Наступает время Сечина: российская нефть потечет по новым законам

   В продолжение к сегодняшней утренней статье "Будущие газовые войны" предлагаю почитать интервью в EADaily. Залоговок оттуда. Не все  высказывания в интервью совпадают с моей точкой зрения, однако в газовых вопросах у нас почти нет расхождений.

   2019 год оказался исключительно богат на прецедентные события на мировом нефтегазовом рынке. Глобальный бум СПГ, запуск газопровода «Сила Сибири», «газовый триллер» в переговорах по транзиту между Россией и Украиной, очередные рекорды в добыче американской сланцевой нефти, крупнейшее в истории первичное размещение акций, реализованное национальной нефтяной компанией Саудовской Аравии Saudi Aramco — это лишь основные из них. О том, какие долгосрочные последствия могут иметь эти события для нашей страны, в интервью Eurasia Daily рассказал один из ведущих российских нефтегазовых экспертов, глава инвестфонда Creon Capital Фарес Кильзие. По его мнению, главным итогом 2019 года на мировом рынке нефти стала исчерпанность соглашения по снижению ее добычи в формате ОПЕК+, и это заставляет вспомнить о том, какую позицию в этом вопросе в свое время занимал глава «Роснефти» Игорь Сечин — сдерживание нефтедобычи привело к росту ее цены, но негативно сказалось на новых проектах в отрасли. В газовой же сфере 2019 год уже вошел в историю благодаря резкому падению мировых цен, которое, скорее всего, продлится долго, и это, подчеркивает Кильзие, ставит перед «Газпромом» слишком серьезные вызовы.

«Школа» Новака и «школа» Сечина

— Давайте начнем с ситуации вокруг цен на нефть. Не так давно соглашение в формате ОПЕК+ было продлено, но всего на три месяца. С одной стороны, мы видим, что соглашение достигло своей цели — цены практически весь год держались выше 60 долларов за баррель, это идет на пользу бюджету. С другой стороны, крепнет понимание того, что у соглашения много нежелательных побочных эффектов, прежде всего стагнация нефтедобычи в России. Как выходить из этого противоречия?

— Три-четыре года назад, когда стоимость нефти колебалась в диапазоне 40−50 долларов, я прогнозировал, что именно таким и будет уровень цен на довольно длительную перспективу, исходя прежде всего из фактора перепроизводства нефти в мире. Сегодня, когда баррель стоит 65−68 долларов, я по-прежнему настаиваю, что тот мой прогноз был верным. Сделка в формате ОПЕК+ действительно привела к тому, что цены на нефть выросли по сравнению с уровнем 2016 года. При этом следует учитывать, что отношения между двумя главными идеологами этой сделки — Россией и Саудовской Аравией — складываются очень конструктивно. Это обстоятельство формирует позитивные ожидания хедж-фондов: видя, что условия сделки дают им дополнительный заработок, они начинают играть на повышение. В результате нынешние 15−20 долларов сверх того уровня цены, который я прогнозировал, складываются из двух составляющих: во-первых, это 5−10 долларов реального эффекта от снижения добычи в рамках сделки, а во-вторых, до 10 долларов в результате спекулятивной игры.

Теперь давайте вернемся к тем дискуссиям, которые велись в преддверии вхождения России в сделку ОПЕК+. Как мы помним, тогда сформировалось две диаметрально противоположные точки зрения на то, как Россия должна реагировать на падение нефтяных цен. Я бы условно назвал эти позиции «школой» главы Минэнерго Александра Новака, который выступил главным сторонником сокращения добычи в формате ОПЕК+, и «школой» главы «Роснефти» Игоря Сечина, выступавшего против такого решения. Три года назад верх одержала «школа» Новака, и 2019 год как раз и был тем годом, когда мы могли оценить полученные результаты.

— Какая из «школ» все-таки была права?

— Я считаю, что правы были обе школы, и это не парадокс, поскольку главное — это последовательность действий. Владимир Путин правильно поступил, дав Новаку реализовать те мероприятия, которые привели к росту цены на нефть до ее нынешнего уровня. В результате мы действительно получили хорошую прибавку в бюджет, как и было задумано — гипотеза Новака подтвердилась.

Однако очень быстро оказалось, что из-за системных управленческих проблем Россия не может потратить эти деньги эффективно. Я, конечно же, имею в виду текущую ситуацию с освоением бюджетных средств — как недавно сообщил президенту Алексей Кудрин, мероприятия федерального бюджета в 2019 году могут быть не исполнены на триллион рублей, и это самый значительный показатель за нынешнее десятилетие. Не будем забывать и о том, что восстановление цен на нефть не привело к серьезному ускорению российской экономики: рост ВВП на полтора процента, конечно, не тот уровень, который хотелось бы видеть. Я, разумеется, не скажу ничего нового, но в этом десятилетии мы действительно не нашли новую модель роста, которая не была бы привязана к ценам на нефть. А старая модель, как мы могли убедиться уже после кризиса 2008 года, когда они вернулись на несколько лет в район 100 долларов за баррель, работать перестала — стагнация в российской экономике началась еще в 2012—2013 годах. И это наша проблема, что мы не можем использовать «кубышку», которая снова наполнилась доходами от нефти. Более того, проблемой стали сами эти деньги, а не их отсутствие.

Для сравнения, давайте рассмотрим, как эту прибавку в 15−20 долларов за баррель использовала Саудовская Аравия. Для нее участие в сделке ОПЕК+ изначально было важно потому, что гипотеза о росте цен на нефть в результате сокращения добычи позволяла рассчитывать на удачный исход IPO компании Saudi Aramco. Судя по первым результатам недавнего размещения ее акций, эта цель фактически достигнута: капитализация Aramco уже вышла на уровень порядка 2 трлн долларов — именно эту сумму власти Саудовской Аравии изначально и называли, хотя в результате на старт IPO вышли с капитализацией 1,7 трлн долларов. Фактически же саудиты смогли получить оплату за свою нефть на несколько последующих лет, и теперь смысл дальнейшего сохранения сделки ОПЕК+ для них утрачен. Собственно, поэтому сделка и была продлена всего на три месяца: это явный сигнал о том, что в 2020 году сделка в той или иной форме будет пересмотрена.

— А для России ее смысл по-прежнему сохраняется? Когда, по вашему мнению, наступит момент, при котором продление соглашения будет токсичным для нефтяной отрасли?

— Он, по большому счету, уже наступил. Добыча нефти в России стагнирует самыми высокими темпами со времен СССР. Сегодня надо в срочном порядке приниматься за новые месторождения, включая шельфовые, потому что их выход на полную мощность займет как минимум несколько лет. Запрос на это со стороны нефтяников сформирован: в наш фонд постоянно обращаются добывающие предприятия, которым требуется финансирование приобретения буровых установок от различных иностранных производителей. Но здесь неизбежно придется учитывать санкционный эффект: из-за жесткого контроля мы оказались почти в полной изоляции от новых технологий добычи.

Иными словами, сейчас наступило время «школы» Сечина. Но, повторю, в действиях «школы» Новака была своя целесообразность — она была нужна до определенного момента, и теперь этот момент настал. Так что если теперь Россия сама не выйдет из сделки, то сделать это предложит нам Саудовская Аравия, которой мы и так оказали очень большую услугу. Поэтому вряд ли сделка будет разорвана — скорее, можно ожидать, что произойдет нечто вроде «полюбовного развода», после чего нефть вернется на уровень 40−50 долларов за баррель, и никакой катастрофы в связи с этим не будет.

— Неоднократно приводились аналогии с 1986 годом, когда Саудовская Аравия резко увеличила добычу и цены на нефть обвалились с известными последствиями для экономики СССР. Уместны ли такие сравнения на тот случай, если участники сделки ОПЕК+ резко начнут наращивать добычу?

— Нужно иметь в виду очень важный момент: ситуация 1986 года непохожа на сегодняшнюю, потому что тогда мегаэкспортером газа и нефти не были США — там на тот момент действовало эмбарго на экспорт углеводородов. Но сегодня США являются маркетмейкером, который может спутать все карты. И это очень умный и маневренный «бегемот», способный на быстрые и неожиданные действия.

— В Штатах сейчас тоже неоднозначная ситуация: с одной стороны, американцы постоянно увеличивают добычу сланцевой нефти, а с другой, мы слышим о больших финансовых проблемах у компаний в этом сегменте. Как они будут выходить из этой ситуации?

— У сланцевой нефти США нет и не может быть финансовых проблем, потому что при необходимости американцы будут готовы закачать в сланцевую отрасль столько денег, сколько потребуется для поддержания ее жизнеспособности. Даже если речь будет идти о суммах порядка 100 млрд долларов, это все равно гораздо меньше американских расходов на оборону, которые составляют 750 миллиардов долларов в год, не говоря уже о долгах США, которые продолжают расти, но катастрофы все не происходит. Да, американцы могут просто обанкротить несколько своих сланцевых компаний, но не забывайте, что в американской бизнес-модели банкротство обычно обозначает процесс оздоровления предприятия, пройдя через который, оно может стать гораздо сильнее. То же самое можно сказать и обо всей экономике США: из кризиса 2008 года Америка вышла самой сильной страной, и если мировая экономика попадет в еще один такой кризис, возможно, США станут еще сильнее.

Вызов беспрецедентно низких цен

— Если перейти к газу, то 2019 год был настолько насыщен различными событиями, которые принято называть знаковыми, что складывается ощущение, что это был какой-то поворотный год, от которого будет отсчитываться некая новая история газовой отрасли. Действительно ли это так?

— Я работаю в нефтегазовом бизнесе с 1991 года и никогда не видел более низких цен на газ в Европе, чем сегодня. Газовый рынок сейчас однозначно перешел к модели рынка покупателя, и прежде такого мы никогда не видели. Цены в диапазоне 600−800 долларов за тысячу кубометров газа ушли в прошлое, и 2019 год был очень важным для понимания того, что падение цен на газ — это надолго. Для российских поставщиков это очень серьёзный тревожный сигнал: вдобавок ко всем проблемам по доставке газа в Европу еще и цена не помогает, а завершающим ударом стали американские санкции против «Северного потока — 2» и «Южного потока». Думаю, американцы могли легко включить в этот список еще и «Силу Сибири», но, видимо, решили это не делать, чтобы окончательно не испортить торговые отношения с китайцами. Хотя «Сила Сибири» еще должна проработать как минимум два-три года до того момента, как выйдет на заявленную мощность, и тогда нас еще могут ждать малоприятные сюрпризы.

— В какой перспективе, по вашему мнению, будет достроен «Северный поток — 2»?

— В данным случае важно не время, а условия. Думаю, что спасателем этого проекта в сложившейся ситуации выступит не сама Россия, а Германия, точнее необходимость сохранения ее нормальных отношений с США. Скорее всего, американцы не пойдут на жесткую конфронтацию с немцами и дадут возможность завершить «Северный поток — 2». Однако это очевидный пример того, как действует логика «вопреки», а не «благодаря»: условия, на которых он будет достроен, явно будут не в нашу пользу — здесь у меня нет никаких иллюзий после того, на какие условия мы пошли в случае с продлением транзитного контракта с Украиной. Если бы не вице-премьер Дмитрий Козак, который включился в переговоры «Газпрома» с «Нафтогазом», то все могло бы завершиться полной капитуляцией, а так получили только частичную. Но в любом случае условия, на которые согласилась Россия, означают отказ от большинства заявленных в 2014—2015 году шагов на украинском направлении. Одним словом, это еще один очень серьезный повод задуматься о качестве менеджмента в «Газпроме» и принять решительные меры по его повышению, включая кадровые.

— Кто всем этим должен заниматься?

— Взять на себя эти задачи в России может только один человек — его зовут Владимир Путин. Если это действительно произойдет, кто будет конкретный исполнитель, уже не так важно.

— Как вы оцениваете перспективы того, что «Газпром» из-за падения экспортных доходов будет все более активно лоббировать повышение внутренних цен на газ?

— У «Газпрома» просто нет другого выхода. Цены на газ для промышленных предприятий уже растут, а что касается населения, то это, видимо, скоро случится, и ваш вопрос лучше формулировать не «будет ли?», а «когда это будет?». При этом хотел бы отметить, что у «Газпрома» накоплена очень серьезная финансовая подушка на случай падения экспортных доходов — судя по тому, как они перестраивали, скажем, свою дивидендную политику несколько лет назад, можно было предположить, что они готовятся к большим проблемам. Но готовиться надо было не только в финансовом плане, что и показала история с санкциями против «Северного потока — 2». Как только из проекта вышла компания Overseas, оказалось, что у нас просто некому ее заместить, хотя грамотный менеджмент мог предусмотреть такую ситуацию еще в 2014 году. В итоге получилось, что мы пошли на войну без оружия.

— Насколько полезным для «Газпрома» оказалось появление такого конкурента на внешнем рынке, как НОВАТЭК с его СПГ?

— НОВАТЭК доказал «Газпрому», что в сфере СПГ в России можно создать большой международный проект, и для «Газпрома» развивать направление СПГ никогда не будет поздно — проблем с наличием газа у него нет. Но есть подозрение, что высшее руководство «Газпрома», похоже, утратило способность своевременно воспринимать изменения мировых трендов. Одно из подтверждений тому — недавний выход компании Shell из проекта «Балтийский СПГ». Такие же возможности международной кооперации у «Газпрома» были на Штокмановском месторождении, в проекте «Владивосток-СПГ», но они не были реализованы. Несмотря на то, что в «Газпроме» работает много талантливых газовиков, основные проблемы сосредоточены на уровне управления, который явно не соответствует современным вызовам. В результате пока мы видим СПГ-проекты в Египте, Израиле, Мозамбике — где угодно, и в этом нет ничего плохого: чем больше дешевых энергоресурсов, тем лучше для мировой экономики. Выживут сильнейшие, поэтому призывы к «Газпрому» идти в сегмент СПГ свою актуальность не потеряли.

— А менеджмент «Роснефти» соответствует вызовам современности?

— Это совершенно другое дело. За последние годы «Роснефть» стала абсолютно коммерчески ориентированной компанией, нацеленной на эффективную продажу тех ресурсов, которые есть в ее распоряжении, и строящей свою деятельности на тендерных механизмах. При этом «Роснефть» реализует проекты по всему миру — от Германии, где ей принадлежит четверть нефтепереработки, до Индии, дистанцируясь от политики, если не брать особый случай Венесуэлы. Но почему-то «Роснефти» постоянно припоминают то зарплату и яхты Сечина, то льготы, которые она просит под свои новые проекты, — а какая компания в мире их, спрашивается, не просит? Да, «Роснефть», возможно, справедливо упрекают в излишне жестких подходах к управлению, но, к сожалению, таков уж мир, в котором мы живем.

Украина и Грета Тунберг — это навсегда

— Насколько велика вероятность, что «Газпром» со временем может по большей части переориентироваться на китайский рынок по мере того, как европейский будет приносить все меньше доходов? Такой сценарий проговаривался в момент запуска «Силы Сибири», и в этом случае новые газопроводы в Китай окажутся неким тузом в рукаве.

— Прежде всего нужно исходить из потенциальной емкости рынка. Китай до такой степени низко газифицированная страна с огромным населением, что 38 млрд кубометров, запланированных на «Силе Сибири», это еще сравнительно небольшой объем. «Газпром», со своей стороны, будет лоббировать любые трубопроводные проекты, которые смогут поправить для него текущую ситуацию, — «Газпрому» элементарно нужно продавать газ, который у него есть. Поэтому я не исключаю удвоения «Силы Сибири», строительства «Южного коридора», Пакистанского трубопровода и других маршрутов в направлении Китая. Другое дело, что при таком развитии событий речь пойдет не о развитии, а о выживании. Хотя если оценивать перспективы ухода с европейского рынка, то вряд ли в этом есть смысл. Позиция Европы хорошо известна и не раз озвучивалась: европейцы готовы сохранить за Россией долю в 30% импортируемого газа, покупая остальное у других поставщиков. В пределах этой «законной» доли нам и надо действовать дальше.

— По поводу «Силы Сибири» не раз делались предположения, что газ, который пошел в Китай, продается по низкой цене. Будет ли этот проект рентабельным для «Газпрома»?

— На сегодняшний день этот проект не является коммерческим, но важно понимать долгосрочность горизонта. Китай — это перспективный рынок для российского газа на следующие 50—70 лет, и явно преждевременно ставить вопрос о том, приносит ли он рентабельность сегодня, когда мы только на него вошли. Россия и на европейском рынке стала получать серьезные прибыли не с первого дня — это работа длиной в 40−45 лет. И если мы не начнем такой же процесс с Китаем, если будем говорить, что он нерентабелен, тогда мы его никогда и не разовьем.

— Еще один тренд 2019 года — резкое усиление давления экологических активистов на нефтегазовую отрасль. Как вы считаете, недоговороспособность Греты Тунберг и ее последователей — это надолго или все же какой-то разумный компромисс будет найден?

— Наш фонд занимается поиском такого компромисса уже шестой год подряд, регулярно составляя рейтинги открытости нефтегазовых компаний в сфере экологической ответственности. Еще в 2013 году мне было понятно, что давление экологов на нефтегазовую отрасль будет невероятно увеличиваться — вплоть до того, что публичные компании могут попасть под делистинг за нарушения в природоохранной сфере. Поэтому возникла идея собрать на одной платформе бизнес, государство, рейтинговые агентства и природоохранные организации, которые в таком формате, кстати, оказываются вполне договороспособными. Сначала многие нефтегазовые компании обижались, видя себя на низких позициях в рейтинге, но теперь практически все поняли, что повышение экологической ответственности — это тренд, который нельзя игнорировать, а противостоять ему крайне опасно.

— Тем не менее для США, кажется, не наступило никаких последствий за выход из Парижского соглашения, кроме порицания со стороны активистов и ряда интеллектуалов.

— Гегемон — тот самый «бегемот» — может играть по своим правилам. А если какие-то правила не подходят ему сегодня, то завтра он может возглавить этот процесс. Я постоянно говорю об этом тем нашим компаниям, которые тоже ставят вопрос так: а вот, мол, американцы из Парижского соглашения вышли. Ситуация может поменяться очень быстро, и история с санкциями против «Северного потока — 2» — лучшее тому доказательство: американские санкции были введены, когда строительство практически вышло на финиш.

— Есть ли возможность в этой ситуации использовать в наших интересах тот ситуационный альянс с Европой, который стал просматриваться с лета? Может ли решение проблемы с украинским транзитом приблизить нас к урегулированию санкционных вопросов с Европой?

— Никогда. Это очень большая победа Украины, которая теперь будет уверена, что с русскими можно справиться, и это очень плохой сигнал.

Николай Проценко