закона. А это приводит к раздуванию госаппарата и силовых структур, и в наших условиях создаёт почву для всевозможных злоупотреблений в сфере применения такого закона. Поскольку норм общественной морали, сдерживающей такие злоупотребления, у нас нет.

В «продажном и загнивающем <уже много лет> западном обществе» никому не придёт в голову предложить взятку полицейскому при нарушении правил дорожного движения – его просто не поймут, любой представитель власти дорожит своим социальным положением, местом и репутацией. Это непозволительно с точки зрения морали, наконец. У нас же деньги в аналогичной ситуации не берёт только ленивый, и аморальным считается не дача взятки, а уплата положенного нарушителю штрафа. Не дал – значит, жадный, а жадность – плохая черта...

Тем самым мы втягиваемся в порочный круг, в котором в конечном итоге оказалась и советская власть – формально ничего нельзя, но реально можно всё. А состояние нашего общества, названное «разгулом демократии» – всего лишь реакция общества, лишённого моральных устоев в общепринятом понимании, на послабление «режима содержания»...

Как уже говорилось выше, стабильность любого общества определяется прочностью именно его моральных устоев. Эти устои весьма и весьма просты и заключаются в двух непреложных истинах – «жизнь человека священна» (библейское «не убий») и «не бери чужого» («не укради»). Любое нарушение каждой из них в сколь-нибудь значимом для этого общества масштабе ставит под угрозу стабильность общества в целом.

Любая религия к этим принципам добавляет ханжеский третий – «не возжелай жены ближнего своего» («чужой» жены). Ханжеский потому, что, с одной стороны, казалось бы, защищает целостность семьи, как основы человеческого общества, но с другой – противоречит естественному желанию всего живого «плодиться и размножаться», а с третьей – ставит под сомнение способность женщины, как члена общества, быть самостоятельной личностью, а не чьей-то собственностью (понятие «чужой» означает принадлежность этого кому-то другому).

Всякая же революция сводится к тому, что в обществе (по тем или иным причинам) однажды возникает группа людей, отрицающих один или оба этих основополагающих принципа и ставящих целью свой приход к власти любой ценой. А отсюда следует совсем уже грустный вывод, что в результате любой (!) революции к власти в обществе приходит группа людей, начисто лишённых морали в общепринятом для общества понимании с соответствующими для этого общества последствиями.

И взгляд на любую из имевших место революций (английскую ли, французскую или нашу собственную) лишь подтверждает это. Трагедия общества оказывается не в очередной смене общественного строя – это всего лишь следствие изменившейся морали, а в том, что ничтожная в масштабе любой страны кучка заговорщиков, неотягощенных общепринятой в обществе моралью, придя к власти, начинает диктовать свою волю и мораль покорённому большинству.

Возможно, единственным исключением из этого правила может служить пример Нидерландской буржуазной революции 1566-1609 гг. Способствовать этому могли две причины – территориальная незначительность тогдашней Фландрии (Нидерландов) и, как следствие, малочисленность и слабость феодалов, даже поддержанных испанскими оккупантами. Однако, при этом существовало большое число, не только буржуа, но и лиц, заинтересованных как в развитии промышленного производства, так и в освобождении от испанского господства.

Также здесь нужно отметить, что Нидерландская революция проходила на фоне народного восстания против испанского владычества и совпала во времени с заменой католичества кальвинизмом в религии. Последнее как раз и могло способствовать «мягкой» смене общественной морали. В итоге же эта революция продлилась более 40 лет. Вероятно, поэтому она и обошлась без особенно большой крови – понятие «революция», исходя из его определения, применимо к этому процессу с некоторой натяжкой...

Возвращаясь же к основной теме, заметим, что, кроме вышесказанного, возникает удивительная ситуация, когда накануне революции силы безопасности любой страны, вступающие в борьбу с заговорщиками, оказываются обречёнными на поражение, поскольку в этой борьбе опираются на мораль своего времени, присягнув своему государю, правительству или народу, в то время, как у их противников мораль в общепринятом понимании отсутствует начисто, и для которых становятся возможными экспроприации, убийства, захваты заложников, теракты, при которых, кроме намеченных (!) жертв, гибнут ни в чем не повинные люди.

Если же силы безопасности принимают навязанную им «борьбу без правил», то они сами становятся проводниками падения морали в обществе, что, в свою очередь, не может не способствовать расшатыванию устоев самого этого общества.

И оказывается совершенно неважным, что к пренебрежению человеческой жизнью общество подвела, например, затянувшаяся война (пусть даже и справедливая). В этой ситуации оказывается существенным лишь то, что своё императивное значение утрачивает сам принцип «жизнь человека священна». Кровавые бани, устроенные своим народам Кромвелем, Робеспьером и большевиками имели своими предтечами войны.

Мы не пытаемся отрицать необходимость всех войн, хотим лишь только показать тот замкнутый круг, в который попадает любой правитель, развязавший войну или ввязавшийся в неё. И как только общество исчерпывает свои людские ресурсы, предназначенные судьбой для несения воинской службы, и начинает поголовную или «всеобщую» мобилизацию, оно вступает на опасный путь, в конце которого крушение самого этого общества.

Кадровые войска по своему замыслу для того и предназначены, чтобы «умирать, защищая», они к тому и подготовлены, чтобы своё «умение убивать» (здесь имеется в виду умение убивать без травмирующих собственную психику последствий) не переносить на гражданское население страны.

Но как только оружие берёт в свои руки землепашец, рабочий или студент и заменяет приоритет своего труда приоритетом применения оружия – ждите беды. Откуда взялось «поколение шестидесятников»? – Это поколение, становление которого пришлось на период демобилизации армии после Великой Отечественной войны, когда к мирной жизни вернулись примерно 10 миллионов человек из призванных «по мобилизации» и вынужденных взять в руки оружие для защиты страны. Не все они были готовы к этому, а поэтому после войны оказались с деформированными моральными нормами или же, мягче говоря, с «нравственными нормами военного времени».

Но войны заканчиваются, а люди остаются жить. Со своей военной моралью. Вспомните разгул бандитизма в конце 40-х – это следствие «военной морали». «Вьетнамский синдром» для Америки – аналогичное явление. И становление «шестидесятников» пришлось на время конфликта «мирной» и «военной» морали при формировании нравственных норм у послевоенного поколения молодежи. Именно наличие такого конфликта в сугубо тоталитарном государстве и дало возможность сформироваться целому поколению с иными моральными нормами.

Все страны, принимавшие активное участие во II мировой войне пережили нечто подобное – это «красный май» 1968 г. во Франции, Пражская весна 1968 г. – в Чехословакии, события 1970 г. – в Польше. И основную роль во всех этих событиях играла молодёжь.

Именно поэтому революционеры всех мастей стремятся сеять свои идеи среди молодёжи, у которой еще не полностью сформированы понятия морали и которую поэтому легче всего увлечь бредовыми идеями, едва прикрытыми рассуждениями о всеобщем счастье и справедливости. Бредовыми потому, что служат они всего лишь прикрытием для безудержного стремления к власти и переделу собственности.

Все революции начинались именно с передела собственности и присвоения господами революционерами национального достояния своих стран. В этом они ничуть не отличаются от режимов, которые принято называть диктаторскими и примерами которых изобилует история Латинской Америки. Вспомните (в дополнение к Кромвелю и Робеспьеру) Кубу Фиделя, Сандинистскую Никарагуа, Чили Сальвадора Альенде, не говоря уже о России.

 Известно высказывание Пьера Верньо (одного из руководителей жирондистов, гильотинированного по приговору Революционного трибунала Франции), что «революция, как Сатурн, пожирает собственных детей». Но оно не более, как вербализует (озвучивает) следствие того, что в результате каждой революции у власти оказываются абсолютно неотягощенные нормами морали субъекты, которые из-за отсутствия этой самой морали начинают истребление своих вчерашних союзников сразу же после прихода к власти. Вспомните судьбу анархистов, эсеров, меньшевиков, части видных большевиков, наконец...

 Поэтому, как только мы слышим о необходимости что-то отнять и переделить по-новому или ликвидировать кого-то, как класс, мы должны понимать, что нас опять провоцируют на очередной социальный катаклизм, что нас вновь испытывают на социальную зрелость. И при этом нужно ещё всегда помнить, что любимой пищей всех революционеров является человеческая кровь и людские страдания, ради этого они живут и успокаиваются (не надолго!), лишь получая искомое... Общество же в результате любой революции оказывается отброшенным назад на несколько лет  или десятилетий.

Время покажет, достигло ли наше общество зрелости (очень хочется верить, что достигло), что оно вышло из стадии младенчества, из эпохи революций, из времени, когда улучшать своё благосостояние хочется исключительно за счёт других, более благополучных, но нельзя и забывать, что «красная опасность» актуальна даже для вполне благополучных в социально-экономическом плане государств, не говоря уже о нашем, истерзанном социальными катаклизмами...

В конечном же итоге мы приходим к весьма логичному и оттого печальному для всякого цивилизованного человека выводу – революционную заразу в любом обществе необходимо искоренять всеми имеющимися средствами, а её носителей, сиречь господ революционеров, быстро и эффективно отлавливать и изолировать от общества. Раз и навсегда. С минимумом затрат для общества. Иначе покоя и стабильности нам (да и вам тоже) не видать, как собственных ушей...