Третья правда чеченской войны глазами моего приятеля Сергея Мерчанского

"Первая чеченская война прошла у меня на глазах. Я, как и много русских остался в Грозном, в своей новой трёхкомнатной квартире на Бутенко, заработанной за 17 лет на Экспериментальном заводе. Двух дочерей, Жигули и часть вещей я вывез в Астрахань, где у меня много родственников. Машину поменял там на старую квартиру. Жена проживала в ней, и бывала у меня наездами.

Война сплотила грозненцев, сплотились и мы - четыре неполных в связи с войной семьи, нашего пятидесятиквартирного дома - две русских и две чеченских. Сообща добывали пропитание, готовили еду, коротали темные вечера. Мне повезло, во время основных боёв зимы 94/95 года я не пострадал. Не пострадала и моя квартира, хотя в 32-ю квартиру попал снаряд (моя квартира 34).

Летом 1995 года казалось, что всё позади жизнь стала легче. Одна из моих профессий - инженер электронщик, я занялся ремонтом телевизоров и был нарасхват. Бывало мою машину посреди города, на ходу блокировали своей машиной незнакомые люди, и вручали адрес - заказ на ремонт телевизора (была у меня ещё машина запорожец, известная на весь Грозный). Денег хватало и мне, и семье я помогал. Стало легче с продуктами, на базаре было всё, к тому же вокруг сады ломились от урожая.

У нас был сад в Катаямовских дачах. Я с родственником Иваном Чиниловым ездил туда собирать урожай. Иван приходится мне как шурин моего шурина Николая. Он жил недалеко от меня на Старом Посёлке, и тоже сторожил свой дом один. Жена тоже приезжала к нему наездами из Астрахани. Дачи находились за посёлком Катаяма, на въезде был блок пост, недалеко от него палатки, техника. Дежурили на посту молоденькие солдаты срочники. Проверяли машину, документы не проверяли. С солдатами мы дружили, угощали их черешней, домашними оладиками, они нам один раз налили канистру бензина. Народу в садах было мало, урожая много, витаминами мы были обеспечены, наделали вина из смородины.

К осени обстановка в Чечне ухудшилась, блок пост в саду убрали, солдат отвели куда-то. В садах стали появляться контрактники офицеры. Они приходили вдвоём - втроём, без автоматов, с пистолетами стечкиными (по их словам), расспрашивали обо всём, просили сообщать о подозрительных людях. Мы с контрактниками тоже дружили, рассказывали им об обстановке, о нашей жизни, но не угощали - эти товарищи в отличии от срочников не были голодными. Тогда же я заметил, что поперечная дорога, по которой мы подъезжали от центральной дороги к своему саду, стала очищаться от зелени, но не обратил на это внимание. Потом я понял, что за нами следили, да и больше следить им было не за кем. На дачах работали только русские, в основном женщины, и приходили пешком, так как у русских к тому времени машин не осталось, а тут два мужика с машиной привлекали внимание. Но нам скрывать было нечего, мы были заняты уборкой урожая, и ничего не заподозрили. Созревал и перезревал виноград, мы один-два раза в неделю приезжали в сад, затаривались виноградом, клубникой, орехами и прочим. Дома было уже много густого вина.

Это произошло 10 октября, через несколько дней после покушения на генерала Романова. Была тёплая солнечная погода. Мы с Иваном работали в саду. Где-то к обеду к нам подошёл наш знакомый контрактник (имена мы у них не спрашивали). Он был почему-то в спортивном костюме, но при стечкине под спортивной курткой, (он нам его показывал). Слово за слово, он сказал нам, что скоро уезжает и что есть недорого вполне хорошие автоматы. Иван, сам охотник с детства, из таёжного села Кировской области, у него глаза загорелись и он решился на автомат за 700 рублей, по схеме стулья утром, деньги вечером. Минут через пять контрактник принёс автомат и сумку. Ваня схватил автомат и побежал вглубь сада прятать его, но контрактник закричал: - Куда! В багажник ложи, увозите отсюда! Ваня побежал к запорожцу, сунул автомат в багажник под кульки. Контрактник крикнул: - Рожки! Прячь туда-же! - и достал из сумки три автоматных рожка. Иван схватил рожки, побежал к запорожцу, засунул их туда же, завалил сверху сельхозпродукцией, захлопнул багажник, и в тот же миг контрактник громко крикнул - ФСК!!! - и побежал в сторону противоположную той, откуда пришел. Мгновенно как из под земли выскочили человек десять солдат, и с криками ура накинулись на нас, повалили и связали. Мы даже не успели ничего понять. Солдаты были не контрактники, помоложе и помельче, откуда они появились, я не понял. Контрактник в спортивном костюме убежал. Вызвали БТР. На шум вышли из соседних дач две женщины и один знакомый русский парень, он жил в тех садах и хорошо знал этих солдат. Он стал заступаться за нас, мол отпустите их, они хорошие ребята, но было бесполезно. Я сказал: - Да ладно, не волнуйтесь, сейчас проверят нас, разберутся, ничего страшного. Подъехал БТР, нам завязали глаза.

Везли нас минут десять, когда сняли с глаз повязки, мы оказались в большой, светлой командирской палатке, т.к. кровати там не стояли. Хозяйничали там два офицера, помогали им солдаты сержантского звания, срочники, которых звали при надобности. Работали с нами не завязывая глаз, и я хорошо запомнил лейтенанта, невысокого, светлого, симпатичного. У нас проверили пальцы на контакт с курком, плечи на следы от ношения оружия, и без всяких вопросов начали бить. Лейтенант ударом снизу сломал мне нос, ударом в солнечное сплетение остановил дыхание. Потом пошли вопросы вперемежку с ударами - для кого брали оружие, фамилии, адрес. Пригнали и обыскали мой запорожец, нашли документы на машину, мои права и забытую мной помятую бумажку с адресом одних моих клиентов на улице Ладожская. Выдвинули версию, что это адрес тех, кому мы приобрели оружие, стали требовать имена, подробности. Я сказал, что это такой-то дом, квартира на втором этаже, живут две чеченки, я им ремонтировал такой-то телевизор, но они настаивали на своём. Потом лейтенант сказал, что контрактник, который продал нам автомат - дезертир, его уже поймали, и он дал показания, что мы приобрели автомат для каких-то там чеченцев, и требовал признания, не то будет хуже. Мы отказывались. Лейтенант сделал мне укол в предплечье, какая-то светлая маслянистая жидкость. Мне привязали к рукам провода от телефонного аппарата, и стали крутить ручку генератора, я дёргался, это повторялось несколько раз с минутными перерывами для их отдыха. Потом прижали провода мне к вискам, и стали крутить генератор, из глаз у меня посыпались крупные искры, динамомашинка зажужжала внутри черепа. Ещё лейтенант доставал пачку - светло-коричневый, мягкий, похожий на пластилин состав и какие-то шнуры и грозил напихать мне это в зад и взорвать. На меня это не произвело впечатления.

Было невмоготу, конца пыткам не было видно, но мы делили пытки поровну, мне даже и не приходило в голову сваливать всё на Ивана. Он бы не стал отказываться, ведь это была его затея с автоматом. Но допрашивающим и не нужен был такой вариант. Когда я сказал лейтенанту - боевиков не знаю, а так давайте подпишу всё, что хотите. Он сказал - сейчас не 37 год делать признания под диктовку, давай пиши правду. Я сказал лейтенанту откровенно - ну мы подпишемся, обстановка сейчас неопределённая, вы уйдёте, а нас найдут чеченцы и убьют.* Он рассмеялся и гордо сказал - мы никогда не уйдём!

Была так же имитация расстрела. Где-то в середине допроса лейтенант вызвал сержантов, сказал им что-то типа - в расход, меня увели из палатки, а Ивана оставили. Меня вывели в поле недалеко от палатки, я сориентировался - часть стояла в полукилометре от Терского хребта в сторону к Ташкале. Тут один сержант стал нагнетать на себя ярость - Ах ты бандюга, боевик проклятый, и всё такое. Я сказал, что я не боевик, а телемастер. Другой сержант видно что-то знал в этой области, и задал вопрос на засыпку: как делается кольцо для размагничивания цветных кинескопов? Я подробно описал конструкцию, размеры, диаметр провода, количество витков, - мы на заводе сделали не одно такое кольцо для себя и телемастеров. Но это мне не помогло, мне надели повязку на глаза, повалили на землю и выстрелили в землю рядом с головой. Меня оглушило, волна хлестанула по лицу, мне показалось, что пуля зацепила меня, я закричал. А в это время в палатке, как потом рассказал мне Иван, лейтенант сказал ему - вот видишь, расстреляли мы твоего друга, не признаешься, и тебя шлёпнем. Иван уже готов был подписаться.

Допрос продолжался до темноты. На ночь нас поставили на колени в поле с завязанными глазами, не давали пить и спать. От укола у меня начались брюшные судороги, я непроизвольно кричал на выдохе, и к утру сложился пополам. Утром нас тайком напоили охраняющие нас солдаты, еду не давали.

На другой день с утра нас посадили в БТР и повезли. Дорога длилась не долго, привезли нас на территорию гражданского аэропорта Грозного. Дорога, идущая из города к аэропорту, с левой стороны была засажена редкой, молодой лесополосой, с правой стороны дороги, перед аэропортом в поле расположились военные - много палаток, боксов, техники. Здесь мы попали в распоряжение военных контрактников. Они повели нас в аэропорт. В здании аэропорта, как мы вошли в центральную дверь, слева до самой стены стояли ряды кресел, мне даже показалось, что ряды шли с уклоном как в кинотеатре. Там было много народу, гражданские, военные, все суетились, вобщем Смольный 17 года. Где-то в задних рядах, или выше было какое-то начальство. Нас поставили перед креслами, как на сцене, и отчитались: - Вот поймали торговцев оружием, хотели купить 12 (двенадцать) автоматов. Мы стояли как приговорённые.

Похвалились - нужны результаты, нас завели в какой-то бокс или палатку, там было темно, лишь горела лампа в лицо. Началось всё сначала с другими исполнителями, но мы были уже выжаты полностью, я перестал чувствовать боль, плохо соображал, начались провалы в сознании. Нас несколько раз бросали в БТР отлёживаться. Потом контрактник достал армейский нож и стал ударять меня сбоку в левое бедро и ягодицу в промежутках между вопросами. Вопросов было десять, мне было уже не больно, а даже щекотно, и реакция была соответственная. Тогда офицер показал мне нож, сказал - смотри - и на глазах всадил его мне в левое бедро спереди, до кости. Я хыкнул от неожиданности - боли не было, кровь не шла, даже перевязку потом не делали. За пол дня контрактники ничего не добились от нас. Ни я ни Иван не подписались на боевиков, это было бы равносильно самоубийству.

Тогда два контрактника повели нас на расстрел, я волочил израненную ногу. Недалеко за палатками, через дорогу за прозрачной лесополосой было углубление поросшее травой. Рядом по дороге аэропорт - город ездили машины, ходили люди, нас поставили на колени, чтобы не было видно. Один контрактник выстрелил из автомата рядом с Иваном, тот не вздрогнул. Контрактник накинулся на него - а, ты не боишься, ты боевик! - Он охотник - всего лишь сказал я в защиту Ивана. Этого контрактнику было достаточно, он разъярённо подскочил ко мне, выхватил автоматный рожок и ударил меня два раза острой стороной в левый висок и в затылок, так, что патроны высыпались из рожка. Я упал на четвереньки, но сознание не потерял. Тут уже кровь пошла. Нас поставили, навели автоматы. Хоть это был второй расстрел для меня, но смотреть в ещё теплое дуло автомата было жутко. Больше стрелять не стали.

Во второй половине дня нас забрали в ФСК, это очевидно. Нам сделали ревизию - в какой-то большой комнате, кажется в здании аэропорта, свет там был солнечный. Нас стал осматривать невысокий худощавый молодой военный врач и девушка медсестра. Она возмущалась, осматривая меня: множественные ножевые ранения, сломанный нос, зуб, скальпированная рана затылка. На кровоподтёки внимание не обращали. Спросили как внутренние органы, нет повреждений? Я сказал что нет. Врач осмотрел мой висок и сказал - А это уже артериальное. Все дефекты записали, забинтовали мне голову так, что я почти ничего не видел. Потом мы с час лежали в каком-то ящике, пол и стенки были алюминиевые, наверно в БТР, затем повели на допрос. Предварительно нам сделали укол правды - прямо через брюки, ударом шприца в зад. На глаза одели повязки и я ничего не видел, кроме яркого света лампы в лицо. Допрашивали нас раздельно, меня допросили очень быстро. Завели в кабинет, посадили на стул, громкий, чёткий голос неожиданно спросил - Ты меня боишься? Я мгновенно автоматически выпалил - не боюсь. В моём голосе не было ни бравады, ни угрозы, ни силы. Неожиданно я получил сильный удар в лицо. Бинты и повязка смягчили удар, я не поплыл и разочарованно сказал - Я имел ввиду в хорошем смысле этого слова. Всё, вопросов больше не было, меня увели. Через некоторое время меня опять завели куда-то. Лампы в лицо не было. Начальственный голос коротко спросил - Так, в чём дело? Я без задержки, непроизвольно, прострочил одной фразой что-то типа: "на дурака подловили предложили оружие задарма а мы клюнули а у нас даже денег не было". Фраза была короткая, неожиданная, но в ней заключался весь смысл происшедшего. Больше вопросов не было, меня увели. На ходу ударом шприца взад всадили антидот, аж иголка чиркнула по тазу. Нас оставили в покое.

К вечеру нас погрузили в БТР, ехали долго, с частыми поворотами и остановками на перекрёстках. Было уже темно, когда нас привезли на Ханкалу в воинскую часть, и сдали на гауптвахту. Арестованных солдат там было человек пять всего, солдатики срочники. Охраняли тоже срочники. Нас закрыли в маленькой пустой комнате с деревянным полом не похожей на камеру, не было нар. Иван потребовал, чтоб нас развязали, поскольку в камере не положено держать людей связанными, нас развязали. Иван Чинилов знал тюремные правила, так как на его родине в деревне Чинилово Кировской области была зона, где он работал в системе МВД. Там же проходил три года срочную службу в войсках МВД и мой шурин Николай.

Потом нас повели на ужин в маленькую столовую с одним столом. На ужин была гречка с большими кусками мяса. Дежурный арестант, делавший уборку, увидел нас и поднял шум, что в столовой кормят каких-то бомжей. Все арестанты стали возмущаться, что они после нас они не будут есть. Мы быстро закончили ужин.

Потом к нам в камеру пустили контрактника из тех, что с гражданского аэропорта, и он стал издеваться над нами. Со словами - а, вы не признались - он валил нас по очереди на пол и топтал офицерским ботинком живот. Кишки у нас были пустые, брюшной пресс не помогал и ботинок топтал острые кости позвоночника в области почек, как какой-то окурок. Мы корчились и кряхтели. Протоптав каждого пару раз он ушёл.

Утром нас вывели за ворота воинской части и отпустили без всяких объяснений. Мы оказались на другом конце города за двадцать километров от дома. Вид у нас был ужасный, хуже чем у бомжей, не было ни документов ни денег. Частные микроавтобусы нам не останавливали, легковые машины не хотели останавливать мы - нас могли запросто задействовать как бомжей, идти пешком не было сил. К счастью нас подобрала машина иностранных спасателей миротворцев. Это был большой джип, в нём ехали два иностранца, сзади были боковые сидения. Спасатели плохо говорили по руcски, акцент был не английский. Мы им сказали, что нас избили русские солдаты, больше ничего не стали объяснять. Миротворцы посоветовали нам обратиться к ним за помощью. Когда нас привезли домой, время было к обеду, во дворе на лавках сидели люди, Иностранная машина привлекла внимание, нас видели из окон и с балконов четырёх домов. Нас видели соседи, в том числе и друзья, но никто нас не узнал. Все подумали, что это какие-то бомжи зашли в подъезд.

Несколько дней мы отлёживались у меня дома, больно было пошевелить чем нибудь. У меня распухла нога, у Ивана рука - ему ладонь жарили зажигалкой контрактники. Соседи и друзья принесли еду и лекарства, сделали уколы, потом мы сами стали колоть друг друга. От пенициллина желудок перестал варить. Потом мы встали на ноги, Иван ушёл домой, я стал ездить автобусом в третью горбольницу на перевязку. Через неделю примчалась жена, её известили соседи.

В больнице был хороший хирург дагестанец. Он вылечил мне ногу, опухоль сошла, но хромал я ещё с месяц. Голова затягивалась ещё дольше. Был ограничен ход левого плечевого сустава. Врач жил в центре города, электроснабжение там было плохое, напряжение низкое, скакало. Телевизор невозможно было смотреть. Я поставил ему дома двухступенчатый стабилизатор. Первая ступень - автоматический автотрансформатор, вторая - феррорезонансный стабилизатор, телевизор заработал, и врач должен меня запомнить.

Работы было непочатый край. Понемногу, хромая, я занялся ремонтом телевизоров. Как-то я знакомым русским клиентам сказал, что это меня русские солдаты избили, они так и не поверили, сказали - врешь, это тебя чеченцы избили. Попутно я узнавал у всех, где можно найти мою машину. Одна моя клиентка, работающая у военных, сказала, что отстойник для арестованных машин есть на территории гражданского аэропорта, и у неё там есть знакомые. Поскольку меня обработали в аэропорту, по идее и моя машина должна быть там. Я дал ей данные своего запорожца и попросил поискать. Через пару дней она сообщила, что такой машины там не было. Что делать? Я решил, что надо пойти через наши сады к горам в ту воинскую часть куда нас увезли с дачи и спросить у военных про машину. Мне говорили, что это опасно, могут обстрелять, я не верил в это, а жена побоялась идти туда. Тогда мы с женой поехали к военным в аэропорт.

Мы с женой приехали к военным в гражданский аэропорт Грозного через две недели после захвата нас военными числа 25 го октября, я ещё сильно хромал, голова была забинтована, тот день был пасмурный. В зале за столом сидел дежурный офицер, принимал людей. Увидев меня, он явно удивился, жена это тоже заметила. Она рассказала дежурному, что такого-то числа задержали людей, издевались и т.д. Кто задержал, почему искалечили людей, верните машину. Он сказал, что ничего не знает, видит меня первый раз, и никакого задержания в тот день не было. Жена настаивала, спросила начальство, он сказал - обращайтесь в военную прокуратуру.

Мы с женой пошли в воинскую зону аэропорта, искать военных, которые нас захватили, расспрашивали солдат. Но палатку, в которой нас пытали я не смог найти, военные, которых мы расспрашивали, ничего не знали, только один солдат сказал нам, что это нас обработал ярославский ОМОН, но никакие подробности не стал говорить. Мы пошли в военную прокуратуру, это был обыкновенный грязно-коричневый бокс. Там было открыто, внутри была небольшая прихожая для посетителей, вторая половина бокса была замкнута, и никого не было. Мы подождали, поспрашивали, где работники прокуратуры, когда будут, никто не знал. Не дождавшись, мы написали заявление о пропаже машины и оставили там. Про пытки мы не написали, я просто не захотел чтоб омоновцы пожалели о том, что оставили нас в живых.

В ноябре 1995го мы отправили контейнер с вещами, и бросили свою не приватизированную квартиру, ключи отдали соседям. Свой гараж я подарил (самый большой гараж в автокооперативе нашего завода, площадь 60 кв. м. высота 3 м. было всё вплоть до полуавтоматической сварки и токарного станка). Мы уехали в Астрахань, долечивался я там. Я хотел было поднять вопрос о пропаже моего автомобиля, но меня отговорили, шла вторая чеченская война, и были дела посерьёзнее моего. Я нашёл работу, новый коллектив, друзей, обустроил жильё, и в Грозный больше не возвращался. Я лишился своих машин и надолго остался без колёс, но история с запорожцем имела продолжение. Через некоторое время мне пришло известие, что мой запорожец видели в Грозном. А тогда в Чечне запорожцев на ходу не было, чеченцы не уважали запорожец - машина недолговечная, за несколько лет она рассыпалась, машины уже сняли с производства, а ушастый запорожец к тому времени не выпускался лет 15, и вполне вероятно, что это был мой запорожец.

Про мой запорожец можно написать целую повесть. Это был ЗАЗ-968 гос номер 12-60 ЧИЕ выпуска лето 1972 года, мне его подарили на свадьбу. Машина была сырая, одна из первых этой серии, имела кучу заводских и конструктивных дефектов, и сразу начала сыпаться. Заменить машину тогда не могло быть и речи, и я сам её ремонтировал. Но я не просто ремонтировал, а делал инженерный тюнинг. Каждый слабый узел или деталь при поломке, я анализировал, потом усиливал или делал свою деталь с расчётом, чтобы к этому дефекту больше не возвращаться. И у меня это получалось - я работал на экспериментальном заводе, владел всеми рабочими профессиями, и как инженер ЦЗЛ имел доступ к любым станкам, особо ответственные работы мне безотказно делали ребята станочники. За 17 лет на заводе я модернизировал всю машину. Некоторые мои решения я потом узнавал в новых сериях запорожцев. Были и эксклюзивные модернизации - нержавеющие трубы и глушитель, вечная самосмазывающаяся передняя подвеска - заливаешь через горлышко нигрол в торсионные трубы, и смазываются торсионы, а по трубкам - все шаровые, так что не надо ничего шприцевать. Было два аккумулятора параллельно - один спереди, второй в моторном отсеке и можно ездить на дохлых аккумуляторах. Колёсные арки из нержавейки, двухмиллиметровое несущее днище и многое другое - такой уникальный аппарат не мог исчезнуть бесследно.

И вот однажды, в декабре 1999 года, слушая на КВ радио Свобода, в военном репортаже Бабицкого из Грозного, я услышал про похожую машину, которая ездит по Грозному, а 26го декабря, в вечернем телевизионном репортаже НТВ из Грозного я увидел её. Это был потрёпанный запорожец, цвет кузова светло-дымчатый, как у моего. Потом я нашёл эту информацию в интернете. Правда Бабицкий и здесь наврал. В пояснениях [27-12-99] для программы "Liberty Live" к его видеорепортажам из Чечни он сказал: - По Грозному ездит машина, сконструированная каким-то умельцем-самоучкой, "чеченским Кулибиным" из Бог знает каких деталей, таких машин в природе, естественно, не существует. На одном из ветровых стекол, которые еще есть, написано: "Меняю на Путина" - конец цитаты. А на этой видеозаписи - обыкновенный запорожец. Что он не видел раньше запорожцев что ли? И не зная лично водителя машины, с виду не скажешь, что над ней поработал "чеченский Кулибин" (может быть и я).

Так что вполне возможно, что это была моя машина, а продали её боевикам омоновцы, уверенные, что нас нет в -живых. Поскольку документы они у меня украли, доказать это гораздо трудней.

Вот такая она, армия 1995го, одни ловили боевиков на передовой, другие фабриковали себе боевиков на месте, ничем не рискуя, и делали деньги.

Это сжатое описание событий, по этим фактам есть много свидетелей, в том числе и работники ФСБ, свидетельства остались и на мне, всё доказуемо.