Андрей Ваджра. Как за неделю стать нацистом - 1

Сразу предупреждаю. Очень длинная статья. Много букв разных. Но читать мне когда-то было интересно. Решила поделиться.

Статья старая. Уже точно больше двух лет. 

Там есть еще продолжение по ссылкам. Ну мало ли, может кому любопытно.

В последнее время меня часто спрашивают о том, как так получилось, что огромное количество моих соотечественников, абсолютно нормальных людей, мгновенно утратило свою интеллектуальную и эмоциональную самостоятельность, превратившись в членов, то ли стада, то ли стаи. Как сотни тысяч взрослых, зрелых индивидов могли без всякого сопротивления отказаться от личной свободы и стать стандартным элементом беснующейся толпы, кричащей нацистские приветствия, отрицающей очевидные факты и элементарную логику?

На самом деле этот вопрос не простой. При этом он имеет весьма слабую связь, как с политикой, так и идеологией. То, что мы сейчас видим на Украине, это следствие внутреннего выбора живущих там людей. Их выбора между личной свободой и рабством, выбора остаться в страшном и опасном одиночестве, или быть в дарящем иллюзию безопасности первобытном стаде.

Феномен тоталитарного (стадного) общества это, прежде всего, феномен психологический, а уже потом политический и социальный. По большому счёту отказ от индивидуальности и личной свободы может приобретать любую социальную и политическую форму, от итальянского фашизма и немецкого нацизма, до маоизма красных кхмеров и национализма ОУН. Однако его причины находятся не в той или иной идеологии, а в самой природе человека. Нынешние украинские патриоты и яростные русофобы могли себя прекраснейшим образом реализовать как в Германии времён Адольфа Гитлера или Камбодже при правлении Пол Пота, так и в Швейцарии во времена Кальвина и Цвингли.

Сознание среднестатистического обывателя очень мягкое и податливое. По своей природе оно способно приобретать любую тоталитарную форму.

В человеческой душе стремление к свободе существует одновременно со склонностью бегства от свободы. В любом свободном обществе большая часть его членов представляет собой природные заготовки тоталитаризма, которые, в общем-то, очень легко превратить в национал-социалистов, красных кхмеров, кальвинистов, членов «Правого сектора» или просто в пассивно/активно поддерживающих их обывателей, исходящих ненавистью в отношении того или тех, кого велено ненавидеть.

То, что любую социальную группу очень легко превратить в тоталитарную секту блестяще доказал в 1967 году преподаватель истории Рон Джонс, работавший тогда в средней школе Эллвуда Кабберле в Пало-Альто (Калифорния).

На уроке посвящённом Второй мировой войне, один из учеников спросил Джонса о том, каком образом простым гражданам Германии удалось не увидеть весь бред и ужас нацистского режима с его ненавистью, единомыслием, террором, подавлением личности, концентрационными лагерях и массовым истреблением людей.

Этот вопрос озадачил Джонса. У него не было на него ответа. Поэтому он решил, никому не говоря, провести эксперимент – на практике, в кратчайшие сроки превратить свой класс в тоталитарную группу. Чтобы дети на себе испытали все прелести подобной трансформации. Результаты недельного эксперимента привели преподавателя, а затем и его испытуемых в ужас.

Далее я приведу фрагмент его книги, в котором он подробно описывает данный эксперимент, комментируя его ключевые моменты. По сути, действия Джонса представляют собой практическую инструкцию того, как за неделю можно превратить обычных людей в банду фанатиков.

И так «Третья волна» Рона Джонса…

Много лет я хранил странную тайну. Я хранил молчание вместе с двумя сотнями учеников. Вчера я случайно встретился с одним из них. За короткий миг я вспомнил все. Стив Кониглиоу был учеником класса, в котором я преподавал мировую историю. Мы столкнулись друг с другом совершенно случайно. Это был один из тех случаев, которые часто происходят с преподавателями, когда они меньше всего этого ожидают. Вы идете по улице, обедаете в полупустом ресторане или покупаете в магазине белье, и вдруг совершенно неожиданно появляется бывший ученик и здоровается с вами! В данном случае это был Стив, который бежал за мной по улице и кричал: «Мистер Джонс, мистер Джонс!» Смущаясь, мы обнялись.

Мне пришлось немного подумать, чтобы вспомнить его. Кто этот молодой человек, который меня обнимает? Он называет меня мистером Джонсом. Должно быть, бывший ученик. Как его фамилия?

За ту долю секунды, пока я лихорадочно копался в прошлом, Стив почувствовал мой вопрос и отступил на шаг. Потом он улыбнулся и медленно поднял руку, сложив ладонь лодочкой. Боже мой! Он участник Третьей волны. Это Стив, Стив Кониглиоу. Он сидел во втором ряду. Он был восприимчивым и способным учеником. Играл на гитаре и любил театр.

Мы просто стояли и улыбались друг другу, когда, сам того не сознавая, я поднял изогнутую руку. Салют был отдан. Два товарища встретились через много лет после войны. Третья волна была все еще жива.

«Мистер Джонс, вы помните Третью волну?» Конечно, я помню; это было одно из самых пугающих событий в моей преподавательской деятельности. Оно и было той тайной, которую я и двести учеников будем совместно хранить всю жизнь.

В течение следующих нескольких часов мы смеялись и разговаривали о Третьей волне. Потом пришло время прощаться. Такие случайные встречи с бывшими учениками производят странное впечатление. Ловишь несколько мгновений своей жизни, вновь переживаешь их, а потом говоришь «до свидания», не зная, когда вы встретитесь снова и встретитесь ли вообще. Вы, конечно, обещаете позвонить друг другу, но не позвоните. Стив будет продолжать расти и изменяться. Я навсегда остаюсь для него вехой на жизненном, пути, постоянно и незримо присутствующим воспоминанием. Я мистер Джонс. Стив оборачивается и спокойно салютует мне, изогнув поднятую руку в форме набегающей волны. Я отвечаю ему таким же жестом.

Третья волна. Что ж, наконец-то о ней можно рассказать. Я встретил ученика, и мы несколько часов говорили об этом кошмаре. Тайна в конце концов должна быть раскрыта. На это потребовалось три года. Я могу рассказать вам и всем остальным о Третьей волне. Сейчас это просто сон, воспоминание. Нет, это нечто, что мы старались забыть. Вот как это началось. По странному совпадению мне кажется, что Третья волна началась именно со Стива, то есть с вопроса, который он задал.

Мы изучали нацистскую Германию, и в середине лекции меня перебили вопросом. Как могли жители Германии утверждать, что они не знали о массовых расправах над евреями? Как могли горожане, железнодорожные проводники, учителя, врачи притворяться, что ничего не знают о концентрационных лагерях и истреблении людей? Как могли соседи или даже друзья еврея говорить, что их не было рядом, когда это происходило? Это был хороший вопрос. Я не знал на него ответа.

Поскольку до конца учебного года оставалось еще несколько месяцев, а я уже дошел до Второй мировой войны, я решил потратить неделю на исследование этого вопроса.

Сила в дисциплине

В понедельник на лекции по истории я познакомил своих старшеклассников с одной из характерных сторон жизни нацистской Германии — с дисциплиной. Я прочел лекцию о красоте дисциплины. О том, что чувствует спортсмен, который усердно и регулярно тренировался, что чтобы добиться успеха в каком-нибудь виде спорта. О том, как много работает балерина или художник, чтобы сделать совершенным каждое движение. О терпении ученого, увлеченного поиском научной идеи. Это и есть дисциплина — такая самотренировка, контроль над собой, сила воли, когда ценой преодоления реальных трудностей достигается улучшение умственных и физических возможностей, окончательная победа.

Чтобы испытать на себе силу дисциплины, я предложил — нет, я приказал классу поупражняться сидеть в другой позе. Я рассказал, как правильное положение тела при сидении помогает сосредоточиться, укрепляет волю. На самом деле я своим приказом ввел обязательную посадку в своем классе. Надо было поставить ноги так, чтобы обе ступни полностью касались пола, а руки заложить за спину, чтобы выпрямить позвоночник. «Ну вот, разве вам не легче дышится? Вы более собранны. Ведь так вам лучше?»

Мы снова и снова тренировались принимать это новое положение «смирно». Я ходил между рядами сидящих учеников, указывая на большие упущения и поправляя их. Правильная посадка стала сам важным аспектом обучения. Я распускал класс, позволяя ученикам кинуть свои места, а затем резко приказывал им принять положение «смирно». В тренировках на скорость класс научился из положения стоя усаживаться в положение «смирно» за пятнадцать секунд. В тренировках на концентрацию внимания я заставлял их сосредоточиться на том, чтобы ступни были параллельны друг другу и плотно прижаты к полу, лодыжки сомкнуты, колени согнуты под углом девяносто градусов, руки скрещены за спиной, позвоночник выпрямлен, подбородок опущен, голова наклонена вперед. Мы проводили тренировки на бесшумность, когда разговоры разрешались только для того, чтобы показать, что они отвлекают внимание. Несколько минут потренировавшись выполнять все более сложные задания, класс смог без единого звука зайти из коридора в аудиторию и занять свои места, приняв положение «смирно». Этот маневр занял пять секунд.

Казалось странным, что ученики так быстро привыкли к этому единообразному кодексу поведения. Мне стало интересно, насколько далеко я могу зайти, оказывая на них давление. Чем была эта демонстрация послушания — временной игрой, в которую все мы играли, или чем-то другим? Было ли стремление к дисциплине и единообразию естественной потребностью, общественным инстинктом, который мы прячем, когда ходим в рестораны и смотрим телевизор?

Я решил сыграть на терпимом отношении класса к строгой регламентации действий. За последние двадцать пять минут урока я ввел несколько новых правил. Когда прозвенит последний звонок, все ученики должны уже сидеть в аудитории в положении «смирно»; все ученики должны приносить карандаши и бумагу для конспектирования; задавая вопрос или отвечая, ученик должен стоять рядом со своей партой; любой вопрос или ответ должен начинаться со слов «мистер Джонс». Мы провели короткие сеансы «самоподготовки». Ученики, отвечавшие медленно и вяло, получали замечания и должны были обязательно повторять свой ответ заново до тех пор, пока он не превращался в образец точности и уважительного отношения. Четкость и живость ответа стали важнее его содержания. Чтобы подчеркнуть это, я требовал ответов, состоявших из двух-трех слов.

Ученики получали похвалу за старание, с которым они давали вопросы и отвечали. Я благодарил их, если они говорили решительно и были внимательны. Вскоре все ученики начали буквально засыпать меня вопросами и ответами. Уровень активности класса резко изменился: раньше в обсуждении принимали участие в основном только несколько человек, а теперь — весь класс. Еще более странным казалось постепенное повышение качества ответов. Все стали слушать с пристальным вниманием. Начали выступать новые люди. Ответы становились более подробными по мере того, как ученики, обычно не решавшиеся говорить, находили поддержку своим усилиям.

Что касается моего участия в этих упражнениях, то у меня возникали сплошные вопросы. Почему я раньше не подумал о такой методике? Казалось, что ученики полностью сосредоточились на заданиях и точно излагали факты и понятия. Казалось даже, что они задают более интересные вопросы и относятся друг к другу с большим сочувствием. Как это могло произойти? Я ввел авторитарную обстановку обучения, и она оказалась очень плодотворной. Я начал размышлять уже не над тем, насколько далеко можно зайти с этим классом, а о том, насколько мне придется изменить свои основные представления о педагогике, поскольку я предпочитал свободную обстановку на уроке и максимальную самостоятельность в учебе.

Неужели моей вере в идеи Карла Роджерса суждено увянуть и умереть? Куда ведет этот эксперимент?

Теперь давайте рассмотрим, что же сделал Джонс в первый день эксперимента. Фактически он сломал естественное, индивидуальное поведение детей и привёл их действия к единому, управляемому алгоритму, зафиксировав их тела в стандартной позе, на которой сконцентрировал их сознание.

Дело в том, что существует зависимость не только поведения от мышления, но и мышления от поведения. Т.е. действие формирует мысль точно так же, как мысль формирует действие. Заставьте людей однообразно двигаться, и они будут однообразно мыслить и даже ощущать. Более того, при вынужденной концентрации на действии, действие подавляет мышление. В итоге получается робот. Именно для этого в армии существует маршировка. В строю идущем в ногу, где каждый сконцентрирован на выполнении правильного движения, пропадают отдельные индивиды, превращаясь в единый, управляемый организм.

Помните, затяжное «Майdан’s» - шоу, организованное накануне «революции достоинства»? Помните, как сотни людей однообразно двигались по заданным хореографами программам, изображая некое подобие коллективного танца? Помните, какие тогда кипели страсти? Помните, с каким наслаждением его участники придавались общему действу, а вся страна в мощнейшем эмоциональном напряжении за всем этим наблюдала? С психометодологической точки зрения «Майdан’s» был прообразом «Майдана». Через два года после танцевальных «батлов», их матрица с удивительной точностью была воспроизведена в виде политического «батла» тысяч майданных активистов и наложена на всю страну. Как в первом, так и во втором случае в полной мере проявилась воспетая Джонсом «красота дисциплины».

Совместное, синхронизированное, единообразное, управляемое действие большого количества людей подавляет их индивидуальность, упрощает личность, и блокирует её способность к независимому мышлению. В конце 2013 года в центре Киева управляемые толпы уже не танцевали, а в едином ритме и по единой программе сносили государственную власть. Причём с таким же удовольствием и энтузиазмом, с каким до этого выплясывали на «Майдансе».

«Майdан’s», «Майдан» и «АТО» породили единообразный кодекс поведения масс, одновременно запустив их творческую активность, проявляющую себя лишь в коллективных действиях. Общие, но до предела простые действия во имя не менее простых целей уровняли их участников. «Майdан’s», «Майдан» и «АТО» не требуют неких индивидуальных качеств, неких отличительных особенностей, личной позиции и независимого мышления. В однообразном, коллективном действии все равны своей безликостью. В нём нет личностей, а есть лишь функционирующие в едином порыве единицы, для которых имеет значение лишь преданность общему делу, прилежание, самоотверженность и самоотдача. Ум, знания, нравственность и пр. качества обычной жизни, отделяющие человека от массы, теряют свою ценность. Именно поэтому в таких условиях «тот, кто был ничем, становится всем», а активность человеческой массы зашкаливает.

Сила в общности

Во вторник, на второй день эксперимента, я вошел в класс и обнаружил, что все молча сидят в положении «смирно». Некоторые из учеников чувствовали себя раскованно и улыбались теми улыбками, которые должны доставить удовольствие преподавателю. Но большинство учеников смотрели прямо перед собой с искренним сосредоточенным выражением, мышцы шеи напряжены, никаких признаков улыбок, мыслей и даже вопросов, каждый нерв натянут для важного дела.

Чтобы разрядить напряжение, я подошел к доске и написал крупными буквами «СИЛА В ДИСЦИПЛИНЕ». Ниже я записал второй закон: «СИЛА В ОБЩНОСТИ».

В то время как класс сидел в строгом молчании, я начал лекцию, скорее даже проповедь о ценности общности. На этом этапе игры я обдумывал про себя, стоит ли прекратить эксперимент, или лучше его продолжить. Я не планировал такого напряженного внимания или послушания со стороны учеников. На самом деле я был удивлен, обнаружив, что идеи о дисциплине вообще удалось воплотить в жизнь. Размышляя о том, остановиться или продолжать эксперимент, я все говорил и говорил об общности. Я рассказывал истории из собственного опыта, которые произошли со мной, когда я занимался спортом, работал тренером и преподавал историю. Это было просто. Общность — это связь между людьми, которые вместе работают и борются. Это когда соседи помогают друг другу при постройке дома; когда человек чувствует, что он — не одиночка, а часть чего-то большего, например участник движения, член команды, борец за общее дело.

Отступать было уже поздно. Теперь я могу понять, почему астроном так упорно снова и снова смотрит в свой телескоп. Я все глубже и глубже погружался в исследование своих собственных представлений и мотивов, движущих групповыми и индивидуальными действиями.

Надо было заметить и попытаться объяснить еще очень многое. Меня мучило множество вопросов. Почему ученики подчиняются власти, которую им навязываю? Почему они не удивляются или не сопротивляются этому «военному положению»? Когда и как все это кончится?

Закончив рассказ об общности, я снова сказал классу, что общность, как и дисциплину, можно понять, только испытав ее на практике. Чтобы дать ученикам возможность пережить чувство общности, я потребовал, чтобы они хором повторяли вслух: «Сила в дисциплине, сила в общности». Сначала я заставлял двух учеников встать и произнести наш девиз, затем к ним присоединялись еще двое, и так до тех пор, пока весь класс не начал скандировать стоя. Это было интересно. Ученики начали поглядывать друг на друга и почувствовали силу, которую давала принадлежность к группе. Каждый ощущал свои способности, и все были равны между собой.

Они делали общее дело. Мы работали над этим простым действием целый урок. Мы повторяли девиз раскатистым хором или произносили его то тише, то громче. Мы всегда говорили все вместе, при этом не забывая и о том, как надо правильно сидеть, стоять и говорить.

Я почувствовал, что я тоже стал участником этого эксперимента. Мне нравилось единообразие действий учеников. Приятно было видеть, какое они получали удовлетворение и с каким увлечением хотели сделать еще больше. Мне становилось все труднее и труднее не поддаться общему порыву и не отождествляться с классом. Я не только руководил группой, но и подчинялся ее диктату.

В конце лекции, без всякого предварительного обдумывания, я создал приветствие. Оно было предназначено только для учеников этого класса.Чтобы отдать салют, надо было поднять изогнутую правую руку к правому плечу. Я назвал это салютом Третьей волны, потому что кисть руки напоминала гребень набегающей волны. Мысль о Третьей волне пришла мне в голову потому, что моряки считают, что волны приходят сериями по три волны, и последняя, третья волна — самая большая. Поскольку у нас появилось приветствие, я ввел правило, чтобы все ученики класса при встрече отдавали друг другу салют. Когда в конце урока прозвенел звонок, я попросил полной тишины. Под внимательными взглядами всех учеников я медленно поднял руку, согнул ее и отдал салют. Это был молчаливый знак признания. Их класс был чем-то особенным.

Без моей команды весь класс отдал ответный салют. В течение следующих нескольких дней ученики класса будут обмениваться этим приветствием. Идешь по коридору, и вдруг три ученика этого класса поворачиваются к тебе, и каждый быстро салютует. В библиотеке и в спортивном зале можно было видеть, как ученики приветствует друг друга с помощью этого странного жеста рукой. В буфете обернешься, услышав грохот падающей посуды, — оказывается, это два ученика салютуют друг другу. Загадочное поведение тридцати человек, проделывавших вращательные движения руками, скоро привлекло повышенное внимание к классу и эксперименту по исследованию немецкого типа личности. Многие ученики из других классов спрашивали, нельзя ли им присоединиться.

Второй день психологической обработки сознания своих учеников Джонс начал с навязывания им коллектива, и всего связанного с ним, как некой высшей сверхценности. Аналогичным образом Украина, как высшее воплощение коллективности, была навязана украинскому населению как некая сверхценность, ради которой нужно не только идти на любые жертвы, но и совершать любые преступления.

Идея коллектива как высшей ценности была зафиксирована в коллективном сознании непрерывно повторяемыми слоганами, речёвками и лозунгами. Многократно повторяемая человеческой массой мысль через некоторое время становится для неё незыблемой истиной. И не имеет значение, какая толпе предлагается мысль. Ею может быть всё что угодно. Толпа орущая «истины» не задумывается об их сути, даже если они абсурдны, идиотичны, преступны и самоубийственны.

Именно поэтому сейчас значительная часть украинских граждан синхронно, в унисон орёт нацистское приветствие ОУН «Слава Украине – героям слава!», «Слава нации – смерть врагам!» Для украинского населения это психологическое клеймо, которым его клеймят как стадо. Пока индивид самозабвенно орёт СУГС, он сам себя фиксирует в сформированном пастухами стаде, демонстрируя свою контролируемость. Именно для этого нужны постоянно произносимые приветствия и наносимые на одежду и тело символы. Это метки принадлежности к кому-то или к чему-то.

При этом надо отметить, что синхронно орущая или что-то дружно совершающая толпа даёт каждому её члену психологическую иллюзию его многократно увеличившейся личной силы, одновременно уравнивая всех, независимо от их индивидуальных качеств, создавая иллюзию общности и равности.

От синхронизированной унификации/стандартизации действий, Джонс перешёл к синхронизированной унификации речи, что автоматически унифицировало мысли детей. Все начали одинаково, по команде сидеть, двигаться, говорить и думать. Задача Джонса, как «пастуха», заключалась в том, чтобы по своему усмотрению управлять синхронизированными позами, действиями и мыслями особей «стада», навязывая им смысл их общих поз, действий и мыслей.

Для психологической фиксации управляемой им группы, он дал ей её символ – жест, которым члены этой группы должны были друг друга приветствовать, тем самым на символическом уровне закрепляя своё отчуждение от внешнего мира. Символы тоталитарной группы дают её членам ощущение особого, высшего статуса, своей приобщённости к чему-то великому и могущественному.