Орешкин: Китай потому достиг успеха, что пенсии не платил

Экономический рост — процесс болезненный, заявил министр экономического развития России Максим Орешкин, выступая на 2-м Столыпинском форуме в Москве.

«Спортсмены говорят: no pain, no gain (в переводе с английского „нет боли, нет успеха“). То же самое касается экономики».

Собственно, предполагалось, что обсуждаться на форуме будут пути развития России. Тем более что ранее президент РФ Владимир Путин поставил перед правительством задачу обеспечить достижение таких темпов роста экономики, чтобы к 2024 году страна вошла в пятерку крупнейших экономик мира. При этом глава государства назвал это не просто пожеланием, а базовым условием для прорыва в решении социальных, инфраструктурных, оборонных и др. задач.

Но пока, по прогнозу того же МЭРТ, экономический рост в этом году в лучшем случае составит 2% (при необходимых 5−6%). В целом же мировая экономика обещает вырасти на 3,3%, что тоже несколько выше наших текущих результатов.

Казалось бы, кто, если не министр экономического развития, должен представить четкий план, каким образом поручение президента будет выполняться, и рассказать, что уже сделано в этом направлении за истекший период. Но Орешкин ограничился пространным рассуждением о болезненности процесса — настоящий экономический рост в его представлении, это когда ты и твой коллектив тем же составом через год или два должны делать на 10%-20% больше, «а не то, что тебе повысили зарплату или людей стало в два раза больше работать».

После чего перешел к анализу успешного экономического взлета Китая, чего, по мнению главы МЭРТ, стране удалось добиться благодаря четырем факторам.

В числе их главным он назвал урбанизацию. А именно, переселение в город десятков миллионов сельского населения, что позволило обеспечить рост производительности труда. И «осознанную жертву настоящим ради будущего».

Глава ведомства также напомнил, что «исторически на поддержку населения пенсионного возраста Китай тратил мало». В сельской местности до последнего времени, по его словам, пенсионного обеспечения вообще не было, что, собственно, и давало возможность властям Китая «тратить больше денег на ВВП и инвестиционные расходы» (Нынешняя пенсионная система Китая начала формироваться в середине 90-х. Существует несколько видов пенсий, средняя в прошлом году составила 23,7 тыс. руб против 14 тыс. руб. в России)

Когда слышишь подобные рассуждения от министра, который вроде как отвечает за экономический рост, поневоле напрягаешься: уж, не собирается ли наше правительство пойти по пути Китая «семидесятых» — т.е. снизить расходы на социальную поддержку населения и не платить пенсии некоторым категориям граждан?

— Что касается факторов, которые господин министр назвал, то позволю себе заметить, что одним из ключевых факторов развития Китая была дешевизна рабочей силы, а отнюдь не «жертва настоящим», — комментирует ситуацию генеральный директор Института региональных проблем, политолог и экономист Дмитрий Журавлев. —  Никто ничем не жертвовал. Да, люди ехали в город, потому что в городе больше платили, в том числе, конечно, срабатывало и отсутствие пенсии.

Но не отсутствие именно пенсии здесь было главным. Ключевым фактором было желание человека найти лучшую работу.

Если проводить эту параллель с Китаем 70−80 гг. прошлого века, то тогда надо, наверное, не пенсии отменять, а зарплаты. Люди беззарплатные побегут в большие города за небольшие деньги работать. И эта разница резко снизит себестоимость товаров, и будет нам хорошо…

«СП»: — А экономический опыт Китая, он, вообще, для нас применим при такой разнице в численности населения?

— Применим. Просто опыт не в том, о чем говорил министр. Китай как раз последние десять-пятнадцать лет идет в обратную сторону. Он всеми силами повышает уровень жизни в стране.

Это снижает рентабельность экспорта — себестоимость китайских товаров растет. Она, конечно, не доходит до себестоимости производства в Соединенных Штатах, но зато производство в Индии уже стало более рентабельным, чем в Поднебесной.

Почему Китай это делает? Потому что он развивает внутренний рынок, а внутренний рынок — это покупательная способность людей.

Китай работал на экспорт во многом именно потому, что в стране было бедное население, и оно физически не могло бы обеспечить рост экономики за счет покупки товаров, произведенных внутри страны.

И в той ситуации Китайская Народная Республика сделала совершенно правильный выбор — «мы можем делать рентабельные товары, которые у нас некому покупать, поэтому пусть их покупают за границей».

Но я не очень понимаю, как мы именно этот аспект китайского опыта собираемся применять. Еще понизить уровень жизни?

«СП»: — Орешкин фактически к этому призывает — пожертвовать настоящим ради будущего. Разве нет?

— В Китае никто ничем не жертвовал. Её просто не было, этой самой пенсии. Никто её не отменял. И поэтому не было никакой особенной жертвы. Была попытка обеспечить рост в тех условиях, когда бедность была и недостатком, и достоинством.

Китайцы использовали то, что можно было использовать, как достоинство. Сейчас они борются с бедностью как с недостатком.

Мы, имея более высокий уровень жизни, более высокий уровень образования, должны были с самого начала развивать внутренний рынок. И на экспорт производить не дешевые товары, а высококачественные, высокотехнологичные. Для этого нужно было поддерживать, сохранять и развивать промышленность. Мы же всегда развивали только банковскую сферу.

А этот опыт Китая можно было бы использовать. Только вот его как раз никто не использует.

Если мы сейчас еще понизим уровень жизни, то никакого увеличения ВВП не будет. Потому что все, что мы можем сейчас продавать на экспорт, это нефть и газ, а не наши товары потребления, не наши технологичные товары — станки, оборудование и т. д.

«СП»: — Наше оружие еще пользуется спросом…

— Да, оно высокотехнологичное, но это — единственное… Все остальное за рубежом не нужно.

Мы поэтому и находимся в состоянии сырьевой экономики, что ориентируемся исключительно на это. Чтобы выйти на экспорт с технологичным товаром, нужна огромная работа. Пробиваться надо.

Это нефть купят, а чтобы купили ваши станки, надо очень много работать. Даже чтобы купили ваши товары народного потребления, надо очень много работать. Господин Орешкин молодой, а я постарше и помню, как западная пресса шельмовала китайский ширпотреб, рассказывая, что там чуть ли не вши в швах живут. И что-то еще в таком духе…

Китайцы тогда проводили огромные программы по развитию экспорта. Мы этого не делали.

А если мы не можем в больших объемах развивать экспорт технологичных товаров, а только сырья — нефти с газом, то у нас только один путь развития, это развитие внутреннего рынка. Потому что главный в рыночной экономике — покупатель.

Если мы нашего покупателя сделаем беднее, мы тогда всю экономику сделаем меньше.

Нет, прибыль бизнеса, конечно, резко возрастет — потому что уменьшится себестоимость. А вот покупка, произведенного бизнесом, резко уменьшится, потому что покупать должны те самые люди, которые работают. Других, как говорится, «писателей» у нас нет.

«СП»: — Но мы, получается, все еще за стартовой чертой. Тот же Орешкин заявил, что экономическая модель, которая обеспечивала бы рост хотя бы на 3%, до сих пор не создана. То есть, Министерство экономического развития есть, министр — есть, а КПД — нулевое… Где, что требуется подправить?

— Понимаете, в чем дело, — здесь все разумно и достаточно, как ни парадоксально это звучит. Дело в том, что модели развития нет, но модель экономики есть. И это именно модель экспортно-сырьевой экономики. И это модель базовая.

Никто не ставит вопрос: хорошо это или плохо? Исходят из того, что она — единственно возможная, и, имея модель экспортно-сырьевой экономики, мы будем думать, как увеличить ее объем на 3%.

«СП»: — Но президент, наверное, не это имел в виду, когда говорил о «базовом условии прорыва»?

— Он говорил вообще об увеличении. Чтобы решать социальные проблемы, для этого нужны ресурсы. Президент в этом абсолютно прав. Вопрос в том, что нынешняя экспортно-сырьевая модель никогда не позволит нам войти в пятерку.

При этом она не является предметом анализа и критики, она является предметом поклонения со стороны наших экономических чиновников. Им кажется, что никакая другая модель не может быть, потому что не может быть никогда.

В действительности, их главный — скрытый, не постулируемый внешне, но ключевой признак модели, ее качества, это прибыль в единицу времени. А доход от продажи нефти в единицу времени, естественно, больше, чем доход от продажи товаров.

Это же надо сначала заводы построить. Потом долго и героически бороться за выход на мировые рынки, за повышение покупательной способности населения, чтобы оно могло эти товары покупать. Смотрите, сколько усилий. А тут пробил дырку и качай…

Если считать, что экономика, это сумма денег, то подобная модель, действительно, единственно возможная. Для них как раз экономика, это не заводы, не люди, которые работают, а пачки долларов.

И дело не в том, чтобы убрать Орешника и назначить Косточкина, условно говоря, а в том, чтобы уйти от самой модели. Только где среди наших экономических чиновников вы найдете человека, который придерживается другой модели?

Есть экономисты систематики. Экономисты теоретики. Экономистов практиков, я боюсь, мы потеряли. Потому что мы от них, грубо говоря, избавлялись примерно с 1991 года.

«СП»: — А разве нельзя поменять экономическую модель развития?

— Сменить-то модель можно — никто нас к той модели цепями не приковал. Другое дело, что экономической элите другая модель не нужна. Её эта устраивает. Ей нефтегазовых доходов хватает.

Развитие страны, а зачем? Для них развитие страны, это увеличение объемов собственного богатства. А с этим у них, видимо, все хорошо.

Я не говорю, что наши министры обязательно враги государства — к сожалению, это было бы слишком просто. Я говорю о том, что модель, которая является ущербной, для них является наиболее эффективной в силу их социального положения. В силу их образования, построенного по американской схеме, по американским лекалам.

Но в американской экономической школе ключевое то, что связано с финансами, поскольку это уже развитая-переразвитая экономика. Экономика, в которой строить не надо, в которой надо понять, что делать с излишками того, что сейчас производится.

Мы же берем чужие методы и переносим на нашу развивающуюся экономику, а потом удивляемся, что же ничего не получается… А дело не в том, что мы — идиоты, а в том, что тут требуются совершенно разные модели.

Но поскольку первая аксиома наших экономических чиновников, что американцы всегда правы, то дальше с ними не о чем разговаривать, к сожалению. Не потому, что они не понимают сути вещей, не потому что предатели, а просто потому, что думают так, как привыкли думать.