Фурсов 1991-1992 гг.: Кратократия (ч.3) - Системная деградация

Выдержки из публикации Фурсова А.И. в журнале «Социум» 1991-1992 гг.

Основные положения первой части: Фурсов 1991-1992 гг.: Кратократия - не бюрократия

• Ведь бюрократ – это представитель и носитель такой административно-управленческой структуры, которая отделилась от прочих форм власти и сфер общества – экономической, религиозной, идеологической. В этом смысле бюрократия существует только в капиталистическом обществе.
• Всякий бюрократ – чиновник (управленец), но не всякий чиновник (управленец) бюрократ.
• Я называю этот социальный тип (слой) «кратократия». Иначе говоря, «власть власти», «власть насилия», по сути неограниченная никакими другими сферами и формами власти. Ленин, прекрасно понимая суть этого явления, ещё в 1918 году писал, что большевистская диктатура – это такой тип власти, который основан на насилии и не ограничен никакими законами.
• Чтобы лучше понять, что такое кратократия, имеет смысл сначала уяснить, что она не есть. Итак, кратократия не бюрократия. Она не есть форма политического господства.

• Кратократия не государство. И не только потому, что государство, охватывая гражданское общество в целом и уничтожая его, отмирает. (Сталин был прав, когда в «Вопросах ленинизма» писал, что в СССР государство отмирает не в результате ослабления его функций, как предполагали Маркс и Энгельс, а в результате его максимального усиления).

• Кратократия не имеет собственности на предметно-вещественные факторы труда, но, тем не менее, распределяет их.

• Кратократия необратима, её можно только разрушить, детотализировать.

• Во второй половине 60-х годов кратократия вступила в последнюю стадию своего развития, реализовав свой исторический потенциал, по сути, реализовав себя: ведь упадок и смерть той или иной социальной системы происходит в результате исчерпания её. В этом смысле Н. С. Хрущёв был прав, говоря в начале 60-х, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме (имелась в виду развитая его стадия или поздняя кратократия, представляющая собой этот коммунизм, правда, значительно отличающийся от того, что «прорицал» Хрущёв).

Основные положения второй части: Фурсов 1991-1992 гг.: Кратократия (ч.2) - деградация

Представители кратократии прекрасно понимают и понимали это. Вот иллюстрирующие подобное понимание слова Николая Бухарина – искажённо, на коммунистическом жаргоне он выразился таким приблизительно образом: «легализация фракции внутри партии означает легализацию других партий, то есть отход от диктатуры пролетариата! К тому же – развивал свою мысль Бухарин – в условиях отсутствия фракционности оппозиция может находиться только в тюрьме». Он прав, поскольку кратократия как «партия» и есть единственная власть, двух властей быть не может. Это лишний раз говорит о том, что КПСС не партия (например, номенклатуры – такой подход лишь уводит от сути дела), а нечто другое.

Лишение людей возможности создавать коллективные ассоциации в соответствии с их интересами и целями и есть отчуждение у них (людей) социальных производительных сил.

В результате кратократия оказывается производственной системой власти, или властной системой производства.

Попросту говоря, коллективная форма преподносит индивидуальных эксплуататоров (то есть тех, что присваивают прибавочный продукт и рабочее время хотя бы в минимальном объёме) как коллективных не-эксплуататоров, выполняющих общеполезную социальную функцию. Чего стоят сакраментальные слова Леонида Брежнева: «у коммуниста только одна привилегия – быть впереди!». Правда, ни он, ни его присные не утруждали себя пояснением, где «впереди» – в забое или у кормушки? Однако самое главное (как уже говорилось), коллективная форма скрывает сверхсекрет кратократии – источник, позволяющий присваивать прибавочный продукт и рабочее время, часть необходимого продукта и часть свободного времени посредством отчуждения социальных и духовных факторов производства.

Присваивая факторы производства и производимый продукт коллективно, кратократия, однако, не может коллективно же его потреблять. Потребление носит индивидуальный характер. В то же время качество и количество потребления в рамках кратократии носит не относительно свободный (как, например, у буржуазии) характер, но определяется и ограничивается рангом конкретного индивидуального кратократа, его местом в иерархии.

Каждый индивидуальный кратократ, естественно, стремится получить большую долю продукта, чем это положено ему по рангу, то есть избежать внутрикратократического контроля над своими потребностями, нарушить его.

В этом смысле основной принцип поведения кратократа – нарушение правил кратократического бытия. Главное средство этого нарушения – использование неформальных связей, коррупция, которая есть не что иное, как применение общественной власти для достижения личных, частных целей и которая, следовательно, имеет тенденцию к превращению в норму. Ведь если нет различия между «общественной» и «частной» собственностью, то частный доход кратократа по определению качественно совпадает с общественным («государственным», «правительственным»). Остаётся лишь вопрос размера, количественного измерения дохода и исчезает вопрос существования коррупции как таковой, даже самой идеи коррупции.

За 70-е – первую половину 80-х годов благосостояние многих представителей кратократии столь возросло, а само экономическое богатство приняло такие формы, что в рамках кратократической системы стало трудным сохранять как всю иерархическую структуру ранжированного потребления, так и (на фоне обострения других противоречий) самого богатства.

В начале 80-х годов кратократизация общественных структур и потребительские аппетиты кратократии достигли такого уровня, когда жизнь страны в прежнем состоянии оказалась невозможной.

Именно ведомство – реальный субъект кратократии. Как и любая ячейка власти, это относительно замкнутый, самовоспроизводящийся мир власти. Выступая, как правило, монополистом, ведомство контролирует не только производство (что позволяет ему создавать и поддерживать дефицит и тем самым укреплять свои позиции относительно других ведомств, предпринимающих аналогичные контрмеры, отсюда – дефицитарная «экономика»), но также и «ведомственную» прессу, писателей и так далее.

Центр воплощал функцию кратократии как коллектива присваивающих продукт в её противостоянии функции индивидуально-ранжированного потребления. Чем сильнее выражена первая функция и связанные с ней группы, тем слабее вторая – и наоборот. Вся история кратократии – это борьба двух этих функций и социальных сил, воплощающих их. Особенно эта борьба обострилась в 1945–1965 годы и завершилась победой «потребителей» (иначе и быть не могло).

---------------------------------- 3 часть -----------------------------------------------

Всё будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее...

Пусть: раз социальная революция – не нужно топить Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице...

Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?..

Это сделали вот эти самые певуны...

Если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха.

Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.

М. А. Булгаков «Собачье сердце»

...По окончании первого класса мне подарили книгу о детстве «дедушки Ленина». Раскрыв её на одной из страниц, я стал рассматривать фото гимназического аттестата будущего организатора большевистской партии. Ожидая увидеть все «пятёрки», я был немало удивлён одной «четвёркой» – по логике.

Много лет спустя я понял, что именно недостатки логического мышления (наряду с отсутствием моральной щепетильности и др.) во многом способствовали успехам Ленина в борьбе за власть. Но успехам краткосрочным. Что же касается долгосрочных, то здесь ситуация сложнее.

Система, созданная Лениным, цепь, выкованная им, оказалась во многих отношениях непрочной (например, уже в 30-е годы его, Ленина, партия – «старые большевики» – была уничтожена). А причина во многом – всё те же логические ошибки.

Как известно, Ленин любил повторять фразу: найти решающее звено в цепи и, ухватившись за него, вытащить всю цепь. Эту фразу очень любили и руководители КПСС, и обществоведы. И неудивительно – ведь уже в 20-е годы преподавание логики было запрещено. Её во многом заменили ленинский авторитет и внешне меткий образ, очень соответствующий желанию одним махом решить все проблемы. Однако в том-то и дело, что решающего звена, за которое можно ухватиться, в цепи быть не может, подобная формулировка – логическая несуразица, цепь не может быть прочнее самого слабого из своих звеньев, представляющих собой нечто решающее только в том смысле, что его-то лучше и не трогать, – ясно, что будет, если схватиться и потянуть за него*. Тянуть надо за любое другое.

А если перед нами такая цепь, все звенья которой одинаково слабы? Это значит, что данную цепь практически нельзя использовать. Она может существовать только для себя, постепенно ржавея и разрушаясь. И здесь мы подходим к третьей черте кратократии – системной деградации.

Системная деградация

Третья черта кратократии – постоянная системная деградация. Поскольку для каждой ячейки власти главное – воспроизводство и сохранение данной властной структуры в целом, вообще, то все специализированные функции в экономике, образовании, науке, здравоохранении и других «ячейках» власти отходят в лучшем случае на второй план. Они – побочный результат и допускаются ровно настолько, насколько не мешают воспроизводству отструктуренной власти.

Если же они хотя бы минимально мешают отношениям власти и тем, кто их контролирует, то специфическим, содержательным аспектом жертвуют незамедлительно (достаточно вспомнить бесконечные в своей непрерывности факты о том, как в экономических ведомствах стопорится продвижение технических и технологических новшеств, как в здравоохранительных ведомствах блокируются внедрение новых лекарств, новых методик лечения и так далее; аналогичное происходит и по другим «департаментам», это закон системы, а не отклонение от него).

Напомню, что как генетически, так и сущностно кратократия функциональна и негативна. Вполне естественно, что главные цели и задачи различных ячеек власти носят функциональный характер, содержательные аспекты – вторичны: господствует тенденция к вытеснению содержания вообще. Так, у толкиеновских Чёрных Всадников Кольцо всевластья выедает лица, плоть, оставляя капюшон на пустоте. Поэтому-то многие ведомства в своём обычном нормальном функционировании и в его содержательных результатах становятся прямой противоположностью того, к чему они призваны по определению.

Здравоохранительные ведомства становятся ведомствами антиздоровья. Где вы ещё увидите медиков, занижающих нормы загрязнённости, радиации или заражающих людей СПИДом? Ведомства образования превращаются в ведомства необразованности – о школе написано столько, что даже примеры приводить не имеет смысла. А, скажем, торговля? Где, ответьте, возможна торговля, главная задача которой не реализовывать товары, а утаивать их? Содержательная активность имитируется, а имитация и есть реальное дело этой системы, приносящее разновеликим кратократам статус, престиж, поездки за границу, деньги и пр. Подобная имитация самодовлеюща и автодинамична.

С этой точки зрения практически все сферы кратократического общества делятся (хотя во многом пунктирно) на две зоны: зону концентрации преимущественно содержательной активности – социально не фиксируемой и незначимой и зону активности функциональной, имитативной – как раз-то и официальной и, следовательно, социально единственно значимой. В одной зоне – писатели и учёные, работающие в стол, инженеры кулибины, вечно что-то изобретающие и так далее.

В другой – кратократы, воплощающие процесс отчуждения внешних форм деятельности (в данном случае – функций) от её содержания. Тот процесс отрицания содержания, который, однако, никогда не может быть завершён, иначе исчез бы объект, по поводу содержания которого имитируется активность. Впрочем, возможно достижение точки так называемого несовпадающего насыщения, вслед за которым система в целом и отдельные её элементы не могут развиваться; эволюция сменяется инволюцией, то есть свёртыванием развития.

«Рыцарь революции» называется это. «Гвозди бы делать из этих людей»... Или наоборот

Весьма интересен социальный слой, оккупирующий полосу между зонами содержательной и функциональной активности социума. Это – своеобразная социальная полупериферия кратократического общества: полуофициальные учёные, художники, режиссёры, мелкие начальники «производственного типа». Именно «кратократическая полупериферия» производит из содержательной активности социума «функционально-содержательный» полуфабрикат. Именно она потому, что кратократия непосредственно присваивать и потреблять содержательные процессы, то есть превращать их в голофункциональные, не может ни социально, ни интеллектуально, ей нужны посредники или своеобразные «интеллектуальные протезы».

«Кратократическая полупериферия», или, другими словами, промежуточная группа в качестве предмета труда, имеет дело с реальным содержанием вещественных, социальных и духовных процессов. Однако в то же время её задача – в результате и посредством своей деятельности – резко уменьшить содержательный потенциал этого предмета, привести последний в состояние, готовое для сугубо функционального присвоения.

«Промежуточники» как специфические функциональные, («экспертные») органы кратократии, в ходе своего труда и социальной самореализации воспроизводят и содержательные стороны всех общественных процессов, тем самым сохраняя их. Но в то же время они воспроизводят их таким образом, что функциональные аспекты кратократического бытия максимально выходят на первый план. Причём в самом содержании социальных процессов вперёд резко выдвигаются его практически-утилитарные, «экспертные», технологические стороны.

Полупериферийные группы кратократического общества можно было бы назвать его «средним классом», если бы не одно обстоятельство – к реальному «среднему классу» они не имеют никакого отношения. Нельзя эти группы назвать и интеллигенцией: в кратократическом обществе могут быть интеллигенты, но не может быть интеллигенции как слоя.

Однако, как бы там ни было, им не дано существовать без и вне содержательных аспектов социальных процессов, это – основа их бытия. В то же время им не дано полностью и адекватно воспроизводить содержательную основу своего бытия. Более того, они должны модифицировать, деформировать эту основу на функциональный лад, изгоняя содержание таким образом, чтобы внешне, тем не менее в максимально возможной степени сохранялось впечатление содержательности.

Удел «экспертных групп» кратократического общества – постоянное отрицание или, в лучшем случае, искажение объективных основ своего существования, в результате чего противоречие между функциональными и содержательными аспектами, между функциональным бытием и социальным содержанием становится основным социальным и внутриличностным противоречием этого слоя.

В самом деле, поскольку бытие в кратократическом обществе выступает прежде всего функционально, содержательность полупериферийным группам приходится искать в сфере сознания, культуры, понятой узкоэстетически. Отсюда – характерное акцентирование значения непроизводственной сферы, «надстройки», упор на лёгкие жанры и формы, уход в себя. Но лёгкость нередко оборачивается пустотой, а уход в себя...

Как говорил Ежи Лец, «не уходи в себя, там тебя легче всего найти». Но ведь иные специально прячутся так, чтобы их было нетрудно найти. Отсюда, из этого не просто сизифова труда, но повседневного социального самоуничтожения проистекают надрывность, нецельность, раздвоенность в качестве личностной характеристики большинства из тех, кого именуют «советской интеллигенцией».

Полупериферийные группы реализуют одну из функций кратократии, исторически вынесенную за рамки самой кратократии, получившую внешне автономное существование и нарастившую на себя «социальную плоть». В этом смысле «промежуточные» группы представляют собой частичное (неполноценное) бытие кратократии, даровавшей им некоторые свои функции.

В частности – подавления объективно антикратократических элементов, то есть тех, кто в своём бытии стремится содержательные аспекты социальных процессов воспроизводить содержательно же, иначе говоря, – по-настоящему. Речь идёт о настоящих художниках, учёных, изобретателях, главными гонителями которых как раз и выступают полупериферийные группы. И дело здесь не только в задаче выполнения функции «превентивного подавления», возложенной извне. Есть и внутренняя экзистенциальная причина: реальное творчество в любой области – это смертельная yгроза имитации и имитаторам (нередко воспринимаемая как конкурентная активность, хотя это совсем не так). С этой точки зрения лучших охранителей кратократии и не надо.

«Социальный террор по отношению к антикратократическим элементам внутренне оправдывается по принципу «они бы тебя били сильнее». А это ещё более усиливает личностную раздвоенность представителей промежуточных групп, делает для них подобное состояние ещё более невыносимым.

Отсюда – масса специфически советских вывертов, «коленец» в поведении, внешне напоминающих русскую удаль и российский разгуляй, но не имеющих к ним никакого отношения по сути. Характерно, что такого рода личностная раздвоенность стимулирует стремление устранить частичность, неполноценность бытия. Способов устранения я насчитал несколько:

1) активное сопротивление, которое довольно быстро гасится;

2) сознательное перемещение из «полупериферии» на социальную «периферию», что с точки зрения системы – социальное самоубийство, иногда оканчивающееся физическим;

3) пассивное приспособление, поиски приспособленческой тождественности с системой (этот вариант характерен в основном для интеллектуалов, которых он, как правило, ведёт к моральной или, по крайней мере, творческой деградации. А. Белинков прекрасно показал это в книге «Юрий Олеша: история сдачи и гибели советского интеллигента». Мадрид. 1976).

Все три варианта, однако, не распространены широко. Стремление же устранить частичность, неполноценность промежуточного бытия путём карьеры, попадания в кратократию, хотя бы в низшие её эшелоны, «комплексы ячеек» – массово. Конкуренция, борьба за «место под солнцем» в рамках именно «полупериферийных» групп кратократического общества есть хотя и не единственный, но один из наиболее активных и очевидных факторов общей, системной деградации.

Кстати, драмы представителей «промежуточных» групп кратократического общества – их поиски идентичности с системой, попытки уклониться от неё, борьба друг с другом – хорошо показаны Ю. Трифоновым и В. Маканиным. Но какая дистанция между двумя подходами к проблеме. Шестидесятник Трифонов с большой симпатией смотрит на социальный мир своих героев изнутри, ему сладостны даже промахи и поражения его героев.

В. Маканин препарирует этот мир извне, а потому – более трезво, холодно и отстранённо – в лучшем случае с жалостью и без иллюзий. Перед нами две позиции, две формы преодоления кратократического сознания – иллюзорная и реальная. Позиция Маканина, уловившего социальную бесперспективность и во многом импотентность «промежуточных групп (даже если они получают свои шанс!), мне ближе.

Это борьба за попадание в кратократические структуры низшего уровня. Стремление же к внешне более содержательной социальной жизни (социальный статус, благосостояние) толкает значительную часть населения в остроконкурентную борьбу за место в кратократических ячейках высшего и среднего уровня, то есть за место в наиболее функциональных сегментах общества.

Иными словами, реализация содержательных, точнее псевдосодержательных, аспектов общественной жизни («жизненный успех») возможна здесь лишь на функциональной основе, посредством её постоянного укрепления за счёт и в ущерб содержательному аспекту. А это означает тенденцию к постоянно качественному ухудшению состояния всех социальных структур. В отличие от капиталистического социума, где конкуренция между индивидами и группами стимулирует технический прогресс и так далее, в кратократическом обществе конкуренция (по его законам) ведёт к деградации социальной системы, всё большему выхолащиванию из неё реального общественного содержания и значения.

Конкретно это проявляется в том, что, например, будучи монопольной системой однородной власти, кратократия исключает или сводит к минимуму неоднородные, то есть профессионально-специализированные формы конкуренции. Рост профессионального мастерства, профессионализма тех или иных индивидов в любом сегменте власти объективно нарушает её баланс не в пользу начальства и бездельников, грозит их социальным позициям.

Поэтому задача начальников (и задача системы в целом) – избавиться от профессионалов, вытеснить, маргинализовать их, в иных случаях – заставить служить себе. Со всем этим связано и развитие социального отбора в кратократическом обществе. Ясно, что на практике этот отбор даёт не что иное, как постоянное ухудшение, системную деградацию, совпадающую со сменой поколений и внутрипоколенческими сдвигами и передвижениями.

Повторю: источники системной деградации кратократического общества не исчерпываются социальной конкуренцией в промежуточной зоне, хотя здесь причины нарастающей социальной разрухи представлены в наиболее осязаемом и динамичном виде. Есть и общие, макросоциальные источники, которые менее бросаются в глаза именно ввиду их масштаба, трудно поддающегося полноохватному «взгляду с высоты» или извне.

Реализуя своё функциональное общественное назначение, каждая кратократическая ячейка выступает содержательно как контробщество – её интересы в силу однородности власти чаще противоречат по своему содержанию общественным, чем совпадают с ними (нередко не соотносятся с ними непосредственно). Поскольку само общество и есть совокупность кратократических ячеек, то содержательно в целом оно предстаёт как контробщество, антиобщество (в крайних ситуациях это чревато самоуничтожением по чернобыльскому типу или широкомасштабному заражению СПИДом).

В то же время функционально («внешне») кратократическое общество нормальный социум. Таким образом, одна и та же социальная система есть одновременно и общество и контробщество, что затрудняет рациональное прогнозирование поведения её элементов в средне- и особенно краткосрочной перспективе. Последнее усугубляется и тем, что при функциональном характере господствующей социальности большинство людей в своих оценках («здравый смысл») продолжает исходить из социального содержания.

Разумеется, разные сегменты власти в разной степени воплощают сущностные черты кратократии, её функциональность. «Управленческие» структуры среднего и высшего уровня в большей степени, чем, естественно, уровня низшего. Чем выше социальный уровень ячейки власти, тем более функциональный характер она носит внутренне – и тем более содержательный (социальный статус, благосостояние, возможности нарушать законы кратократического общества) – внешне. Политбюро – верховная ячейка власти, воплощающая единство всех ячеек, – носило наиболее функциональный характер, было посредником, органом голо-функционально опосредующим взаимодействие ячеек власти безотносительно к их содержанию.

Безликость высших руководителей КПСС не случайна. Функциональная система работает и над физико-антропологическим образом, «физиономией» кратократа, и диктует определённый физико-антропологический отбор.

Это ещё одно свидетельство господства функциональных сторон социальности над содержательными, и поскольку именно первые официально провозглашаемы и признаваемы, то возникает иное измерение в отношениях власти. Официальное, при всей его иллюзорности, ложности, фальши и неразрешимых внутренних противоречиях приобретает вид единственно реальной системы знаков и отношений и в значительной степени существует как таковое. Однако именно в этот мир «тысячи масок без лиц» и стремятся многие, за это боролись и борются порой очень неординарные люди.

Слава Богу, что так называемая «перестройка» позволила по крайней мере части из них найти иное применение. Тот, кто раньше мог «выбиться в люди», сочиняя отрицательной начинки бумаги на коллег или поставляя макулатурные статьи, теперь могут найти себя в роли народного депутата, вообще, на ниве «борьбы за демократию и гласность».

Я оставляю в стороне личный и нравственный аспект, здесь всё ясно. Однако с социосистемной точки зрения лучше, когда человек борется за гласность, а не против коллег. Личностная раздвоенность и подлость тех, кто ныне вместо «ура» кричит «дурак», остаются, но возникает нормальная политическая ситуация – как на Западе: все знают, что политика грязное занятие, презирают тех, кто ею занимается, как «политиканов», но все понимают, что «политиканы» делают нужное общее дело. Как говорил Вилли Старк, «и путь его от зловонной пелёнки до смердящего савана». Но без этого нет пути.

Итак, в сферу кратократического стремятся многие. В основе этого стремления объективно, в ходе столкновения тысяч и тысяч отчуждённых воль (подталкивающего системную деградацию к точке асимптотического насыщения) лежит, как уже говорилось, отчуждение у человека содержательных сторон его бытия, прежде всего в социальной и духовной сфере. Ну а если в голове разруха, то она непременно появится и будет прогрессировать в предметном мире, при этом каждый «прогрессивный сдвиг» будет совпадать с приходом нового поколения и фиксироваться в качестве реформ.

С этой точки зрения реформы в СССР можно рассматривать как фиксации качественных сдвигов в системной деградации и попытки «заморозить» общество на уже достигнутом уровне упадка, не пустить его дальше вниз.

Можно было бы привести примеры деградации социальной системы из области «экономики», «социальных отношений» в целом, но я ограничусь здесь социально локальным примером – школьными учебниками, скажем, по истории Древнего мира. Для меня они – один из лучших частных примеров и даже символов общей системной деградации.

Если сравнить учебники 40-х, 60-х и 80-х годов, то в глаза бросается истончение их не только интеллектуального, но и информационного потенциала. Например, в учебнике 1947 года объясняется, что такое «гэлиэя» – афинский суд; в учебнике конца 80-х годов гэлиэя исчезла бесследно (равно как разделы о Сулле и других важных деятелях и событиях), зато объясняется, что такое «красноречие». Вот такая история. Красноречивее не бывает.

В том, что период 1985–1990 годов не привёл, как это на первый взгляд ни парадоксально, к такому всплеску творческих дискуссий и художественных достижений, как шестидесятые годы, в том, что в лучшем случае было повторено сказанное 20-25 лет назад, я вижу ещё одно проявление системной деградации. К середине 80-х годов кратократическое общество даже в лице «официальной» (шеетидесятнической) оппозиции исчерпало почти все свои возможности, в том числе и возможности интеллектуального самоосмысления. Здесь я подхожу к проблеме субъективной деградации.