Заключительный фрагмент предисловия, в котором Гегель высказывает последнее критическое слово в адрес современной ему философии и высмеивает тех, кто знакомится с философией только через критические рецензии. Он противопоставляет последнему величие самой философии как диалектического знания и рассчитывает, что, несмотря на официальный институт критики, истинное философское знание всё же пробьётся к читающей публике.
В отношении собственно философии мы видим, что непосредственное откровение божественного и здравого рассудка, который не приложил старания и не развился ни при помощи других знаний, ни при помощи собственно философствования, непосредственно признаётся полным эквивалентом длительного пути развития, столь же насыщенного, сколь и глубинного движения, через которое дух приходит к знанию, – и таким же хорошим суррогатом этого, как, скажем, цикорий, который расхваливается в качестве суррогата кофе. Нерадостно замечать, что невежественность и сама бесформенная (как и безвкусная) неотёсанность, которая неспособна сосредоточивать своё осмысливание на отвлечённом положении и уж тем более на внутренней взаимосвязанности нескольких, уверяет, что она – то свобода и толерантность осмысливания, а то и гениальность. Последняя, как сейчас в философии, некогда расползалась, как известно, в поэзии; но вместо поэзии, когда произведение58 этой гениальности имело смысл, оно производило тривиальную прозу или, когда оно выходило за предел её, сумасшедшие бредни. Так и натурфилософствование, которое считает себя слишком хорошим для понятия и, ввиду недостатка в нём, для созерцающего и поэтического осмысливания, выставляет на рынок свободные комбинации силы «воображение» (за счёт мыслей только дезорганизованной) – образы, которые ни рыба ни мясо, ни поэзия ни философия.
С другой стороны, протекая по более спокойному руслу здравого рассудка, натурфилософствование щедро потчует риторикой тривиальных истин. Если ему предъявляется незначимость их, то в ответ на это оно уверяет, что смысл и наполненность находятся в его сердце и так же должны находиться и у других, подразумевая, что вместе с невинностью сердца, чистотой совести и подобным он сказал окончательное слово, в отношении которого и возражение не имеет место, и не может требоваться что-то дальнейшее. Но дело состояло в том, чтобы наилучшее не задерживалось внутри, а извлекалось из этой «шахты» на свет. Усилия по выдвижению окончательных истин того рода давно могли бы быть сбережены, ибо их давно требуется обнаруживать, скажем, в катехизисе, в пословицах народа и т.д. Такие истины нетрудно улавливать в их неопределённости или туманности, нередко чтобы такому сознанию показывать прямо противоположные в нём самом. Стараясь выбраться из путаницы, которая вносится в него, оно будет впадать в новую и очень даже дойдёт до срыва, что, согласно установленному порядку, с этим обстоит так и так, а до этого была софистика – броское слово со стороны здравого смысла, направленное против развитого разума, как выражение «мечтания», которое невежество в философии запомнило в отношении неё раз и навсегда. — Ссылаясь на чувство, свой внутренний оракул, тот здравый смысл покончил с теми, кто с ним в этом не совпадает; он должен объяснять, что ему больше нечего сказать тем, кто не обнаруживает и не чувствует это же в себе; другими словами, он попирает ногами корень гуманности. Ибо природа её в том, чтобы добиваться договорённости с другими, а существование её состоит только в реализованной совместности сознаний. Противочеловеческое, животное состоит в том, чтобы оставаться на уровне чувства и быть способным общаться только через него.
Если бы спросили о царском пути59 к науке, то не может быть указан путь удобнее, чем полагаться на здравый рассудок и – чтобы, к слову, продвигаться в ногу со временем и с философией – читать рецензии на философские сочинения, даже, скажем, предисловия и первые абзацы их; ибо эти последние дают общие исходные положения, в которых всё состоит, а те первые, наряду с исторической справкой, ещё и оценивание – которое, поскольку оно оценивание, находится даже за пределом оцениваемого. Этот распространённый путь совершается в домашнем халате; в одеяниях же первосвященства шествует высокое чувство вечного, священного, бесконечного – путём, который скорее даже уже сам есть непосредственное пребывание в центре, гениальность глубоких оригинальных идей и высоких озарений мысли. Однако как такая глубина ещё не раскрывает источник сущности, так и эти «ракеты» ещё не есть эмпирей60. Истинные мысли и научное узрение требуется обретать только в ходе работы понятия. Оно только и может произвести общность знания, которая не есть ни обычная неопределённость и скудость здравого смысла, а вместо этого развитая и полная познанность, ни необычная общность предрасположенности разума, разъедающейся инертностью и самомнением гения, а вместо этого расцвётшая до своей исконной формы истина – которая способна к тому, чтобы быть собственностью каждого самосознающего разума.
На фоне того, что то, за счёт чего существует наука, я заключаю в самодвижение понятия, рассмотрение, которое объявляет приведённые и какие-либо другие внешние аспекты представлений нашего времени о природе и облике истины отклоняющимися, мало того, полностью противопоставленными попытке преподнести систему науки в определённости её, по-видимому, не сулит благосклонного приёма. Между тем, я могу учитывать, что если, к примеру, превосходная сторона философии Платона местами заключена в не имеющие научной ценности мифы, то есть и времена, которые называются даже временами энтузиазма61, когда аристотелевская философия чтилась из-за её спекулятивной глубины, а «Парменид» Платона, возможно, величайшее художественное произведение древней диалектики, считался за истинное снятие покрова с божественной жизни и за утвердительное выражение её, и даже при значительной расплывчатости того, что образовывалось экстазом, этот ошибочно понятый экстаз на деле должен был быть не чем иным, как понятием в чистом виде, – далее, что превосходная сторона философии нашего времени заключает саму свою ценность в научность и, пусть даже другие относятся к этому иначе, только через неё делает себя имеющей силу. А значит, я могу и надеяться, что эта попытка истребовать передачу науки понятию и преподнести её в этой её исконной стихии, будет знать, как добиться приёма через внутреннюю истину существа вопроса. Мы должны быть убеждены в том, что истинное имеет природу пробиваться, когда наступило его время, и что оно является только когда то наступило, и в силу этого никогда не является слишком рано, как и не обнаруживает несозревшую публику; а также что индивид нуждается в этом эффекте62, чтобы доказать себе на деле то, что есть ещё его одинокое существо вопроса, и получить опыт убеждённости, которая принадлежит лишь только частности, как чего-то общего. В этой связи, однако, требуется постоянно отличать публику от тех, кто выступает в качестве её представителей и рупоров. Она ведёт себя в некоторых отношениях иначе, чем последние – мало того, даже противоположно им. Если она, в порядке снисходительности, скорее берёт на себя вину за то, что философское сочинение не приходится ей по вкусу, то те последние, напротив, будучи достоверно убеждёнными в своей компетенции, возлагают всю вину на писателя. В публике эффект от сочинения проявляется тише, чем совершение этих мертвецов, когда они хоронят своих мёртвых63. Если сейчас общее узрение в целом более развито, его любопытство более настороженно, а его суждение быстрее становится определённым, так что слышны шаги тех людей, которые тебя вынесут64, то от всего этого нередко требуется отличать более медленный эффект, исправляющий концентрацию, которая была взята с боем импонирующими уверениями, равно как и отбрасывающее порицание, и только через некоторое время дающий одним сообщество, тогда как другие после этого перестают иметь последователей.
Поскольку, кстати, во время, в которое общность духа настолько окрепла, а одиночность, как полагается, стала столь индифферентной, и которое держится полного объёма и развитого обилия той общности и требует её, доля, которая в совокупном труде духа выпадает на активность индивидуума, может быть лишь малой, то последний, как это уже влечёт за собой природа науки, должен тем более забыть о себе – и, хотя он и вправду должен становиться тем, чем может, и совершать то, что может, однако требоваться от него должно настолько же меньше, насколько меньше ему самому допустимо ожидать от себя и требовать для себя.
58 В смысле «производство как процесс».
59 «Царский путь» или «царская дорога» – ставшее крылатым ещё в античности выражение, обозначающее наиболее быстрый, лёгкий и разумный способ добиться чего-либо.
60 В средневековой космологии: высшая часть неба над землёй, которая обозначалась как царство огня или света, а также как обитель блаженных.
61 Эпоха Возрождения.
62 В философском смысле: «то, что произведено причиной».
63 Мф. 8:22
64 Деяния 5:9
Комментарии
Спасибо за текст, который можно читать, а не просматривать!
Ага, можно сказать, ломка стереотипа о мутности и тёмности гегелевского языка.
Язык у товарища острый, войти в тему трудно от мутотени текучки.
Да, самое трудное – именно войти в то, что излагается. Но этот барьер преодолим, и дальше уже становится легче понимать, что хочет донести автор. Его в Германии-то мало кто понимал, что про нас говорить.
А по смыслу, наверное - принцип наименьшего действия или лагранжиан.
По поводу конспекта предисловия, кстати. Не получается его оперативно подготовить, поэтому следующим будет опубликовано сразу введение.
Представляю, каково это - конспектировать Гегеля.
Пусть следующим будет Введение, я - только "за"!
Ну там легко убирается критика, основные тезисы тоже выделимы. Сложны только отдельные раскрывающие места – вот там долго разбираться, что оставить, а что убрать.
А какие это места в Предисловии, если не секрет?
Вот - да, критика из 19 века современному читателю может быть интересна только в разделе "История науки философии-феномеологии". Но чтобы к этому разделу проснулся интерес, нужно сначала ухватить суть этой самой науки.