Отшельник: Гибель империи. «А вот теперь уже – конец», - сказал Внутренний Голос

В предыдущих постах (1, 2, 3) специально оговаривалось, что речь идет о фильме, а не о взаимоотношениях сегодняшней церкви с обществом. Георгий Александрович Шевкунов сам признает, что русским военным, как и священнослужителям, лучше не заниматься политикой. Так что в  данном случае необходимо абстрагироваться от причастности режиссера к церкви, полностью выведя сегодняшнюю церковь за рамки обсуждения.

В фильме относительно новым в парадигме инверсной истории является признание того, что не только большевики, но и революционеры, в целом, к крушению РИ прямого отношения не имеют.

Вообще-то, это хорошо известно. В. Розанов был недалек от истины, когда в 1911 году оценивал действия революционеров так:

«…Бешеная собака грызет угол каменного дома. "Черт с ней" - вот все о ней рассуждение».

А спустя пять лет, он, глубоко потрясенный, напишет:

«Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три… Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… Что же осталось-то? Странным образом буквально ничего.»

Обратите внимание – ее не взорвали, и ее не разрушили какой-либо менее заметной диверсией (и уж точно не «загрызли») – она попросту «слиняла», «рассыпалась».
«Дом» рассыпался, ибо исчезла «сила сцепления» не только между «кирпичами», из которых был построен «дом», но и «сила сцепления» между частицами, составлявшими сами «кирпичи».
«Дом» рассыпался не на «кирпичи», он рассыпался в «прах»!

«Сила сцепления» - это социальные «скрепы».
Главной «скрепой» православной монархии является Вера.
В фильме признается, что на Пасху 1917 года среди солдат и офицеров к причастию пришли только 10%. И это (что особо подчеркивалось!) среди людей, которые постоянно ходили под смертью!

Увы, господа.
Не бывает православных монархий среди невоцерковленного народа. Это ведь только нынешние «православнутые» (не путать с православными) «монархисты»  могут страстно желать монархии в нашем предельно секуляризованном обществе. Они просто не понимают, что это такое. Впрочем, им в их монархической «песочнице», где они лепят свои монархические «куличики», это и не нужно. 
Вот свидетельство генерала П. Краснова о Пасхе 1917 года.

«Потребовать и восстановить дисциплину было невозможно… Один полк был застигнут праздником Святой Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговенье, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войной Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами... и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь…»

Обратите внимание, солдаты не причащались, но Пасху хотели «праздновать». И мы в большинстве своем тоже «празднуем», но речь-то не о «праздновании», речь о воцерковленности общества, которая сегодня вряд ли выше, нежели 100 лет назад.

Конечно, сегодня хватает «православных», в полемике громогласно объявляющих себя «верующими». Дескать, у них есть совесть в отличие от оппонентов, непременно атеистов и непременно бессовестных. Но это, увы, не более чем отражение постмодернистского принципа: кто первый одел халат, тот и доктор. 
Понятно, что такие «верующие», мало чем отличаются от солдат образца 1917 года. С той лишь разницей, что тогдашние солдаты в «верующих», все же, не рядились.     

Несколько позднее митрополит Вениамин (Федченков), окормлявший белую армию, скажет генералу П. Врангелю,

«Армия наша героичная, но она не крещена.»

Увы, массовая утрата религиозного чувства – это не то, что можно предотвратить усилиями человеческих воль. Это процессы, происходившие во всех странах, которых касалась модернизация. Обстоятельства непреодолимой силы бессмысленно оценивать по принципу «хорошо-плохо». Их можно только пытаться осмыслить.

Митрополит Вениамин, человек простого происхождения оставил бесхитростные, но весьма глубокие по сути своей записки.
Он вспоминал, как воспринимал болезнь и смерть Александра III. Для него, еще юноши, это было искреннее и глубокое горе. И все окружавшие его взрослые люди  воспринимали это так же, как настоящее горе, как болезнь и смерть очень близкого, может даже самого близкого, человека. Такое отношение к монарху было совершенно естественно для подавляющего большинства людей традиционного общества. Более того, именно такое отношение к монарху было необходимо для существования и государства и самого народа. 
Но по его же свидетельству прошло всего 10-15 лет и все изменилось.

«…влияние Церкви на народные массы все слабело и слабело, авторитет духовенства падал. Причин много. Одна из них в нас самих: мы перестали быть "соленою солью" и поэтому не могли осолить и других».

Да, это только одна из причин, а главная причина это стремительное изменение мироощущения самого народа, изменение, в целом не связанное с какой-либо пропагандой или «просвещением». Эти метаморфозы в народном сознании невозможно было остановить никакими внешними усилиями, например, религиозной пропагандой. Это было поистине «знамение времени». 
Торжества по поводу 300-летия дома Романовых вызвали у митрополита Вениамина тяжелые предчувствия:

«Не знаю, как проходили торжества в других местах. Но если бы я был в то время на месте царя, то меня охватил бы страх: это было не торжество, а поминки.»

И по поводу событий 1918 года.

«Когда убита была вся царская семья, мы служили панихиду в Симферополе. Но ни я, ни кто иной не плакали, хотя в это время у нас в Крыму были белые и бояться красных было нечего. Даже и народу в церкви было мало. Что-то порвалось... И для меня большая психологическая загадка: как же так быстро исчезло столь горячее и, казалось, глубокое благоговейное почитание царя?»

«Глубокое и благоговейное почитание царя» исчезло за какие-то два-три десятилетия. Нет никакого сомнения в том, что отношение к царю менялось по мере того, как слабело религиозное чувство в народе.

Важно, что и в фильме признается - к весне 1917 года произошло фактически полное расцерковление народа. Но говорится об этом не как о главной причине краха православной империи, а как о каком-то второстепенном следствии этого краха. Ну, или как о факторе, его подтверждающем.

И это поистине удивительно!
Между тем, расцерковление народа и есть главная причина краха монархии в России и главная причина  необратимости этого краха.

В российской сословной монархии все общественные и государственные институты держались только на авторитете монарха, который в свою очередь держался на религиозном чувстве подданных. Россия именно таким образом создавалась в течение столетий. Помимо традиционных общественных и государственных форм в недрах русского общества не сложилось никаких иных форм его организации. Поэтому в случае расцерковления народа происходила его полная атомизация, все рассыпалось в прах. Народ, как великая соборная личность, попросту переставал существовать.

Авторитет всех «государевых слуг» существовал в народе лишь постольку, поскольку на них распространялся авторитет государя. Это было «начальство», «начальные люди».
Их тоже любили, уважали и боялись. Здесь тоже все держалось на иррациональном - на религиозном чувстве. Вообще, в традиционном обществе рационально-критическое отношение к власти со стороны народа было чем-то недопустимым, греховным. Но такое положение дел было естественным и справедливо для всех традиционных обществ. Народ не занимался «политикой», политикой занимались «в верхах». 

Митрополит Вениамин вспоминал:

«Сейчас скажу, что народ чтил государя, И не только его, но и всякое начальство уважал... Вспоминаю, например, как мать, посетив случайно г. Тамбов, увидела на вокзале обер-прокурора Синода, известного Победоносцева. Совершенно не зная никаких его добрых или дурных свойств души или сторон деятельности, она потом с радостью передавала нам, какого особого счастья удостоилась она, что видела министра. И это бескорыстно, непроизвольно!»

Такое отношение к властям было абсолютной нормой для большей части народа. Обратите внимание, эта очень простая женщина ничего не знала о Победоносцеве, она не оценивала и не могла оценить его как государственного деятеля, просто на него распространялся ореол почитания монарха.
И это было «бескорыстно и непроизвольно».
 
Но представьте себе, что происходило по мере того, как ослабевало религиозное чувство в народе.
И монарх и все «начальствующие» постепенно становились для народа никем и ничем. И это опять же происходило независимо от их достоинств и недостатков. Как раньше их уважали и любили не за их личные качества или государственную деятельность, так теперь их начинали только бояться и постепенно ненавидеть независимо ни от чего. 
И это было тоже «бескорыстно и непроизвольно». 

К весне 1917 года авторитет царя еще существовал «на донышке», плюс имела место обычная социальная инерция. Но отречения императора было более чем достаточно для полного и окончательного краха системы, которая складывалась многие столетия. 

Принудив царя к отречению, представители узкого слоя элиты щелкнули «тумблером» и все выключили. И назад «щелкнуть» было уже нельзя, ибо «тумблер» тоже перестал существовать. Он тоже испарился.

«Выключить» хотели монарха («остатки» его авторитета), но почему-то не догадались, что «электрическая цепь», которая «запитывала» все государственные и общественные «институты», «запитывала» их «последовательно» с монархом, а не «параллельно» с ним. (Это не свойство власти - это свойство восприятия власти народом!) И оживить эти «институты» после отречения, «пустить ток по разорванной цепи» было уже невозможно.
Да и «тока» этого уже не имелось, ибо «ток» - это цельное и глубокое религиозное чувство народа. А его уже практически не было.

При этом все «государевы слуги» для народа в лучшем случае становились никем. Все эти генералы и адмиралы, арестовавшие царя и его семью, все эти Алексеевы, Корниловы, Колчаки и их подчиненные в  социально-политическом плане окончательно уничтожили самих себя.

Впрочем, дело обстояло намного хуже. В русской монархической «трехчастной» системе все, кто были между монархом и народом, без монарха в глазах народа автоматически становились его врагами. Это весь интеллигентно-имущий класс, все офицерство, помещики и буржуазия. Одним словом, все, кто «не народ». 
Именно «начальствующие», эти богатые и богатенькие, сильные и сильненькие традиционно подозревались народом в стремлении ограничить власть государя, дабы иметь возможность скрутить народ в бараний рог ради своей корысти. Монарх в «трехчастной» русской системе понимался народом как самовластный ограничитель воли начальствующих и богатых.

И дело не в том, как было на самом деле. Дело в том, как на это смотрел народ. А он смотрел на это именно так.
Он так смотрел на дело и во времена Сталина. Он даже сегодня так смотрит на дело.

Со 2 марта 1917 года весь интеллигентно-буржуазный слой для основной массы населения страны стал врагом народа. И эта ситуация была  естественным продуктом русской истории, а вовсе не выдумкой или задумкой каких-либо политических сил. 

Георгий Александрович утверждает, будто Временное правительство развалило страну, упразднив всю прежнюю вертикаль власти.
Увы, это полное непонимание сущности происходивших событий.
Да и как можно что-то понимать в русской истории, если в рассуждениях нет ни русского народа, как народа имперского, ни русского православия?

И если говорить не о фильме и его создателе, а «вообще», то в формировании инверсного варианта истории огромную роль играет перемена местами  причины и следствия, их «рокировка».

Например, в реальности гонения на Церковь были следствием расцерковления народа.
Но с точки зрения адептов инверсной истории все наоборот: расцерковление народа было следствием большевистских гонений на Церковь.

И обратите внимание: при такой «рокировке» народ неизбежно из субъекта Истории превращается в объект. Он обязательно должен стать объектом манипулирования со стороны политических или этнических меньшинств («народ попадает под иго»). Таким образом, в инверсной схеме народ неизбежно превращается в ничтожество.
И то, что адептов инверсной истории это нисколько не смущает, вполне закономерно.

Впрочем, вернемся к фильму.
Временное правительство ничего не могло ни утвердить, ни упразднить. Оно так и не стало правительством.
И вертикаль прежней имперской власти после 2 марта 1917 года для народа попросту мгновенно перестала быть «вертикалью», равно как и «горизонталью».
2 марта 1917 года исчезло само понятие власти, поэтому прежняя власть растаяла. А власть Временного правительства уже не могла появиться.  
Находившийся в центре событий В.Б. Станкевич очень точно обрисовал происходившее.

«Не политическая мысль, не революционный лозунг, не заговор и даже не бунт, а стихийное (!) движение, сразу испепелившее (!) всю прежнюю власть без остатка: и в городах, и в провинции, и полицейскую, и военную, и власть самоуправлений. Неизвестное, таинственное, иррациональное, коренящееся в скованном виде в народных глубинах, вдруг засверкало штыками, загремело выстрелами, загудело, заволновалось серыми толпами на улицах.»\

Все есть в фильме: «прогрессивное общество», революционеры, масонские ложи, разведки западных стран, ложь, клевета и диффамация, сплетня о Распутине и царской семье и т. д. и т. п.
Вот только Народа русского нет.
И Веры православной – тоже.
В тогдашней политической «кунсткамере» русской жизни, кроме разных многочисленных интересных и влиятельных «козявок», был еще и «слон».
Вот «слона-то» этого Георгий Александрович и не приметил, а этот «слон» -  народ. 
Народ в фильме присутствует в виде какой-то примитивной схемы. 

«Народ» у нас, как правило, вообще - это нечто страдательное, несубъектное.
Это некий объект манипуляций или захвата. Он у нас, «ваще», постоянно попадает под «иго».
Под «иго царей, дворян и попов», под «иго большевистское», под «иго еврейское». А то и вовсе становится объектом «кровавых утопических социальных экспериментов». Что-то наподобие подопытной крысы.

А как при таком взгляде на народ можно, вообще, хоть что-то понимать в нашей истории!

С «Приказом №1», все же, имеет место небольшой прогресс.
В фильме косвенно признается, что не большевики разрушили армию. И дело не в реноме большевиков, дело в адекватности исторических  представлении.
И, тем не менее, адекватности этой в фильме, увы, немного.  

В сословной русской армии офицер, прежде всего, слуга царю. Нет царя – нет ни уважения, ни подчинения. Более того – офицер становится ненавистным врагом. Ему задним числом ставят в вину даже прежнее свое подчинение в период монархии. Его начинают ненавидеть.

Причину такого положения дел объяснил в свое время англичанин-бизнесмен нашему великому поэту, А.С. Пушкину, по дороге в Клин. Он объяснил ему, что русские – самый свободолюбивый народ Европы. И что по этой внутренней свободе и по чувству собственного достоинства западноевропейское «свободное» простонародье с русским крепостным крестьянином и сравниться не может.

Но последнее означает, что объективно неизбежная тяжесть русской государственности, т. н. «тягло», лежало на плечах очень свободолюбивых людей. Эти люди подчиняли необходимости не какую-то свою «свободу» и даже не «волю», а «волю вольную».
И все это необходимое для выживания подчинение, порой даже рабство, освящалось Преданием и Верой. Именно Вера позволяла сопрягать трудно сочетаемые вещи.
Но если Вера уходила, то сословное разделение для русского простолюдина становилось абсолютно нестерпимым, ничем не оправданным, оскорбительным. Причем все это имело «обратную силу». Подчинение в прошлом также становилось морально незаконным.      

Приказ №1 – это «ни о чем». И «Декларация прав солдата», выпущенная позднее Временным правительством – это тоже «ни о чем». Даже, если бы и Временное правительство, и Петросовет выпускали только самые драконовские приказы, направленные на поддержание дисциплины, это не повлияло бы ни на что.
Ибо это не повлияло бы на внутреннее состояние народа. И даже, если бы сразу по выходе из запломбированного вагона большевики включились бы в стройный хор «оборонцев» - это тоже ничего бы не изменило. Просто большевики, бывшие на тот момент горсткой политических фриков, вообще, потеряли бы даже мизерный наличный авторитет.

Можно ли было представить себе, чтобы во времена, скажем, Крымской войны солдат, пусть даже самый независимый и дерзкий, сводил счеты с офицером, пусть даже обидевшим его совершенно незаслуженно?
Это было немыслимо.

А вот в Германскую все было уже по-другому.
Сотник Листницкий в шолоховском романе признает, что если бы он избил казака до Февральской революции, он рисковал тем, что тот во время боя выстрелил бы ему в спину. А вот после Февраля, если он тронет казака, его зарубят на месте.
Добавим, что чуть позднее могли зарубить или расстрелять просто так, только потому, что - офицер. Могли убить не за погоны даже, а за ниточки на плечах шинели, опрометчиво не выдернутые.
  
И тот, кто винит в этом приказ №1 – не понимает ничего.

Православная империя, которая изначально строилась таким образом, чтобы главной «социальной скрепой» в ней было глубокое религиозное чувство народа, попала в историческую полосу объективного расцерковления. Объективного, т. е. такого, которое не могло быть остановлено никакими мыслимыми действиями людей.
Вот и митрополит Вениамин  писал, что «революционный перелом» был проявлением «воли Божией». А ведь это в переводе на светский язык означает высшее проявление объективной закономерности.

Митрополит Вениамин (Федченков) сызмальства сам рос в нужде и видел вокруг себя страшную нужду и тяжелое положение народа. Можно себе представить, с каким изумлением ознакомился бы он с нынешними представлениями о «России, которую мы потеряли», с представлениями о «цветущей» России Солоухина-Шевкунова. Скорее всего, он решил бы, что потомки сошли с ума. И вряд ли он был бы далек от истины.

Мелькнула дикая мысль: чтобы стать по-настоящему православным, как митрополит Вениамин, нужно с младенчества пройти через страшную нужду и многие бедствия. А из безмятежных воспитанников советских детских садиков («Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк. Ры-ы-ы-ы!») могут получаться только такие митрополиты, какие получаются.
  
Создатель фильма утверждает, что если бы не Февраль, то Россия пришла бы к победе. Русская армия промаршировала бы парадом победы в Берлине, Вене и Константинополе в тех самых заготовленных для этого богатырках-буденовках, уже томившихся на наших складах в ожидании использования.

Иной раз даже трудно понять, что перед нами: попытка исторического исследования или произвольно-отвязное фэнтези о «попаданцах».

Проблема-то в том, что русский народ эпохи традиционного общества всегда воевал «за Веру, Царя и Отечество», а вовсе не «за проливы» и не «за поддержание равновесия в Европе». Народ был малообразован, он был чужд политике, ему не положено было ею заниматься.
Кроме того, современному человеку трудно вместить, что в традиционном обществе Монарх был практически синонимом Отечества.
Но, если произошло расцерковление народа, то вся триада смыслов полностью улетучивалась, ибо «Вера» в этой триаде – главное. Без Веры нет ни Царя, ни Отечества.    

Почему все генералы поддержали переворот, так сказать, «предали» монархию?
Да от отчаяния!
Русский народ потерял всякие смыслы ведения войны.
А если это так, то воевать его не заставит никто и ничто.
И генералы прекрасно видели, что уже в 1916 году «Приказ №1» полновластно бродил в солдатской крови, даже будучи еще не отпечатанным на бумаге. Ведь, случалось, целые дивизии и даже корпуса отказывались выполнять приказы о наступлении.

Помните этот бородатый анекдот про ковбоя, за которым гнались индейцы.
«Ну, все, конец…», -  думает ковбой.
Но Внутренний Голос ему подсказывает: «Нет, это еще не конец. Достань кольт и убей вождя краснокожих».
Ковбой так и сделал.
«А вот теперь конец», - подтвердил Внутренний Голос.

Что можно требовать от генералов? Они хотели «как лучше», они пытались спасти положение.
Принять участие в заговоре им подсказал их «Внутренний Голос».
Авторитет царя упал «до донышка». Значит, царь виноват. Он непопулярен.
И если его убрать, то, возможно, есть надежда на победу.

Хотя на самом деле эфемерная (!) надежда на победу содержалась только в том, что еще сохранялось «на донышке» царского авторитета.
Крах РИ был неизбежен, и обусловлен он был несоответствием принципов, положенных в ее основу, стремительно изменившемуся состоянию народа.
А все остальное - это только следствия.

С 1917 года народ вынужден был строить свою жизнь на светских началах. Это когда Церковь уже не над народом, и вера не пронизывает все его бытие, Церковь теперь уже должна находиться рядом, «сбоку», и воцерковленная часть общества - это меньшинство.
Такая метаморфоза непременно сопровождается периодом резкого отрицания Церкви – это «закон маятника». И мы не единственные в мире, кто пережил подобное.

А что же могло спасти народ, оказавшийся после февраля 1917 года, будто пыль на ветру. Что могло снова собрать его в единую соборную личность?
На этот вопрос частично отвечает Розанов.

«Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно "в баню сходили и окатились новой водой"».

В смысле, мужики в «социализм и полный атеизм» перешли еще «до того».
Просто раньше времени никого расстраивать не хотели…
Но, главное, они ведь перешли не в пустоту, они перешли в «социализм».

Вот и Петр Николаевич Дурново в Меморандуме для Николая II прямо писал, что русский народ исповедует бессознательный социализм.
«Исповедует»! Понимаете?
И он же признавал, что, если случится страшная и последняя  катастрофа в империи, то социалистические лозунги будут единственными, способными «сплотить широкие слои населения».

Единственными!
Так чем же вы недовольны, господа?
Вы недовольны тем, что русский народ выжил?
Что он не стал пылью на ветру?
Вы недовольны тем, что он заново воскрес в том виде, в каком он только и мог воскреснуть? 

Православные русские люди способны были прозревать будущее.
А нынешние «булкохрусты» не способны понимать даже прошлое.
Иногда кажется, что если дать им возможность делать ставки на скачках столетней давности по известным результатам забегов, то они все равно будут проигрываться в пух и прах.

В. Розанов 3 мая 1917 года посетил Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. И увидел, что «народа былинного», народа традиционного общества практически нет. Что народ-то уже совершенно другой. Народ уже вырос из одежек традиционного общества.

«Итак, старого мужика от сохи нет или его осталось не так уж много… Словом, народа старого, былинного, очень мало, и, главное, он совершенно перемешался и совершенно неотделим от того же крестьянина и рабочего, уже читающего, размышляющего, мучащегося разными вопросами и решающего умом и совестью разные проблемы, отнюдь не в шуточном смысле и особенно не в шуточном тоне.
В марте (не скрою) я сам был болен. Аки в гробу. Да еще лицом книзу: не хочу смотреть и видеть. Где же Русь, которую я любил. Тут все марксисты. Только из гроба щелочка, и стал я в щелочку поглядывать: какие такие люди, и какой у них шаг, и какие лица. По всему надо измерять человека, везде видеть рост его, в вершок или сажень. И увидел я: люди хорошие, бравые; лица смелые, открытые, не затаенные, не подлые. Стало сердце отлегать: как будто не очень скверно, как будто даже хорошо. Вылезаю из гроба, смотрю: все же живая Русь. Только будто помолодела и приосанилась. И подумал я: сплетется этот марксизм со старыми песенками, со старыми сказочками. Сплетется он с «Голубиной (глубиной) книгой», — ну и еще поглядим, что и как выживет и кто кого переживет.
Меньше тревоги, не надо тревоги. Наша башка да рабочие руки — порукой за историю и ее бесконечность в будущем. Ничего не остановится. Будем спорить. «Ах, христианство пропало, — потому что марксизм; и церковь погибнет, потому что где же казенная субсидия». Вот уж воистину дошли до окаянства созерцания.»

Что же вы, господа, все время подсовываете нам РИ периода упадка и погибели в качестве единственного перспективного вариант устроения общества?
Что это за безумие такое!

Это проявление панического страха перед будущим.

Этот постмодернистский страх понятен, если учесть тот тупик, в который мы зашли в последние 30 лет. Так ведь зашли-то мы, нам  и выходить.
Сергей Михеев недавно точно подметил - то, что произошло 30 лет назад, было проявлением социального суицида.
И те, кто рисуют РИ периода декаданса и гибели в качестве «страны святых чудес», подталкивают общество к самоубийству.
Нет уж, нет уж…
Как там у Василия Васильевича?

«Меньше тревоги, не надо тревоги. Наша башка да рабочие руки — порукой за историю и ее бесконечность в будущем. Ничего не остановится.»