Цивилизация людоедов: британские истоки Гитлера и Чубайса

После разбора психотипа Алисы из сказки Кэрролла, https://aftershock.news/?q=node/1377898&full, выход на глобальный разбор англосаксонского психотипа был неизбежен. Предлагаю вашему вниманию выдержки из книги Делягина, конспект ключевых мыслей.

Логика англичанина: моральная ценность поступка определяется исключительно его пользой.

Фундаментальная находка Англии:

- убедить всех жителей, что они господа по праву рождения;

- дать им право полной власти в колониях, чтобы любой бомж был де-юре и де-факто выше любого местного;

- открыть социальные лифты в колониях для абсолютного любого англичанина;

- интегрировать в элиту самых успешных; не очень успешные оставались жить в колониях – но всё равно во много лучших условиях, чем на Родине.

- за это англичанин искренне подчинялся своей власти, ибо – мы же одно и то же.

- революции исключены.

С тех пор, как империя стала прочной, британцы оказались неспособны относиться к африканцам как к человеческим существам.

Считалось, что «примеси… иностранной крови» (в том числе французской, ирландской, еврейской) «угрожают врожденному превосходству англосаксонской расы». Англичане не рассматривали французов как белую нацию формально из-за часто смуглой кожи, а в реальности из-за постоянной конкуренции с ними.

Преподаватель оксфордского колледжа в 1870–1893 годах Жове констатировал: «большинство англичан не могут править, не заявляя при этом о своём превосходстве; …они всегда были подспудно озабочены проблемой цвета кожи».

Смешанные браки серьезно порицались британским обществом уже с середины XIX века. В 1869 году для каждого «англичанина, способствовавшего появлению на свет… смешанной расы», требовали сурового наказания. C 70-х туземные женщины могли быть для англичан исключительно любовницами или проститутками. После 1909 года (в полную и сознательную противоположность французской колониальной политике) межрасовые сексуальные отношения были полностью запрещены для англичан во всех регионах (кроме Карибского моря, Сейшельских островов и Маврикия) под страхом увольнения со службы или перевода в другое место.

А вот немцам до нацистов расизм был свойственен (как не колониальному по своей исторической культуре народу) неизмеримо слабее, чем англичанам. Так, в Германской Юго- Западной Африке официальные браки между немцами и неграми не были запрещены вплоть до 1905 года, и ещё в 1911 году её судебным чиновникам приходилось специальным циркуляром вменять в обязанность «больше проявлять расовое сознание». Уже в позднее кайзеровское время колониальный журнал с гневом констатировал «отсутствие расового инстинкта» у немецкой публики: гастролировавшие по Германии африканские музыканты из колоний вызывали такой интерес немок, что немецкие расисты, указывая им на британский образец, корили их тем, что они могут считать представителя иной расы, – «даже какого-нибудь бразильца», – интереснее земляка, а вот «англичанки, особенно из мещан», считают невыносимым позором, если их увидят с иностранцем. В 1937 году немецкая молодежь была обязана изучать англосаксонскую историю, чтобы преодолевать собственные угрызения совести… Нацистские лидеры ни в коей мере не порицали опыт империалистической Британии. Они надеялись добиться такого же результата.

Прямое отождествление Англии с библейским Израилем и вера в её особую связь непосредственно с Богом являлись само собой разумеющейся общественной нормой уже в XVII веке (хотя уникальность и избранность Англии как Нового Израиля провозглашались ещё в 1580 году). Считалось, что «англичане, как некогда иудеи, – избранный народ Бога». Уже в 1607 году проповеди систематически связывали завет Бога с Авраамом «с английской нацией, избранным народом нового времени… с замыслом Бога об избранном народе». Среди прочего эта вера служила весомым обоснованием колониальных захватов Британии: подобно тому, как «сыны Израиля изгнали ханаанеян…, англичане должны были вытеснить язычников с их земель в Новом Свете»

В «Потерянном рае» Джона Мильтона говорится об особом божественном провидении, ниспосланном именно Англии и её избранному народу, которому непременно предстоит установить своё царство по всему миру: «Твое семя сразит Врага нашего». О Новой Англии говорилось: «Бог предназначил эту страну для нашей нации, уничтожая туземцев чумой, не тронувшей ни одного англичанина». Таким образом, Провидение в английском его восприятии было сродни геноциду, что полностью соответствовало не только ветхозаветным и неоиудаистским корням протестантизма, но и самым сокровенным чаяниям нацистов.

Большинство сообщений о зверствах сипаев, систематически распространявшихся в Англии, были заведомой ложью. Чтобы не допустить её разоблачения, части подсудимых перед началом суда завязывали рты, чтобы не дать им возможности отвечать на откровенно вздорные обвинения.

Кальвинизм это протестантская версия иудаизма. Принципиальная непогрешимость избранных богом. Богатый по определению не может быть грешником.

Г.Дж. Уэллс – единственным разумным и логичным решением в отношении низшей расы является её уничтожение.

Уже в 1844 году Дизраэли являлся одним из первых идеологов "расовой элиты", первый государственный деятель, веривший в избранность, но не веривший в Того, кто избирает и отвергает»: именно он «был первым идеологом, который осмелился заменить слово “Бог” словом “кровь”». По его глубочайшему убеждению, избранные были определены раз и навсегда

Именно сознавая эффективность этого механизма постоянной стабилизации метрополии за счет неустанного грабежа колоний, Сесил Родс в 1895 году провозгласил первостепенную важность извлекаемой из колонизированных территорий прибыли именно для обеспечения «расового единства»: «если вы хотите избежать гражданской войны, вам следует быть империалистом»

В 1859 году Дж.С. Милль отмечал, что в Англии считалось серьезным именно нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более – пусть даже и в частной жизни – делать то, чего никто больше не делает. А что принято делать и что не принято – зависело прежде всего от принадлежности к тому или иному сословию: «Свобода отдельного человека вправе проявляться лишь в пределах [социального] типа», – было сказано об Англии уже 1929 года. Поскольку индивидуальные особенности воспринимаются почти как криминал, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого отдельного человека в конечном итоге постепенно, но необратимо атрофируется. Это имеет глубокие религиозные корни: кальвинизм исходит из того, что, поскольку человек по своей природе грешен, спасение души предполагает сознательное умерщвление этой природы. И, поскольку угодное Богу поведение кальвинизм сводил к простой покорности (первоначально – Господу, потом, на практике, – избранной Богом общине, а затем – избранной Богом общине в лице её руководителей), то «всё то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех». В том же направлении на отдельного человека оказывало давление и буржуазное общество. Дж.С. Милль оценивал английское мещанство как эффективный механизм принуждения к конформизму: «Мы восстаем… только против проявления всякой индивидуальности». Оборотной стороной добровольного подчинения давлению общества явилась функциональная ненужность жесткого государственного принуждения (в том числе полицейского): «В Англии… иго [!!] общественного мнения гораздо более тягостно, иго же законодательства менее тягостно, нежели в большинстве других европейских стран». В Англии было принято объявлять невменяемым и таким образом изолировать от «расового единства» позволяющих себе отклоняться от общепринятой нормы («делать то, чего никто не делает»). Принципиально важно, что решение о невменяемости выносилось отнюдь не врачами, а в судах, присяжные которых попросту не могли представить, чтобы тот, чьё поведение отличается от общепринятого, обладал здравым умом.

1850 год. Принципы школы: для воспитания юных душ ими надо командовать, а они повиновались. Мудрое командование, мудрое повиновение – способность к этому составляет вес культуры и человеческой добродетели. Всё хорошее пребывает во владении этих двух способностей… Хороший человек – тот, кто может приказывать и подчиняться… Для свободного человека характерен не бунт, но повиновение». «Величие Англии… в её сплоченности; не давая простора проявлению индивидуальности, англичане оказываются способными на… великое только благодаря их привычке сплачиваться ради какого-либо дела

Нацизм – не немецкое изобретение… Философия нацизма, теория диктатуры были сформулированы… Карлейлем, самым почитаемым из политических пророков. Впоследствии его идеи были развиты Х.С. Чемберленом. Нет ни одной основной доктрины… нацизма, на которых основана нацистская религия [!!], которой не было бы… у Карлейля или у Чемберлена. Карлейль и Чемберлен… являются… духовными отцами нацистской религии… Как и Гитлер, Карлейль никогда не изменял своей ненависти, своему презрению к парламентской системе… Как и Гитлер, Карлейль всегда верил в спасительную добродетель диктатуры.

Характеристика английских бедняков Гитлером (и его наставником – Х.С. Чемберленом) была, по сути, заимствована у Карлейля, отзывавшегося о рабочем классе как о «бесчисленных скотах», «бездушных тварях, отребье». «Крупнейший нравственный авторитет Англии своего времени» видел в них исключительно «обезьяньи рожи, чертовы рыла… собачьи морды, тяжелые и угрюмые бычьи головы». «В воинственном и иерархическом обществе, о котором мечтал Карлейль, работал миллион черных рабов, а править ими должна была сотня тысяч белых рабовладельцев – совсем как у Гитлера и Гиммлера, планировавших ввести подобные порядки на территории побежденной России».

Разумеется, ни о какой свободе выбора места работы (как и любой другой индивидуальной свободе) не могло быть и речи: «Заставьте того, кто… не способен стать сам себе хозяином, сделаться рабом и подчиниться справедливым законам рабства… Не в качестве… злополучных сынов свободы, а в качестве сдавшихся в плен, в качестве несчастных падших братьев, которые нуждаются в том, чтобы ими командовали, …надзирали за ними и принуждали их… С кочевой свободой перемещения покончено…, началось солдатское повиновение… и необходимость в суровой работе ради пропитания… Милосердие, благотворительность, помощь бедным – это не гуманизм, а глупость, сантименты ради тех, кто платит дань пиву и дьяволу».

«быть рабом или человеком свободным – решается на небе… Кого небо сделало рабом, того никакое парламентское голосование не в состоянии сделать свободным гражданином… Объявить такого человека свободным… – евангелие от беса…».

Нищие домогаются порабощения «как недостижимого блага» – ведь они живут хуже рабов. «Если вы будете отлынивать от суровой работы… – я вас упрекну; если это будет тщетным – я стану вас сечь. А если и это не поможет, я …вас расстреляю – и освобожу от вас… землю божью». Так государство станет тем, «чем оно призвано быть: основой настоящей “организации” рабочей силы» – когда «полки негодяев …работают под началом божественных фельдфебелей-инструкторов по строю».

Государство …будет стремиться… поставить… надзирателей над душами людей …и объединить в некую священную корпорацию избранных…, каковые здесь – соль земли.

Неизжитый ужас перед Великой Французской революцией (как и память о собственных революциях и восстаниях) ещё к 1792 году сформировал крайне устойчивое представление о том, что расширение избирательных прав сделает «частную собственность и общественные свободы» доступными для «неуправляемого и дикого сброда» («расовое единство» которого и вклад в строительство Империи при этом превозносились), что неминуемо приведет к кровавому краху.

Две трети всех членов британского парламента, избранных между 1660-м и 1945 (!!) годами, происходили всего лишь из 368 семей. Более того: ещё и в самом конце XIX века «британскую политическую жизнь контролировали полдюжины семей, часто связанных брачными узами, однако эпоха заставила их «рекрутировать» новую кровь – главным образом из оксфордских Бэллиона и Нью Колледжа». А исследования уже начала XXI века показали, что «в последние 700–800 лет власть и собственность в Англии принадлежит 1% людей, … часто связанных… отношениями родства»

Основная часть британской элиты готовилась в частных школах- интернатах. Так, к началу Второй мировой войны их выпускниками являлись более трех четвертей всех английских чиновников (включая Британскую Индию) и губернаторов доминионов, судей, епископов, директоров банков и управляющих железными дорогами. А 70% высших военных чинов и вовсе вышли из четырех частных школ, причем в основном вообще из двух – Итона и Харроу. Беспощадное управление колониями требовало выращивание поколений предельно жестких и прагматичных, одинаковых, полностью лишенных воображения и способности к состраданию администраторов. Элитные частные школы Англии окончательно стали эффективным механизмом их поточного производства благодаря реформе существовавших до того частных школ, осуществленной под решающим влиянием директора школы Регби (давшей название одноименной игре) Томаса Арнольда (1795–1842). Он исходил из необходимости внедрения тотального подчинения учеников «при господстве страха», утверждения «власти аристократов как данности», воспитания бесчувственности, подавления гуманизма, интеллекта и любых проявлений индивидуальности как таковых главными достоинствами англичанина к Первой мировой вой не в глазах английской элиты и подавляющей части общества стали «готовность повелевать и терпение подчиняться». «Юноша, покидающий английскую элитную частную школу в постыдном неведении даже начатков полезных знаний…, не способный говорить ни на каком языке, кроме собственного, – а писать и на нем умеющий лишь кое-как, – для которого благородная литература его страны, равно как вдохновляющая история его пращуров, …остается книгой за [семью] печатями…, тем не менее выносит из школы кое-что бесценное: мужской характер…, привычку повиноваться и приказывать… Вооруженный таким образом, он выходит в мир и вносит достойный мужчины вклад в покорение Земли, в управление ее дикими народами [в число которых для составителей этого текста, совершенно очевидно, входили и его адресаты – иранцы – М.Д.] и в строительство империи…, вполне сознавая собственные добродетели и очень мало – собственные слабости.

Формулой частных школ было «единогласие…, проистекающее из подавления индивидуальности, избыток классового чувства и отсутствие духовных ценностей, а также антиинтеллектуализм, жестокость и отвращение к работе». Они создавали (а во многом создают и по сей день) «несведущих и часто жестоких снобов, единственное занятие которых – защита высших слоев», «вождей империи, верящих в свою миссию и не анализирующих её». Им был доступен «только один критерий – интересы правящего слоя Англии»; в частности, система их подготовки попросту «запрещала имущим сочувствовать беднякам»

В Итоне ещё в 1864 году ученики низшего ранга «были низведены до положения забитых рабов…, были вынуждены подчиняться издевательским обычаям под угрозой ударов и пинков… Что бы ни позволил себе высший по рангу по отношению к низшему – всё получало одобрение», причём не только других учеников, но и самой администрации школы. Хьюстон Стюарт Чемберлен, английский идеолог фашизма, убедивший Гитлера в его избранности, с искренним ужасом вспоминал первую частную школу, в которой он учился, как «ад кулачного права», «никогда больше не переносил я таких страданий»

«Если ты проигрываешь в споре, не раздумывай: может быть, победители… правы, – и тем более не признавай поражения… Дай им как следует – или заставь поднять руки.

Воспитание в этих школах представляло собой «систему организованной жестокости», которая длительными истязаниями или как минимум глумлением «атрофирует любые эмоции или гуманные чувства», формируя «холодность и бесчеловечность благовоспитанного англичанина». А «муштра и наказания, которые ему пришлось снести, вымещаются потом на покоренных расах».

«Барьеры, созданные невежеством и страхом, привели расу господ к неврозу расовой ненависти, сравнимому лишь с маниакальным антисемитизмом фашистской Германии, …к садистскому отношению к индусам со стороны офицеров… Огромную долю ответственности за эти зверства несет британская система частных школ.

В рамках беспрекословного и безусловного следования авторитету (принцип которого вполне соответствовал принципу «фюрер всегда прав») самое позднее с 1870 года «в качестве ведущего принципа в воспитании английской элиты прочно утвердилось “мускулистое христианство”», для которого само мышление, само проявление разума и чувства, когда-то ставшее фундаментом новой веры – христианства, воспринималось в лучшем случае как нелепая досадная помеха, как расточительное разбазаривание дефицитных жизненных сил. Талант (опять-таки в лучшем случае) высмеивался как «смешное» отклонение от нормы, все формы социального, нравственного и культурного своеобразия подавлялись беспощадно, главной – и успешно решаемой – задачей было обеспечение одинаковости выпускников.

Ещё задолго до рождения Гитлера имперский реформатор частных школ Арнольд искренне гордился тем, что его ученики почти не «отягощены грузом культуры и не имеют идей» и высказывал опасения, что «поощрение интеллекта может погубить гораздо более важную вещь: характер». Директор частной школы Харроу Уэллдон истово поучал: «Есть вещи, которые лучше не знать… Невежество является счастьем… Безумие – быть мудрым. Элитные частные школы Англии «с подозрением относились к воображению и интеллекту; находить решения также никак не полагалось С проблемами нужно было обращаться свысока…».

В результате уже более двух веков в Англии считается – и отнюдь не из скромности – попросту неприличным называть себя интеллектуалом. В период максимальной мощи Британской империи не только приземленная в силу своей деятельности и происхождения буржуазия, но и высшее общество в целом не просто глубоко презирали интеллектуальную деятельность как таковую, но и искренне боялись её и тех, кто ей занимался. Представляется в высшей степени характерным, что вплоть до 1917 года в Англии степень доктора наук не присуждалась вообще – за вполне очевидной британцам ненадобностью. Желающие по каким бы то ни было причинам получить её оригиналы должны были отправляться для этого в другие страны, – например, в ту же Германию.

«Антиинтеллектуализм – почти столь же английское, сколь и викторианское явление», – пишет историк Хотон в исследовании британского менталитета 1830–1870 годов. Само слово «философ» довольно долго использовалось как «ругательство… обозначавшее атеиста и бунтовщика». Считалось само собой разумеющимся, что «самое большее, на что способен интеллект, – …создавать хитрых мошенников, каждый [из которых] действует ради… своих целей, предавая… остальных. В результате английское начальное образование уже в середине XIX века по уровню знаний учащихся являлось худшим во всей Западной Европе

В результате Британская империя уже через два поколения после пика своего могущества практически лишилась способности реагировать на быстрые и глубокие изменения внешнего мира и самого английского общества, требующие прежде всего осмысления.

Насколько можно судить, пропаганда дебилизации официальной элиты Британии являлась глубокой диверсией боровшихся за власть внутри самой этой элиты финансовых спекулянтов: превращая аристократию и «высший класс» империи в бездумных исполнителей, лондонский Сити тем самым устранял своих потенциальных конкурентов за реальную, высшую власть, связанную с выработкой концепций, стратегий и повестки дня. То, что общее снижение интеллектуального уровня элиты неминуемо снизит конкурентоспособность всей империи, в том числе и самого финансового капитала, в ходе этой борьбы за власть как абсолютную ценность попросту не принималось во внимание либо же представлялось вполне приемлемой ценой, если вообще не всего лишь риском.

Превосходство инстинктивного [то есть не думающего и тем более не рефлексирующего] человека – важный признак аристократии». Сформулированные Дизраэли в 1870 году в «Лотаре» принципы воспитания британской элиты: «То, что вы называете невежеством, – это ваша сила: отсутствие книжных знаний. Книги пагубны. Это проклятие человечества…

Первое условие преуспеяния нации заключается в том, что это должна быть нация здоровых животных. Хранителей империи формирует не книжное знание, не педантизм и дотошность, а охота на оленей и футбол. Значение имеет лишь физическая активность нашей имперской расы… Не ученый педант…, но человек со стальными нервами и животным духом может предотвратить бедствия, которыми грозят будущие мятежи [туземцев, как, например, мятеж в Индии 1857 г.]». Надо «обособлять [правящий класс] и ставить его выше других…, причём интеллектуальная сторона не имеет большого значения». Английского мальчика методично заставляют воспитывать волю…, учат подавлять любые внешние выражения чувств»; «аскетическая, бесполая, нарциссическая культура имперской мужественности …подготовила почву для культуры смерти. В английской частной школе тот, кто не способен постоять за себя, неминуемо погибает… в этом отношении она… является отражением реальной жизни… Если что бросается в глаза в частных школах, так это жесткость… Кто прошел через частные школы, …может всю оставшуюся жизнь рассматривать как отдых.

В Германии же идеал гуманистической самореализации был выработан буржуазией в ходе её политической борьбы против феодальных оков, во многом носившей характер творческого и гуманистического противостояния заскорузлым догмам монархии и церкви в сфере культуры. Поэтому немецкая литература и в целом культурная жизнь были исключительно важны для немецких элит. Аристократия обеспечивала подъем, объединение и укрепление Германии именно на основе развития культуры, из которой вышла немецкая философия, ставшая основой новой фундаментальной науки, – причём делала это во многом сознательно.

Однако развитие капитализма, даже несмотря на непосредственное участие аристократов в организации и развитии крупных корпораций и банков, вполне естественно привело к переходу критически значимой власти к представителям буржуазии, – которая в условиях постоянных кризисов ощущала свою полную беспомощность. Панически боясь потерять свой социальный статус, глядя в лицо социальной смерти (деклассированию и пролетаризации), образованная буржуазия не только Германии, но и основной части континентальной Европы постепенно начала воспринимать привычное гуманистическое культурное наследие уже не как полезный и эффективный инструмент борьбы за власть, а как лишившуюся своего функционала обузу, устарелый балласт, мешающий эффективной самозащите. Эффективной формой такой политической самозащиты стало подчинение смертельно опасного для крупной и средней буржуазии мелкобуржуазного протеста её интересам при помощи национал- социализма, перевод энергии классовой зависти (в союзе с рабочим классом раздавившую бы буржуазию в логике классовой борьбы) в расовую войну.

Травля [непохожих], эксцентричных и слабых в сущности была для них отдыхом. Солидарность с коллективом была важнее, чем совесть и… честь. И таким образом они приучились смело лгать и никогда не выдавать никого из членов группы.

Только в период с 1641-го по 1652 годы более полумиллиона ирландцев были убиты англичанами, а еще 300 тыс. были проданы в рабство. В результате ирландская популяция уменьшилась в два с половиной раза – с 1,5 млн до 600 тыс. чел. – за одно десятилетие. Массовое систематическое истребление и продажа в рабство мужчин (в том числе захватываемых прямо в своих домах) привела к возникновению в Ирландии огромного числа незащищенных и, как правило, бездомных женщин и детей. Британским решением было осуществить их массовый отлов и также продать в рабство. За десятилетие с 1651-го по 1660 годы число проданных в рабство в американские колонии ирландцев превысило общую численность свободного населения Америки! Впрочем, английские работорговцы орудовали далеко не только в Ирландии. В частности, «англичане создали целую индустрию по похищению детей – как у себя в стране, так и в Европе. Специальные агенты высматривали на улице бедно одетых детей, за которых некому было бы вступиться. Выбрав подходящий момент, хватали, тащили в “накопители”, а потом целыми кораблями отправляли за океан». В течение 1650-х годов более 100 тыс. ирландских детей в возрасте от 10 до 14 лет были разлучены с родителями и проданы в рабство в Вест- Индию и Новую Англию. В это же десятилетие 52 тыс. ирландцев (преимущественно женщины и дети) были проданы только в Барбадос и Вирджинию. В частности, в одном лишь 1656 году 2 тыс. ирландских детей по приказу Кромвеля были вывезены на Ямайку и там проданы в рабство английским поселенцам. Английские рабовладельцы очень быстро стали массово использовать тотальное изнасилование доставшихся им ирландских женщин не только для собственного удовольствия, но и для увеличения совокупной популяции рабов, – так как дети рабов тоже являлись рабами, приумножая бесплатную рабочую силу хозяина. Даже если ирландской женщине каким-то образом удавалось получить личную свободу, её дети оставались рабами, – и ирландские матери, несмотря на новообретенную свободу, не имели возможности оставить детей и оставались в услужении рабовладельца. Прагматичные англичане быстро нашли наиболее эффективный способ применения этих женщин для систематического получения прибыли: поселенцы начали массово скрещивать ирландских женщин и девочек (в ряде случаев не старше 12 лет) с африканскими мужчинами- рабами. Новые рабы-«мулаты» были более выносливы и покорны, чем ирландцы (так как не знали свободной жизни и обычно даже не подозревали о её возможности) и потому приносили качественно больше прибыли, – не говоря об экономии денег, понадобившихся бы на приобретение новых рабов. Практика скрещивания ирландских женщин и африканских мужчин в английских колониях за несколько десятилетий стала настолько массовой, что постепенно начала подрывать африканскую работорговлю. В результате в 1681 году был принят специальный закон, «запрещающий спаривание ирландских женщин и африканских мужчин с целью производства рабов», – однако этот запрет касался исключительно «производства рабов на продажу». Во время Великого голода 1847 года Томас Карлейль советовал «выкрасить два миллиона ленивых ирландских попрошаек в черный цвет и продать их в Бразилию под видом негров». В 1849 году он же описывал ирландцев как «свиней в человеческом обличье».

Колонии были в первую очередь акционерным предприятием, и значительная часть американских земель принадлежала не обосновавшимся там «джентльменам», а …акционерам из Лондона…

Китай [как и Индия – М.Д.] столкнулся с субъектом более хищным, настолько не выбирающим методы, что его уровень коварства изначально просто не укладывался в логику восточной культурной традиции». В первую очередь именно это (см. параграф 3.1), а отнюдь не техническое или организационное превосходство, обусловило успехи колониальной экспансии Англии.

По оценке экономиста Утсы Патнаик, с 1765-го по 1938 год Англия вывела из Индии (разумеется, в современных ценах) около 45 трлн долл. (в среднем по 260 млрд долл. в год, что превышает даже вывод капитала из России в 2022 году!), сократив население Индии за 190 лет (с 1757-го по 1947 год) на 1,7 миллиарда человек.

Англичане разрушили систему ирригационных сооружений, которыми были оборудованы до 80% всех обрабатываемых земель в Индии.

В 1769–1770 гг. англичане искусственно организовали голод, закупив весь рис и отказываясь продавать его иначе, как по баснословно высоким ценам». В результате в цветущей до англичан Бенгалии от голода умерло 10 млн чел. – треть населения. В Англии обратили на это внимание только из-за ухудшения финансового положения Ост- Индской компании, которая в результате организованного ею же голода оказалась на грани банкротства и потребовала в 1772 году государственного займа в 1,2 миллиона фунтов стерлингов. Парламентская комиссия, расследовавшая в связи с этим деятельность компании, в 1773 году зафиксировала в своём отчете: «На Востоке законы общества, законы природы… чудовищно попраны. В основном беззащитные туземцы сталкиваются с различными формами угнетения, везде марширует тирания…» В том же году анонимный памфлетист отмечал: «Индийцев пытали, чтобы они раскрыли свои сокровища; города, поселки и деревни были разграблены, расхищению подверглись… [целые] провинции, что стало “удовлетворением” и “религией” директоров и их служащих.

Чтобы защитить свои… доходы, Ост- Индская компания издала указы, запрещающие местную торговлю или развитие местной промышленности. Как правило, извлечение доходов настолько превышало допустимый уровень, что целые регионы из относительно здорового состояния скатывались до крайней нищеты, были экономически разрушены и социально разорены». Из-за организованного англичанами голода, по описанию генерал- губернатора Индии Корнуоллиса, к 1789 году треть владений Ост- Индской компании из процветающих, богатых, технологически развитых регионов (за век до этого по уровню жизни превосходивших современную Англию) «превратились в джунгли, заселенные только дикими зверями». В 80–90-х годах голод повторился, вновь унеся те же 10 млн чел., – но уже не треть, а половину ранее уцелевшего населения. В 1834 году генерал- губернатор информировал Лондон о том, что «равнины Индии белеют костями ткачей Ост- Индская компания, обогащаясь за счет Индии, не открыла ни одного колодца, не вырыла ни одного пруда, не построила ни одного канала… Страна эта стала беднее, чем ранее: промышленность её погибла, богатые города опустели, и там, где… было 200 тыс. жителей, теперь живут едва 15 тысяч. Английские школы и миссии не принесли пользы народу, земли запущены, публичные работы не ведутся

Последствием поражения в …третьей опиумной войне стало разграбление императорского дворца в таких масштабах, что даже в настоящее время установлено около полутора миллионов артефактов из него, разбросанных по двум тысячам музеев в 47 странах (и это не считая закрытых для исследователей частных коллекций).

«возможность свободы» на практике означала всего лишь свободу подчиняться и приспосабливаться

Те, кто в самой строго иерархичной и социально стратифицированной Англии порой стояли на иерархической лестнице немногим выше прислуги или просто были ею, в Британской Индии как «белые сахибы» могли повелевать без каких бы то ни было ограничений. (Британский офицер в Индии автоматически, вне зависимости от своего чина считался принадлежащим к расе господ. Ему было позволено в прямом смысле слова всё (кроме возвращения домой, – ехидно уточняет Мануэль Саркисянц), любой его поступок оставался безнаказанным. В результате привычка повелевать туземцами стремительно превратила англичан в зверей. Даже тон, которым они говорили с ними, больше походил на окрик собаке). Упомянутый выше сэр Чарлз Дилк, автор «Более Великой Британии» (1885 год), описывал типичного британского новобранца следующим образом: «пьяный, не пройдет мимо туземца, не ударив его…, обращаясь к офицеру, он кричит: “Да, я рядовой… я знаю, но я джентльмен”». «Невозможно описать, насколько грубыми стали эти пьяные солдаты и моряки…, когда приобрели столь непривычную для них власть».

Нацизм был крайней формой реакции буржуазии на осознаваемую ею с беспощадной ясностью угрозу своего уничтожения: социального – из-за обнищания, политического – в силу обострения классовой борьбы.

Действия [Гитлера] должны были быть радикальнее любых действий Британии ввиду необходимости достичь желаемого результата [мирового расового господства] в гораздо более сжатые сроки. Британии потребовалось два с половиной столетия, чтобы покорить Индию. Россию же [«Индию» Гитлера] следовало завоевать за столько же месяцев. Именно поэтому методы Гитлера отличались от британских»

Освобождение мещан от их господ во имя человечности пробуждает у них (при сохранении мещанской культуры) жажду найти того, над кем можно господствовать и чью человеческую природу можно безнаказанно отрицать ради самоутверждения как субъекта власти. Важно, что психология мещанина, являющегося или только мечтающего стать мелким буржуа и воспринимающего материальный достаток как единственное доступное ему подтверждение своего собственного существования, «единственную экзистенциальную опору», делает его предельно, невообразимо уязвимым перед любым кризисом, снижающим уровень жизни. То, что для добуржуазного (например, албанского, болгарского, греческого, испанского, польского, сербского, советского) или глубоко имперского по духу (английского) общества является не более чем проблемой, для мещанина является концом света, вызывающим немедленную реакцию выживания. И наоборот: «Если бы правление [нацистской] Германии принесло нам благосостояние, девять из десяти французов смирились бы с ним, а трое или четверо [из десяти] приняли бы его с улыбкой», – с беспощадной честностью зафиксировал Андре Жид в июле 1940 года.

Поэтому западная и центральная, успевшая провариться в буржуазном котле Европа покорились нацистам без каких-либо внутренних затруднений – причём не только из чувства бытового комфорта, но и в силу ощущения социального родства мещан.

Чудовищное обещание Гитлера «я освобожу людей… от грязных и унизительных самоистязаний из-за химеры, именуемой “совестью и моралью”», в Англии не получило никакого отклика просто потому, что практическая часть этого обещания, революционного и шокирующего для мещанско-романтической Германии (и континентальной Европы в целом), в Англии не просто была реализована ещё в незапамятные времена, но и стала неотъемлемой частью её общественной культуры, – настолько фундаментальной и традиционной, что она даже не осознавалась большинством её носителей.

Британская империя, как ранее Византийская, столкнувшись с невозможностью физического уничтожения многократно превосходивших её «дикарей», самим ходом собственного развития была подведена к необходимости сотрудничать с ними – пусть и в заведомо неравноправной форме. Империалисты викторианской эпохи хорошо сознавали, что, «хотя низшие расы должны страдать в борьбе за жизнь, цивилизованные расы не могут позволить себе стереть их (выполняющих столь много необходимых функций) с лица земли»

Идея необходимости оправдывать своё господство хоть чем-то, кроме прямой силы (да ещё и справедливостью), глубоко христианская по своей природе, сама по себе была до непонятности чужда нацистам и, более того, противоестественна для них, – во многом в силу так и не завершенной христианизации Германии и её глубокой языческой ментальной подкладки

Прагматизм англичан выражался в том числе и в ясном понимании того, что их власть должна опираться не только на голое насилие, но и на моральную силу, что оказывало дополнительное смягчающее влияние на британский империализм (и, хотя христианство и его миссионеры часто создавали досадные для власти помехи, а порой и вовсе казались угрозой колониальному господству, Британская империя сохраняла и поддерживала их как ещё один, духовный стратегический контур своей власти, – причём не только внешней, над колониями, но и внутренней, над собственными социальными низами и собственной элитой).

По-ветхозаветному считая себя богоизбранным народом (в этом, но отнюдь не только в этом протестантизм является прямым наследником иудаизма), англичане связывали это не только со своими привилегиями, но и с возложенными ими на себя (или возложенными на них Богом по договору с ними) неотъемлемыми обязанностями. Хотя принадлежность к британской расе воспринималась как естественный, природный источник права на власть над всеми остальными людьми, это право само по себе было обусловлено необходимостью придерживаться моральных стандартов. Имперская власть должна была опираться на моральную силу. Подразумевалось, что «высокомерие, несправедливость, бессердечие и несоблюдение долга среди людей, облеченных высшей властью, являются нарушением Божественной воли…, за это последует возмездие»

Британские правящие классы воспитывались в атмосфере, в которой беспощадная жестокость уживалась с постоянными напоминаниями о необходимости быть добрым». В Англии, в отличие от нацистской Германии, прямые публичные призывы к открытым зверствам были невозможны.

Ещё далеко после Первой мировой войны английские колониальные администраторы в Западной Африке многократно не разрешали англичанам же закладывать крупные плантации из опасений, что это превратит африканцев в утративших свою землю батраков. Более того: даже ещё при Тэтчер, в 80-е годы ХХ века значительная часть всё ещё не добитых торжествующими лавочниками джентльменов считала своей прямой обязанностью отработать несколько лет за минимальное вознаграждение на благо (разумеется, в его сугубо английском понимании) уже давно ставших формально независимыми бывших колоний – и весьма косо смотрела на тех представителей своего круга, кто стремился (даже под тем или иным благовидным предлогом) избежать этой обязанности.

Разумеется, сама мысль о возможности равноправия с туземцами (пусть даже высокообразованными и высокопоставленными) была столь же чужда для британских империалистов, что и мысль о возможности милосердия к порабощенным – для германских нацистов, однако подчинение туземцев непременно «должно было вписываться в некую патриархальную связь – в духе самовосприятия тогдашнего классового общества в самой Англии». Даже такой отъявленный империалист, как лорд Альфред Милнер, искал оправдание колониализму – и находил его ни в чем ином, как в заботе: «Единственное оправдание тому, что белые… навязывают свой порядок черным, является использование его во благо подчиненных рас…

Летом 1939 года Англия пыталась добиться от Советского Союза, чтобы тот предоставил её союзнице Польше (которая только что – после Мюнхенского сговора – отказала ему в пропуске войск через свою территорию на помощь Чехословакии) гарантии помощи на случай, если та подвергнется нападению [154]. В то же время сама Англия категорически отказывалась от военного альянса с СССР, – ведь «в таком случае Гитлер был бы загнан в угол. История… пошла бы по-другому»: «с одной стороны, кабинет желает получить гарантию помощи от русских, а с другой стороны – не брать на себя обязательств, которые заставили бы нас препятствовать экспансии Германии на Восток – в Россию».

Британские стандарты морали ярко характеризует жалоба Чемберлена 24 августа 1939 года членам своего правительства: говоря именно об этой своей позиции, он горько и совершенно искренне сетовал: «Это противоречит всем принципам чести – в то время как мы, ничего не скрывая, проводим переговоры с русскими, они за нашими спинами договариваются с Германией…»

ФРС создан на деньги Николая II (80%) и императорского Китая (20%)

В ходе «великого разворота» 1967–1975 годов (когда человечество повернуло с восходящей, прогрессивной части спирали исторического развития на нисходящую, регрессивную её часть) именно офшорный банкинг стал основой глобальной теневой власти Запада и фундаментом формирования глобального управляющего класса. Именно качественное усиление финансового спекулятивного капитала с началом реализации проекта Маунтбеттена в 1967 году, ещё на этапе его преимущественно англо-советской реализации, до перехвата контроля за ним США дало старт комплексной деградации человечества, уверенно продолжающейся и по сей день. Научно оформлена и обоснована эта деградация была лишь в 1974 году (ученые, и в особенности пропагандисты всегда отстают от практиков, как и осмысление реальности – от её создания и преобразования) в докладе «Кризис демократии: об управляемости демократий», подготовленного Хантингтоном, Крозье и Ватануки по поручению Трехсторонней комиссии. Этот доклад предельно убедительно и весьма наглядно показал настоятельную необходимость свертывания тогдашней демократии для сохранения власти крупного капитала в развитых странах Запада.

Сутью деградации в масштабах человечества в целом стал переход от изменения окружающего мира (что представляется объективным предназначением человека наряду с его осмыслением и генерированием эмоций) к изменению его личностного восприятия и, соответственно, действительно фундаментальный «великий разворот» от коллективных действий, осознанно направленных на те или иные общественные цели, к по определению лишенному созидательной и тем более осознаваемой цели (кроме разнообразия личного наслаждения) смакованию индивидуальных переживаний

Идеология - это всеобъемлющая и самодостаточная система мировоззрения, замещающая религию.

Важным элементом стремления к стабильности стал решительный выбор в пользу традиционной религии по сравнению с набирающим силу эмпирическим знанием, ведущим к технологическому прогрессу и связанным с ним болезненным, пугающим и в конечном счете неприемлемым для консерватизма социальным изменениям.

Наука как инструмент социального преобразования являлась полной противоположностью консервативной религии, созданной в своё время в качестве инструмента удержания под контролем и стабилизации огромных (по тогдашним меркам) разнородных масс не обладающих не то что рефлексией, а порой даже и простой моралью людей.

Поскольку самодержец был в организационно‑ управленческом плане главой Русской Православной Церкви (РПЦ) по образцу Византийской, Османской и Британской империй, отречение Николая II освободило РПЦ от этой власти и качественно повысило её социальный и политический статус. Именно поэтому Святейший Синод «в вопросе отношения к монархии… превосходил по радикальности Временное правительство» и, немедленно после отречения Николая II «введя запрет на богослужебное поминовение царя и “царствовавшего дома”, тем самым выбил из‑под ног ещё многочисленных в то время монархистов идеологическую почву» и полностью парализовал их потенциальное сопротивление. По той же причине патриарх Тихон не благословил (то есть по сути дела запретил) передачу денег, собранных монархистами на освобождение бывшего царя и его семьи, его охране. Эта охрана в первое время после Великого Октября перестала финансироваться и за оплату накопившегося долга была готова отдать своих узников в прямом смысле слова кому угодно, в том числе и монархистам. Патриарх Тихон ограничился тогда едва ли не издевательской передачей Николаю II (тогда уже гражданину Романову) своего благословления и освященной просфоры – с официальной формулировкой «в утешение». Отношение тогдашнего церковного руководства к монархии как таковой (и, соответственно, к бывшему монарху) было таким, что после сообщения об убийстве бывшего царя и его семьи примерно треть (по другим данным, 20% – 28 из 143 членов при 3 воздержавшихся) участников заседавшего в то время Поместного собора РПЦ выступала даже против того, чтобы просто отслужить по ним панихиду.

В британской политической культуре, которые искренне считают свои корыстные интересы универсальной общечеловеческой ценностью и категорически отказываются видеть даже самые прямые противоречия между ними. Англичане (а за ними и наследовавшие глобальное доминирование и его культуру американцы) «превратили себя, своё уникальное историческое “я” в универсальное мерило, на соответствие которому оценивается все остальное». Ведь, повторимся, «правда» для англосакса (и в первую очередь для англичанина!) – это отнюдь не то, что существует на самом деле, а лишь то, что выгодно ему (и что не признано при этом преступлением судом, юрисдикцию которого он признает, то есть в конечном итоге его собственным судом).

Понимание англичанами своей главной свободы как свободы подчиняться «своим лучшим» ради возможности угнетения представителей всех остальных народов вне зависимости от каких бы то ни было не связанных с непосредственными материальными выгодами принципов

Самоистребление феодалов в Средние века привело к тому, что монархия сначала сама опиралась непосредственно на формирующуюся буржуазию, а потом срослась с её наиболее крупной и эффективной частью в целом ряде важнейших институтов, включая Банк Англии

Элитой общества с управленческой точки зрения является его часть, непосредственно участвующая в выработке, принятии и реализации важных для него решений или являющаяся примером для массового подражания.

Умный человек неправ уже просто потому, что он умный – и поэтому думает не так, как большинство, и, соответственно, отторгается им». Такое отторжение элиты характерно для значительного числа различных стран.

Отрываясь от общества, управленческая элита не просто утрачивает эффективность, но и перестает выполнять свои функции, единственно оправдывающие её существование. Подвергающаяся форсированной (по сравнению с остальным обществом) перестройке сознания элита мыслит принципиально по-другому, чем ведомое ею общество, исповедует иные ценности, совершенно по-другому воспринимает мир и даже иначе реагирует на него. Это полностью уничтожает сам смысл формальной демократии (в частности, лишает смысла её традиционные институты), так как идеи и представления, рождаемые обществом, равно как и его мнения, уже не поднимаются наверх, к принимающим решения по социальным капиллярам, а если и поднимаются, то больше не воспринимаются управленческой элитой и перестают таким образом влиять на развитие общества через изменение её поведения.

Управление под влиянием общества

В начале 30‑х годов ХХ века письма граждан президенту США стали весьма эффективным инструментом корректировки как минимум экономической политики государства. Благодаря Ф.Д. Рузвельту по многим из обращений к нему на места направлялись представители президента, которые иногда даже «задним числом» изменяли условия коммерческих сделок, чрезмерно ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации. Классическим примером эффективной обратной связи стало и получение в начале вой ны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как подразумевалось пропагандой) всеведущего «отца народов» о полном исчезновении из мировых научных журналов статей по ядерной физике. Это письмо не просто дошло до адресата – оно было воспринято им и (правда, наряду с другими подобными сигналами) стало одной из причин стремительного развертывания советской ядерной программы.

Ельцин, будучи первым секретарем обкома, поначалу опасался глубоко социально чуждого ему стихийного забастовочного движения шахтеров. Перелом произошел, когда в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от самого обычного рабочего. На полутора листках из ученической тетрадки тот, внятно разъяснял лидеру демократов, что всё, что нужно советским шахтерам – это право их шахт продавать по свободным ценам 10% угля, и ради этого они поддержат практически любого политика и любую идеологию. Благодаря этому Ельцин, эффективно «оседлав» шахтерское движение, почти мгновенно превратил его во всесокрушающий таран против Горбачёва (а в конечном итоге – и против Советского Союза), а себя – в президента России.

В условиях господства информационных (а точнее, уже даже и постинформационных) технологий даже в том мало правдоподобном случае, если письмо обычного человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем или «управления по работе с гражданами» (которые докладывают «наверх» лишь статистику: число писем и их темы), руководство при всём своём желании вряд ли сможет понять его смысл (подобно тому, как подавляющее большинство губернаторов и министров просто не в состоянии понять смысла сообщений в своих социальных сетях от обычных людей, которые они часто действительно добросовестно читают). Обусловленное тотальным применением современных информационных технологий измененное сознание управленческой элиты заставляет её и руководимое ею общество вкладывать зачастую совершенно разный смысл в одни и те же слова и делать разные, порой строго противоположные выводы из одних и тех же фактов. Современный (то есть действительно соответствующий требованиям современных технологий, а не архаичный) руководитель легко может постоянно встречаться с «ходоками», как Ленин, и даже регулярно ходить «в народ» (и не только в виде общения в социальных сетях, но и офлайн, то есть вживую). Однако в подавляющем большинстве случаев он будет делать это отнюдь не чтобы понять или прочувствовать что-то не понимаемое им без таких личных встреч, но действительно необходимое ему для успешного управления, а лишь чтобы улучшить свой имидж и повысить рейтинг – политический аналог рыночной капитализации. В условиях постоянного и тотального применения управляющими системами технологий формирования сознания элита и общество неизбежно не просто обладают принципиально разными системами ценностей, но и, более того, преследуют совершенно разные, а часто и в принципе не воспринимаемые друг другом цели. В результате они утрачивают способность к главному в общественном развитии – к взаимопониманию – и, более того, через относительно короткое время перестают даже догадываться о его теоретической возможности. Как писал в своё время Дизраэли по иному, значительно более традиционному поводу (о бедных и богатых), в стране возникают в прямом смысле слова «две нации».

Мирное время отличается от военного тем, что враги одеты в твою форму

Систематический рост взаимного непонимания друг друга обществом и управленческой элитой качественно повышает угрозу внутренней дестабилизации, а с ним и объективную потребность оторвавшейся от своих корней (как социальных, так и сугубо экономических, обеспечивающих финансирование политической деятельности) элиты во внешней помощи, – и уже на заре формирования глобального спекулятивного капитала сложилась планетарная сила, которая её с нескрываемым удовольствием оказывает.

Давно подробно разжевано и неопровержимо доказано даже для самых идеологизированных «глотателей газет», что великий гуманист и философ Л.Н. Толстой со своим «патриотизм – последнее прибежище негодяя», переводя отнюдь не самый сложный текст со староанглийского языка, сумел-таки ошибиться. Оригинальное «патриотизм может оправдать даже негодяя» классик (возможно, испытывая непреодолимое давление собственных идеологических установок) переделал в строго противоположное по смыслу «патриотизм – способ самооправдания и признак негодяя».