Джон Шемякин: Итальянская колония живописцев и гений или Гоголь в Италии

...Пейзажисту Ф. Матвееву, проходившему стажировку в Италии, предложили вернуться в Россию. Пейзажист Ф. Матвеев, в ответ на это предложение, отказался вернуться на родину. Ссылаясь на преклонный возраст и на то, что он в Риме стажируется "уже более сорока лет".
Дело было в 1819 году.

Пейзажисту Ф. Матвееву напомнили, что ему два или три раза высылали деньги на обратную дорогу. Пейзажист Ф. Матвеев ответил, что "тоска по родине щемит постаревшее на чужбине сердце, бьющееся с каждым письмом из Академии все слабее и глуше"...

 

Тогда пейзажисту Ф. Матвееву выслали 5 000 рублей через банкирский дом Торлони и сообщили, что деньги эти пейзажист Ф. Матвеев может использовать так, как сочтёт нужным, но только в качестве попечителя присланных к нему российских молодых художников, целью стажировки которых в Италии будет "создание полотен, проникнутых морально-философским содержанием". Пейзажист Ф.Матвеев согласился.

Через три месяца к пейзажисту Ф. Матвееву в дверь постучали молодые и взволнованные русские художники. Присланные из нижнетагильских заводов крепостные. Средним возрастом 38 лет. Зипуны, бороды, казенные сапоги. Группу взволнованных молодых русских художников сопровождали пятеро искусствоведов. Старшим по званию в группе искусствоведов был майор Казюмский, ветеран Лейпцигского сражения и герой штурма Монмартра. Казюмский в запираемой коляске вёз мольберты группы художников, фраки и "романтические шляпы".

Среди мольбертов и романтических шляп катался связанным наиболее яркий нижнетагильский стажер Поливанов Савва Прокофьевич, автор нашумевшего полотна "Минеральные водопады Ингерманландии". Савва Прокофьевич несколько увлекся тосканскими видами и был отловлен случайно во время неожиданно приключившихся с ним этюдов. Ловили живописца петлёй.

Пейзажист Ф. Матвеев прожил последние годы своей жизни очень интересно. Много ездил. Просился домой.

Нижнетагильские стажеры в первой половине 19 века были жемчужиной русской художественной колонии в Риме. Одно время группой нижнетагильских творцов руководил Карл Брюллов. Ему деваться было некуда. "Последний день Помпеи" был заказан ему Анатолием Демидовым. Который хоть и порол розгами да плетью свою жену, племянницу Наполеона Матильду, но любил седой Урал с его человеческими самородками.

На исследование того, что позже станет называться Донбассом Демидов направлял французов. А вот в Италию направлял исключительно наших. Нижнетагильцы в Риме оказывались перед выбором: или стать учениками чрезвычайно зашибающего Брюллова или чрезвычайно мнительного и религиозного Иванова. Прелестным лебедем над этой композицией кружил Николай Васильевич Гоголь, который тоже хотел покровительствовать нижнетагильским портретистам.

Брюллов по настоянию Демидова следил за нижнетагильцами, за Брюлловым следили агенты русского политического сыска. Просто Брюллов дружил со всеми карбонариями в округе ( Капечелатро, Гверацци, Мариетти, Дадзельо, Мандзони и прочими людьми чести). За агентами русского политического сыска, вынужденно водящими кистями по холстам, следил религиозный художник Иванов, подозревавший агентов в том, что они сектанты и заговорщики. Агенты в целях конспирации пели у княгини Волконской в опере Доницетти "Сибирские узники" различные партии. Что думали они в эти сладкие минуты? Что вспоминали? Пекли ли картофель в "романтических лохмотьях Рима"?

За Ивановым следил Гоголь.

К 40-м годам 19 века в Петербурге стало ясно, что с русской колонией художников в Риме надо что-то делать. Участились случаи всякого.
Настала пора решительных реформ. Как справиться с кризисом в мире русского искусства в Италии? Что предпринять в отношении мастеров и дарований? Как побудить их к сознательному творчеству и художественному поиску?

В 1840 году в Риме была создана особая Дирекция русских художников, подчинявшаяся не Академии художеств, а Министерству императорского двора. Среди художников пронёсся слух, что возглавит особую Дирекцию генерал-майор Лев Иванович Киль.

Генерал-майор Киль был художником. В качестве художника рисовал акварели с царской семьи и был соавтором государя Николая Павловича в создании военной "каски образца 1844 года". Пруссаки эту каску у нас своровали потом, назвали "пиккельхельм" и на всех карикатурах потом в этих касках маршировали и терзали Бельгию.

Но назначили директором русских художников сначала не Киля, а для пробы П.И. Кривцова. Кривцов был человеком очень подходящим. Он продавал итальянский мрамор для строительства Исаакиевского собора. Ну как продавал... Организовывал продажу.

Первым делом Кривцов сообщил всем собравшимся, что публично отрёкся от своего родного брата, декабриста С.И. Кривцова. И что полностью защищает педагогическую теорию скульптора Бартолини о "необходимости для художника следовать одной природе". Затем Кривцов ввел для русских художников распорядок дня. И повелел два раза в неделю всем без исключения мастерам "восстанавливать в чертежах с прорисовкой и пояснительными подписями разрушенные ныне античные строения, чтобы не прибегать к помощи местных знатоков древностей и не делаться слепыми исполнителями бредней сих последних".

Понятно, что экспертом в области реконструкции античных развалин был выписан из России титулярный советник Лобиков Павел Никанорович, ранее служивший по линии акцизной оценки ввозимых в Таганрог вин.

Говорят, что альбом с реконструкциями античных развалин с прорисовками и подписями получился силы необычайной. Местные знатоки рассматривали молча и благоговейно. Один так называемый местный знаток, не знавший русского, высказался в том духе, что, мол, не ведал, как красива Москва.

Все русские художники любили своего директора. В день его именин в 1843 году, как вспоминал В.Е. Раев, "все русские художники приехали из Рима во Фраскати, на дачу директора, поздравить доброго начальника... Любезный именинник всем был рад". Художники пели для директора, потом закусили. Потом пошло веселье.

Через неделю художники получили от любезного именинника распоряжение о том, что теперь у художников будет специальный доктор "по нервным и заразным болезням". Без подписи этого доктора художники не получали права на посещение Ватиканских музеев. А со справкой от доктора получали право посещения. Но с обязательным представлением директору плодов этого посещения. Если директор отсутствовал, его замещал компетентный Лобиков.

Н.В. Гоголь продолжал кружить соколом над русской колонией в Италии, выжидая себе место конференц-секретаря Дирекции русских художников.

Николай Васильевич Гоголь очень хотел поступить на государственную службу. А лучше даже в придворную службу пойти. И уверенно полагал, что должность конференц-секретаря Дирекции русских художников создана для него. В мае 1840 года в письме Жуковскому пишет об этом пламенно. А октябре 1840 года в письме все тому же Жуковскому сетует, что директор русских художников хочет себе в конференц-секретари какую-то европейскую знаменитость, вроде германского немца по фамилии Шадов. Шадов в то время был директором Академии художеств в Дюссельдорфе и Гоголь ревновал директора Кривцова к директору Шадову. Прямо пишет Жуковскому: Кривцов "ничего не смыслит в своём предмете", занят только "удовлетворением своей страсти, то есть любви к самому себе"! Видимо, Николая Васильевича несколько коробило то, что Кривцов не занят любовью к русскому литературному гению.

Поэтому, в пику эгоисту Кривцову, Николай Васильевич решил стать заботливым и добрым. Не успел в Рим приехать цесаревич Александр Николаевич, а Гоголь устроил подписку среди свиты цесаревича на приобретение оттисков гравюры художника Иордана с "Преображения" Рафаэля. Свита полезла в портмоне. Художник Иордан получил "5 000 римских скудо". Гоголь счастливо улыбался. Жуковский счастливо улыбался. Цесаревич счастливо улыбался. Художник Иордан так просто хохотал от счастья. Ну те, кто деньги сдавал, улыбались, наверное, тоже. Через десять с лишним лет выжившие участники подписки все же получили по гравюре. Цесаревичу гравюру не отослали - он денег не сдавал. Гоголю тоже гравюры не досталось. Не сдавал и он. Художник Иордан работал хоть и не очень быстро, но память имел хорошую.

Второй раз деньги для творцов Гоголь собирал чтением "Ревизора" в салоне княгини Волконской. Я бы на таких чтениях обязательно присутствовал. В зале сидели слушатели калибра 206 мм. Балабины, Репнины, Апраксины, Виельегорские, Самойловы, Гагарины, Шаховские. Итальянские маркизы. Британские дипломаты. Кто не князь - тот на диван не сидись. И вот им Гоголь в одно лицо читал "Ревизора" в палаццо. Апельцыны, лимоны, певчие птицы, веера, бриллианты, невообразимые жемчуга в прическах, перья фламинго, холеные негры разносят меж пальм холодные лимонады, а Николай Васильевич наяривает за унтер-офицерскую вдову. Лорд Саутхоп спросил у графа Фиц-Джеймса: "когда все начнут петь? я слышал, что у православных во время проповеди поют", Фиц-Джеймс ответил, что "запоют скоро, но мы до этого не доживём...однако проповедник очень хорош, он видел подобного в Новом Орлеане, но тот ещё и танцевал".

Жуковский, конечно, интересовался, а зачем тебе, Николай Васильевич, в придворные чины-то? Чем плоха жизнь вольного литератора? На что Николай Васильевич поэтически ответил, что жалование ему нужно нормальное, что нормальное жалование - это хорошо, что оно позволит ему "возвратить себе себя".

Жуковский сердобольно ( он такой был) похлопотал. Гоголю предложили в 1841 году место библиотекаря при Дирекции русских художников. Но у Николая Васильевича случился приступ гордости и он ответил, что библиотекарем не пойдёт работать. А потом приписал, что вот если бы ему предложили место самого Кривцова, т..е. директора русских живописцев, то он и на эту должность не пошел бы. Потому как она странная очень. Что за директор?! Каких художников?! Что за выдумки этакие?!

Кривцов прочел ответ Николая Васильевича со смешанными чувствами. А Николай Васильевич, входя в раж, в очередном письме в Санкт-Петербург поделился мнением, что моральный и нравственный уровень большинства художников в Италии вообще очень низкий, назвал их занятия пустыми, а произведения "ничем".

Художники об этом узнали очень быстро. Николай Васильевич очень быстро узнал, что художники очень быстро узнали. Ситуация стала, к великому облегчению всех, неуправляемой. Скульптор Антон Иванов даже отложил свою работу над статуей Ломоносова. Начал разыскивать Николая Васильевича. И Николай Васильевич по привычке обиделся. На всякий случай на всех сразу. Особенно на Жуковского.

Источник