Миф о том, как большевики устроили разруху, и его опровержение

(две части в одном посте)

Миф о том, как большевики устроили разруху, и его опровержение. Часть 1. Царизм и Временное правительство

Царская Россия была страной с чрезвычайно низким (по европейским меркам) душевым ВВП, умеренными (но приличными) темпами роста экономики в целом и быстрым темпом роста промышленного сектора. Рост промышленности происходил с низкой базы, и если относительный темп роста впечатлял, то в абсолютных цифрах он выглядел скромно. Основная проблема российской промышленности заключалась в том, что она не смогла развить международную конкурентоспособность и существовала лишь благодаря высокому таможенному барьеру. Протекционизм в классической форме — создать стимулы для создания и начального роста своей промышленности, а затем, когда она вырастет и укрепится, убрать уже ненужные барьеры — в России не состоялся, в отличие от Германии, которая и была изначально принята за образец.

Апологеты царской России неизменно забывают указать, что приводимые ими высокие цифры роста — секторальные, страна же в целом продолжала находиться в экономическом сне, три четверти населения было занято в чрезвычайно отсталом (сравнивать с другими странами надо не урожайность, а производительность труда) сельском хозяйстве.

Начало 20 века считается первой эпохой глобализации, это время свободного межстранового движения капитала, изобилия прямых зарубежных инвестиций в развивающиеся страны, трансферта технологий, интенсивной международной торговли. Всё это, вкупе с высокими ввозными пошлинами, создавало предпосылки к локализации тех или иных производств в низкоразвитых странах. Как результат, старая Россия много чего умела делать сама (но, разумеется, не электрички и не автомобили в большой серии) — но, повторим, все отечественные изделия были не слишком хороши и изрядно дороги.

Россия 1913 года была развивающейся страной (спасибо свободному рынку и дешевому государству), но отнюдь не самой перспективной развивающейся страной в мире. На той дальности, на которой тогда можно было делать прогнозы — а это максимум 15 лет, тогда мировая экономика работала по схеме "бум–рецессия" — место России в мире измениться не могло, и в ряд развитых европейских государств она не вставала.

Куда это делось? Первая мировая война, революция и Гражданская война не смогли существенно повредить инфраструктуру и промышленные активы России. Мировая война шла почти пролностью вне территории будущего СССР, скромные, преимущественно полевые сражения Гражданской войны не произвели больших разрушений. Никто не бомбил городов, не уничтожал заводы — никакого сравнения между СССР в 1921 году и Германией в 1945 году быть не может. Крах российской экономики (падение душевого ВВП в 1921 году против 1913 составило около 40%) был, несомненно, экономическим кризисом, а не результатом физического уничтожения активов.

Людям, воспитанным на классической нарративной истории с типичной для нее нарезкой на "периоды", трудно бывает понять, что экономика функционирует непрерывно, а некоторые ее участники (растения, животные) и вовсе не замечают происходящих революций. Соответственно, эти люди склонны объяснять результаты долговременных экономических процессов революциями. Пришли большевики, и сделалась разруха. Но, хотя это и кажется на первый взгляд парадоксальным, на графике ВВП России революций не видно.

Что же там видно? Видна классическая последовательность бум–крах–восстановление. Бум начинается сразу же после начала войны и продолжается до середины 1916 года. Государство, ранее контролировавшее не более 2 млн человек и 15% ВВП, начинает распоряжаться как минимум 20 млн человек и 60% ВВП. Заемные деньги льются через казну рекой — расходы бюджета в 1916 году равны практически всему ВВП России в 1913 году. Ответом становится инвестиционная горячка. Разумеется, все инвестиции в столь истерическом режиме приводят к неоптимальному распределению средств. Вся структура экономики разбалансируется, начинается непрерывно убыстряющаяся инфляция, потребление домохозяйств падает, и сложная система мотиваций, которой руководились участники экономики ранее, заменяется стремлением получить военный заказ, а там хоть трава не расти.

С лета 1916 года все экономические показатели начинают идти вниз. Но правительство и предприниматели этого не замечают — деньги продолжают литься рекой, по всей стране строятся новые заводы, новые и новые люди приходят из деревень в стремительно растущие города и становятся рабочими — но делают они не товары, запрошенные рынком, а какие–нибудь снаряды, которыми никогда не выстрелят. А тем времен разбалансировка экономики доходит до инфраструктуры, без которой невозможны не только рост, но и просто нормальное функционирование — начинаются топливный кризис, продовольственный кризис и транспортный кризис. Если объяснить дело грубо, то в железнодорожных мастерских начинают делать снаряды, паровозы ломаются, а оставшиеся паровозы уже не успевают привезти уголь (который этим же паровозам и нужен) и хлеб (который должны есть железнодрожники), так как они заняты бессмысленной перевозкой солдат из точки А в точку Б и обратно, и в результате вся система останавливается.

Политическая система не выдерживает повышения ставок, все грызутся между собою, и последние остатки политической стабильности (довольно сомнительной и прежде) исчезают. До народа тем временем доходит, что он стремительно беднеет. Политическая дестабилилизация и раздражение масс приводят к падению самодержавия. И вот тут происходит удивительное событие — Временное правительство, сформированное (во всех составах) из наиболее ярких, порядочных и прогрессивных представителей политического класса, оказывается тотально недееспособным. Министры, занятые составлением пышных деклараций и чтением торжественных речей, игнорируют реальные проблемы и пытаются одновременно прислуживать всем политическим, социальным и экономическим силам, имевшим волю заявит свои требования, даже если их интересы несовместимы и противоположны. Рабочих вознаграждают 8–часовым рабочим днем, фантастическим увеличением заработной платы и массой социальных льгот, возлагаемых на предпринимателей. Крестьянам разрешают разграбить помещичьи хозяйства. Солдатам разрешают не воевать, не слушаться офицеров и разбегаться с фронта. Предпринимателям, в утешение, раздают жирные казенные заказы на всякие ненужности; так как все уже догадались, что ничем хорошим дело не кончится, предпринимательство вырождается в получение авансов от казны. Как легко догадаться, единственным способом щедро наделить и тех, и этих является неограниченное печатание новых денег, курс которых постепенно приближается к цене бумаги. При этом огромные массы людей продолжают участвовать в абсурдных проектах — строят заведомо ненужные железные дороги из никуда в никуда, оборонные заводы, которые заведомо не будут окончены к завершению войны, и всем им нужно как–то платить.

Как результат, осенью 1917 года начинается экономический коллапс. Предприниматели убеждаются, что их бизнес не стоит ничего — нет топлива, железная дорога остановилась, рабочие готовы работать три часа в день и непрерывно требуют прибавки, деньги обесцениваются на глазах — и просто уезжают, бросая предприятия. Банкиры, при развитых темпах инфляции, не понимают, зачем им их банки. Но, самое главное, оборонная экономика окончательно удушает производство потребительских товаров. А ведь крестьяне продают продовольствие горожанам лишь затем, чтобы купить эти товары. Как только они поймут, что денег дают много, но купить на них нечего, они просто перегонят свое зерно на самогон, а на следующий год сократят посевы. Всем понятно, что скоро раздувшиеся города начнут голодать и замерзать (лес–то рубят тоже для того, чтобы купить на выручку товары, которых более нет). А на фронте без всякого дела (военные действия практически остановились) сидят миллионы солдат, которые понимают, что осенью мужики в их деревне начнут делить землю, отнятую у частных собственников; и тех, кто зазевался и не явился к переделу, обманут.

И в этих критических условиях происходит Октябрьский переворот, который не только не являлся революцией, но даже с трудом заслуживал названия переворота: Временное правительство под конец впало в такое уныние и бездействие, что оно, скорее, не было свергнуто, а само засохло и отвалилось. Перед большевиками разворачивался крах в его полном развитии, и им предстояло пройти нижнюю точку этого краха и приступить к восстановлению.

Пришедшие к власти большевики понимали, как следует удерживать политическую власть, а вот экономической программы у них не было. Точнее была, программа–минимум РСДРП 1912 года. Это была умеренная и респектабельная социал–демократическая программа. Она предусматривала сохранение рыночной экономики и частной собственности, но с более широким вмешательством государства: принудительная синдикализация и регулируемые тарифы в ключевых отраслях, борьба с монополиями, более высокие налоги, прогрессивный подоходный налог, развитый социальный сектор, восьмичасовой рабочий день, смещение сил в рабочей борьбе на сторону рабочих. К тому, во что превратилась экономика России к ноябрю 1917 года, эта программа отношения более не имела. Новому правительству надо было импровизировать.

Миф о том, как большевики устроили разруху, и его опровержение. Часть 2. Первые полгода Советской власти

Итак, экономика России досталась большевистскому правительству в состоянии, близком к коллапсу. Экономической концепции, хоть как–то относящейся к создавшейся ситуации, у РСДРП не было. Зато был определенный комплекс обязательств перед своей группой поддержки, индустриальными рабочими. Обязательства частично были твердыми — восьмичасовой рабочий день, а частично неопределенными — надо было как–то прижать капиталистов и продемонстрировать рабочим, что теперь они стали привилегированной группой. С крестьянами же дело складывалось плохо — всё, что партия обещала им ранее, то есть отнятие земли у частных собственников, они уже забрали сами летом 1917 года.

В традиционных мифологизированных представлениях правительство большевиков начало железной рукой устраивать военный коммунизм, за чем последовала разруха, из которой удалось выйти за счет перехода к НЭПу. Но действительность была устроена сложнее. На мой взгляд, у большевистского руководства мы можем видеть три последовательно сменявших друг друга группы идей, которые мы условно назовем "линией экономического розового единорога", "троцкистской линией" и "линией робкого госкапитализма". Эти три комплекса имели между собой очень сильные различия, куда более сильные, чем весь спектр экономических идей, обсуждавшихся с старой России или в современных странах. Только невнимательность, столетняя дистанция и выход в ту эпоху на первый план военно–политических событий приводят к тому, что мы сегодня ошибочно воспринимаем большевизм как единую силу, действовавшую по единому и заранее составленному плану.

Линия экономического розового единорога — это наследник линии политического розового единорога, идеологии первого состава Временного правительства. Поклонники розового единорога верят, что сам факт появления единорога (то есть того или иного института) постепенно волшебным образом преобразует действительность; при этом они обычно забывают исполнять возложенные на них ключевые государственные обязанности. Князь Львов, первый премьер Временного правительства, бездействовал и надеялся, что самый факт падения царизма совершенно достаточен для того, чтобы положение России улучшилось. Как–нибудь. Само собой. Постепенно. Поведение лидеров экономического блока Советского правительства — Осинского, Ларина — в первые полгода Советской власти было приблизительно таким же. Страна падала в пропасть, а они тем временем свели свою деятельность к минимуму противоаварийных мероприятий, надеясь на то, что сам факт падения капиталистического строя как–нибудь приведет к экономическому росту.

Чтобы понять, как представлялся своим адептам розовый единорог, надо вспомнить, что обещали рабочим расхожие социалистические брошюры весной 1917 года. Рабочий контроль над предприятиями (напоминаю, что единое плановое хозяйство и отмена частной собственности на бизнесы не подразумевались), синдикализация, регулирование цен, высокий налог на прибыль предприятий и прогрессивный подоходный налог должны были произвести чудеса. Рабочий день сокращался до 8 часов (то есть где–то на 20%) без падения заработной платы. Рабочие получали массу невиданных ранее социальных сервисов — полностью бесплатное образование на всех этапах, хорошую медицину. Но главное, появлялась чудесная пенсия по старости — она была равна заработной плате, а на пенсию можно было выходить в 45 лет (кому нужно так много рабочих, когда производительность труда чудесно повысилась). Последующие годы рабочие должны были проводить в самообразовании, личностном совершенствовании и развлечениях. Грубо говоря, социалистические экономисты обещали публике где–то 20% годового экономического роста в год в течение 10 лет подряд без привлечения под этот рост инвестиций. Комментировать тут нечего, но надо заметить, что многие верили во всё это искренне.

Экономическая политика первых 6 месяцев Советской власти, имевшая подкладкой веру в подобного рода басни, представляла собой странное совмещение малосвязных протиаварийных мер и вялого бездействия, демонстрировавшее прежде всего отсутствие связной концепции и плана необходимых мероприятий. Все смешалось в кучу. Основная лидерская группа большевиков сосредоточилась на завоевании политической власти и демонтаже демократии (вот это получалось у них хорошо), в то время как заведовавшие экономическим блоком поклонники розового единорога продолжали верить, вопреки всем наблюдаемым фактам, в свою лабуду.

С одной стороны, продразверстка, начатая еще царским правительством (но без успеха) в руках более крутоватых большевиков стала расширяться. Банки, отказавшиеся сотрудничать с новым правительством, были быстро национализированы — а это значило, что новая власть получила огромное количество пакетов акций предприятий, ведь крупные банки тогда были еще и инвестиционными фондами. Это была добавка к конфискованным еще при царе немецким предприятиям и многочисленным секвестрам, наложенным на частные оборонные предприятия (например, на Путиловский завод). Кроме того, большевикам приходилось как–то разбираться и с многочисленными брошенными предприятиями, хозяева которых просто сбежали. Так Советская власть оказалась де–факто владельцем большей части акционерных бизнесов, но еще не знала, что с ними делать. Пока что господствовала идея, что рабочий контроль, то есть передача предприятий в руки самих рабочих, сотворит чудеса — но на деле рабочие просто переставали работать, назначали себе огромную зарплату и требовали от властей скомпенсировать возникший дефицит.

С другой стороны, вплоть до лета 1918 года в России оставались и вели дела мультимиллионеры старой эпохи (например, Второв и Стахеевы), явно расчитывавшие о чем–то договориться с новой властью. Это говорит о том, что старые планы сохранить (при различных ограничениях) частную собственность на бизнесы пока что не были отброшены. Еще весной 1918 года ВСНХ серьезно рассматривал план оставить старых хозяев на крупных предприятиях как топ–менеджеров и миноритарных акционеров. Неакционерный (то есть более мелкий) бизнес почти полностью оставался частным и кое–как продолжал действовать. Кроме того, урожай 1917 года был вполне приличным (сажали–то еще тогда, когда экономика была рыночной), а запасы потребительских товаров были небольшими, а это неизбежно привело к резкому росту цен на последние — а это, в свою очередь, создало новые стимулы для мелкой торговли (называемой большевиками "спекуляцией").

Но самой главной проблемой была фактическое прекращение сбора налогов, усиленная эмиссия и гиперинфляция, темпы которой непрерывно нарастали. К зиме 1917/1918 денежное отношение было уже настолько затрудненным, что вопрос о том, кому принадлежат бизнесы, перестал быть принципиальным — ни частный, ни казенный уже не могли нормально действовать в отстутствие жизнеспособного денежного обращения. Как раз в финансовом деле, увы, большевики и показали наибольшую вялость, дорого стоившую стране. Большевики очень быстро остановили военную промышленность и аннулировали военные заказы — как раз это надо было сделать Временному правительству полгода назад — но экономика валилась в пропасть такими темпами, что эта полезная мера уже не дала заметного эффекта.

В целом, весной 1918 года правительство большевиков еще продолжало оцениваться наблюдателями как своего рода продолжение Временного правительства — такое же бестолковое и беспомощное в экономике, но только значительно более жесткое политически. Предприятия останавливались одно за другим, рабочие частично разбегались из городов, частично требовали пайка, государство достаточно робко начинало изъятия у крестьян, но преимущественно пыталось решить свои проблемы за счет эмиссии, продажа крестьянам последних остатков товаров бурно расцветала, натуральный обмен вытеснял денежный.

Впечатление, производимое всем этим хаосом, было резко отрицательным. Трудно было поверить, что так рождается новый мир. Многие были уверены, что большевикам не пережить 1918 год; ожидалось, что когда экономика дойдет до дна, большевизм дискредитирует себя окончательно и уступит место разумному коалиционному правительству, при котором и начнется возрождение, в каком–то мягком социал–демократическом режиме (типа британских лейбористов). Почти никто не понимал, что старому экономическому строю настал конец. Акции конфискованных большевиками предприятий, царские деньги и облигации продолжали иметь рыночную оценку, а blue chips — даже и кое–какое обращение на европейских биржах (парадоксально, но отдельные бумаги будут продолжать торговаться до 1922 года).

Но к концу весны 1918 года общие надежды на то, что большевики более или менее мирно убьются об дно, были аннулированы политическими событиями. Мир с Германией, сам по себе необходимый России, резко дестабилизировал внутриполитическую ситуацию. В марте–апреле 1918 года Россия казалась страной, в которой происходит "триумфальное шествие Советской власти", то есть, говоря человеческим языком, кое–какая стабилизация политического режима, создающая потенциал для восстановления хозяйственных связей на всем пространстве государства. Через три–четыре месяца от всего этого не осталось и следа.

Для большевиков были потеряны Украина, Кавказ, и даже Сибирь. Произошли все неприятности, которые могли произойти — и ожидаемые (интервенция, опасность которой большевики резко преувеличивали), и неожидаемые (восстание чехословацкого корпуса). Все территории, имевшие хоть какие–то шансы на автономизацию, этими шансами воспользовались. Было очевидно, что и сценарий мирного выхода из кризиса за счет естественного роста в присутствии розового единорога социализма (надежды большевиков), и сценарий мирного выноса большевистского правительства по типу крушения правительства Временного (надежды недоброжелателей большевиков) стали в равной мере нереализуемыми.

Все это привело к уходу партии розового единорога в небытие, из которого она неожиданно возродится через 70 лет (ускорение, кооперативы, выборы директоров на предприятиях). Экономическая власть попала в руки следующей группы лидеров — не менее завиральных, но максимально жестких троцкистов, которые мгновенно переделали экономический строй в более подходящий (по их мнению) для условий гражданской войны военный коммунизм.

Короткий период раннего большевизма не оставил о себе большой памяти — и официальная советская пропаганда, и писатели, и мемуаристы, и историки всегда больше любили драматический 1919 год. Но, между тем, последствия неожиданной экономической робости первоначальной Советской власти были огромными. В принципе, ничего нового большевики в ноябре 1917 — мае 1918 не сделали: экономика продолжала катиться в пропасть по тем рельсам, на которые ее поставило царское правительство всеми своими действиями с конца 1915 года, и по которым ее затем толкало Временное правительство. Но их бездействие довело дело до такого состояния, что имевшийся выбор сократился до двух вариантов — либо резкое смягчение курса и восстановление за счет оживления свободного рынка (грубо говоря, усиленный НЭП), либо военный коммунизм. Как только от страны отвалился экономически развитый и хлебопроизводящий Юг, как только запахло гражданской войной, вариант остался один — военный коммунизм. Никаких шансов одновременно бороться и пытаться возродить рыночный вариант экономики у большевиков не было (что показал страшный экономический упадок в стане их врагов). Начиналась ужасная эпоха.