«Феноменология духа». Предисловие – 6

В комментариях к своим публикациям перевода предисловия «Феноменологии» я встречаю, в том числе, попытки истолковать идеализм Гегеля на свой лад. Делаются они под предлогом того, что он должен быть «осовременен», и что не обязательно придерживаться авторского замысла, когда сегодня актуальны совсем другие представления о науке и познании. И даже что такое «осовременивание» не искажает исходный смысл. Это даёт мне повод сказать несколько слов, почему я, собственно, взялся за эту публикацию.

Прежде всего, это желание именно высвободить гегелевский идеализм из толщи интерпретаций, показав его таким, каков он есть. Дело в том, что у нас исторически сложилось предпочтение говорить о философии, вместо того чтобы понимать философию. Ведь чтобы занять по отношению к философии отстранённую позицию и оттого называть эту свою позицию объективной, не требуется совершать дополнительных усилий – усилий по постижению того, о чём говоришь. Это, по сути, та же диванная критика – говорить «Гегель неправ, потому что мыслит неправильно, а надо мыслить, как я здесь объясняю» или «Гегель неправ, потому что он – идеалист», или «Гегель неправ, потому что толковал понятия не так, а надо вот так». И тому подобное. Да, Маркс, Энгельс и Ленин тоже критиковали Гегеля аналогичным образом. Собственно, любая критика Гегеля, какую ни возьми, – это критика не по существу его работ, а по происхождению их. Достаточно сказать «это же идеализм», чтобы с облегчением избавиться от ощущения того, что не понимаешь чего-то философски важного. А сегодня и вовсе говорят «это же философия», как будто хотят растворить этим всю историю развития человеческой мысли и убедить всех, что современная наука не вышла из философии и вообще не имеет с ней ничего общего.

Но переубеждать таких убеждённых я не вижу смысла. Ведь кроме них есть и мыслящие люди, которые вовсе не против того, чтобы посредством философии углублять и расширять свою общую картину мира, однако сталкиваются с тем барьером, что философские переводы у нас выполнены в целом на неудовлетворительном уровне. Поэтому моя цель здесь – поспособствовать хотя бы тому, чтобы частично устранить этот языковой, а вместе с ним и смысловой барьер.

То, что у индивида экономится в этом движении, – гармонизирование пребывания данным; а то, что ещё остаётся – это вызывание тех форм в представлении и знакомство с ними. Принятое обратно в субстанцию пребывание данным лишь только непосредственно перемещено тем первым отрицанием в стихию самости; значит, оно ещё имеет ту же характеристику «не понятая непосредственность» или «бездвижная индифферентность», что и само пребывание данным, или: оно лишь перешло в представленность. —  Вместе с тем, оно за счёт этого есть знакомое, такое, с чем дух разобрался в себе и в чём потому больше нет его активности, а значит, и интереса. Если активность, которая в духе разбирается с пребыванием данным, есть непосредственное или пребывающее данным опосредование и наряду с этим есть движение только частного, не понимающего себя духа, то знание, в противоположность этому, направлено против состоявшейся за счёт этого представленности, против этого пребывания знакомым, и есть совершение общей самости и интерес осмысливания.

Знакомое вообще, оттого что оно знакомо, не познано. Это обыкновеннейшее дезориентирование как себя, так и других – при познании предполагать что-то знакомым и равно мириться с этим; в подобных разговорах о том о сём такое знание, без знания того, как это с ним происходит, топчется на месте. Слова «субъект» и «объект» и т.п., «бог», «природа», «интеллект», «сенсуальность» и т.п. заочно кладутся в основу как знакомые и как что-то справедливое для всех, составляя тем самым твёрдый исходный пункт как отправления, так и возвращения. Движение идёт между ними, остающимися бездвижными, туда-сюда и, значит, только по их поверхности. Так же обстоит со схватыванием и процессом проверки, состоящими в том, чтобы видеть, обнаруживает ли каждый сказанное им также в своём представлении и не кажется ли ему это, видеть, знакомо ли оно или нет.

Анализирование представленности, как оно продвигалось в иных случаях, было уже не чем иным, как гармонизированием формы пребывания её знакомою. Раскладывать представленность на её изначальные элементы – значит идти обратно к моментам её, которые, по меньшей мере, не имеют форму обнаружившейся представленности, а составляют непосредственную собственность самости. Правда, такой анализ идёт только к мыслям, которые сами есть знакомые, твёрдые и статичные определённости. Но существенный момент здесь – вот это разведённое друг от друга, само недействительное; ибо конкретное только потому, что оно разводит себя друг от друга и делает себя недействительным, есть движущее себя. Активность по разведению друг от друга есть сила и работа интеллекта, удивительнейшей и величайшей – или скорее даже абсолютной мощи. Цикл, который покоится закрытым в себе и, будучи субстанцией, удерживает свои моменты, есть непосредственное и оттого не удивительное отношение. Однако то, что отделённое от своего диапазона акцидентальное как таковое, которое, будучи связанным с другим действительным, только в своей внутренней связанности с ним обретает собственное пребывание данным и обособленную свободу, есть колоссальная мощь отрицательного; есть энергия осмысливания, энергия «я» в чистом виде. Смерть, если нам угодно так называть ту недействительность, есть самое устрашающее, и фиксировать мёртвое есть то, что требует величайшей силы. Бессильная красота ненавидит интеллект, поскольку он ожидает от неё того, на что она не способна. Но не та жизнь, которая сторонится смерти и тщательно оберегает себя от тотального опустошения, а та, которая выносит её и сохраняется в ней, есть жизнь духа. Дух обретает свою истину, только обнаруживая самого себя в абсолютной растерзанности. Он есть эта сила не как то утвердительное, которое отводит взгляд от отрицательного – как когда мы говорим «это ничего не значит» или «это ложь», и затем, разобравшись с этим, переходим от него назад к чему-то другому, – а есть эта сила, только смотря отрицательному в лицо, задерживаясь на нём. Это задерживание есть чудесная сила, которая обращает отрицательное в пребывание. — Она есть то же самое, что выше было названо субъектом – который тем, что даёт общей определённости в его стихии пребывание данною, гармонизирует отвлечённую, это значит, только вообще пребывающую непосредственность, и за счёт этого есть подлинная субстанция, пребывание или непосредственность, которая не имеет опосредование вне её, а сама есть оно.

То, что представленное становится собственностью самосознания в чистом виде, это возвышение до общности вообще есть только одна сторона развития и ещё не оно само. — Подход к обучению в древние времена имеет то отличие от такового в современности, что он представлял собой собственно всестороннее развитие естественного сознания. Особым образом пробующее себя в каждой составляющей своего пребывания данным и философствующее обо всём встречающемся, оно образовывало себя до целиком и полностью деятельной общности. В современности же индивидуум, напротив, обнаруживает отвлечённую форму подготовленной; усилие к тому, чтобы ухватиться за неё и сделать её своей собственной, есть скорее неопосредованное создание внутренней стороны и изолированное образование некой общности, нежели исхождение её из конкретного и из многообразия пребывания данным. Поэтому ныне работа состоит не столько в том, чтобы очистить индивидуума от непосредственного сенсуального модуса и сделать его мыслимой и осмысливающей субстанцией, сколько скорее даже в противоположном – путём гармонизирования стойких определённых мыслей осуществить некое общее и одухотворить его. Однако куда труднее привести в перетекаемость стойкие мысли, чем сенсуальное пребывание данным. Причина состоит в указанном ранее – те определённости имеют субстанцией и стихией пребывания их данными «я», мощь отрицательного или действительность в чистом виде; тогда как сенсуальные определённости, в противоположность этому, есть только отвлечённая непосредственность без мощи или пребывание как таковое. Мысли становятся перетекающими, в то время как осмысливание в чистом виде, эта внутренняя непосредственность, познаёт себя как момент, или в то время как чистая достоверность самого себя отвлекается от себя – не отпускает себя мысленно, не откладывает в сторону, а отходит от фиксированной стороны своего самополагания, как и от фиксированной стороны конкретного в чистом виде, которое есть само «я» в противоположность дифференцированному содержанию как фиксированность всего дифференцированного, которое, будучи помещённым в стихию осмысливания в чистом виде, вносит свой вклад в ту необусловленность «я». За счёт этого движения мысли в чистом виде становятся понятиями и есть только то, что они в истине, – самодвижения, циклы, то, что есть субстанция их, духовные существенности.

Это движение существенностей в чистом виде составляет природу научности вообще. Рассматриваемая как внутренняя связанность своего содержания, она есть необходимость его и разрощенность его до органического целого. Путь, которым достигается понятие «знание», оказывается за счёт неё таким же необходимым и полным становлением, так что это подготовление перестаёт быть философствованием по воле случая, привязывающимся к тем или иным предметам, отношениям и мыслям несовершенного сознания, как и к произвольности, которую это влечёт за собой, – или стремящимся подвести основу под истинное за счёт резонёрства вокруг да около, за счёт умозаключения и выведения из определённых мыслей; тогда как тот путь, за счёт движения понятия, охватит, насколько необходимо, всё мирское в сознании.

Далее, такое преподнесение потому составляет первую часть науки, что пребывание духа данным как первичное есть не что иное как непосредственное или начало; начало же ещё не есть возвращённость духа в себя. И потому стихия непосредственного пребывания данным есть общая определённость, которой эта часть науки отличается от других. — Сообщение этой разницы ведёт к прояснению некоторых стойких мыслей, которые обычно возникают в связи с этим.