Polismi. Пыль в глаза в саудовской пустыне: закат королевства?

Попытки по-настоящему понять арабов делались и ранее, причём во времена путешественников и первых колонистов. Овеянные романтикой, они были даже более интенсивными. Сегодня «Шехерезада» Римского-Корсакова выглядит наивной фантазией, а «Новый Ближний Восток» Шимона Переса — безобразной пародией на неё. Мы упростили наши представления о соседях, сведя их к примитивному «стрелять всех» или «отдать всё», потому что наше силовое превосходство позволяло нам реализовать и то, и другое.

Наша нелюбознательность стала совершенно удручающей. Даже поверхностный взгляд авторов начала прошлого века нам сегодня видится чуть ли не как пророчество. Однако наступившее «изменение баланса сил» нас, кажется, заставляет вновь задуматься над тем, что же на самом деле представляют собой наши соседи, арабы. И мы, обогащённые теперь многолетним опытом совместного и весьма насыщенного событиями опыта нашего с ними проживания, можем, как никогда ранее, понять их. Автор настоящих заметок, безусловно, не претендуя ни на какое-либо первенство, ни тем более на академичность своих суждений, полагает их все же достаточно интересными кругу читателей, хотя бы в силу того, что особенности его личной биографии способствовали и лучшему знакомству с людьми Востока, и более критичному взгляду на привычные нам «лекала».

Национальность

Скажем сразу, что понятие «национальность» в привычном для нас виде свойственно исключительно Западу в силу специфически европейского исторического пути. Этого понятия не было ни в иных географических областях, в обеих сторонах света, ни в иные эпохи. Собственно, и в Европе это понятие утвердилось лишь в последние пару столетий в связи с демократическими тенденциями и получением «охлосом» статуса «демоса», верховного носителя государственности. Его навязывание иным народам, жившим и живущим в совершенно иных географических и исторических реалиях, оказывалось успешным исключительно в силу победного марша европейского оружия, а затем и американского доллара, но до тех пор, пока некоторые «восточные сладости» не оказались ещё слаще и убедительнее: то есть до нефти, террора и джихада.

Так вот, если смахнуть с географической карты эту навязчивую национальную сетку, мы увидим, что люди, населяющие пространства, именуемые нами Востоком, и называющие себя арабами, организованы в совершенно иные модели общества. Первой из них является семья. Собственно, это и семья совсем не в нашем понимании, поскольку вовсе не равняется «мама, папа, я», а то, что в учебниках истории 5-го класса советской школы называлось родом или племенем.

 Правда, это сразу тянет за собой понятие «родо-племенной строй» и всю марксову теорию последовательного выстраивания общественных формаций, стремящуюся доказать неоспоримое превосходство развитых над «недо», то есть сваливает нас снова в европейский синдром. Поэтому удобнее пользоваться арабским словом «хамула», которое означает ровно то, чем она и является. Хамула это вся совокупность людей, состоящих в вычисляемых родственных отношениях по мужской линии. Являясь основой общества, хамула является сильнейшим центром притяжения и главнейшей общественной ценностью каждого её члена. В сущности, араб не только никогда не пойдёт против хамулы, но и все, чего он добивается в жизни, становится в большой степени достоянием хамулы.
 Достоинство и благосостояние хамулы является основой собственного достоинства её членов, определяет в значительной степень их благосостояние и степень социальной защищённости. Отсюда совершенно особое понимания слова «брат», отсюда же и особое отношение к родителям, к старшим вообще. Воспитываемые с детства, эти чувства и формы поведения, став совершенно естественными и непосредственными, обеспечивают человеку прочную опору в дальнейшей жизни, а хамуле — её успешное развитие. Разумеется, разного рода конфликты и жизненные перипетии разрывают хамулы, и бывшие «братья» подчас становятся смертельными врагами. Эти раны заживают, но состоявшееся деление хамулы, как клетки, создаёт, в сущности, две новые хамулы. Так множится арабский мир и так становится лёгкой добычей всякого рода властителей и завоевателей.

Власть

На первый, привычный для современного европейца, взгляд, власть над арабами может быть и своя, арабская, что вполне «нормально», или неарабская: европейская, американская, советская или «израильская», то есть колониальная, оккупационная — «ненормальная». Это, опять же, для самих европейцев стало самим собой разумеющимся только в последнее столетие, а раньше в той же Европе местные ксенофобы чудно мирились и с пруссаками на своём троне, и с австро-венгерским владычеством, и с русским императором-»жандармом». Важнее был личный покой, чем принцип, что тот мерзавец, который тебя грабит и посылает умирать и убивать ради своего каприза, должен быть обязательно твоих же кровей. Правда, этот принцип поднимал и Жанну, и Тиля, и Тараса. Свои мерзавцы приходили по их следам.

В этом смысле арабы гораздо живее и прямее. Власть они воспринимают как некую данность, совсем, впрочем, и необязательную. Эта власть может быть арабская, или соседская, или вообще далёкая, заморская. Власть они не выбирают и не стараются себе навязать, потому что чувство подданства им чуждо. Отношение араба к власти исключительно потребительское и прагматичное: стремиться больше от неё получить и, по возможности, побольше сэкономить. Отличие Саддама от «Большого Дубль-Ве» для него не в том, свой тот или чужой, а в том, каково ему под одним и под другим. Это стремление использовать власть себе во благо вообще вполне нормально, если понимать власть как повелевание и принуждение многих людей одним человеком, никак, кроме как его своеволием и самомнением не оправданное.

Трезвая оценка человеческих качеств властителя и его режима совершенно явно располагает к таким совершенно неприемлемым для нас проявлениям по отношению к власти, как вероломство, коварство, предательство, стяжательство, «обман, обвес и обсчёт». Непонятно только, как мы можем оперировать этими понятиями, если арабы изначально сами же откровенно заявляют свои интересы. Очевидно, это их открытое заявление для нас ничто, а нами же придуманные и «обязательные» для них интересы — всё. Именно по отношению к этим нашим галлюцинациям арабы предатели. Собственно, любую власть араб воспринимает как диктатуру самодержца-самодура, не вникая и не ища никакого внутреннего смысла в её указах и постановлениях.

Он будет вынужденно подчиняться этим её «законам», если не сможет не подчиняться, а если сможет наплевать на них, то наплюёт. Если она заставит его платить, он будет платить, если же не заставит, то не будет, а если это ему удастся, то платить власть будет ему. Будет ли он поддерживать власть или будет с ней бороться, зависит только от того, в каком режиме ему удастся больше от неё получить: лия елей или понося на всех перекрёстках. Настоящей же властью, которую он признает как авторитет, которой доверяет и перед которой он честен, является власть его хамулы: воля старейшин и слово его отца.

Закон

Отношение к закону, вернее тому, что мы называем законом, у араба также совершенно иное. Само по себе представление, что закон физики и закон юриспруденции называются у нас одним словом, является некоей достаточно спорной абстракцией, в основе которой лежит застарелая привычка к «небожительству» законодателя. Впрочем, сегодня сами законники-демократы признают, что современное законодательство — это закон силы, поскольку лишь тот закон реализуется и, стало быть, существует, за которым стоит достаточная сила принуждения, а закон, соблюдение которого обеспечить не удаётся, не соблюдается и, следовательно, не существует.

Хорош бы был физик, «открывший» закон, скажем, «всемирного взлетания», в соответствии с которым плохо привязанные предметы непременно взлетают, потому что для этого существует целый аппарат чиновников, полицейских и тюрем для малолетних, ещё не научившихся взлетать по собственно инициативе, предметов. Наш Закон изобретён не нами, а спущен Свыше. «Законы» же, созданные людьми, мы соблюдаем только потому, что «иначе будут неприятности». И если американцы и европейцы чтут свои конституции, это их право на своё заблуждение.

Но зачем арабу уважать закон, разработанный в Соединённых Штатах, Англии или России? Богом данный закон написан у него в его Коране. Любое постановление любого правителя, независимо от того, возводит правитель это постановление в ранг закона или нет, он будет принимать только как повеление. Рассуждать о его целесообразности или справедливости он будет только в надежде добиться склонения этого закона в свою пользу. Поэтому ни нелогичность, ни «нечистоплотность» аргументов не станет смущать его. Логичность и целесообразность законов он полагает заботой самого правителя, а личную выгоду — заботой своей.

Собственно говоря, вынесенное в заголовок данного абзаца слово «закон» никакого особого значения для араба не имеет, а обозначает одно из многих и разнообразных условий арабского существования под властью тех, для кого это слово значит так много. Законом для него является арабская традиция, историческая и религиозная, отражённая в постановлениях совета старейшин его хамулы. В этом смысле хорошо, когда «законы» правителя соответствуют традиции и благоприятны для хамулы. Если нет, то хамула сопротивляется, как может. А если не может, начинается её эрозия. Особенно это заметно, когда отдаление от хамулы оказывается компенсировано рядом преимуществ и соблазнов, предоставляемых властью иноверцев.

Однако и в этом случае хамула стремится вернуть своё, используя своих «продвинувшихся» членов в своих целях и закрывая глаза на их прегрешения. Эти «продвинутые» таким образом пьют сразу из двух колодцев, но оказываются нещадно биты, стоит им чуть «перегнуть палку» со своей самостоятельностью. Тогда хамула припоминает все их грехи и казнит за измену, а власть теряет к ним интерес и отказывается защищать.

Собственность

Мы привыкли, что вещь, приобретённая нами тем или иным легитимным путём, становится «моя» и это её свойство от неё неотторжимо, как цвет или размер. Поэтому эта вещь, будучи у нас украденной или отнятой, остаётся «моя». Стать «его» она может только в результате продажи или дарения, то есть нашего добровольного решения расстаться с нею на тех или иных условиях. По идее, этот принцип регулируется т.н. «имущественным законодательством», которое мы себе изобрели и которое нам очень нравится. Благодаря ему мы можем спать спокойно, зная, что любой «мой» предмет проснётся утром вместе со мной, и даже если «кто-то кое-где у нас порой», то это «моё» ко мне все равно вернётся силою «закона всемирного взлетания». То, что воров почему-то слишком много и живут они почему-то слишком хорошо, нас смущает, но не в силу поколебать нашу любовь к нами самими нарисованным верёвочками, якобы привязывающих к нам вещи, которые нам хочется считать своими.

Арабы лишены этого нашего предрассудка и сентиментальных иллюзий на этот счёт. Они знают, что вещь является «моя» только в силу того, что я готов её защищать. А это значит, что нежелание защищать равносильно согласию расстаться. Если вы не заперли дверь и не выставили цепную собаку, значит вам не важно, заберут у вас что-то из дома или нет. Раз так, к вам можно войти и взять себе то, что нужно.

Это не воровство, это называется «я взял, потому что мне было надо, а у него было открыто». И теперь, после того, как вещь «взята», в арабском понимании она становится «его», поскольку вы не предприняли усилий для её удержания. Но стоит вам обнаружить у него эту вещь, сказать: «она моя» и взять её в руки, вещь снова становится ваша. Вы проявили активность для её возвращения, — она ваше «моё». Как правило, этого довольно. Если же арабу и впрямь сильно нужна ваша вещь или он чувствует вашу неуверенность, его попытки будут направлены на то, как бы уломать вас от вещи «добровольно» избавиться.

Тут в ход идут и предложения его вечной братской любви, и предречения спускающихся с небес проклятий, и угроза четвертования на месте, и даже обещание заплатить. Но самый действенный для вас аргумент это перспектива продолжения нескончаемого спектакля, который становится все более вам невыносимым.

Правда

«Говорить правду легко и приятно», — говаривал один еврейский философ, если верить словам русского писателя. Говорил ли правду сам этот писатель, для нас достаточно важно, потому что говорение правды есть один из столпов, на которых покоится и еврейское, и христианское миропостроение. Так принято считать, хотя во весь христианский мир, называющий себя теперь либеральным, существовал и существует на тотальной лжи и подлоге. Тем не менее, мы, впитав в себя эту западную «ценность», в случаях мелких и не приносящих нам прямого вреда любим блеснуть в своих глазах и глазах окружающих своей поразительной праведностью, подробно и исчерпывающе объясняя иногороднему, как пройти на «Тахана мерказит». Во всех остальных случаях мы прекрасно умеем взвешивать свои слова. Мы лжём на каждом шагу и благодаря этому сводим концы с концами. Но, при всём при том, продолжаем считать ложь предосудительной.

Араб не врёт, он знает, сколько стоит правда. Он никогда не скажет всего того, что знает, потому что тогда он утратит контроль над ситуацией и передаст его другому. Этот контроль в его глазах есть ценность. Ценностью обладает и его знание правды. Он не станет отдавать, но готов продать её. А ещё лучше продать лишь часть, оставив себе главные «хвостики», или что-то, похожее на правду, вместо неё самой. Но, даже говоря вам действительно правду, араб все равно продаёт её. Взамен он рассчитывает получить ваше доверие, а зацепившись за него, контролировать ваши шаги. Редко когда, сообщив вам что-то, араб не заведёт с вами разговор, стремясь взамен что-то от вас выведать или что-то вам втолковать. Самой мелкой монетой, которую он получает от вас за самую малую «ма а-шаа?», это то, что вы его запомните.

Поэтому произвести на вас впечатление для него важно даже в такой короткой беседе. Знание правды позволяет ему владеть ситуацией. Каждый раз, вынужденно задавая арабу вопрос, вы оказываетесь в ареале его владения, становитесь от него зависимым, как бы становитесь его собственностью. Он же задаёт вам вопрос иначе: он требует от вас ответа. То есть его позиция это позиция хозяина вашего ответа, который вы обязаны ему дать. Этот ваш ответ это его «моё». Ваш же вопрос, выражаемый в виде вежливой просьбы, подчёркивает ваше признание, что его ответ это тоже его «моё». А где же «моё» ваше? Его нет, — и вы в его глазах просто нищий. Так что правда в глазах араба не только является собственностью, но и может стать «моей» или «его», как любая вещь, силой упорного утверждения своего владения ею.

«Мой сын»

Предоставление самостоятельности подросшим детям столь прочно вросло в наши просветлённые головы, что мы с гордостью отвечаем учительнице, командиру или «балабайту», говоря о своём сыне, что «это его дела», с него и следует спрашивать. Мы способны высказывать наше недовольство нашими детьми перед знакомыми и даже посторонними, ничуть не задумываясь над той ролью, которую сами внесли в их воспитание. Мы не замечаем, что эта афишируемая нами «объективность» дурно сказывается на нашей же репутации, поскольку людям свойственно все равно связывать нас с нашими детьми, и демонстрация нашей безответственности нам сильно вредит. Но и сами дети, с малолетства восприняв своё равенство с родителями как непреложную истину, отказываются подчиняться, действительно становясь с нами на одну доску, во всяком случае, во всем, что касается их прав и привилегий.

Вследствие этого непонимание ими простых и сложных жизненных реалий возводится ими в ранг их собственного своеобразного и потому бесценного взгляда на мир. Их стремление сохранить в себе это непонимание во что бы то ни стало, препятствует любым вашим попыткам чему-то научить, что-то объяснить и предотвратить загодя надвигающуюся на вас и вашего юного философа опасность. Максимум, на что вы способны решиться, это или грубое принуждение, или «отпускание на все четыре стороны» и предоставление самой жизни бразд правления вашим «неслухом». Во исполнение последнего вы старательно перенаправляете все подзатыльники в его сторону, объясняясь с окружающими по поводу его «художеств». Окружающие вас при этом почему-то не понимают и убеждают «повлиять» и «объяснить», и вам приходится, вздыхая, жаловаться на его несносный характер, как если бы речь шла о взятом с улицы сироте.

Возможно, эти окружающие, по окончании обязательной служебной функции или на минуту позабыв о ней, и сами вздохнув, припомнив своего собственного оболтуса и свои собственные проблемы с ним. Тогда вы чувствуете себя победителем: вас поняли, и вы не один. Ваш гнев обращается с конкретно вашего сына на всё его поколение, что даёт легитимное право вашему охламону ответить глубокомысленным обвинением всего поколения вашего в непонимании жизни, ретроградстве, слепоте, глухоте и эмоциональной импотенции. Тогда, задетые за живое, вы или взрываетесь, трясясь и истерически заламывая руки, или начинаете каяться, умоляя молодое поколение быть лучше вашего, дабы спасти смысл вашей, такой корявой и обломанной жизни. Ваш сын торжествует в обоих случаях, поскольку своё превосходство он вам доказал и остался непоколебим перед вами. «Будет ещё хуже», — вот то, что выносите вы из этого разговора.

Слава Б-гу, это не всегда так, и заслуга в этом не ваша, а вашего лоботряса. Он оказывается не так безрассуден, чтобы уж совсем не внять вашим увещеваниям. Напротив, чтобы все же не лезть, куда не следует, ему просто нужен был железный аргумент перед лицом своих более безрассудных товарищей, и ваши сцены ему этот аргумент предоставили. «Папа меня убьёт!» или «Мама сойдёт с ума!» это уже что-то значит. И не столь уж он бессердечен, как вам казалось: из всех ваших взрывов и покаяний он выносит две, совершенно не предполагавшиеся вами вещи, которые для него ценнее, чем все сказанные вами слова. Это ваше искреннее проявление души, вам не подконтрольное, но им остро ощущаемое, и его безграничная любовь и привязанность к вам.

Эти две вещи заставляют его нарисовать себе доносимые вами до его сознания образы и увидеть, пусть совершенно по-своему, то, что вы раньше так долго и безуспешно стремились ему разумно втолковать. Так проходят наши воспитательные сеансы. Так растут наши не слишком успешные дети. Так «отдыхает» природа на «бездарном» потомстве нашего «гениального» поколения. Арабские дети не лучше и не хуже наших. Но воспитанное в них с малолетства подчинение старшим и позволяет, и заставляет старших их контролировать. Разумеется, это заслуга не только самих родителей. Если слова «Отец сказал» являются совершенно определённым кодом для всего дома, если эти же слова и с тем же значением он слышит от своих сверстников, и в детском саду от воспитателей, и от дедушки, и от соседа, и от прохожего на улице, они проникают в кровь и заставляют не только сына жить в соответствии с этой «мантрой», но и его отца мобилизуют на выполнение налагаемой на него функции. Эта функция настолько существенна, что арабы именуют друг друга по имени старшего сына. Так, всем известный Махмуд Аббас среди соплеменников зовётся Абу-Мазен, как отец своего сына Мазена. Отец Мазена с момента рождения последнего будет отвечать за каждый его шаг, и его жизнь обязана стать предметом отцовской гордости и чести. В этой обстановке воспитывается араб-сын, который в будущем станет арабом-отцом.

За все надо платить. Эта истина, отдающая для нас ужасным душком стяжательско-потребительского стереотипа, «их нравов» и прочего, такого «не советского» и «не еврейского», для араба является просто отражением их жизненной реальности, замешанной на «гормоне торговли», веками вырабатываемом в восточной крови. То, что любой поступок имеет цену, что любое сказанное слово обернётся или приобретением, или упущением, что любое знание чего-то о ком-то непременно станет предметом чьей-то игры и чьей-то торговли, — все это составляет неотъемлемую часть и арабского детства. Поэтому подножки и подставки соседских мальчишек с младых «когтей» учат юного араба тем же самым вещам, которые составляют и «взрослую» реальность. Упрёк отца ему понятен изначально, и страх его тем более чем более он ощущает разницу в масштабе себя и своего отца. Потерянная по неосмотрительности конфета — и отцовский «мерседес», уступленный дешевле ради улаживания соседского конфликта, — эти вещи находятся в одном смысловом поле. Сын понимает, что на конфете он учится «зарабатывать» на свой будущий «мерседес». Просто «работать» в арабских условиях дети начинают с рождения, и поэтому действия отца изначально осмысленны в их глазах.

Женщина

Мать, дочь, жена, сестра, знакомая, незнакомая — это всё грани, которыми оборачивается для араба понятие «женщина», и по отношению к каждой из перечисленных «ипостасей» араб имеет свой особый кодекс поведения. Разумеется, ничего общего с европейскими привычками тут и не пахнет. В основе заложена, как ни крути, «рожательная» функция, что при арабской многодетности, в принципе, совсем не мало. Помимо прочего, когда речь идёт не о двух палках и куске ткани от солнца, а о двухэтажном доме, «рожательная» функция превращается в функцию домоупровительства, а соседний супермаркет препоручает женщине и контроль над семейным бюджетом. Если муж не владеет скважиной, банком или каналом по доставке наркотиков и его доход сопоставим с семейными расходами (что всё же наиболее частый случай на арабском Востоке), то подобное препоручение равносильно передаче жене «контрольного пакета акций».

Поэтому, если муж не член Кнессета, не шейх и не командир очередной «бригады мучеников Аль-Аксы», реальным начальством для него является его жена. Она зависит от его заработка, но «ключ зажигания» в её руках. Иные перечисленные «проекции» женщины араб рассматривает, как все ту же «рожательную», а точнее, домоуправительную или даже «мужеуправительную» функцию, повёрнутую не к себе, а к другим людям. Поэтому дочь и незамужняя сестра для него это чьи-то будущие жены, и их образ является рекламой его дома и его самого, отца или брата. Удачный брак сестры или дочери это удача семьи. Неудачный брак — пятно на семейной биографии. Безбрачие — позор. Недостойное или даже предосудительное поведение, неосмотрительность, недостаточная строгость в отношениях с мужчинами — все это вещи, которые грозят в будущем неудачным браком или безбрачием. Демонстрация своего безразличия к общественному мнению и забота о судьбе несчастной сестры или дочери — не для арабского уха. Ведь за такое будет расплачиваться вся семья, да и хамула не может позволить такому состояться.

Хамула будет требовать, соседи будут бросать косые взоры, мальчишки кидать камни в других дочерей, сыновей дядя выгонит с работы. Никто не станет брать замуж дочерей из семьи, где дурно воспитывают, никто не выдаст свою дочь за сыновей этой семьи. Отец и братья обязаны «принять меры». Каковы они, зависит от проступка — их диктует закон (понятно, не закон властей, а традиция, одобряемая хамулой и базирующаяся на сурах Корана). Иначе говоря, незамужние сестры и дочери — это, безусловно, собственность семьи, поскольку именно семья — отец и братья решают за неё, что ей позволительно, а что нет. Но её голос и голос матери, с виду всего лишь совещательные, обладают неотразимой женской силой, помноженной на «контрольный пакет акций» в руках настоящей хозяйки дома. И, не будем забывать, «рыночной дипломатии» девочки обучаются с детства не хуже мальчиков, и в тех же дворах. Как тут не вспомнить о «разделении властей», «сдержках и противовесах» в искусственных западных демократиях!

Естественно, что знакомые женщины воспринимаются скорее, как жены знакомых мужчин, а незнакомые — как незнакомых. И отношение к ним примерно то же, что и к собственности тех знакомых и незнакомых домов. Уважение к ним зависит от степени уважения к дому того знакомого, а о доме незнакомом судят по женщине из него. В принципе, хищнически-воровское отношение к чужой собственности просматривается и здесь, то есть чужая жена неприкосновенна только постольку, поскольку она охраняема всей силой её семьи — мужем, отцом, братьями и сыновьями. Попробуй, свяжись! Ну, а если семья слаба и неуважаема? И тогда, словно на подстраховку, приходит Коран с его однозначными запретами на сей счёт. И проводит Коран в жизнь хамула. Своя хамула. Так что насчёт вольностей тут и говорить не о чем, а посерьёзнее, типа умыкнуть жену — это влечёт за собой не только всевозможные опасности, но и неизбежный разрыв и со своей семьёй, и с хамулой, и, в общем-то, со всем традиционным арабским миром, — ну, хоть в Канаду переезжай!

 И это не говоря о разводе, детях, имуществе и прочих проблемах. Но к чужим женщинам арабского мужчину тянет. Не уверен, что среднестатистическая потенция арабов выше, чем скандинавов, японцев или индейцев, но их сексуальность носит опять же «жаднический» характер, отличаясь агрессивностью и неотразимостью натиска. Дозволенное многожёнство призвано отчасти удовлетворить эту страсть, параллельно создавая для мужчины и материальный стимул для хозяйственной деятельности, и вводя своего рода естественный отбор, что прекрасно сочетается с удивительной бесшабашностью и особым отношением к смерти. Но, безусловно, самым удобным является присутствие в достижимой близости женщин, никому не принадлежащих, то есть либо посланных своими несчастными семьями «на заработки», либо брошенными и изгнанными своими близкими (не убитыми из жалости). А ещё лучше — «вольные» женщины с Запада или дуры из России. Тут можно получить «товар», не заплатив ни копейки, а при удаче и хорошо зарабатывать на нем. Каково же живётся арабской женщине в этой «кабале»? — задаёт себе вопрос любой европеец, а в особенности европейка, ничуть не смущаясь тем, что европейский мужчина и не собирается примерить на себе жизнь арабского мужчины.

Впрочем, «освободительная» функция Запада предполагает как раз «свободу — всем!», без различия, в частности, пола. Но «закабалённой» стороной Европа считает именно арабскую женщину, а не мужчину, хотя ещё неизвестно, кто более повязан строжайшими запретами и целым клубком взаимоотношений и ответственности со всем окружающим миром. Так вот, ключом к ответу на этот вопрос может быть одно простое рассуждение. Если выработанная за века модель взаимоотношений привела к устойчивому существованию народа в конкретных географических и исторических условиях, значит, эта модель успешна. Точка. Если человек, в частности, женщина воспитывается всей своей средой в определённом жизненном направлении и видит это и на примере старших, и на примере всего окружающего её мира, она сопоставляет себя только и исключительно с этим направлением. Ей не нужно иное, поскольку европейские «ценности» для неё ничего не значат. Не мечтает она прогуляться по ночному Парижу в компании обаятельного незнакомца или переспать в Нью-Йорке с артистом Московской Эстрады Вячеславом Головьяненко. Точно также не мечтает она получить докторат по геологии или сделаться газетной магнатшей.

Она мечтает стать женой газетного магната, доктора или знаменитого артиста, гордости хамулы из Египта, с ним гулять по ночному Парижу, с ним и спать в Нью-Йорке. И заправлять его домом, и растить его детей. «Жена Абу-Имъада из Бир-аль-Хамсы» вот её высший титул, предел её мечтаний. И с ней в этом и вся её семья, и хамула, и Аллах. Что, плохо? Или вы все же предпочитаете идеалы наших женщин, с этой безудержной тягой к карьере, деньгам, сексу — и к свободе, свободе, свободе? Чтобы в конце жизни обнаружить, что гонялась за ничего не значащими фетишами типа «самореализации», а всего-то, что по настоящему нужно было, это хороший муж и детей побольше! Вот арабская женщина это сразу и знает, и не надо её с толку сбивать. Только находит ли здесь себе пристанище слово «любовь», понять сложно. Похоже, что такого понятия, в привычном нам смысле, арабы не знают.

Работа

Чем занимается свободный от работы немец, еврей или японец? Отработав на обмоточном станке свою смену и заработав необходимую для его семьи «копейку», он покидает проходную «Siemens» и устремляется в свой подвал или на чердак, где что-то мастерит, рисует, занимается спортом, учится или учит других. Он создаёт. Не ради заработка, а потому, что любит. Но и работа на «Сименс» для него не только средство заработка, потому что и там он создаёт, и ряд блестящих, свеженамотанных роторов с наклейкой «Намотчик №3? внушает ему и гордость, и радость, и трепетное чувство бережности к этому чуду человеческого гения конца второго тысячелетия — бытовой электрической дрели. Принцип отчуждения продукта — основа современной цивилизации — внушает ему смешанное чувство.

С одной стороны ему грустно от того, что плод его труда от него отнимают и он исчезает от него навсегда, а его имя растворяется в общем для всех работников имени «Siemens». Но, с другой стороны, он получает за это деньги, так нужные ему и его семье, и, понимая, что иным способом ему получить их сегодня не удастся, согласен на этот обмен и честно отказывается от своих сентиментальных претензий. Визит чилийской делегации или съёмочной группы телевидения — это его праздник. Похвала директора или стандартное поздравление с Рождеством — его честь и достоинство. И если этого нет, ему жаль и себя, и эти бедные, такие нарядные и беззащитные его сердечники, сиротливо лежащие в коробочках, проложенные пелёночками из поролона. Разве же он предаст их? Разве позволит кому-то обидеть их? Разве он может начать их делать плохо, чтобы доказать администрации свой «человеческий фактор»? Он раб своей любви. Администрация это знает. Как она использует это — вопрос её ума. Но имя «Siemens» не случайно прокралось на эти страницы. Видимо, ума администрации хватило на использование лучших качеств работников и во славу фирмы, и на радость «Намотчику №3?.

Араб во всю эту европейскую карусель не вписывается совершенно. Прежде всего, как мы уже видели, он абсолютно не принимает чей бы то ни было диктат над собой, твёрдо знает свои собственные интересы и старается приспособить окружающую среду для их удовлетворения. Иными словами, интересы и имя фирмы, где он работает, сами по себе ему абсолютно ничто. Попав в сложившуюся систему взаимоотношений рабочих и администрации, он находит такие лазейки, которые рабочему-европейцу и в голову не приходят. Бесконечно играя на «человеческом факторе», «эксплуатации» и «расизме», ему удаётся фактически разрушить самое главное звено в отношениях хозяина и работника, то есть отменить принцип отчуждения продукта. Работник-араб не просто «тянет одеяло на себя», а именно замыкает на себе все проводочки и ниточки, имеющие отношение к нему самому, изготовляемой им детали, станку, на котором он работает, шкафчиком в раздевалке, входной дверью и турникетом на проходной. Производя деталь, он стремится приблизить к себе заказчика, через голову руководства решая с ним технические вопросы. Моясь под душем в раздевалке, именно он и в нужное для себя время обратит внимание на слабый напор (даже если это не так) и непременно сам вызовет сантехника, бегая по кабинетам в грязной спецовке и потрясая «рабочими» и «расово нечистыми» кулаками. Перед ним раскроются все двери. Ради него будут изменены и распоряжения, и уставы, и законы, и конституции. Умело создавая запутанные клубки, в которых лишь он разбирается, он становится незаменимой, центральной фигурой, фактически контролируя ситуацию. Нельзя сказать, что он стремится стать номинальным хозяином предприятия, поскольку эта функция диаметрально противоположна его интересам. Ведь, преследуя свои цели, он именно насилует завод, выжимая из администрации своё, нимало не заботясь ни о прибылях компании, ни о зарплате других работников, ни о качестве выпускаемого продукта. На это есть дирекция.

И он не хочет быть директором, когда в его подчинении будет другой такой вот работник-араб. Хотя, в этом случае все будет иначе: завод по производству, скажем, электродрелей, начнёт плавно превращаться из производственной фирмы в… торговую. Причём, торговать там будут не только электродрелями, а неизвестно ещё и чем. И неизвестно, какие деньги, откуда и за что будут «крутиться» под его «крышей». Страсть к торговле заставляет араба искать и организовывать её повсюду, где бы он ни оказался, превращая любые отношения в отношения торговые, и любую вещь, материальную или, как сегодня говорят, виртуальную, в товар для купли-продажи.

Эта страсть возникла не сегодня. Она — порождение того особого географического положения, которое арабский Восток занимал и занимает на карте континента как край пустынь и безлюдья, край караванов, оазисов и торговцев. Ни европейской промышленности, ни восточно-славянского земледелия здесь не было и быть не могло. И в народе, населяющем эти просторы, не привилась ни страсть к выращиванию, ни страсть к изготовлению. Из-за удалённости и оторванности от больших анклавов и крупных городов не привилась ни привычка к власти, ни тяга к постоянному закону. Подстраивание под нравы и обычаи проходящего на этой неделе каравана, будь то венецианцы, египтяне, персы или светловолосые русичи Афанасия Никитина, учило самостоятельности и осмотрительности. И ещё пониманию, до какой степени относительными являются все человеческие ценности, понимаемые каждым народом по-своему и потому являющиеся просто надуманными, ничего на самом деле не значащими фетишами.

В противовес им всем есть только одна абсолютная истина: это личное благо хозяина караван-сарая. Такова, среди прочего, «анатомия» арабского цинизма, который нас так возмущает, когда он направлен против ценностей наших. Конечно, арабы вынуждены были работать и раньше. Ими были построены и города, ими изготовлялись предметы быта и сельскохозяйственный инвентарь, оружие и музыкальные инструменты. Было и сельское хозяйство, сводившееся, правда, в основном к пастбищному скотоводству и примитивному земледелию для нужд семьи. Производимые объёмы так и не перешагнули порог полунатурального хозяйства и полунатурального обмена, так и не превратились в промышленность и сельское хозяйство. И дело не в неумении работать руками, тем более не в каких-то расовых особенностях: в арабском народе на протяжении полутора тысячелетий его существования намешано такое количество мировых генетик, что они могли бы с гордостью заявлять, что представляют собой усреднённое человечество. Дело в том, что в условиях арабского существования торговля по сравнению с производством приносила доход и легче зарабатываемый, и гораздо более весомый. А что важнее всего, делала человека независимым и вводила в контакт с самым широким кругом продавцов и покупателей, среди которых были и уважаемые люди, и высокопоставленные лица, как свои, так и инородные.

Иными словами, в противовес темной и тесной гончарной мастерской, где несчастный мальчишка из бедной семьи с восхода до заката не отрывал взгляд от вертящегося круга с жирной жёлтой грязью, его богатый дядя тут же за занавеской вёл неспешную беседу с проезжающим, будь то мулла из Марокко или владелец каравана, везущий важную персону в Багдад. Дяде доставались и деньги, и честь, и бесценный товар — новое знакомство и новая информация, а его племяннику — все тот же залитый жижей опостылевший гончарный круг. И мечта мальчишки — выйти однажды из-за занавески и самому показать гостю свою работу — заставляла его искать способы и хитрости, как этого добиться от своего хозяина. И тогда, заслужив у гостя улыбку, ласковый жест и вопрос «Откуда у тебя этот малый?», стать продавцом. Хозяин сможет тогда уезжать по делам, оставив лавку на молодого помощника. А за занавеской с утра до ночи будет сидеть другой мальчишка, упираясь взглядом во вращающееся месиво и мечтая, как подставить своего удачливого сверстника и занять его место. Так же начиналась и западная буржуазия. Но её развитие обеспечивалось теснотой Европы, где ценился хороший горшечник, а не торговец горшками. Сам изготовил, сам и продал — и так существовали в Европе мастерские ремесленников, так они росли и превращались в современные предприятия. «Маркетинг» выделился и оформился в самостоятельную область деятельности лишь в середине ХХ века.

А на Востоке работа была и осталась проклятьем, тяжким способом первоначального накопления капитала, дающая шанс заняться, наконец, главным и благословенным занятием — торговать. Отсутствие тяги к работе подтверждается и историей. Завоевав огромные пространства, арабы на протяжении нескольких веков использовали накопленный ранее потенциал порабощённых народов, а затем не создали уже ничего. И к моменту вторичной встречи двух цивилизаций, то есть к периоду последней пары веков, пришли абсолютно нищими против столь развившейся за тот же период Европы. И Европа попыталась заставить арабов работать. Разумеется, само это столкновение создало никогда ранее невиданную динамику в арабском мире и сдвинуло его с мёртвой точки, в которой он пребывал последнюю тысячу лет. Но не могло оно изменить воспитываемые из поколения в поколение системы ценностей, традиции, предпочтения и привычки, сцепленные настолько прочно между собой, что никакое инородное присутствие не смогло пошатнуть эту систему в течение целого этого тысячелетия. Поэтому арабы не кинулись, сломя голову, навстречу Западу, как кинулся, скажем, Дальний Восток, а стремились и стремятся подчинить происходящие процессы своим интересам, что при поголовной склонности арабов к торговле и дипломатии им и удаётся. Им удалось, в частности, использовать свою нефть, чтобы весь мир поставить на колени. На свои нефтяные триллионы они могли бы создать любую промышленность и развить любую технологию. Но иначе, чем презрением и ненавистью к производству не объяснить того, что вместо этого свои несметные богатства тратят на закупку вооружений и создание атомной бомбы и, угрожая Западу, заставляют его платить дань и отступать под их натиском.

Старательное привлечение Западом арабов к работе они используют как средство экспансии в развитые страны, их грабёж изнутри, растление и разрушение западного мира. Понимают ли они, что «пилят сук, на котором сами сидят»? Наверное, понимают. Но, с одной стороны, они слишком уж ненавидят работу и созданный ею Запад, а с другой стороны, понимают свою роль как особую миссию по разрушению мира «неверных», порученную им «Аллахом». И вырваться из этих тисков они не могут, даже при большом желании. Хотя, откуда же ему взяться, этому желанию, если Запад им только потакает, честно «отчуждая» свои интересы ради их «блага». Величайшей наглостью местных арабов стало пресловутое «Это наша страна, потому что мы её построили». Они прекрасно знают, что они были лишь исполнителями израильского «проекта», а не его инициаторами и идеологами, и за свою работу получали зарплату, большую или маленькую, но ровно достаточную для того, чтобы привлечь их к стройке ненавистного им государства.

С гораздо большим успехом мы, например, могли бы претендовать на целые отрасли науки в России, а Таиланд — на сельскохозяйственные угодья израильских кибуцев. Но на самом-то деле, как мы уже разобрались, араб вовсе не заинтересован стать хозяином промышленно развитого государства. Его претензии имеют смысл дипломатических и психологических рычагов. Он столь рьяно изображает свои якобы хозяйские претензии, что настоящий хозяин начинает волноваться и пытается всячески откупиться от него. Тонко рассчитывая свои демарши, араб способен получать желаемое в качестве как бы компенсации. А это, в свою очередь, позволяет ему оставаться всегда недовольным, и за ним сохраняется «право» требовать ещё и ещё. Так он облагает рэкетирской «данью» и завод, и страну. Вопрос лишь в том, чего он хочет больше: высосать окончательно и перебраться на другой завод или в другую страну — или поберечь свою «дойную корову» для себя и своего потомства. Жизнь и логика показывают, что, к сожалению, первый вариант для арабов в целом предпочтительней. Почему — на этот вопрос «отвечает вопросом» понятие «Родина».

Родина

После столь обширного и утомительного исследования в области «авода аравит» (арабская работа — ивр.) будет приятно порадовать читателя коротким и простым сообщением, что понятия «родина» не существует ни в арабском менталитете, ни в арабском языке. Слово «билъади», точно означающее «моя земля», имеет смысл частной собственности, а не края, в котором вырос и который внушает чувства любви и заботы. Европейский «фатер-ланд», его русский слепок «отечество», русская же «родина» и ивритская калька с него «моледет» — все эти слова довольно новые во всех языках, но семантический смысл все же подразумевает некоторое сентиментальное отношение к стране своего рождения, себя лично или своего народа. Эти понятия со временем появились даже у народов, в прошлом кочевых, что не позволяет арабам сослаться на свою караванную историю.

Дело просто в том, что никогда страна, где араб жил, не воспринималась им в целом как ареал его ответственности. Считать таковой пустыню невозможно: она, как море, сама себе хозяйка. А города принадлежали властителям. Это они считали город своей собственностью. Приходили и уходили, разбитые и униженные властителем новым. А жалкому горшечнику со своим подмастерьем надо было угождать и тому, и другому, обоим льстя и обоих по возможности обманывая. Деревни же, эти временные скопища шатров, идущие вслед за стадами, — какое у них отечество? Бархан, второй слева или третий справа? Скала, ничем не отличающаяся от сотен таких же скал на десятки километров вокруг? И постоянное переселение без всякой мысли когда-нибудь вернуться. Сегодня, когда араб живёт в разных странах под разными властями, а его хамула разбросана по всем просторам арабского мира, в Европе и Канаде, понятие «родина», если и имеет смысл, то скользкий. С одной стороны — это то место, к которому он привык. Это значит, что он хорошо знает, как использовать его себе во благо. Помимо этого он, приписывая себе якобы испытываемые им чувства патриотизма, требует соответствующих привилегий полноправного гражданина.

Но с другой стороны, как только появится возможность где-то устроиться лучше и если обстоятельства позволят, старая «родина» сменится «родиной» новой, и новый рассказ про «дедов и прадедов, выращивавших здесь маслины» не замедлит себя ждать. То есть «родина» есть просто ещё один цирковой трюк, выученный арабами специально для европейцев и успешно разыгрываемый перед ними ради вполне вещественного барыша. Та грязь и многолетняя вонючая свалка, которая окружает все арабские города и деревни, предоставленные на своё попечение, та беспредельная запущенность, в которой находятся улицы и дороги вокруг, лучше всего говорят об арабской «любви к родине». Лишь то шоссе, по которому ездит начальство, содержится в чистоте и порядке. И не только ради приятности его глазу, но и из разного рода соображений. А назавтра, из иных соображений, здесь тоже могут в мгновение ока организоваться разруха и запустение. Это такая игра. Но «патриотизм» — оставьте. Максимум — это свой дом, свой двор, свои ворота и свой подъезд к ним. Отряд «зелёных», приехавший собрать окрестный мусор ради «охраны окружающей среды», они встречают камнями и издевательствами, а не благодарностью, потому, что те пришли удовлетворять свою собственную причуду за счёт арабской «окружающей среды», и не им решать, чиста она или грязна и как пахнет.

«Аллах»

Как это ни странно для позднейшей из монотеистических религий, но для араба его «Аллах» есть род языческого божества, некоего Верховного Саддама или «Большого W», и араб понимает свои с ним взаимоотношения как торговые. В Его руках жизнь, здоровье и удача, а требует Он за это выполнение ряда предписаний, записанных в Коране и истолковываемых мудрецами районного масштаба. Интересно, что жизнь воспринимается как краткосрочный отборочный тур, смысл которого заслужить будущее блаженство. Долгой ли праведностью или коротким подвигом — вопрос выбора. И стройная иерархическая система ислама доводит критерии «праведности» и «подвигов» до масс таким образом, что весь арабский мир мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, поворачивается в одном направлении, когда надо и куда надо.

Арабский разум, высчитывающий свою выгоду и не обременённый «ненужными» вопросами истины и познания, не удивляется и не сопротивляется ни беспардонным подлогам, ни переписываниям истории, ни вопиющей безграмотности и абсурдности «величайших» постановлений. Для них «Аллах» установил правила, им по ним и играть. Ради своего же блага. И если постановил «Аллах» джихад, значит это и следует делать ради своего счастья земного и ради блаженства будущего. Тем более, когда выгодно джихаду помогать, и смертельно опасно противодействовать. Да и зачем противодействовать, во имя чего? Проще повторять ходячие мантры о «смерти неверных» и «праведности шахидов», тихо надеясь, что это «счастье» обойдёт стороной. Непостижимое пренебрежение своей жизнью и жизнью близких проявляется во множестве мелочей: от совершенно бессмысленного лихачества на дорогах, до беспечности в обращении с детьми или больными родственниками. То ли это следствие воспитания в многодетной семье, то ли — общественной установки на одинаковость, стандартность и массовость, то ли — исламского подхода к жизни. Наверное, всего вместе во взаимосвязи. Отношение и к себе, и к своим детям, как к помету, как к икре, только и объясняет, как могут родители посылать ребёнка на танки или обвязывать его поясом взрывчатки, а потом искренне радоваться его приобщению к лику «шахидов».

И ещё одна черта — необъяснимая жестокость, настоящее живодёрство. Не найдёте вы ни бродячих собак, ни кошек, ни голубей в местах, заселённых арабами. Увязавшаяся за вами уличная «каштанка», дойдя до контрольного пункта в арабский Хеврон, остановится и не пойдёт дальше: она знает, что там её ждут камни, палки и смерть. Ведь достоин жизни только тот, кто способен защищаться, за кем стоит какая-то сила, большая, чем сила агрессии нападающего. Этот своего рода естественный отбор мальчишки отрабатывают на бродячей собаке, молодёжь — на заблудившихся еврейских солдатах, а весь арабский мир — на еврейском народе: «Если и впрямь на твоей стороне «Аллах» — он тебя защитит, и мы тебя признаем, а нет — так тебе и надо!» В сущности, культивируемая жестокость, пренебрежение жизнью и ясная, простая схема подчинения Хозяину делают араба идеальным орудием разрушения. Но ислам не только программирует, но обладает и хитроумной «антивирусной программой», делающей сознание абсолютно невосприимчивым к анализу и критике самого ислама. Ни переубедить, ни даже заставить задуматься об этих вещах араба невозможно. Да и как иначе? Ведь будь по-другому, не было бы в руках у Вс-него столь совершенного инструмента для очищения земли от надоевшей Ему западной цивилизации.

Изменения

Конечно, за последнее время в арабском мире произошли изменения. Нигде они так не заметны, как у нас. В других арабских странах с выраженной светской составляющей (Египет, Сирия, Иордания, Ирак) совершенно явственно резкое деление на более «продвинутое» население крупных городов и патриархальную глубинку. В религиозных же нефтедобывающих странах (Саудовская Аравия и государства Персидского залива) имеет место как бы «патриархальный модернизм», характерный для всего населения, находящегося примерно в одном гомогенном имущественном и культурном статусе. Эти богатые страны, безусловно задающие тон всему суннитскому Востоку, всё же не представляют большинство арабского народа. Это большинство похоже больше на современных египтян, сирийцев, иорданцев и их братьев, живущих рядом с нами на территории между Средиземным морем и Иорданом. Поэтому процессы, происходящие за последние пол столетия с нашими соседями, показательны и для большей части арабского мира. За эти пятьдесят лет арабский Восток прошёл две стадии изменений.

Первая, явившаяся логическим продолжением колониального прошлого, знаменовалась резким развитием светского направления, внедрением европейской культуры и промышленности, появлением своей интеллигенции, местной светской аристократии, государственных квазидемократических институтов, подражающих европейским, квазиевропейского законодательства, скопированного с европейского или турецкого. Эта стадия и впрямь повторяет происходившее в Турции во второй половине XIX века или в Иране в первую половину века ХХ. Обобщённо можно сказать, что этот период характеризовался двумя параллельными процессами. На территориях, в пределах израильского влияния, то есть в среде так называемых «израильских арабов», а также в арабских городах Иудеи, Самарии и в Газе максимально ускорился процесс постепенного отхода от традиции в сторону светского, как бы европейского образа жизни. Это выражалось и в изменении положения женщины, и в фактической отмене многожёнства, и в смягчении нравов, и в более уважительном отношении к закону и государственным институтам. Это и дало надежду на то, что дальнейшее развитие приведёт к турецкому варианту, когда Коран и кровавые семейные предания будут пылиться на дальней полке книжных шкафов, а спереди будут красоваться европейские и русские книги и справочники по практической хирургии. В арабской же глубинке, то есть в беднейших деревнях Иудеи, Самарии и Негева в этот же период отход от исламской традиции привёл к своего рода одичанию, потери многих ориентиров, распространению наркомании и алкоголизма, сексуальной извращённости, воровства, то есть вещей, категорически запрещённых исламом.

Однако культурный процесс проникал и туда, и общая тенденция культурного «подтягивания» обещала неплохие перспективы. «Национально-освободительное движение палестинского народа», завершившееся изгнанием ООП и из Палестины («черным сентябрём» 1972 г.), и из Ливана (в 1982 г.), и поражением в интифаде (1992 г.), освободило арабов от необходимость «рубить свой сук», гробя государство, в котором им живётся лучше, чем в любой другой стране. Но воспитанные веками черты арабской ментальности все равно довлели. Они так и не дали народу пойти по пути западного прогресса, и именно они сделались психологической опорой нового периода, периода Арафата, когда паразитическое «высасывание» сделалось основой арабской политики. Уже тогда дикая арабская деревня с её необузданной ненавистью, став инкубатором террористов, перестала стремиться стать просвещённой, а относительно просвещённый город стал старательно дичать, боясь мести и ища благосклонности новых «спонсоров». Во все это время ислам дремал, и, хотя его аргументы тоже использовались ради «общенационального дела», он был всё же средством, а не целью. Поэтому вся эта «возня за независимость» сопровождалась изрядным безбожием, и лидеры ислама, заткнув нос, с этим мирились, поскольку процесс шёл все-таки «куда надо». Да и не были они тогда настолько сильны, чтобы что-то кому-то диктовать.

Ислам подняли, на свою голову, американцы, русские и израильтяне. Одни создали Аль-Кайеду, другие — моджахедов, третьи — ХАМАС и Хезболлу. А, опершись на плечи последних, затем встал и Иран. И эти новые персы, ненавидящие арабов, эти шииты, ненавидящие суннитов, стали лидерами в исламском мире, начав джихад руками, прежде всего наших местных арабов, ничуть не заботясь их судьбой. Этот период мы сейчас и проживаем, и отличие его в том, что теперь и полудикая деревня, и полукультурный арабский город поворачиваются под зелёные знамёна, находя под их сенью и смысл жизни, и смысл смерти, и неплохую прибавку к зарплате.

По отношению к бедной деревне ислам действительно оказался прогрессивен: остановился беспредел молодёжи, началось её возвращение к традиции, упорядочились многие психологические и социальные вопросы. Город же нашёлся в нем по-своему, выйдя на новом, более культурном уровне к своей старой религии, представив своему народу «просвещённый» ислам, лидирующий над наивным исламом деревенским. И вот этот прогрессивный и положительный ислам, по-новому сорганизовав арабский мир, мобилизовал его на войну с «неверными», и присущие арабам черты прекрасно вписались в его концепцию. Да и как могло быть иначе? Ведь арабский народ и ислам и вместе родились, и вместе выросли, и вместе существовали все полтора тысячелетия, до самого прихода англичан и евреев.

Сегодняшний араб-мусульманин из какого-нибудь Бакка-Аль-Гарбие находится под влиянием сразу четырёх представлений, по своему для него важных и причудливо переплетённых в его голове. С одной стороны он семьянин, любящий отец, хозяин дома, послушный член своей хамулы. Он стремится и к достатку, и к карьере, и к образованию для детей. Ради этого он, конечно, выкручивается, как может, используя все то, что может дать ему еврейское государство, и вытаскивая из него то, чего давать оно не хочет. Но в целом он в этом государстве заинтересован, к нему он привык и научился с ним «справляться».

С другой стороны, он понимает, что его шестеро детей постепенно обгоняют еврейскую четвёрку, а став в этой стране большинством, он потеряет все преимущества экономически развитого государства-»фраера», оказавшись лет через тридцать-пятьдесят в арабской стране, вроде Египта или Ливана. А этого ему не хочется, и он надеется со временем переселиться в Европу или Канаду.

С третьей стороны, и сам Израиль, и израильтяне вызывают в нем и природную ксенофобию, и вполне содержательное неприятие их лживых идеалов, распущенности и бесстыдной наглости. Не видеть их вокруг себя, избавиться от них, «скинуть их в Средиземное море» ему очень бы хотелось, и он готов поддаться уговорам, что и без евреев можно будет сохранить здесь процветающую страну. А если и нет, — так европейско-канадский вариант ведь все равно неизбежен. Да и сейчас его ненависть приносит дивиденды: желая задобрить, евреи и платят, и идут на уступки, и на многое закрывают глаза. Так что все сходится.

А с четвертой стороны — ислам. Он, безусловно, поднимает его над нудной обыденностью, придавая осмысленность существованию. Он же связывает воедино и его страсть к семейному благополучию, и его ненависть к безбожной израильской мерзости. Он объясняет и поощряет его «демографические» успехи. Он же освящает и его европейско-канадскую опцию, придавая этому возвышенный смысл заселения планеты правоверными. Чувствуя себя на острие мирового джихада, он и спрашивает с себя, готов ли он на все ради «Аллаха». Но вместе с тем он смертельно боится того, что «священная война» потребует от него этой жертвы. И природная вёрткость подсказывает, как ему и «внести свой вклад», и остаться целым, и немножко на этом подзаработать. Многие идут до конца. Одни, что попроще, с поясом взрывчатки, другие, что пообразованнее, в кабинах самолётов. Это все-таки огромный «кайф»!

Вместо заключения или «что нам с того?»

В общем и целом все это сводится к трём простым вопросам: с кем нам приходится бороться, с чем нам приходится бороться и с чем нам не надо бороться. Безусловно, столь острое, тесное и ожесточённое столкновение с арабами, в которое вошли мы, евреи, воссоздав здесь свою страну, заставляет нас переосмысливать свои ценности и свои возможности, чтобы физически выжить. То, что мы видим в наших новых соседях, развенчивает многие мифы, висящие веригами на нашей шее. Заимствованные от наших соседей бывших, европейских христиан и либералов, эти мифы на самом деле не являются настолько уж «нашими», чтобы цепляться за них, объявляя их «универсальными ценностями» и отказываться переосмыслить их по-своему. Безусловно, торговый элемент во взаимоотношении с Б-гом присутствует и в нашей культуре, когда мы говорим о Союзе и о Завете.

Наши взаимоотношения с Ним неизмеримо глубже и сложнее, и функция жизни гораздо значительнее. Тем более важно для нас понимать, чем живёт и чем дышит тот, кто пришёл будить в нас наше спящее до поры знание Творца.

Мы сами, не подпадая ни под какое «национальное» деление, продолжаем настаивать на нем, хороня себя и поддаваясь мелкой арабской хитрости с «палестинским народом». Мы, вечно подавляемые всеми властями и вечно выживающие при всех режимах, удивляемся и возмущаемся арабской изворотливости по отношению к властям и законам. Может, они в этом преуспевают лучше, чем преуспевали мы? Или у нас была иная миссия, поважнее, чем сегодняшний разрушительный паразитизм Ахмеда Тиби?

Мы продолжаем уповать на несуществующий «закон всемирного взлетания» и отказываемся отстаивать свою собственность, землю и достоинство силой настойчивости и силой оружия.

Мы услужливо рассказываем всем и все, что знаем, и верим каждому слову каждого, а нас обманывают на каждом шагу и «враги», и «друзья» с их вечными «интересами».

Мы сами, хорошенько не зная, зачем живём, полагаем, что наши дети будут полагать жизнь штукой осмысленной, и бросаем их самих искать этот самый смысл. А потом страдаем от разрыва с ними.

Мы объявили высшей ценностью для женщины перенятие ценностей мужских и называем это феминизмом, хотя на самом деле это отъявленный «маскулизм». И удивляемся поломанным женским судьбам, разрушенному институту семьи, несчастным детям, никчёмным мужчинам.

Мы, создавая и создавая, совершенно забыли, что мы создаём и зачем. Мы обставили свою жизнь совершенно ненужным хламом и добровольно сделались рабами вещей, рабами процесса их изготовления, рабами тех, кто обеспечивает этот процесс. Восстать против этого рабства мы считаем преступлением.  Мы одариваем всех и каждого правом иметь свою «родину», нужно это ему или нет. Только своё право на свою Родину мы подвергаем сомнению, потому, что оно не такое, как у остальных.

Наконец, мы готовы мириться с ролью первой жертвы во всемирном конфликте Запада и Востока, хотя ни у кого иного, как у нас ключи от Истины, никому иному, как нам, предстоит в этом конфликте сохранить и народ, и веру, ни к кому иному, как к нам придут, понуро, и «победители», и «побеждённые». Если мы не хотим понять того, чему нас учит Бог, нам все равно предстоит это понять, но через море крови и слёз. И наш арабский сосед нам в этом поможет.

Цитаты разных авторов и исследователей:

Если вы хотите переубедить в чем-то араба или понравиться ему, запомниться, тогда следите за яркостью и правильностью своей речи в разговоре. Логическое мышление отключается, когда араб слышит красивые слова. Эмоциональность во многом преобладает в характере арабских людей. Они склонны бурно реагировать на слова и действия, стремятся проявлять собственные эмоции. Импульсивность и резкость делают арабов очень темпераментными людьми. Им сложно сдерживать свои эмоции, по этому, порывы чувств часто берут верх над спокойствием.

Интересной отличительной чертой арабов является суеверность. Они внимательны к приметам, верят в предсказания и предрассудки. Эта суеверность, передаваемая с поколения в поколение, стимулирует у арабов развитие подозрительности, неуверенности в завтрашнем дне и настороженности.

В межличностных отношениях между арабами важную роль играет социальный статус. Люди, которые имеют достаток и власть, позволяют себе быть надменными и грубыми по отношению к окружающим. Проявление физической силы и агрессии – обычная практика. Люди, занимающие низшие ступени общества, вынуждены быть покорными и спокойно принимать удары судьбы – ведь так приказано в Коране. Обращаться к богатым влиятельным людям среди арабов принято с честью и уважением.

http://www.anypsy.ru/content/psikhologiya-arabov

Ложь весьма распространена среди арабов, и правда у них стоит немного... Араб не испытывает угрызений совести, если благодаря лжи достигает своей цели... Он более прислушивается к чувству, чем к фактам, скорее заинтересован произвести впечатление, чем рассказать что-либо правдиво. Более того, арабский язык дает его носителю возможность преувеличения.

 Социолог Сании Хамади. "Характер и темперамент арабов" Араб вынужден преувеличивать почти во всех видах общения, чтобы быть правильно понятым. Если араб говорит только то, что он думает, без ожидаемого от него преувеличения, слушатели усомнятся в его правоте и даже будут подозревать его в совершенно обратных намерениях.
 Египетский ученый Али Шуби Арабская культура совершенно иная, чем наша. В нашей культуре произнесенное слово обязывает, а в арабской - украшает. Слово в данном случае предназначается не для коммуникации, а для орнамента. Войдите в мечеть, и вы увидите сплетенные из букв украшения - такова буквенная и словесная функция в мусульманском понимании.

Шимон Перес Никакой араб еще не признавался в том,что ошибся, что виноват в провале битвы, не рассчитал свои силы. У арабов, с которыми я общался и воевал в их рядах в течение 7-ми лет, всегда в их бедах виноват кто-то другой. Единый арабский народ? Миф. Эта нация существует в теории. На деле есть сотни кланов и хамул, исторические раздоры и вражда, и только одно у арабов общее: необузданные фантазии и неспособность признавать свои ошибки. Им постоянно нужен козел отпущения.

Лоуренс Аравийский Для того, чтобы принять ислам, нужна атрофия психики, готовность жить на правах муравья или пчелы, не имеющих своей воли и своего личного облика.

Лоуренс Аравийский. "Оттиски памяти" Если ты бежишь и сдаёшься – в традициях ислама это всего лишь доказательство, что ты неправ. И напротив, если тебя считали плохим человеком, но сила оказалась на твоей стороне и ты победил, – в глазах арабов ты стал и прав, и хорош. Израильтяне не понимают, почему арабы всё время требуют тех или иных жестов и уступок в их пользу, и их требования постоянно растут. Потому что в их культурном багаже понятие «я должен тебе» просто не существует. Коль скоро ты что-то мне уступил – это лишь доказательство того, что ты слабак, у тебя нет выбора, что сила, а значит и право, на моей стороне, и потому мне полагается ещё. Они не станут ненавидеть тебя больше, если ты покажешь им свою силу, – напротив, начнут уважать.

Моше Фейглин. ТАМ, ГДЕ НЕТ ЛЮДЕЙ Для психологии арабов отсутствие возмездия - синоним отсутствия мужества и решимости. Они сами могут отказаться от мести только из-за страха, и никакого другого объяснения не принимают.

Психолог Вадим Ротенберг. "ВСЕГО ОДИН ВОПРОС" У христианского креста четыре конца: верхний символизирует добро, нижний - зло, правый - силу, левый - слабость. В мусульманском полумесяце - только два конца: сила и слабость. Добро находится там, где сила, а зло ассоциируется со слабостью. Из-за того, что в основе ислама лежит материальность, он развил анти-производительную культуру. Зачем сажать дерево, плодами которого я не наслажусь? Когда нет добра и зла, единственный критерий — это прямая выгода. Проклятие Библии: «будешь жить мечом своим» и «рука его на всех, и рука всех — на нем», которое получил отец арабов Ишмаэль, является основой этой культуры. Араб — не «сын пустыни», на самом деле он «отец пустыни». Его черная коза пожирает на корню все зеленые ростки, не оставляя шансов для продолжения развития. Араб не ворует и не грабит — он так зарабатывает на жизнь. В арабских государствах никогда не будет развитой экономики, в любое место, куда бы они не пришли – придет пустыня. Арабы грабят не только материю, но и духовность. Мечеть на Храмовой горе не имеет для ислама никакой ценности, сама Храмовая гора столетиями была заброшена, что хорошо видно по старым снимкам. Она стала священной для мусульман только тогда, когда они украли ее у евреев. Могила Йосефа интересовала арабов как прошлогодний снег, когда она была под их властью, но как только ее отняли у евреев, там моментально построили мечеть и объявили это место священным. У них нет своей святости, поэтому даже ее им приходится воровать.

Моше Фейглин. "Мировая Война" Для арабов характерны:

трудолюбие, в котором отсутствует дисциплина и скрупулезность,

недостаток инициативы и предприимчивости,

беззаботность и беспечность по отношению к будущему,

повышенная реактивность, импульсивность, несдержанность в проявлении своих чувств и эмоций, склонность к преувеличениям в оценках окружающей действительности,

не столько логическое осмысление информации, сколько особое внимание к форме изложения и красноречию,

распространение суеверий и предрассудков,

высокомерие и грубость по отношению к ниже стоящим,

показное подобострастие в речах и манерах по отношению к выше стоящим.

Владимир Крысько, «Секреты психологической войны»

Итак, представим себе главную улицу небольшого арабского города в жаркий летний день. На просторной лоджии одного из самых красивых в городе домов прилег отдохнуть после сытного обеда богатый торговец, сладко зевающий в предвкушении привычного послеполуденного «кейфа». Но вдруг до ушей богача доносятся резкие выкрики мальчишек, затеявших прямо под его окнами игру в мяч. Разъяренный торговец поднимается с дивана и пытается криками и угрозами отогнать нарушителей спокойствия подальше от своего дома. Но мальчишки и не собираются убегать, откровенно издеваясь над хозяином и его угрозами.

И тогда торговец пускается на хитрость. Овладев собой и усмехнувшись в усы, он небрежным тоном сообщает крикливым мальчишкам свежую «новость»: «Между прочим, пока вы здесь без толку гоняете мяч, на рыночной площади раздают бесплатные финики…» Как и следовало ожидать, мальчишек как ветром сдувает с улицы, где живет богач, и тот, ужасно довольный собой и своим обманом, пытается вздремнуть. Но уже через минуту хитроумный араб вскакивает, как ошпаренный, со своего ложа и, хватаясь за голову, кричит: «Ну, какой же я осел! Пока я здесь лежу, проклятые мальчишки расхватают все бесплатные финики!»

В этой притче, как в капле воды, отражается одна из главных особенностей арабской национальной психологии – умение создавать из ничего яркие мифы и потом истово в них верить, ненавидя каждого, кто посмеет усомниться в их реальности. И наоборот, любая «подлинная» фраза, произнесенная арабом в разговоре, или клятвенное обязательство, подтвержденное его собственноручной подписью и печатью в каком-либо письменном документе, абсолютно ничего не значат. Исламский террор возник не в как реакция на арабо-израильский конфликт или политику Запада, он стал следствием отторжения значительной частью арабов законов современного мира в целом. Арабские народы чувствуют унижение от своей неспособности ответить на вызовы времени, арабская ментальность не может приспособиться к темпу и ритму жизни современного мира – и возвращение к нормам средневекового ислама является для них единственной возможностью сопротивляться неизбежному проигрышу в соревновании цивилизаций.

Профессор Принстонского университета Майкл Доран.

«Самым простым способом, вполне в духе времени и в соответствии с бытовавшими приемами доказательства от традиции («наклян»), можно было обосновать допустимость обмана, обратившись к Священному Писанию – Корану, - пишет А. Игнатенко. - Книга дает для этого богатейший материал. Так, есть целая серия «аятов» (коранических стихов), в которых Аллах совершает «макр» (коварство, хитрость, обман). «И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах – лучший из хитрецов» (3:47) …Аллах прибегает и к «кайд» (козни, коварство): «…ведь Моя хитрость – прочна» (7:182); «…ведь кознь моя крепка» (68:45). «Они замышляли хитрость, и Я замышляю хитрость» (86:15-16). Приведенных цитат вполне достаточно, если учесть, что даже одно слово, записанное в Коране от имени Аллаха, являлось и является для мусульманина обязательным руководством к действию. Заметим также, что обилие арабских понятий, обозначающих обман и коварство (макр, кайд, худа, а также «кизб», «ибрам амран» и много других) нельзя считать простой случайностью.

Так, например, в языке эскимосов Гренландии есть около семидесяти слов, обозначающих снег и лед в различном состоянии, а в наречии памирских таджиков фраза «ходить пешком» звучит совершенно по-разному, если речь идет о движении вверх или вниз, о перемещении по равнине, по леднику, по горному склону и т.д. Короче говоря, у кого что болит, тот о том и говорит… Причем говорит очень ярко и с удовольствием. Арабы сохранили патриархальные нравы своих предков; они - само противоречие; они одновременно жестоки и угодливы, суеверны и восторженны, пылки, падки на веру и на вымысел; они сохранили молодость души и, будучи одержимы какой-либо идеей, способны на великие дела".

Свободный, гордый, великодушный араб может быть дерзким и вспыльчивым; он заключает в себе все пороки и добродетели своей нации: необходимость постоянно заботиться о своих нуждах делает его активным, множество страданий, которые он вынужден терпеть, делает его спокойным. Араб любит независимость - это единственная его радость, он ненавидит всякую власть и готов сражаться против нее с исключительной жестокостью. Арабом часто движет чувство мести. Честь для араба - превыше всего. Меч, красноречие и гостеприимство - вот что составляет славу нации. Меч для араба - единственное средство отстоять свои права; неразвитость письменности придает особый вес красноречию, благодаря которому споры порой удается решить мирно, без применения оружия; гостеприимство для араба - часть общечеловеческого кодекса.

Приведу слова Дезвержера: "Возможно, наиболее яркая черта характера араба - это тесное сплетение склонности к грабежу с гостеприимством, тяги к воровству и щедрости, жестокости и рыцарского великодушия, т.е. сочетание полярно противоположных качеств. Рассказ об одном и том же арабе вызывает у слушателя многократную смену чувств презрения и восхищения. Трудно понять характер араба, если не рассматривать его с точки зрения условий существования нации в целом, изолированной от остального мира и вынужденной жить на столь неблагодарной земле. Бедность арабских земель оправдывает склонность арабов к грабежам: лишенные богатых пастбищ и плодородных угодий арабы исправляют несправедливость судьбы силой, грабя караваны с товарами. Они не делают различий между открытой войной и нападением из засады; вооруженный разбой, ограбление путешественника для них так же похвальны, как и взятие осажденного города, как захват чужой территории.

Арабы редко позволяют словам выдавать и тайные чувства; они тверды в своих намерениях и ужасны в мести. Это беспощадные враги, это ложные друзья чужестранцев. Эти люди не подчиняются минутным влечениям, они следуют заранее намеченной системе. Имея довольно ограниченное мышление, но сильную волю и настойчивость, они способны к такой высокой социальной организации, которая обеспечивает им триумф над врагами и тираническую власть над другими - Арабы очень чувствительны к оскорблениям, намекам, насмешкам. Иногда они воспринимают как обиду совершенно невинные действия и слова.

Российский журналист Дмитрий Згерский:

- Там, где европеец воспринимает критику в собственный адрес или в адрес своей страны вдумчиво и согласится с ней, араб возмутится, оскорбится, предпримет ответный выпад. В компании арабов, как правило, будут охотно смеяться над русским Иванушкой-дурачком, но всякую насмешку в том же духе над арабским дурачком воспримут как личное оскорбление Достоевский говорит, что по обитателям тюрьмы можно узнать, что представляет из себя народ. Если судить об арабском народе по арестантам, применяя метод Достоевского, то картина получается неприглядная: все они поголовно доносчики, ханжи, все живое – объект их сексуальных страстей. Не меньше женщины их возбуждает мужчина, подросток, мальчик и даже животное.

Арабу нельзя доверять. Кажется, что он твой друг, но внезапно в нем просыпается зверь, и он вполне может всадить тебе нож в спину. Любая попытка к бегству обречена на провал, среди готовящихся к побегу обязательно найдется доносчик. В русской литературе много написано о чувстве раскаяния. Араб не слишком печалится о прошлом. Что было, то было. Раскаяние делу не поможет. Зачем же раскаиваться? Во время послеполуденной прогулки один арестант огрел другого камнем по голове. Я видел эту картину. В глубине двора сидят два арестанта и мирно беседуют. Внезапно один из них хватает камень – единственный на весь тюремный двор – и начинает лупить им по голове своего собеседника. До того самого момента, когда он схватил камень, невозможно было представить себе, сколь трагически завершится их беседа. Не было никакого перехода от идиллической беседы к ударам камнем по голове.

Отсутствие какого-либо перехода от идиллии к покушению на убийство весьма характерно для атмосферы Востока. Прежде всего любопытна реакция арестантов-арабов и арестантов-евреев, оказавшихся в это время по дворе. Арабы отпихивали один другого, чтобы дать свидетельские показания офицеру, который немедленно там возник. Еврейские арестанты, увидев драку, начали удаляться с поля боя, делая вид, что ничего не видели и не слышали. Повели на суд араба знатного происхождения, который в поле, неподалеку от Герцлии, изнасиловал красавицу-арабку и там же ее бросил. Помогали ему трое его слуг. Обвиняемый получит 15 лет тюрьмы. Что же произошло в поле около Герцлии? В одном из знатных арабских семейств выросла дочь-красавица, гордость семьи. Отец затребовал за нее громадный калым, и поставил условием, чтобы жених происходил из знатного рода. Среди молодых людей в округе началось соревнование: кому из них достанется красавица? У кого больше денег? У кого более знатное происхождение? Но отец красавицы не торопится. Годы идут, и страсти среди женихов накаляются все больше. Красавица тем временем "перезрела": ей уже целых 22 года! А отец все еще не решил, за кого ее выдать. И пока он колеблется и обдумывает, некий молодой человек предпринимает решительный шаг. Несколько лет назад он был в нее влюблен и хотел на ней жениться. Но сейчас любовь сменилась ненавистью. Ненавистью к отцу этой красавицы и ко всему ее семейству. Поэтому он ее умыкает, насилует и бросает в поле, где воют шакалы. А означает все это вот что: "да, ты действительно красавица и твой отец горд тобою, но я даю тебе пинок под зад точно так же, как я даю пинок под зад какому-нибудь четвероногому."

Таков образ мышления восточного человека "благородных" кровей. Молодой аристократ идет в тюрьму с гордо поднятой головой. Годы отсидки будет ему скрашивать мысль, что теперь отцу этой девицы придется выдать ее замуж без калыма, ибо ни один из знатных молодых людей жениться на ней не захочет. Арабы-арестанты стесняются один другого, если они не одеты. Очевидно, обнаженное мужское тело возбуждает в них половой инстинкт не меньше, чем обнаженное женское тело в нас. Многие арабы могут мочиться, только если их никто не видит. Иначе у них ничего не получается. Они не в состоянии мочиться, если знают, что кто-то смотрит на них или даже прислушивается. Подобной же чувствительностью отличаются и многие арабы "на воле". Но здесь, в тюрьме, из-за вечной жажды нормальной половой жизни эта ненормальная чувствительность развивается у них сверх всякой меры. Араб-арестант не будет перед сном мочиться, пока прочие обитатели камеры не заснут. Он будет ждать хоть полночи, чтобы убедиться, что сокамерники спят. Араб "панэротичен".

Не только женщина, любое живое существо возбуждает в нем половой инстинкт: мужчина, ребенок, животное. Мужчина возбуждает араба не меньше, чем женщина. А еще больше – юноша. Не оставляют его равнодушным и домашние животные Меня всегда удивляло, как легко и непринужденно лгут арабы. Не то что меня удивляет то, что люди врут, занимательно то, что это является частью национального характера народа. Это умение, предрасположенность и способность говорить слова, которые не просто не отражают реальность, а часто являются ее полной противоположностью. Арабы искренне не замечают противоречий между фантазией, которую они продуцируют в своем сознании (часто - не отдавая себе в этом отчет) и «фактами реальности». Поэтому, в каком-то смысле, не правильно употреблять по отношению к арабу выражение - «он лжет». И точно так же не применимы к нему слова - «он говорит правду». В любой ситуации речь пойдет о его мире фантазий и, следовательно, о том, что ему выгодно сказать в данный момент. Я писал этот ответ не потому, что нашел у арабов отмеченные здесь особенности характера, но потому лишь, что эти черты постоянно, ежечасно и повсеместно проявляются в их поведении. Во всех странах обитания.

Автор текста Эли Эссас

Натура араба обнаруживает вспыльчивость, малокультурность, полная примитивность общественного организма, крайняя алчность к деньгам, недобросовестность в торговых операциях и вероломство. Действительно, едва беззащитный гость покидает кров своего хозяина, как все любезные отношения заканчиваются, если только они не основаны на родстве и более продолжительном знакомстве. Тот же араб, который предоставлял весь свой шатер в распоряжение гостя, не сочтет за преступление самым предательским образом ограбить его в пустыне, если только багаж гостя показался ему достойным внимания, а готовность защищаться сомнительной.

Эти противоречия в натуре араба — результат эволюционных противоположных процессов: физического, связанного с ухудшением климата, а отсюда с увеличивающейся нуждой, и этнического, выработавшегося в ходе борьбы за жизнь среди крайне неблагоприятных условий. Джихад и террор самоубийц – не маргинальные явления, а неотъемлемая часть культуры арабского мира. Ислам стал мировой религией не благодаря арабам, а вопреки им, придя к народам с иным культурным багажом, он превратился в умеренную монотеистическую религию. В то время, как сами арабы на протяжении своей истории тяготели к наиболее радикальным толкованиям коранических пророчеств, что постоянно приводило к вспышкам террора – от средневековых ассассинов до современного ХАМАС. Недаром слово «ассассин», обозначавшее принадлежность к радикальной арабской секте, было воспринято европейскими языками в значении «убийца». Нынешнее арабское вооруженное сопротивление представляет собой угрозу не только западному миру, но и миру исламскому, подрывая авторитет мусульманской религии, как моральной силы.

Арнольд Эйдж, профессор университета Ватерлоо

Арабы на всем протяжении своей истории выбирали себе союзников не по ценностям, а по обстоятельствам — поэтому не удивительно, что в большинстве случаев они оказывались на стороне сил зла. В ХХ веке это свойство арабской политики привело к тому, что сначала арабы выступили союзниками нацистского Рейха, а затем коммунистических режимов. Проблема не в беспринципности и не в злой судьбе, а в том, что Джихад действительно является центральным моментом в учении Мухаммеда. На протяжении 14 веков лучшие умы мусульман пытались изменить отношение к террору и убийству, но самые остроумные теологические построения не могут закрыть дорогу буквальному пониманию Корана и Хадисов. В этом плане, к сожалению, именно Усама бин Ладен, мулла Омар и другие подобные им являются «хорошими мусульманами».

Мухаммед Ибн-Куади, профессор университета Страсбурга

Нынешняя волна иррационального антисемитизма, захлестнувшая западный мир, инспирируется арабами, питается арабским комплексом неполноценности и может привести к печальным последствиям для мусульманских народов в целом. Арабский антисемитизм вызван накопившимся за последние сто лет чувством фрустрации от неспособности арабов приспособиться к современному миру. Арабы неплохо ладили с евреями, пока те были униженным меньшинством в исламском мире, но не могут простить евреям того, что те сумели создать собственное государство и процветают, несмотря на все несправедливости, которые были совершены по отношению к ним, в то время, как сами арабы, несмотря на все свои природные богатства, не могут вписаться в современную цивилизацию и культуру. Нападая на евреев раз за разом и постоянно проигрывая, арабы обращаются к исламскому миру и требуют поддержки, ссылаясь на то, что именно они принесли в свое время миру Коран и Мухаммеда. Но мы, мусульмане, не должны забывать, что антисемитизм и фашизм в Европе, принесшие войну и Холокост, были в конце концов сметены с лица земли еще большей внешней силой.

Салим Мансур, профессор политологии университета Онтарио

Народы Африки угнетались европейскими державами не меньше палестинцев и все таки в Лондоне, Париже или Брюсселе нет африканского террора. Немцы убивали евреев, но евреи не взрывают автобусы в Мюнхене и Нюренберге. Здесь что то другое, более глубинное, связанное с исламом и с арабской культурой. В исламе существует глубокая проблема. Это мир с другими ценностями. Это мир в котором человеческая жизнь оценивается иначе. Мир, которому чужды свобода, открытость, творчество. Мир который позволяет убивать чужого. Месть в нем занимает очень важное место. Месть находится на центральном месте в арабской племенной культуре Если они добудут химическое или ядерное оружие, они его используют. Если смогут, то совершат геноцид.

Профессор, Бени Моррис

Палестинская проблема в ее нынешнем виде создана не Израилем, а арабским фашизмом. Главная беда палестинцев в том, что все арабские режимы эксплуатировали палестинскую проблему в своих интересах. В свое время это был социалистический арабо-фашизм Насера и партии БААС, сейчас это панарабский национализм и исламский фундаментализм. Каждый из этих фашизмов видит свою цель в вечной войне, поскольку ничего другого не умеет, кроме как проливать кровь и убивать. Они продукт арабской культуры – той самой, которая ничего не произвела на свет, кроме убийства и смерти. Кровожадность является неотъемлемой частью арабской культуры уже на протяжении столетий, поскольку изначально это была культура меча, а не книги.

Камаль Джабраиль, лидер христианской общины Египта Я призываю вас следовать примеру аль-Хансы — средневековой мусульманки, пославшей своих четверых сыновей на смерть во славу Аллаха. Сделать своих детей мучениками за веру — величайшая заслуга и величайшее счастье для любой арабской женщины.

Шейх, Юсуф Джумаа Салама, Из обращения к арабским женщинам

В чем главная разница между Востоком и Западом? Восток — это культура стыда. А Запад — культура вины. Стыд и вина — два принципиально разных регулятора поведения. Для японца, араба, китайца главный регулятор — стыд. Для них важно, что о них подумают представители своей группы. Для маленького японца самое большое наказание, когда его фамилию напишут крупными буквами на доске. А уж если его выгонят из класса, отделят от своей группы… это уж вообще! А для американца и европейца главный регулятор — внутреннее чувство вины, перед Богом, перед собой. Главным образом перед собой. По-другому это называется совестью. Почему психологи называют разницу между стыдом и виной принципиальной? Потому что европейцу может быть жалко убитого араба, он может испытывать чувство вины за его смерть. Араб, убив европейца, стыдиться не будет. Стыдно может быть только перед своими. Стыд работает лишь внутри группы. Люди вне их группы, воспринимаются как нелюди, которых можно уничтожать безжалостно и бесстыдно.

Доктор психологии, Татьяна Стефаненко, «Восток — Запад» http://islamuncovered.info/arabic_psyhology_quotations/ http://wp.gabblgob.net/archives/5483 http://kunstkamera.net/topic40782.html

Начиналось всё более чем оптимистично: заказчики из ОАЭ (новый для нас рынок), презентабельный внешний вид представителей, обещания других контрактов, «деньги не проблема». Всё это в сумме сыграло с нами злую шутку и, на свою беду, мы подписались на эту разработку. Хотелось попробовать. В итоге это обернулось расторжением контракта в одностороннем порядке, но не со стороны клиента, а нами — компанией-аутсорсером. Сам проект был несложным – это был аукцион по продаже автомобильных номеров (по $80,000-$90,000 за штуку), верблюдов и прочих атрибутов обыденной жизни Арабских Эмиратов. Необходимо было создать iOS апп, оглядываясь на уже существующую (но не работающую пока) веб-версию. На этапе первого послепродажного общения клиента вел я, и уже тогда начала появляться первая тревога, потому что клиент предоставил очень мало информации о проекте. После этого управление передали нашему проект-менеджеру. Забегая вперёд, скажу, что по итогу он не только не уехал в жёлтый дом, но даже не полностью поседел за что ему большой респект.

Итак, особенность первая, упомянутая выше – очень мало информации, и, как оказалось, это не особенность отдельного клиента, а черта всех региональных компаний, которые размещают заказы напрямую, а не через западных партнёров. Дело в том, что культура менеджмента и управления в арабском мире сильно отличается от западной да и от нашей тоже. Она очень вариативна и одни и те же условия могут приводить к разным результатам. В качестве примера можно привести «устные соглашения»: в Лондоне (а проект, к слову, был продан через наш лондонский офис) устное соглашение – это юридически признанная форма заключения сделки и относятся к ней соответственно, однако оформлять договоры предпочитают всё-таки на бумаге.

В арабском мире дела обстоят немного сложнее – контрактами пренебрегают, а вот как раз устная форма договорных отношений доминирует. Из-за этого очень многое никогда не описывается на бумаге, если проект не выходит за рамки региона, т.к. считается, что обо всём можно договориться лично. В нашем случае было именно так, проект практически полностью для локального рынка и единственной международной его «фичей» была возможность выбрать английский язык интерфейса. Из-за отсутствия хоть сколько-нибудь ценной информации на первом этапе, стадия анализа проекта была очень важной. Кто бы мог подумать, что уже на этой стадии мы начнём чувствовать на себе всю силу удара от столкновения двух разных стилей управления проектами.

Сбор требований

Первое, что было замечено нами – это очень агрессивный стиль общения буквально с первого дня, когда проект поступил в офис разработки. До того мы думали, что экс-советские заказчики самые агрессивные, но нет. Эта агрессия проявлялась даже тогда, когда мы пытались уточнить абсолютно безобидные вещи, вроде того, когда же будет демка API. Это можно назвать второй особенностью – если вам платят деньги, то для арабского заказчика вы просто наёмный работник, но никак не партнёр. В нашем случае ситуация усугублялась тем, что учредителями компании-заказчика были люди довольно молодые. Предлагаю вам самим представить смесь восточного темперамента, молодого возраста и больших денег. В итоге, выход был найден в том, чтобы задавать им минимальное количество вопросов и самим предлагать максимум. Работало это не всегда, т.к. при более чем трёхчасовом молчании сразу начинали сыпаться письма-пинги, но жить стало немного легче.

Заказчиком был запрошен прототип. ОК, это наша работа. Прототип делался в Axure и получился очень детализированным, если учесть то количество информации, что было на руках. Сквозь постоянные письма возмущения — «чего так долго» — прототип удалось завершить. Проект-менеджер познал дзен и все нюансы приобретения автомобильных номеров в Абу-Даби. Клиент начал вносить правки в расположение элементов и прочие мелочи – это нормально, рабочий процесс. С горем пополам этот этап мы прошли, потеряв по пути «всего лишь» неделю на общении с клиентом. Параллельно шло написание технической спецификации, которое давалось очень тяжело в силу полного отсутствия содействия. Напор претензий к нам усиливался из-за того, что мы, затягиваем сроки уже на первых этапах, а о причинах задержки (читайте выше) слышать, разумеется, никто не хотел.

Тут мы столкнулись с еще одной особенностью, третьей. По условиям контракта, мы подписались на определенные сроки выполнения работ, одновременно с этим, в контракте присутствовал и пункт, что заказчик обязуется предоставить нам данные, необходимые для разработки. И вот здесь они смогли уцепиться за то, что в контакте не было указано, что именно они должны нам предоставить. Оказалось, что по их мнению, API нам не нужен в принципе. Далее выяснилось, что API предоставлять никто не собирается, просто потому что его нет, и когда он будет, сказать никто не может, однако, это не мешало заказчикам постоянно напоминать про наши дедлайны и сроки в целом. Т.е. любые документы и договорённости извращаются в пользу заказчика и это было на каждом из 4-х моих арабских проектов.

Особенность четвертая – никакие претензии к заказчику не принимаются, точка. Попытки объяснить, что сроки затягиваются, т.к. клиент не отвечает на вопросы или не предоставляет достаточно информации в своих ответах, а так же из-за отсутствия документации по API или живой демки — всё это игнорировалось, а если и удостаивалось ответа, то было это в духе "занимайтесь проектом, не стоит нас учить, у вас есть контракт – вы обязаны нам к такому-то числу предоставить уже бета-билд, выполняйте" — это цитата из одного из телефонных разговоров. И это, замечу, еще до того как был согласован интерфейс. Как так можно общаться и вести совместный проект, пусть мы всего лишь исполнитель, у меня в голове не укладывалось. Проект уже превращался в муку, и у нас начали появляться первые мысли, что хорошо это не закончится.

Дизайн

Когда началась стадия дизайна, клиент попросил, чтобы приложение было похоже на веб-сайт аукционов дабы соблюсти преемственность. Вступать в спор по поводу дизайна их сайта не хотелось, потому решено было выжать из того, что есть максимум. Мы подготовили «два с половиной» варианта дизайна, заказчик выбрал один, еще 2 недели шли переделки и уточнения, при том до такой степени, что нам говорили, какой элемент куда подвинуть и какую фоновую фотографию использовать. Ладно, вроде бы закончили, дизайн принят. В этот момент статистика проекта показывала, что он точно не будет прибыльным для компании, т.к. затраченное время уже составляло 50% предполагаемого. Приняли как данное, что маржа по проекту будет минимальной, если вообще будет. Тем не менее, дизайн принят, повод радоваться, но не тут-то было. Начался шквал звонков и писем по поводу того, что буквально завтра уже должен быть бета-билд по оригинальному контракту, а вы только сегодня прислали нам финальный дизайн. Слушать о том, что сроки майлстоунов отодвигаются соразмерно времени простоев по вине заказчика, никто не хотел, разумеется.

И тут случилось неожиданное – в наш лондонский офис «Пришли». Я написал слоно «Пришли» с большой буквы, потому что по рассказам сотрудников это было настоящее зрелище. На бизнес-встречу явились представители наших заказчиков в очень агрессивном настроении и при кинжалах, которыми они не преминули блеснуть и угрожали воспользоваться. В дело пришлось вмешаться директору офиса, который указал этим людям сперва на контракт, а затем на дверь.

Особенность пятая – часто арабские заказчики стараются перенести конфликт как можно ближе к вам (физически). На наш английский офис эта история, безусловно, произвела двоякое впечатление: с одной стороны, бесплатное представление, а с другой как-то невесело совсем.

Финиш

Давление усиливалось, и мы приняли решение не начинать разработку, пока не будет готов API. Какую реакцию это вызвало у заказчика, вы можете представить. Начались угрозы судом, давление на английский офис и менеджера проекта возросло максимально. Посовещавшись, мы приняли решение разорвать контракт в одностороннем порядке, т.к. условия, создаваемые клиентом, оказались для нас за гранью. Все материалы: прототип, дизайн, спецификация на 30+ страниц были высланы клиенту вместе с формальным уведомлением о разрыве контракта. Разумеется были дальнейшие угрозы, звонки, письма, но это было уже совсем неважно. В суд они так и не пошли, т.к. выиграть шансов у них не было. Так для нас закончился один из арабских проектов – даже не дойдя до стадии, собственно, разработки. Какая компания в итоге закончила проект я не знаю, но судя по тому, что доступно в App Store (ссылка удалена), дизайн был взят наш, логика соответствует нашему же прототипу. Это был очень тяжелый, но крайне полезный опыт. Его стоило получить не только ради тренировки стрессоустойчивости, но еще чтобы оценить степень своей защищенности. После этого мы пересмотрели свой подход к заключению контрактов, описанию взаимных обязанностей в их рамках и расчету рисков при работе с клиентами из этого региона. Стоит еще сказать, что арабские заказчики, имеющие свои офисы в Европе и работающие через них – это совершенно другой подход в силу того, что между оригинальным клиентом и исполнителем есть тот самый интерпретатор – европейский офис, который необходим как воздух для успешного ведения проектов с представителями этого региона. За всю карьеру у меня было 4 арабских проекта: 2 мобильных, один телеком и один веб. Один из них удалось довести до конца. Разумеется, судить вообще обо всём регионе нельзя ни по этой статье ни по 4-м проектам, тем не менее, опыт пока негативный. Возможно, работая локально, в Абу-Даби или Дубае ситуация видится вовсе иначе. **внимание, эта статья обрывается так же внезапно, как и проект в ней описываемый** http://habrahabr.ru/post/177477/ 

Эта статья не является попыткой дискриминации веры в любых воображаемых существ. Она также не является попыткой дискриминации по национальному, расовому или географическому признаку. Все совпадения — вымышлены. Все исследования — реальны. Лица, которые не попытаются найти здесь мораль, будут отданы под суд.

История человечества — это история борьбы рационального и иррационального, средневековья и возрождения, изобретателей и луддитов, пророков и скептиков. Земля-таки вращается вокруг Солнца, и всех дров континентальной Европы не могло хватить церкви для того, чтобы остановить естественный ход научного прогресса. Могло ли быть иначе, если существование гравитации каждый день подтверждается очередной упавшей кастрюлей, а существование бога давным-давно не верифицировалось даже самой завалящей молнией в темя богохульника? Тактичные поборники религии продолжают утверждать, что религия есть основа человеческой этики, и именно бог создал нас равными, однако новейшие исследования показывают — неравенство людей боги (в частности, Аллах) определяют с самого их рождения.

Инбридинг, или близкородственное скрещивание — механизм, знакомый каждому селекционеру как возможность усилить в потомстве рецессивные, слабые признаки с помощью скрещивания особей, находящихся в кровном родстве. Однако не спешите думать, что от появления чистых линий белокурых красоток человечество отделяется только суровой моралью противников кровосмесительных браков. Снижение урожайности растительных культур, измельчание животных, возникновение аномалий и уродств — неизбежный побочный эффект инбридинга.

Тем удивительнее то, что в мусульманстве история кровосмесительных отношений до сих поощряется религиозными догмами. По самым грубым оценкам, кровосмесительными являются около половины всех браков, заключаемых в мусульманском мире. В Пакистане 70 процентов всех браков регистрируются между двоюродными братом и сестрой, и даже в просвещенной Турции их количество доходит до 25-30 процентов.

Дальше больше — кровнородственными исследователи считают около 30 процентов всех браков в Алжире, 46 процентов в Бахрейне, 33 процентов в Египте, 80 процентов в Нубии, 60 процентов в Ираке, 64 процентов в Иордании, 64 процентов в Кувейте, 42 процентов в Ливане, 48 процентов в Ливии, 47 процентов в Мавритании, 54 процентов в Катаре, 67 процентов в Саудовской Аравии, 63 процентов в Судане, 40 процентов в Сирии, 39 процентов в Тунисе, 54 процентов в Объединенных Арабских Эмиратах и 45 процентов в Йемене. Получше ситуация с мусульманами, эмигрировавшими в западные страны: «всего лишь» 40 процентов пакистанцев и 15 процентов турок, живущих в Дании, и половина пакистанцев, переехавших в Англию, женаты на своих кровных родственниках.

Это не просто смешные цифры в очередном социологическом исследовании. Это причина того, почему пакистанские семьи в Британии по меньшей мере в 13 раз чаще, чем коренное население, имеют детей с рецессивными генетическими расстройствами. Куда хуже то, что многие последствия, к которым приводит мусульманский инбридинг, не являются не только смертельными, но и даже заболеваниями в общепринятом смысле этого слова. В самом деле, вы же не можете запретить многовековую традицию на основании того, что от нее дети рождаются дурачками?

Ряд исследований показывает, что дети, рождающиеся в близкородственном браке, имеют более низкий коэффициент интеллекта, чем отпрыски семей, не находящихся в кровном родстве — в среднем, показатели различаются на 10-16 пунктов. То же касается и более слабых способностей, связанных с социальным поведением. Устная речь, визуальная фиксация, хватательный рефлекс появляются у детей инбридинга позже, чем у сверстников.

Шанс мертворождения удваивается, когда родители являются двоюродными братьями и сестрами. Увеличивается риск младенческой смертности и появления у ребенка аутосомно-рецессивных расстройств — серьезных, и часто смертельных заболеваний. Повышенный процент шизофрении и других психических расстройств у детей от браков кузин и кузенов может объяснить, почему количество иммигрантов среди буйнопомешанных преступников зашкаливает даже в странах, где процент приезжего населения традиционно велик.

Все эти причины ведут к далеко идущим для мусульманского мира последствиям, и дело даже не в истощении бюджета, к которому приводят болезные дети близких родственников, и не в трудностях социализации, с которыми по причине тугоумия сталкиваются некоторые отпрыски мигрантов, и даже не в смелых обобщениях о первопричине экономической отсталости мигрантских общин, на которые отваживаются некоторые исследователи.

Дело в том, что когнитивные последствия инбридинга, благословленного Аллахом, могут являться причиной печального факта: мусульманские страны производят лишь десятую часть мировых научных исследований, а Нобелевскую премию удалось получить всего девяти (!) мусульманам (пятеро из них получили Нобелевскую премию мира, что делает общую цифру еще более трагичной). Общее отсутствие интереса к науке и человеческого развития в мусульманском мире приводит к тому, что на арабский язык за последнюю тысячу лет переведено книг меньше, чем переводится внутри Испании ежегодно, а 70% граждан Турции признаются, что вообще не читали книг (по данным UN Arab Human Development Reports).

Отношение к науке в исламе в статье: Исламские научные достижения

Изящной иллюстрацией вышеизложенного может считаться традиционное разногласие по поводу священного мусульманского поста Рамадана. В этом году в большинстве мусульманских стран начало Рамадана было перенесено с 9 июля на 10 в связи с тем, что результаты астрономических расчетов не совпали с практической картиной – новую луну Рамадана 8 июля не увидели. В частности, египетское ведомство по фетвам сообщило, что в понедельник новой луны засвидетельствовано не было. «Соответственно, вторник, 9 июля, будет последним днем Шабана, а среда, 10 июля – первым днем Рамадана», — говорится в заявлении египетских улемов.

Объективная научная истина о датировке новолуний спасовала перед исламскими богословами. Натянутые взаимоотношения ислама и науки также хорошо демонстрирует легенда о том, что остатки Александрийской библиотеки были сожжены по приказу халифа Омара. По преданию, халиф Омар ибн Хаттаб дал повеление полководцу Амру сжечь Александрийскую библиотеку, рассудив следующим образом: «Если в этих книгах говорится то, что есть в Коране, то они бесполезны. Если же в них говорится что-нибудь другое, то они вредны. Поэтому и в том, и в другом случае их надо сжечь».

Однако реальность, как всегда, лучше легенды. Историк Халифата В. О. Большаков критически пишет: «Специалисты хорошо знают, что это всего лишь благочестивая легенда, приписывающая Умару «добродетельный» поступок — уничтожение книг, противоречащих Корану, но в популярной литературе эта легенда иногда преподносится как исторический факт». Признание историком «благочестивости» истории об уничтожении исторического, культурного и научного наследия непревзойденной важности – всего лишь еще один штрих к религиозному портрету.
Веками ислам празднует пиррову победу над теми преимуществами, которые дает человеку  научный метод познания реальности. Мы не хотим повторить судьбу зарезанного исламским радикалом голландского режиссера Тео Ван Гога, поэтому не станем пересказывать сюжет печально известного фильма «Покорность» о насилии над женщинами в мусульманском мире. Но мы не можем не упомянуть о великом правителе тюркской державы Улугбеке, любимом внуке самого Тамерлана. При Улугбеке Самарканд стал одним из мировых центров науки средневековья. Вокруг него возникла целая научная школа, объединившая видных астрономов и математиков, он поощрял поэзию и медицину, историю и искусства.

Талантливый ученый, ясно представлявший себе научную цель и пути ее осуществления, и правитель могущественного государства, располагавший достаточными средствами для воплощения своей мечты, Улугбек не смог удержать свой трон. Именно увлечение науками позволило обвинить его в ереси, а мечтающий о троне сын Улугбека Абд ал-Латиф воспользовался потерей доверия к отцу у войска и пошел на него войной. Величайшего астронома, а может, и величайшего ученого мусульманского мира убили по приказу его собственного сына. Кровное родство в исламском мире никогда не проходит бесследно. http://mtrpl.ru/inbriding

Примечание админа сайта: Сомневаюсь, что это обусловлено исламом или какими-то религиозными установками. Скорее всего это еще доисламские порядки, независимые ни от какой религии. По крайней мере, хадисов или сур, советующих жениться на родственниках, никто еще не приводил. Иначе бы ими постоянно жонглировали бы и предъявляли при каждом удобном случае.

Редакционная статья журнала The Economist от 5 июля называлась “Трагедия арабов: отравленная история”. Она предлагает блестящий анализ нынешней плачевной ситуации в арабском мире. Тем не менее, есть еще несколько причин арабского краха, на которых стоит остановиться подробнее. Этот крах признает любой здравомыслящий и честный араб. Речь идет об историческом фиаско, на исправление которого потребуется труд многих поколений. Как и в случае других режимов угнетения и тьмы, лидеры арабских государств поощряют худшие типы физических репрессий, и при этом хвастаются процветанием своих стран. В целом, причины подобного состояния корректно описаны в Economist. Теме не менее, некоторые, вроде разрушительного влияния западного колониализма, преуменьшены, а другие проигнорированы вовсе.

Какова была ситуация в те далекие времена, когда “Багдад, Дамаск и Каир наперегонки уходили в отрыв от западного мира”, когда “ислам и инновация были синонимами”? Economist не пишет о природе инноваций. Но ответ удивительно прост. Ислам в этот период, точнее – мусульмане в этот период игнорировали религиозный закон (шариат, аль-фикх) и фокусировались на гуманитарных и философских аспектах своей веры. Согласно наблюдению знаменитого теолога Абу Хамида аль-Газали (1058-1111), мы были более склонны к исследованию основ исламской веры (аль-акидах) нежели к мелочам устанавливаемых ею законов. Религия и культура арабской нации развилась из племенного общества, разрываемого внутренними войнами, которое , несмотря на это, демонстрировало некие проблески культуры (главным образом, в поэзии). Арабская нация стремилась к обновлению, к встрече с другими культурами, обладающими науками. Мусульманские ученые впитали в себя мудрость Греции, Персии и Индии.

С моей точки зрения, подобный процесс переживает любая военная и колониальная культура ( и, да, в то время мы были империалистами) у которой собственные науки отсутствуют, в тот момент, когда она сталкивается с такими культурами, которые подобными активами располагают. Первоначально речь шла о насильственном и кровавом столкновении, но затем оно последовательно перешло в более утонченную фазу научно-культурной синергии. В этих условиях произошел расцвет исламской арабской культуры.

Существуют очевидные различия между тем арабским миром, что существовал тысячу лет назад, и современным арабским миром – в том виде, в котором он существует с конца 19-го века. Эти различия полностью игнорируются в Economist, – а ведь именно они являются кардинальными причинами провала арабского мира. Примерами подобных различий являются та толерантность и открытость, которые когда-то характеризовали арабскую культуру, стремление привлечь “чужеземцев”. Примеров этому – нет числа. Здесь и великий математик Мухаммад ибн Муса аль-Хорезми, и лидер аббасидской революции, Абу Муслим аль-Хурасани (Афганистан), и конечно же, Саладин (Армения).

Сегодня, под влиянием экстремистских мусульманских течений, которые распространились после основания “Братьев-Мусульман” презираются и отрицаются не только “аджами” (не-мусульмане, варвары) но и арабы-мусульмане, не принадлежащие к “вашей” ветви ислама. Такой подход раздувает пламя войны между шиитами и суннитами и между их подгруппами. На пан-арабском уровне, Аль-Каида и восходящая безжалостная звезда, ISIS – вариации нетерпимости и неприятия, нацеленные против любого, кто не является арабом-мусульманином и не принадлежит к “правильной” ветви ислама.

Как отмечено в Economist, когда началась Арабская Весна, неугомонные молодые люди поколения facebook и смартфонов выплеснулись на улице городов. Более пристальный взгляд на арабское потребление технологий демонстрирует, что именно технология стала причиной того постыдного провала, о котором мы говорим. Мы, арабы – члены нации потребителей, которая не производит ничего. Арабские государства ничего не слышали о хай-теке. Они покупают, покупают, и покупают, в особенности, если речь идет о государствах Залива. Но когда наступает момент истины арабы проигрывают – они ничего не умеют делать. Они полностью зависимы от Запада.

Это, кроме всего прочего, главная причина поражения Ирака Саддама Хуссейна – богатой и мощной страны в войне с Соединенными Штатами. Как только было введено эмбарго на поставку вооружений, любой вид поломавшегося оружия у Саддама превращался в кусок бесполезного хлама.

Огромные богатства нефтедобывающих стран – нечто временное, и, что еще более важно – нечто весьма хрупкое. Ливия была очень богата. Когда-то. Научный прогресс в возобновляемых источниках энергии – нечто, что мы видим на горизонте. Он приведет к коллапсу нефтедобытчиков. Жидкость, которая позволяет монархиям Залива покупать несогласных, не может быть использована для этого бесконечно.

Другой аспект непроизводительной культуры изобилия и потребления – это практически полное отсутствие двух важнейших элементов современного общества. Первым является стремление вкладывать в научные исследования. В 2000 году профессор Ахмед Зеваил, египтянин, был награжден Нобелевской премией за его блестящие исследования в области химии – но в качестве американского ученого. Египетский президент Хосни Мубарак, возглавивший торжественную церемонию в честь профессора, убеждал его вернуться на родину и внести вклад в научный прогресс там. Бесстрашный Зеваил спросил президента: каков научный бюджет Египта? Каково соотношение научного бюджета в арабском мире, по сравнению с Европой, принимая во внимание тот факт, что численность населения примерно равна?

Наиболее очевидный вопрос не был задан (ведь Израиль – это табу). Каков научный бюджет всего арабского мира по сравнению с израильским? – Следующие данные взяты из базы данных Мирового Банка за 2009-2013 годы. Израильский бюджет на исследования и разработки составил 4,4% от ВНП, в то время как аналогичный бюджет в странах ЕС составил 3,1% от ВНП, а в арабском мире – менее 0,1%.

Второй недостающий элемент – пожертвования на общину, на науки и на общество в целом. Любой студент, обучавшийся в высших учебных заведениях Израиля знает, что практически каждое здание, лаборатория или библиотека построены на пожертвования богатых евреев из Израиля или из-за границы. Евреи не одиноки. Каждый год богатейшие люди мира жертвуют миллиарды долларов на исследования, образование и благосостояние собственных или чужих общин. Мусульмане в этом отношении – пример унизительного провала.

И это несмотря на то, что благотворительность является одной из основ веры. Пожертвования в современном арабском мире принимают две формы. Одна, весьма убогая, сводится к предоставлению еды нищим. Во второй крутятся миллиарды долларов, которые идут на покупку оружия и разжигание войн, в особенности меж-арабских войн (Сирия), но также и мировых (Аль-Каида). Правители арабского мира заняты накоплением собственных богатств, которое в некоторых случаях приобретают чудовищные формы (Каддафи, Мубарак, Бен-Али, и, конечно же, государства Залива). Есть свои богатеи в Рамалле и Наблусе. Они никогда не выходили на подобный уровень, но и никогда не пытались остановиться в попытке его достичь, используя блеф и обман в случае необходимости.

Вопиющие примеры подобного поведения были предоставлены “революционерами”, прибывшими из изгнания на территории Палестинской автономии. Вместо того, чтобы использовать фонды, полученные от государств-доноров для улучшения положения собственного народа, они занялись превращением самих себя безумно богатых, по крайней мере, по палестинским стандартам, индивидов. И это является ключевым моментом , полностью проигнорированным Economist, объясняющим провал обеих палестинских интифад.

Вторая наиболее важная причина провала в арабском мире – происходящая от первой, отсутствия способности к производству – это огромный разрыв между технологией и ментальностью арабов. Поколение facebook и смартфонов хорошо оснащено. Среди арабов зависимость от смартфонов наиболее высока в Заливе, а в Израиле наиболее привязанная к гаджету община – бедуины на юге страны. Оба этих случая, как и арабский мир в целом, демонстрируют провал одной из главных целей ислама : арабы не смогли стереть собственную национально-племенную идентичность, отличную от самого ислама. Скоростной интернет и смартфоны должны были обеспечить расширение кругозора и глобализировать арабскую ментальность – но этого не произошло.

Ислам однозначно проповедует ликвидацию всех национальных и прочих различий, существовавших до его появления. На практике, кланово-племенная структура остается одной из сильнейших в арабском мире. В полной мере ее доминирование и жестокость были представлены во время Арабской Весны – в Ливии, Ираке и Сирии. Достаточно почитать комментарии в арабских социальных сетях, в том числе и в Израиле, чтобы понять – кланово-племенная связь остается самой сильной и самой прочной, по сравнению с любыми другими.

Предположительно открытое международное сообщество, индивидуум, который предположительно является “гражданином мира”, и сама глобализация – никак не повлияли на ограниченность и узколобость традиционной арабской ментальности. В дополнение к этому, среднестатистический арабский технофил не знает, как пользоваться тем, что дает ему современная технология в целях, отличных от развлечений. Арабский мир погружен в болото трансляций спутниковых каналов, передающих драматические сериалы, музыки, которая по большей части является оскорблением слуха, и все, что может отвлечь массы от их бедственного положения. Это – мир хлеба и зрелищ, с ударением на зрелища. Главный посыл: не думайте, думающий человек – враг отсталых режимов.

Другая важная причина нынешней ситуации в арабском мире – отсутствие разделения государства и религии – подробно проанализирована в Economist. Но в статье не упоминается то, что ислам (как и все религии) – выступает против подобного разделения. Причиной этому является то, что отделение религии от государства приносит открытость в общество, улучшает статус женщины и ослабляет традиционные структуры. Такой сценарий – главный враг обскурантистских режимов по всему арабскому миру (за исключением Ливана).

На протяжении длительного времени формировался альянс между режимами арабских государств и клериками. Это альянс часто эксплуатируется самым трагическим и циничным образом. Арбитры религиозного закона раболепно подчиняются политическим лидерам ( в большинстве случаев, по своей доброй воле и за соответствующую плату) – и, соответственно, религиозные постановления издаются исходя из воли этих лидеров. Результаты совершенно абсурдны. Мы, арабы – единственный народ на земле, который не знает даты начала своих религиозных праздников и даты начала своего нового года , когда начинается месяц поста и когда он заканчивается (последним примером стало начало Рамадана в Сирии в текущем году – в той ее части, которую контролирует Асад он начался на день раньше чем в той, которую контролирует ISIS). Все решается за день до начала праздника “религиозными мудрецами”, которых трудно заподозрить в обладании такими качествами, как сообразительность и проницательность.

Современный ислам не ведет себя в духе Абу Хамидда аль-Газали – напротив он следует за Хассаном аль-Банна (основатель Братьев-Мусульман), Боко Харам и ISIS. Они и другие стремятся вернуться на тропу салафитов, подразумевая под ними былые поколения. Даже те, кто не называет себя салафитами, считает. что половина общества – женщины – должна быть нейтрализована. Харам (запет) – ключевое слов в их интерпретации ислама.

В противоположность утверждениям Economist, ислам в его нынешней форме – не продукт современности, он нуждается в капитальном ремонте для того, чтобы вписаться в современный мир. До тех пор пока мы будем играть с идеей, согласно которой ислам включает в себя все и является концом всего, наша ситуация не улучшится. На деле, существует большая статистическая вероятность того, что наше положение ухудшится. С точки зрения Economist, критерием для измерения степени современности являются масштабы использования twitter. Это – искаженное восприятие, так как речь идет не более чем об очень ограниченном использовании сегмента хай-тека, сегмента, который не воздействует на технологии, не говоря уж о том, чтобы их создавать. Что касается утверждения о том, что количество образованных арабов утроилось за период жизни двух последних поколений, я не вижу связи здесь связи с исламом. Распространение грамотности и образования являются всемирным феноменом, напрямую не связанным с религией.

Мой совет арабам прост: используйте ваши деньги для развития вашего интеллекта, интеллекта всех, независимо от расы, веры, религии или пола. На протяжении человеческой истории многие нации, включая арабскую, опускались очень низко. Есть путь наверх – если вы к этому стремитесь. http://postskriptum.org/2014/07/31/azab/

Норвелл Аткин — полковник США в отставке, прожил восемь лет в Ливане, Иордании и Египте, имеет степень специалиста в области арабских исследований Американского Университета в Бейруте, в настоящее время инструктирует персонал армии США, направляемый в Ближневосточный регион. Арабо-язычные армии, в общем, не были эффективными в современную эпоху. Египетские регулярные силы плохо проявили себя против нерегулярных войск Йемена в 1960х.[1]Сирийцы смогли навязать свою волю в Ливане в течение середины 1970х только при помощи подавляющего вооружения и численности.[2] Иракцы оказались слабыми против иранских вооруженных сил, ослабленных революционной суматохой 1980х и не смогли выиграть тридцатилетнюю войну против курдов.[3] Арабские военные операции с обеих сторон в войне 1990г против Кувейта были посредственны.[4] И Арабы плохо показали себя почти во всех военных конфронтациях с Израилем. Для чего этот не впечатляющий отчет? Есть множество факторов: экономические, идеологические, технические, но, возможно, самый важный — имеет отношение к культуре и определенным социальным признакам, которые не позволяют арабам создать эффективную военную силу.

Трюизм военной жизни состоит в том, что армия обучается в бою. Я привлёк свои многолетние наблюдения за арабами в попытке сделать выводы основываясь на том, как они идут в бой. Следующие впечатления исходят из личного опыта общения с арабскими военными учреждениями в качестве американского военного атташе, офицера службы безопасности, офицера наблюдателя сил безопасности Эмиратов и тридцати лет исследований Ближнего Востока.

НЕУДАЧНЫЕ НАЧАЛА

Анализ культуры в стратегических исследованиях имеет слабое развитие, такие исследования подменялись варевом невежества и мифологии. Американская армия в 1930х оценила японский национальный характер, как не стремящийся к новизне и сделала ложные выводы.[5] Гитлер отклонил Соединенные Штаты как общество полукровок [6] и недооцененный результаты вступления Америки в войну. Эти примеры показывают, когда культуру рассматривают в плоскости силы и слабости, то это приводит к диким искажениям, особенно в понимания того, почему государства, не готовые к войне вдруг вступают в бой, с приливом силы и веры. Искушение состоит в том, чтобы приписать такие культурные признаки вражескому государству, которые отрицают его превосходство в численности или вооружении. Или рассматривать потенциального врага через призму собственных культурных норм. Американские стратеги предполагали, что порог боли северных вьетнамцев близок их собственному и что воздушная бомбардировка Севера поставит их на колени.[7] Три дня бомбёжек, как думали, будет достаточно для Сербов, фактически же, потребовалось семьдесят восемь дней.

Особенно опасно делать поверхностные предположения о способностях к войне, основанные на прошлом опыте. Мрачные французские операции во франко-прусской войне 1870 привели немецкое верховное командование к чрезмерно оптимистической выводам перед Первой Мировой Войной.[8] Упорство и храбрость французских солдат в принудили немецкое командование переоценить способности французов.[9] Израильские генералы недооценили египетскую армию в 1973, исходя из египетского поражения в войне 1967.[10] Культуру трудно ухватить. Она не тождественна расе или этносу. История войны высмеивает попытки привязать жесткие культурные атрибуты к индивидуумам, как это рисует военная история от Римской Империи до Оттоманской. В обоих случаях тренировка, дисциплина, честь, напор, не определяются индивидуальным происхождением солдат.[11] Высоко дисциплинированные, эффективные римские легионы, были многонациональны, а элитные оттоманские янычары набирались из балканских христиан.

РОЛЬ КУЛЬТУРЫ

Понимание предшествующих ошибок должно позволить оценить роль культурных факторов в войне. Джон Киган, выдающийся военный историк, утверждал, что культура — главный детерминант природы войны. В отличие от привычного способа ведения европейских войн, которую он называет «лицом к лицу», Киган изображает ранние арабские армии в исламскую эру, как мастеров уклонения, задержек и обмана.[12]Исследование арабской войны в текущем столетии приводит к заключению, что арабы более успешны в повстанческой или политической войне [13] — то, что T. E. Лоренс назвал «войны без сражений».[14] Даже хвалёное египетское форсирование Суэца в 1973 в своей сути содержало мастерский план обмана. Вполне возможно, что эти постоянные признаки следуют из культуры, порождающей хитрость, коварство, уклончивость и скрытность в личных отношениях.[15]

По этим линиям, Кеннет Поллак заключает своё исчерпывающее исследование арабской военной эффективности, отмечая, что «определенные образцы поведения, созданные доминирующей арабской культурой были самыми важными факторами, вносящими свой вклад в ограниченную военную эффективность арабских армий и воздушных сил с 1945 по 1991гг.»[16] Эти признаки включали сверхцентрализацию, отсутствие инициативы, нехватку гибкости, манипуляцию информацией и подавление лидерства на уровне младших офицеров. Критический уровень «Столкновения Цивилизаций» [17] Сэмюэля Хантингтона не уменьшает его жизненного взгляда на мир, в котором народы сгруппированы по религиям и культурам, а не политическим или экономическим критериям, что оскорбляет академиков. Мир определяемый расой и родом — это действительность, которую не отменили современные коммуникации и технологии. Вьетнамские коммунисты вели не ту войну, которой Соединенные Штаты обучали своих солдат, чеченцы и афганцы вели не ту войну, к которой были готовы русские. Это влечет за собой нечто больше, чем простое переоснащение вооружения и переквалификацию солдат. Это требует понимания культурной мифологии врага, его истории, отношения ко времени, и т. д., требует больших затрат времени и денег, чем это может позволить бюрократическая машина.

Я предлагаю некоторые оценки роли культуры в военном обучении арабо-язычных офицеров. Я ограничусь, преимущественно, обучением по двум причинам. 1) Я наблюдал много учений и только одну военную кампанию (Иорданской Армии против Организации Освобождения Палестины в 1970). 2) Армии воюют так, как они были обучены. Войска обусловлены привычками мирного времени, политикой, и тренировками; они не подвергается внезапной метаморфозе, превращающей гражданских жителей в воинов. Генерал Джордж Паттон любил вспоминать историю о Юлии Цезаре, который «Зимой так обучал свои легионы и каждого солдата к конкретным обязанностям, что когда весной он начинал войну против галлов, ему не было необходимо отдавать приказы, поскольку все знали, что и как нужно делать.»[19]

ИНФОРМАЦИЯ КАК ВЛАСТЬ

В каждом обществе информация — средство, поддерживающее богатство и власть, но арабском мире информация удерживается особенно сильно. Американские специалисты часто удивляются факту, что информация, переданная ключевому персоналу не передаётся на нижние уровни. Научившись выполнять некоторую сложную процедуру, арабский техник понимает, что он неоценим, пока он — единственный в боевой единице, имеющий такие знания; как только он поделится знанием с другими, он больше не будет единственным, и его власть ослабнет. Это ярко проявилось в случае, когда американская мобильная учебная команда, работающая с египетскими танкистами получила «Руководство Операторов», переведенное на арабский язык. Американские специалисты раздали брошюры танкистам. Сразу после этого, командир роты отобрал руководства у солдат. Когда американцы потребовали объяснений, командир заявил, что нет смысла давать руководства водителям, поскольку они не умеют читать. Фактически, он не хотел, чтобы военнослужащие имели независимый источник знания. Был единственный человек, который мог объяснить, использование инструментов контроля огня — это обеспечивало ему престиж и внимание. В военных терминах это означает очень низкую взаимозаменяемость, например, в команде танка, где стрелок, заряжающий и водитель могут быть опытны в свой области, но не готовы заменить товарища при несчастном случае. Такой подход не позволит создать гладко функционирующую команду.

ПРОБЛЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ

Обучение, со временем, имеет тенденцию к потере наглядности, сокращению, высушиванию, не оспариванию. Поскольку арабская образовательная система основана на механическом запоминании, офицеры должны иметь феноменальную способность заучивать огромное количество информации. Система изучения состоят из лекций, со студентами, делающими массивные конспекты, которых экзаменуют только в тех рамках, о чём им говорили. (Это также имеет интересные аспекты для иностранных преподавателей; например, доверие к преподавателю уменьшается, если он обращается к книге). Акцент на запоминание имеет цену, и это приводит к девальвации способности вести рассуждение или анализ, основываясь на общих принципах. Размышление вне рамок не поощряется; выполнение подобных действий публично может повредить карьере. Соревнования среди персонала избегают, по крайней мере открыто, поскольку это означает, что кто — то проигрывает и это нанесёт ему оскорбление. Это табу имеет особую силу, когда класс состоит из студентов из разных социальных слоёв. Образование рассматривается, как средство личного престижа, таким образом, арабы в американских военных школах стараются изо всех сил показать, что занимают место, согласно военному чину или социальному слою. Американские военные преподаватели, имеющие дело с ближневосточными студентами, должны быть уверены, что на вопрос, который он адресует студенту в классе, последний имеет правильным ответ, особенно если тот — офицер. Если студент не сможет ответить на вопрос, он будет чувствовать себя публично оскорбленным. Более того, в часто-параноидальной окружающей среде арабской политической культуры, он будет видеть в этом злонамеренную установку. Этот студент станет врагом преподавателя, а его одноклассники начнут опасаться того, что также будут выбраны для оскорбления, в результате, обучение становится невозможным.

ОФИЦЕРЫ ПРОТИВ СОЛДАТ

Арабские младшие офицеры хорошо обучаются техническим аспектам вооружения и тактике, но не лидерству, ему уделяется слабое внимание. Например, генерал Саад ас-Шазиль, начальник египетского штаба, в своей оценке армии до войны 1973 отметил, что их не обучали брать на себя инициативу или предлагать оригинальные решения или новые идеи.[20] Действительно, лидерство является наибольшей слабостью арабских учебных систем. Эта проблема вытекает из двух главных факторов: высоко акцентированной классовой системы, граничащей с системой каст, и нехваткой программ развития неофицерского состава. Большинство арабских офицеров смотрит на срочно служащих солдат, как недочеловеков. Однажды я наблюдал, как во время посещения американских сановников, поднялся ветер, несущий острые частицы песка из пустыни, египетские солдаты были выстроены в шеренгу, чтобы оградить американцев; другими словами, солдат использовали в качестве бурелома. Идея заботы о человеке имеет место только в среде элитных подразделений египетских вооруженных сил. В типичный уикэнд, офицеры подразделений, размещенных вне Каира, садятся в свои автомобили и едут домой, оставляя военнослужащих, которые пересекают пустыню по направлению к шоссе, где они на попутных автобусах или грузовиках добираются до Каирской железнодорожной станции. Гарнизонные расквартирования не имеют никаких удобств для солдат. Та же ситуация, в различных степенях, существует в других в арабо-язычных странах, чуть лучше в Иордании, чуть хуже в Ираке и Сирии.

Молодые призывники, составляющие большую часть египетской армии, имеют серьезные основания ненавидеть воинскую службу и делают всё, включая членовредительство, чтобы избежать службы. В Сирии богач покупает льготы для своего сына или способствует назначению его в некомбатантные части. В общем, дисциплина в вооруженные силах Плодородного Полумесяца базируется на страхе; в странах, где племенная система все еще в силе, типа Саудовской Аравии, врожденный эгалитаризм общества смягчается страхом, как главным мотивирующим фактором, но страх, не лучшая основа дисциплины. [21] Социальная и профессиональная дистанция между офицерами и военнослужащими присутствует во всех армиях, но в Соединенных Штатах и других Западных странах, сержанты являются соединительным звеном. Действительно, профессиональный корпус сержантского состава является одним из главных в американских вооруженных силах в своих лучших проявлениях; сержанты являются, как первичными инструкторами в профессиональной армии, так и наставниками срочно-служащих. Большинство арабских стран или вообще не имеют сержантов, или их функции атрофированы, что также препятствуя эффективности вооруженных сил. За некоторыми исключениями, сержанты относятся к той же низшей категории рядовых и не служат мостом между рядовыми и офицерами. Офицеры обучают солдат, но социальная пропасть между рядовыми и офицерами приводит к небрежному, формализованному и неэффективному процессу обучения. Аспект показа-и-рассказа в обучении часто отсутствует, потому что офицеры не хотят пачкаться и предпочитают игнорировать практические аспекты их предмета.

Военная цена такому разрыву очень высока. Без единства, обеспечиваемого сержантами, боевые единицы имеют тенденцию распадаться в напряжении боя. Это факт, что срочно-служащие солдаты, не доверяют своим офицерам. Как только офицеры отбывают из учебных частей, обучение разваливается. Египетский офицер однажды объяснил мне, что катастрофическое поражение египетской армии в 1967 следовало из отсутствия единства в пределах боевых единиц. Ситуация, он сказал, только незначительно улучшилась в 1973. Иракские пленные солдаты в 1991 проявили удивительный страх и вражду к своим офицерам.

ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЙ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Решения принимаются и поставляются сверху с очень небольшой горизонтальной коммуникацией. Это приводит к высоко централизованной системе и, почти, никогда не делегированной власти. Редко, когда офицер принимает критическое решение самостоятельно; он предпочитает безопасный путь, чтобы его воспринимали, как трудолюбивого, интеллектуального, лояльного и послушного. Обратить на себя внимание, как на новатора или склонного принимать решения — верный рецепт для неприятностей. Как и в гражданской жизни, конформизм — подавляющая социальная норма; «гвоздь, который торчит, забивают». Американские инструкторы часто испытывают разочарование, не понимая, что арабский офицер испытывает недостаток власти, чтобы сделать распоряжение и, в то же время боится признать, что он испытывает недостаток власти. Автор несколько раз видел, как распоряжения относительно отделения принимались на уровне командира батальона, бывают ситуации, требующие даже одобрения министерства обороны. Сержанты в армии США имеет такую же власть, как полковник в арабской армии. Командиры боевых единицы у арабов имеют немного власти. Политизированный характер арабских армий означает, что политические факторы весят гораздо больше, чем военные. Офицеры с инициативой и склонностью к самостоятельным действиям ставят под угрозу режим. Это может быть замечено не только на уровне национальной стратегии, но и во всех аспектах военных операций и обучения. Если арабские армии стали менее политизированными и более профессиональными при подготовке к войне с Израилем в 1973, [22] то, как только война закончилась, старые традиции вернулись. Теперь, к этому добавляется, все более бюрократизируемая система военное учреждений. Ветеран паркетных войн в Пентагоне почувствовал бы себя ребёнком, столкнувшись с интригами и конкуренцией, существующей в арабском военном штабе.

Американские инструкторы очень разочаровываются, когда сталкиваются с привычкой арабских офицеров, обвинять в неудачных операциях или американское оборудовании, или какой либо другой внешний источник. Ответственность за эксплуатацию американского оборудования возлагают на «нехватку запасных частей», несмотря на то, что американские инструкторы предъявляют документы достаточных поставок, прибывающих в страну, но исчезающих в работающей со сбоями системе обеспечения. (Такая критика никогда не была едкой или личной и часто настолько косвенной и вежливо поставленной, что понималась только при встрече.) Этот императив работает даже на наиболее высоких уровнях. Во время войны в Кувейте, иракские силы заняли город Кафджи в северо-восточной Саудовской Аравии после того, как его оставили саудиты. Генерал Халид бин Султан, саудовский командующий наземных войск, просил письмо от генерала Нормана Шварцкопфа, заявляя, что инициатива отступления исходила от американского генерала.[23] Генерал Халид бин Султан, как и ожидалось, обвинил американцев в том, что иракцы заняли города.[24] В действительности, проблема состояла в том, что саудовская пехота просто оставила поле битвы.[25]Саудиты, фактически, бежали, несмотря на превосходство в численности над иракским подразделением, приближающимся к Кафджи, но саудовская гордость требовала, чтобы в этом были обвинены иностранцы.

Что касается оборудования, то здесь существует обширный культурный разрыв между американским и арабским обслуживанием и системами логистики. Арабские трудности с американским оборудованием не сводятся только к проблеме, что «арабы не производят обслуживание», но кое-чему более глубокому. Американское понятие системы вооружения не передается легко. Система вооружения несёт с собой определенное обслуживание, процедуры логистики, политику и, даже, философию, все это основано на американской культуре, с ее ожиданиями определенного образовательного уровня и ответственности. Инструменты, которые доверяют американскому батальону (единица в 600-800 человек) в арабской армии будут, наиболее вероятно, найдены на более высоком уровне, вероятно, двумя или тремя эшелонами выше. В США оборудование и его обслуживание основаны на понятии ремонта на самом низком уровне и поэтому требуют делегации власти. Без необходимых инструментов, запасных частей, и диагностики, позволяющей содержать оборудование, и при наличии страха сообщить о плохих новостях старшим, командир подразделения ищет козлов отпущения. Все это объясняет, почему я много раз слышал в Египте, что американское вооружение — «слишком деликатное»

Арабы не упускают случай приобрести самые современные из военных аппаратных средств и делают все, чтобы избежать проблем обслуживания, логистики, и обучения. Но они запутывают и входят в заблуждение до такой степени, что американские инструкторы почти не могут им помочь. Более того, арабское нежелание быть искренним относительно проблем обучения делает чрезвычайно трудным для иностранных советников обеспечить инструкции необходимого уровня или оценить учебные потребности.

СОВМЕСТНЫЕ АРМЕЙСКИЕ ОПЕРАЦИИ

Недостаток сотрудничества является самой очевидной причиной поражений совместных операций арабских армий. Регулярный иорданский пехотный батальон, например, столь же хорош, как и сопоставимое израильское подразделение; однако, координация, требуемая для объединения действий пехоты, артиллерии, авиации и логистики, просто отсутствует. Действительно, чем выше эшелон, тем больше неравенство. Это следует из нечастых совместных учений.

Эта проблема следует из трех главных факторов. Во первых, известное недоверие арабов к любому, находящемуся вне их семьи, что очень неблагоприятно сказывается на наступательных операциях.[26] Исключением являются элитные подразделения (которые в арабском мире имеют обязанность защиты режима, а не страны). Это культура, в которой почти каждая сфера человеческого усилия, включая деловые и социальные отношения, основана на семейности, эта ориентация также присутствует в вооруженных силах, особенно в напряженном сражении. Наступательное действие, в основном, состоит из огня и маневра. Элемент маневра должен быть уверенным в том, что будет поддержан огнём прикрытия. Если есть недостаток доверия к поддержке, то поднять войска на окопавшегося противника может только офицер, выходящий вперёд, а это, как раз то, что не характерно для арабского офицера.

Во вторых, сложная мозаичная система народов создает дополнительные проблемы для обучения, поскольку правители на Ближнем Востоке используют сектантские и племенные привязанности, чтобы поддержать власть. Алавитское Меньшинство управляет Сирией, Восточные бедуины управляют Иорданией, Сунниты управляют Ираком, и Неждисты управляют Саудовской Аравией. Это прямо отражается на вооруженных силах, где сектантские взгляды сказываются на назначениях и поощрениях. Некоторые меньшинства (Черкесы в Иордании или Друзы в Сирии) связывают своё благосостояние с правящей элитой и выполняют критические функции защиты; другие (типа Шиитов Ирака) не допускаются в корпус офицеров. В любом случае, назначение офицеров, базируется на сектантских принципах работает против назначений, основанных на заслуге. Та же самая нехватка доверия работает на межгосударственном уровне, где арабские армии показывают очень низкое доверие друг другу, и с серьезными основанием. Гамаль Абдэль Нассер сказал явную ложь Королю Хусэйну в июне 1967, что египетские воздушные силы бомбят Тель-Авив (когда большинство его самолетов было уже уничтожено), чтобы втянуть его в войну против Израиля — классический пример обмана.[27] Лицемерный подход Садата к сирийцам, с целью втянуть их в войну против Израиля в октябре 1973 был другим обманом (обман включал использование второго набора оперативных планов, предназначенных только для сирийских глаз).[28] При такой истории, неудивителен низкий уровень сотрудничества или объединенных учений среди арабских армий. В течение войны 1967, ни один иорданский офицер связи не был размещен в Египте.[29]

В-третьих, Ближневосточные правители обычно полагаются на методы равновесия сил, чтобы поддержать свою власть.[30] Они используют конкурирующие организации, дублируют агентства и иждивенческие структуры, зависимые от прихоти правителя. Это делает построение любой формы личной власти затруднительным, если не невозможным, и определяет лидерство, как нарушение равновесия. То же самое происходит в вооруженных силах; мощный председатель объединенных руководителей — невообразим. Объединенные команды — всего лишь бумажные конструкции, имеющие ограниченную функцию. Лидеры смотрят на объединенные команды, объединённые учения, объединенное армии, и интегрированный штат очень осторожно, арабская армия — это обоюдоострый меч. Один край обращён к внешнему врагу и другой может быть направлен против власти. Наземные войска — одновременно и сила, обслуживающая режим и, в то же время, угроза. Ни один арабский правитель не позволит объединенным армейским операциям стать нормой.

Фактически, объединенные армейские учения и объединенный штат создают дружественные отношения, смягчают конкуренцию, стирают подозрения, и устраняют фрагментарные конкурирующие организации, которые позволяют правителям играть на конкуренции. Эта ситуация наиболее ясно замечена в Саудовской Аравии, где наземные войска и авиация находятся под министром обороны, принцем Султаном, в то время, как Национальная гвардия находится под принцем Абдуллахом, заместителем премьер-министра и наследным принцем. В Египте, центральные силы безопасности уравновешивают армию. В Ираке и Сирии балансирование обеспечивает республиканская охрана.

Политические деятели, фактически, создают препятствия, поддерживающие фрагментацию. Например, получение самолета от воздушных сил для армейского бортового обучения, должно координироваться главами отделов в министерстве обороны; если вовлечено большое количество самолетов, это, вероятно, потребует президентского одобрения. Военные перевороты уже не актуальны, но опасение относительно них остается сильным. Любое крупномасштабное перемещение наземных войск — повод для беспокойства правительства, особенно если используются живые боеприпасы. В Саудовской Аравии существует сложная система документов, требуемая от командующих вооруженных сил областей и провинциальных губернаторов, каждый из которых имеет каналы, чтобы обеспечить дорожный конвой, получение боеприпасов или проведения учений.

ПАРАНОЙЯ БЕЗОПАСНОСТИ

Арабские режимы классифицируют всё неопределенное, как военное. Информация, которую американские армия публикует (о поощрениях, переводах, названия и обозначений единиц) — главная тайна в арабо-язычных странах. Безусловно, это создаёт некоторые трудным для врага, но это также усиливает ячеистую и разделенную природу вооруженных сил. Навязчивая идея о безопасности может достичь смехотворных величин. До войны 1973 Садат был удивлен тем, что в течение двух недель после отдачи приказа вооруженным силам готовиться к войне, его министр обороны, генерал Мухаммад Садик был не в состоянии передать приказ своему непосредственному штату. Садат задавался вопросом, должна ли информация о войне сохранятся в тайне от людей, с которыми собираешься в неё вступать?[31] Иностранцы всегда должны быть готовы к тому, что партнёр или ключевое лицо с арабской стороны, может быть заменено, без предупреждая и объяснения относительно его внезапного отсутствия. Неопределенность всего этого оставляет иностранцев с мрачными сценариями. И лучшее не спрашивать слишком много; советники или инструкторы, которые кажутся чрезмерно любознательными, могут быть приняты за людей, стремящихся получить доступ к ограниченной информации. Предполагаемые близкие отношения США-Израиля, мысль, действующая на всех уровнях, усиливает эту склонность к тайне. Арабы полагают, что самые мирские детали о них, так или иначе, будут переданы к Моссад. Это объясняет, почему американского советника в арабских вооруженных силах часто спрашивают о его мнении относительно «Палестинской проблемы» и подвергают выслушиванию монологов о еврейском доминировании в Соединенных Штатах.

БЕЗРАЗЛИЧИЕ К ТЕХНИКЕ БЕЗОПАСНОСТИ

Существует общая слабость относительно мер по обеспечению техники безопасности , кажущаяся небрежностью и безразличием к обучению предотвращения несчастных случаев, многие из которых могли быть предотвращены минимальными усилиями. По сравнению с (возможно чрезмерной) техникой безопасности американцев, арабские общества выглядят безразличными к жертвам и показывают вялый подход к обучению технике безопасности. Есть множество объяснений этому. Некоторые указали бы на врожденный фатализм Ислама [32] и, конечно, любой, кто провел значительное время в арабских такси, согласился бы правдоподобность этой теории, но, возможно, причина базируется больше в политической культуре. Когда политические лидеры демонстрируют полнейшее отсутствие беспокойства о благосостоянии своих солдат, таким отношением проникаются все эшелоны власти. Трюк Aсада был предательством сирийских войск, воюющих с Израилем на Голанских Высотах в 1967: забрав свои элитные подразделения, сирийское правительство сознательно сообщило неправду, о том, что израильские войска захватили город Кунейтра, окружив сирийскую армию. Сирийские лидеры сделали этот шаг, чтобы оказать давление на великие державы, с целью заключения перемирия, хотя это привело к панике в сирийских войсках и потере Голанских Высот. [33]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Было бы трудно преувеличить культурный разрыв, отделяющий американские и арабские военные культуры. В каждой конкретной области, американские военные советники находят студентов, которые с энтузиазмом овладевают знаниями на уроках, но, затем, решительно не в состоянии применить их. Культура, в которую они возвращают — культура их армий и их стран препятствует намерениям и знаниям, полученным от американскими преподавателей. Когда СССР имел влияние на арабский военный истеблишмент, он укрепили их культурные черты намного больше чем, это могут сделать американцы в настоящее время. Но, подобно арабам, советская военная культура управлялась политическими опасениями, граничащими с паранойей. Меры, принимаемые для контроля над источниками (реальной или предполагаемой) угрозы, типа жестко централизованной структуры командования, были поняты арабскими политическими и военными элитами. Арабы, также, чувствовали близость к советскому презрению класса офицеров к рядовым солдатам и недоверию советской военной иерархии к хорошо-развитому, хорошо-оцененному, хорошо-вознагражденному корпусу военнослужащих сержантского состава.

Арабская политическая культура, основанная на высокой степени социального расслоения, больше напоминает политическую культуру Советского Союза и менее всего напоминает меритократичесую демократию Соединенных Штатов. Арабские офицеры не видят никакой ценности в обмене информации между собой. В этом они следуют примеру своих политических лидеров, которые не только отказывают в информации своим союзникам, но, обычно, обманывают их. Обучение в арабских армиях отражает это: вместо того, чтобы готовиться в максимально возможной степени ко множеству импровизированных обязанностей, которые могут понадобиться в хаосе сражения, арабские солдаты и их офицеры, связаны в узкими функциями назначений и иерархий. Это делает их менее эффективными на поле битвы, не говоря уже об операциях повышенного риска. Изменения в арабской армии вряд ли произойдут, пока это они не произойдут в арабской политической культуре, хотя опыт других обществ (включая наше собственное) предполагает, что вооруженные силы могут иметь демократизирующее влияние на политическую культуру, поскольку офицеры приносят уроки их обучения сначала в их профессиональную среду, а затем в большее общество. Пока арабская политика не начнёт изменяться на фундаментальных уровнях, арабские армии, безотносительно к храбрости или мастерству индивидуальных офицеров и солдат, вряд ли приобретут диапазон качеств, которые требуются современным армиям для успеха на полях сражений. Эти качества зависят от уважения, доверия и открытости среди членов вооруженных сил на всех его уровнях; это — звучащая музыка современной войны, которую арабские армии, независимо от степени подражания их соответствующим образцам, не хотят услышать.

 Использованная литература

Работая в Копенгагене психологом в тюрьме для несовершеннолетних, у меня появился уникальный шанс максимально приблизиться к мусульманской культуре и религии, и найти причины, объясняющие агрессивное поведение и уровень высокой преступности среди мусульманских мигрантов. Мои мусульманские "клиенты" рассказывали истории из жизни своих семей и общин, о жизни на своей малой родине и о представлении о жизни не мусульманского европейского общества в глазах мусульман. За весь период мне удалось поговорить с 250-ью мусульманами, и со 150-ью подростками, коренными датчанами. Все они были приблизительно из одной возрастной группы (12-17 лет), и являлись выходцами из одного и того же социального сословия и экономического класса. Таким образом у меня была хорошая возможность сравнить психологию мусульман и не мусульман. Главный вывод- между мусульманами и не мусульманами существуют огромные психологические отличия. Более того, стало совершенно ясным и неоспоримым, что именно мусульманская культура влияет на мусульман таким образом, который способствует становлению мусульман на путь преступности, агрессии, и анти-социального поведения, в первую очередь по отношению к не мусульманам и представителям не мусульманской власти.

Уровень преступности среди мусульман в Европе катастрофически высокий. Семь из десяти подростков, находящихся сегодня в исправительных колониях, являются мигрантами, и почти все они росли в мусульманских семьях. Более того, статистика преступности показывает, что уровень преступлений среди мусульман с каждым годом продолжает расти и не уменьшается: ни во- втором, ни в- третьем поколении мусульманских мигрантов. Время не лечит никаких проблем, лишь наоборот. Второе поколение мигрантов (которые родились и выросли уже в Европе в возрастной группе от 20-29 лет), совершают на 76 процентов преступлений больше , нежели это делает первое поколение мигрантов из той же возрастной группы, родившихся за пределами Европы. Второе поколение мусульманских мигрантов в пять раз более агрессивно нежели первое. В 2005 году уголовные наказания понесли 22 процента из числа мусульманских мигрантов второго поколения, в возрасте от 20-29 лет. В 2006 году их было уже 25 процентов, в 2007 - 56 процентов, а в 2008 году- 68 процентов, и эти двадцать процентов выросли всего за один год.

Итак, возникает вопрос: Почему мусульмане совершают больше преступлений и проявляют больше насилия по сравнению с не мусульманами? После сотен часов опросов, проведённых в моём кабинете, психологический портрет мусульман обрёл свои черты и стал чётким и ясным. В первую очередь, для того чтобы понять провалившуюся интеграцию мусульман в европейское общество, мы должны признать психологическую разницу между мусульманами и европейцами со всеми вытекающими и нарастающими как снежный ком проблемами.

Гнев - слабость или сила?

Основная, невероятно огромная и существенная разница между мусульманским и европейским психотипом выражается в том- это как мы смотрим на проявление агрессии. В понимании европейской культуры, проявление гнева или агрессии в основном воспринимается как признак слабости, отсутствие самоконтроля и недостаток воспитания. Все мы когда-либо сталкивались с ситуациями -дома, на работе или среди друзей, когда излишняя вспыльчивость со стороны того или иного человека, неизбежно сопровождалась временной потерей уважения к нему в наших глазах, для восстановления которого ему приходится иногда потратить немало времени и приложить все свои усилия. То есть когда кто-то не получает того, чтобы ему хотелось на данный момент, либо его что-то не устраивает и при этом он начинает сразу же нападать на нас в агрессивной вербальной, а иногда и в физической форме, такое поведение в основном воспринимается нами как недостаток самообладания и отсутствие самоконтроля. Вместо этого, в первую очередь мы выказываем возможность к урегулированию конфликта посредством диалога и заключения обоюдного компромисса.

И именно такое поведение мусульманами воспринимается как признак слабости и страха. При этом они говорили о том, что им не хватает вербальных угроз, и собственно проявление самой физической агрессии как таковой, которая для разрешения той или иной конфликтной ситуации, по их мнению просто необходима. Я провёл несчётное количество часов пытаясь выяснить именно эту разницу между мусульманами и европейцами. Большинство европейцев говорили о том, что проявление гнева это "плохое чувство", и что по завершению той или иной конфликтной ситуации они ощущали себя несколько виноватыми в том, что не справились и не смогли контролировать свои чувства и эмоции вовремя. Подобные заявления выражают основу всей европейской культуры в которой они росли и то воспитание, которое закладывалось в них родителями с самого рождения.

Попытка призвать к такому же миролюбивому способу разрешения конфликтов мусульман, обернулась полным провалом. Оказалось, что мусульмане видят проявление агрессии как единственный способ решения всех проблем. В их глазах если человек не становится агрессивным: когда он подвергается критике или находится в ином неудобном положении, это является проявлением слабости и как неспособность себя защитить.

В мусульманской же среде принято, что кто-то обязательно должен пожертвовать своей собственной безопасностью ради интересов всей группы или кого либо ещё, кого они на данный момент представляют. И если член мусульманской группы хоть однажды проявляет слабость, то к нему сразу же выказывается недоверие как со стороны близкого окружения, так и со стороны всей общины. В Германии был проведён опрос среди 45 000 мусульманских и не мусульманских подростков, в результате которого стало ясно, что подростки , выросшие в мусульманских семьях в десятки раз агрессивнее европейских. Результаты психологических исследований должны обязательно учитываться в широком масштабе. Именно поэтому, стремление европейских политиков к диалогу и компромиссу с мусульманскими лидерами воспринимается последними ни что иное- как тотальный проигрыш и фиаско. Наше общество выросло на таких понятиях как: милосердие, сострадание и уважение, по отношению к любому человеку независимо от его религиозной, культурной или социальной принадлежности, и которое абсолютно, целиком и полностью отсутствует по отношению к нам, со стороны мусульман.

И все эти факты мы обязательно должны учитывать на будущее, ибо именно в мусульманских общинах сегодня полным ходом идёт воспитание анти-социального поведения, которое нам доставит, и уже доставляет не только немало хлопот и проблем, но и самых настоящих трагедий для всего нашего общества.

ПОЗИЦИЯ "ЖЕРТВЫ" ВМЕСТО ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ.

Следующее существенное отличие заключается в так называемом "Локусе Контроля." В это понятие также входит психологическая позиция человека, которая разделяется на два мнения, люди, которые считают что их жизнь контролируется исключительно внешними факторами, и люди, которые считают что всё происходящее, есть результат внутренних факторов. В нашем обществе нас учат тому, что мы сами ответственны за всё происходящее в нашей жизни. То, как мы думаем, говорим и поступаем- это результат того, как мы управляем своими эмоциями, взглядами, манерой общения и нашим поведением и реакцией в целом.. то есть частично, мы сами определяем и наделяем свою жизнь счастливыми и положительными моментами или нет. И в случае возникновения проблем, мы в первую обращаем свой взор на самих себя, пытаясь определить где нами, возможно, были допущены ошибки.

Поэтому обращение с подобным вопросом к европейским подросткам вызывало в них адекватную реакцию и следовала незамедлительная готовность согласиться с тем, что причиной их попадания в юношескую колонию, стало в конечном результате итогом их собственных проступков. А вот если с такой же просьбой обратиться к мусульманину- провести некий самоанализ и посмотреть на свои внутренние и внешние реакции, для того чтобы он мог легче установить причину своих проблем, то мусульманину в первую очередь будет непонятен уже сам вопрос. Мусульмане как правило видят истоки всех своих проблем исключительно вовне, и только как внешние факторы, это может быть всё что угодно, где "несправедливое" общество и не исламские законы их самый главный и основной аргумент. Более того, большинство мусульман совершенно не составит себе задачу интегрирования в остальное общество, а полностью наоборот. Сближение и интеграция с не мусульманским обществом мусульманам строго запрещается - и имамами в мечети, и родителями и друзьями, как и полностью запрещено жить по европейским стандартам и культурным нормам и традициям, и если бы кто-нибудь из мусульман даже этого очень сильно и захотел, то его близкое окружение ни за что не позволит ему этого сделать.
Та же позиция мусульман прослеживается и в случае попытки предложить им понять причины совершенных ими преступлений,- виноватой у них всегда и везде, оказывается сама жертва: он или она его сами "спровоцировали" на совершение преступления, а они этого совершенно не хотели делать. То есть иными словами, абсолютно все мусульмане заявляли о том, что жертвы сами вынудили их совершать преступление. На сегодняшний день в профессиональных кругах на самом первом месте стоит дискуссия о том, что мусульманская культура воспитывает в человеке безответственность и отсутствие самоконтроля, всвязи с чем у мусульман формируются психопатические агрессивные наклонности, так же выражающиеся в полном отсутствии сочувствия. В то время как находясь в трудной ситуации европейскому образу мышления свойственно задавать себе вопрос: "Что я сделал неправильно?" , у мусульман этот вопрос звучит совершенно по иному: "Кто это сделал мне?" , существенная разница более чем очевидна. Стремление создать из себя "жертву", является дополнительной причиной ложного восприятия реальности- если что-то происходит, мусульмане видят себя исключительно и только в качестве "жертвы"- неудачных внешних обстоятельств, "несправедливости", и обвиняют во всём других.
Таким образом типичное поведение мусульман выражается в привычке обвинять весь мир вокруг, и никогда и ни за что, себя самого. Это искажённое мировоззрение прекрасным образом выражено в древней индийской поговорке: " Если у тебя нет башмаков, то для того, чтобы тебе было мягко ходить, тебе нужно всю землю обернуть в кожу ". Вместо того, чтобы- "Обутому в башмаки вся земля в кожу покрыта" Институт Исламских Исследований проводил массовые исследовательские работы по изучению мусульман в Германии, в одном из заключении которого звучит: " Синдром "жертвы" и убеждение в необходимости применения насилия по отношению к не мусульманской молодёжи, мусульманами воспринимается как необходимый факт для выражения своей мусульманской религиозной принадлежности."

МУСУЛЬМАНЕ - НЕ МУСУЛЬМАНЕ.

Следующим, одним из самых главных психологических отличий, является забота мусульман о четком делении всех людей- на мусульман и не мусульман. В то время как равенство и терпимость по отношению к другим религиям и национальностям преподносятся в нашем обществе как основные ценности, среди мусульман существует совершенно четкое разделение на мусульман и не мусульман. Я не являюсь профессиональным экспертом религиозной литературы мусульман, тем не менее мне приходилось ее достаточно скурпулезно изучать, и то, что предстало перед моим взором достаточно для того, чтобы сделать неопровержимый вывод о том, что дискриминация и разделение всех людей на мусульман и не мусульман является основной и самой главной темой Ислама. Слово "неверные", то есть не мусульмане, встречается в Коране 347 раз.

Проводя многочисленные опросы среди своих подопечных мусульманских подростков, совершенно четко и ясно стало то, что они никоем образом не рассматривают себя как часть одного, целого и единого общества, а идентифицируют себя исключительно и только- как мусульмане. И все это большей частью подростки родившиеся и выросшие в Европе уже во- втором и в-третьем поколении, то, как они себя воспринимают это- "мы" и "они", мусульмане и не мусульмане. И соответственно, во всех преступлениях, за которые они были осуждены- грабежи, изнасилования, избиения и убийства, жертвами всегда оказывались не мусульмане. (Лишь за редким исключением, когда преступления совершались на почве междоусобных разборок.) Основная же группа пострадавших это -не мусульмане. Здесь также можно вспомнить исследования, которые проводились психологами в Италии- на экране показывались кадры из видео фильма, когда иголка прокалывает руку человека, причиняя ему боль. Ученые подтвердили факт, что волны головного мозга, связанные с чувством сострадания и сочувствия усиливались лишь в тот момент, когда испытывающий боль на экране человек, имел одну и ту же этническую или религиозную принадлежность, к тому, кто просматривал этот фильм.

Вывод однозначен - мы меньше чувствуем чужую боль и сострадание по отношению к чуждым нам этническим и расовым группам. И даже в этой ситуации, мы так или иначе выказываем им сопереживание. Что тогда говорить о мусульманах, которых к проявлению ненависти, по отношению ко всем кто не является мусульманами, учит сам Коран. Чему тогда удивляться, если этому мусульман обучают с самого раннего детства, именно таким образом -ненависть, агрессия и прямое насилие по отношению к не мусульманам, становится нормой их поведения.

Кстати подобные психологические приемы известны уже с самых давних времен и с большим успехом применялись на протяжении веков среди солдат, являясь прямым залогом будущей победы, а именно- максимальная демонизация образа врага через пропаганду и возбуждение ненависти по отношению к нему. Иными словами образ врага максимально "обесчеловечивается", а -сочувствие, сопереживание и сострадание, полностью стираются. Слушая рассказы мусульман об их представлении о не мусульманах, и о том, на какие тему они говорят между собой, обнаружилось, что они не только воспринимают себя как "отличных" от всех остальных не мусульман, но в первую очередь, они воспринимают себя как -"лучше", нежели чем все остальные. Со времен массовой миграции мусульман в европейские страны, самих европейцев в тюрьмах стало намного меньше, и все они, находясь там сегодня, весьма остро испытывают незащищенность и подавленность, пребывая в агрессивной среде мусульманских заключенных. Для того, чтобы занять уважительный статус и авторитет среди заключенных, прежде всего необходимо проявлять интерес к Исламу. Это является не только залогом защиты и уважения, но и прежде всего способом избежания откровенных издевательств и унижения. Именно поэтому европейцы, которые сегодня находятся в тюрьмах, в массовом порядке принимают Ислам.

Последний факт меня немало озадачил, потому как большинство из этих мусульманских подростков на самом деле совсем не практиковали Ислам в обычной повседневной жизни, многие из них пили и принимали наркотики. Они также не совершали молитв пять раз в день как это предписано Кораном, и многие из них вообще ничего не знали о том, что написано в самом Коране. Но в процессе разговора с этими подростками стало совершенно ясным, что абсолютно все они воспитывались на принципах своей "исключительности" и "отличия" от всех других, и что они якобы принадлежат к "особой" группе, в которой защита их пророка и религии, является основной целью их жизни.
Таким образом Ислам играет существенно важную роль в воспитании анти-социального поведения мусульман, чем это некоторым казалось ранее. Вся сила и власть в среде заключенных мусульман, находится в руках отпетых фанатиков и залогом уважения в тюрьме может уже послужить Коран, лежащий у прикроватной тумбочки и молитвенный коврик.

Силантьев Роман Анатольевич — историк. Родился в 1977 году. Окончил МГУ. Кандидат исторических наук. Сфера научных интересов — ислам, география, история религий, новые религиозные движения.

 

С начала возрождения исламского сообщества России до настоящего времени прошло почти двадцать лет — немалый для новейшей истории срок. Конечно, исламский ренессанс в России далеко не завершен и вряд ли будет завершен в ближайшее время, однако уже сейчас можно подвести его предварительные итоги. И они не внушают оптимизма.

Да, за последние годы миллионы людей осознали себя мусульманами. Были построены тысячи мечетей и десятки медресе, возникли сотни газет, журналов и веб-сайтов, открылся целый ряд издательств исламской литературы и местами сформировалась халяльная инфраструктура. Сейчас любой желающий мусульманин может спокойно молиться, питаться в соответствии с требованиями своей веры, совершать хадж или выезжать на обучение в зарубежных медресе. Мусульмане широко представлены во властных структурах и бизнесе, оскорбление их чувств считается серьезным преступлением, в то время как сами они зачастую могут безнаказанно выражать очень радикальные точки зрения.

Более того, ислам стал самой привилегированной религией России. Боязнь повторения «чеченского» сценария заставила федеральный центр создать режим наибольшего благоприятствования «мусульман¬ским» регионам, лидеры которых в обмен на лояльность получили возможность вести максимально независимую внешнюю политику и получать огромные дотации. При этом российские законы в них действуют только в том случае, если не противоречат местным обычаям.

Так, в Ингушетии, Чечне и Дагестане— единственных по-настоящему мусульманских республиках России — многоженство считается совершенно обычным явлением, которое не только не осуждается, но и откровенно поощряется властями. Во многих аулах и даже крупных селах этих республик реальная власть принадлежит не главам администраций, а духовным авторитетам. Получают все большее распространение шариатские суды, решения которых зачастую выполняют и чиновники светского российского государства. Во время месяца Рамадан считается в порядке вещей введение моратория на продажу алкоголя и развлекательные мероприятия, ведется борьба с игорным бизнесом и пропагандой разврата в СМИ. В школах, а зачастую и в детских садах, в обязательном порядке преподаются основы ислама, в то время как сомнительные с точки зрения исламской морали предметы (дарвинист¬ская биология, валеология) категорически не приветствуются. По сути, указанные республики в лучших традициях Российской Империи получили «карт-бланш» на построение полноценных исламских сообществ. При этом православные регионы России пока лишены аналогичных возможностей.

Благоприятна для приверженцев ислама и демографическая ситуация. Благодаря высокой рождаемости у дагестанцев, чеченцев, ингушей, узбеков, таджиков и азербайджанцев численность этнических мусульман растет, их семьи считаются крепкими и благополучными. Разводы и аборты, отказ от детей и непочтение к родителям однозначно порицаются.

Международная обстановка дополнительно стимулирует развитие российского ислама. Мощный рост влияния исламского мира, демонстративное сближение России с ОИК и отдельными мусульманскими странами, учащающиеся моральные победы мусульман над западной цивилизацией, а также целый ряд других факторов позволяют российским мусульманам чувствовать себя частью значимой силы, силы, реально претендующей на мировое господство. И это сильно поднимает их настроение.

 

* * *

Впрочем, нельзя игнорировать и оборотную сторону медали. Да, вне всякого сомнения, российский ислам почти возродился, однако восстановление его позиций произошло очень непропорционально.

Так, в тысячи построенных мечетей не пришли тысячи образованных имамов. Исламское образование в России пребывает в столь же печальном состоянии, как и 15 лет назад. Из 69 исламских университетов, институтов и медресе только Россий¬ский исламский университет, в который были вложены рекордные деньги и силы, был хоть как-то похож на высшее учебное заведение. Большинство же остальных напоминают скорее многолетние курсы арабского языка и не дотягивают даже до уровня провинциального ПТУ. Доходит и до откровенных курьезов — так, суммарный годовой выпуск двух ведущих исламских вузов страны — Российского исламского университета и Московского исламского университета — составляет менее десяти человек!

Нужно признать, что в России просто не выросло целое поколение образованных имамов. Их место сейчас занимают выпуск¬ники зарубежных ваххабитских медресе, которым, видимо, и предстоит со временем заменить действующих муфтиев. Впрочем, и ваххабиты в подавляющем большинстве не могут похвастаться хорошим образованием — ведь средний срок их обучения не превышает четырех-пяти лет, хотя только для нормального изучения арабского языка требуется минимум три года.

Еще хуже обстоит дело с исламскими богословами и мыслителями, которых осталось всего двое — Тауфик Ибрагим и Азер Алиев. Со временем, может быть, к ним смогут присоединиться Валиулла Якупов, Шамиль Аляутдинов и Шафиг Пшихачев. Иные деятели, позиционирующие себя в таком качестве, на деле не имеют высшего богословского образования и даже просто не владеют арабским языком. Однако именно они — бывшие научные атеисты, отставные политики и философы-оккультисты — выступают от имени всех российских мусульман в печатных и электронных СМИ. И излагают такие мысли, за которые в настоящих мусульманских странах можно сесть в тюрьму за богохульство. Глядя на них, арабы, иранцы и турки задаются логичным вопросом: что же за мусульмане живут в России, если это — их элита? Стоит ли вообще тратить время и деньги на их поддержку?

Прямым следствием кадрового кризиса стала тяжелая ситуация в исламских СМИ, которые так и не возникли в нормальном виде. До сих пор мусульмане не имеют общероссийской газеты или журнала. Претендовавшие на этот статус издания «Мусульманская газета» и «Все об исламе» обслуживали интересы специфических групп влияния, поэтому никакой популярностью в исламской среде не пользовались и очень быстро прекратили свое существование. Газеты и журналы, издаваемые муфтиятами, как правило, имеют небольшой тираж (за исключением газеты ДУМЕР «Ислам Минбэре») и очень узкую специализацию

Средняя мусульманская газета сейчас представляет собой дайджест материалов из сети Интернет, выдержек из переводных брошюрок и сборника поучительных историй из жизни Ходжи Насреддина. Экс¬клюзивные материалы присутствуют в них в очень слабой степени и зачастую ограничиваются простым изложением официальной хроники отдельных муфтиятов. Конечно, такая пресса не способна серьезно влиять на умы мусульман, поэтому главным источником информации и свежих идей для них стали веб-сайты.

Именно интернет-порталы являются сейчас единственными общедоступными СМИ, и они могли бы служить главным средством пропаганды истинных ислам¬ских ценностей. Могли бы, но не стали. Все самые посещаемые русскоязычные сайты исламской тематики ведут пропаганду весьма радикальных, а зачастую и откровенно экстремистских идей. Случайно или сознательно зашедший на них христианин, иудей или буддист прочтет немало оскорбительных эссе о своей вере, узнает о том, что все муфтии суть кремлевские марионетки, а настоящие мусульмане скрываются в горах Кавказа и периодически несут знамя священной войны на города «неверных». Почерпнуть же позитивные сведения об исламе на подобных порталах практически невозможно.

В итоге складывается парадоксальная ситуация, когда от имени российских мусульман на телевидении, радиостанциях и в Интернете выступают «шейхи» с уголовным прошлым, по любому поводу грозящие православным «второй Чечней», душевнобольные философы, изъясняющиеся в любви к международным террористам, экзальтированные переводчицы Корана, победно рапортующие о неизбежной исламизации России, а также многочисленные «русские мусульмане», которые главным предназначением ислама считают борьбу с иудео-христианским заговором. А ведь после каждого их заявления количество людей, уверенных в агрессивной и человеконенавистнической сущности ислама, заметно возрастает! Можно с уверенностью сказать, что львиная доля вины за формирование искаженного образа ислама в светских СМИ лежит на кучке радикалов, присвоивших себе право выражать чаяния российских мусульман. И помешать им некому, поскольку нормальных мусульманских журналистов в России практически нет.

В то же время другие религиозные традиции России не имеют аналогичных проблем с кадрами духовенства, преподавателей и специалистов иного профиля. Иудеи, протестанты и католики преимущественно благодаря поддержке из-за рубежа смогли выстроить всю необходимую образовательную инфраструктуру, а Русская Православная Церковь восстановила духовные учебные заведения почти исключительно за счет внутренних ресурсов и российских меценатов. Даже малочисленная и небогатая буддийская община, серьезно спонсируемая одним лишь президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым, располагает солидным университетом в Иволгинском дацане (Бурятия) и имеет возможность обучать будущих лам в престижных вузах Индии и Монголии. Поэтому очевидно, что система подготовки исламских кадров находится в столь плачевном состоянии не из-за финансовых проблем — скорее ее деградация является следствием целенаправленного саботажа.

Нельзя сказать, что государство не пыталось вмешаться в ситуацию и помочь мусульманам. Помимо заведомо бесполезных вложений в уже существующие медресе, Администрация Президента пыталась реализовать несколько собственных проектов, среди которых можно отметить открытие специализированного отделения при Институте стран Азии и Африки МГУ (этот эксперимент, начавшийся в 2004 году, пришлось свернуть менее через два года) и квотирование мест для мусульман в московском Лингвистическом университете, Нижегородском университете им. Лобачевского и санкт-петербургском Смольном гуманитарном университете (введено с 2005 года, общее количество квот — до 30). Такие вспомогательные инициативы, конечно, не могли серьезно повлиять на ситуацию, поэтому изучался также вопрос о создании в Москве общероссийского исламского вуза. К сожалению, этот проект не продвинулся дальше начальной стадии.

Следует заметить, что в большинстве своем мусульманские лидеры отнеслись к предложениям Администрации без энтузиазма. Некоторые из них даже высказывали предположение, что власти по совету ФСБ хотят внедрить в их ряды специально обученных агентов влияния.

Тяжелейший кадровый кризис практически лишил российский ислам нормального будущего. Однако и его настоящее далеко от идеала по причине сохраняющегося раскола традиционных мусульман и очень заметного влияния мусульман нетрадиционных.

 

* * *

Крах коммунистической идеологии и распад Советского Союза спровоцировали расколы не только в исламе. Тяжелые потери понесла Русская Православная Церковь, пережившая возрождение униатства, автокефалистский и «филаретовский» раскол на Украине, «бессарабский» раскол в Молдавии, экспансию Константинополя в Эстонию и появление целого ряда «истинно-православных» сект в самой России. Грузинская Православная Церковь потеряла Сухумо-Абхазскую епархию и большинство приходов в Южной Осетии, а Болгарская Православная Церковь вообще долгое время была вынуждена терпеть навязанного ей властями «патриарха». Серьезные разделения пережили также буддисты с иудеями. И все-таки притчей во языцех стал именно раскол российских мусульман.

Так чем же уникален российский раскол? Во-первых, своей длительностью и отсутствием положительных тенденций. Начавшиеся в 1989 году дезинтеграционные процессы продолжаются по сей день, и нет никаких серьезных оснований ожидать их скорого прекращения. Складывается устойчивое ощущение, что этот раскол прекратится лишь тогда, когда каждая мусульманская община окажется полностью автономной. При этом у других религиозных традиций, переживших внутренние разделения, ситуация если не исправилась, то, во всяком случае, стабилизировалась. Так, Русская Православная Церковь объединяется с Русской зарубежной церковью на фоне полной деградации «альтернативно-православных» группировок в России, а Болгарская Церковь вообще преодолела свой раскол. Соперничающие между собой Федерация еврейских общин России и Конгресс еврейских религиозных организаций и объединений в России уже не только воздерживаются от публичной полемики, но и ведут переговоры о совместных проектах. Даже исключительно разнообразные российские протестанты, и те стараются объединяться в союзы и ассоциации.

Во-вторых, впечатляют масштабы раскола. Присутствие в одной стране более 60 муфтиятов, а также значительного числа действующих параллельно с ними исламских политических движений, суфий¬ских орденов и просто отдельных мечетей, является уникальным в мировом масштабе явлением. При этом ни один из игроков на исламском поле не контролирует даже четверти всех общин. Такая сложная административно-территориальная структура делает российскую умму похожей на мозаичные исламские сообщества стран Западной Европы, которые были сформированы мигрантами из десятков стран. Это сходство усиливается и благодаря реализуемым моделям государственной политики — власти России, подобно властям Франции, Бельгии или Великобритании, уже не надеются, что их мусульмане выдвинут единого представителя, поэтому ведут переговоры сразу с несколькими духовными авторитетами. Так что имеющая тысячелетнюю историю умма России по своей самоорганизации опустилась на уровень самых молодых мусульманских общин мира. И это вряд ли нормально.

В-третьих, не может не вызывать удивления тот факт, что многие исламские лидеры России считают раскол совершенно нормальным явлением и вовсе не озабочены тем, чтобы его преодолевать. Мол, ислам — это не христианство, церкви в нем нет, поэтому в административной централизации он не нуждается. Такая точка зрения, конечно, легко опровергается как историей ислама, так и современным положением умм таких показательно-мусульманских стран, как Египет или Сирия, однако популярности своей все же не теряет.

Между тем исламские сообщества других постсоветских стран не имели столь драматичной новейшей истории. Раскол САДУМ удалось остановить на стадии возникновения республиканских муфтиятов — соответственно, ДУМов Узбекистана, Кыргызтана, Таджикистана, Турменистана и Казахстана, которые дальше уже не дробились. Азербайджанское ДУМЗАК сохранило и даже частично приумножило зону своей юрисдикции. Мусульманская заедница (община) бывшей Югославии, имевшая все шансы повторить судьбу российской, все-таки сохранила свое единство — а ведь мусульмане Сербии и Черногории вполне могли отказать в доверии проживающему в Сараево раис-уль-улему! Болгарская умма, долгое время страдавшая от борьбы двух главных муфтиев, все-таки обрела единого лидера. Мусульмане Польши, Молдавии и Эстонии вообще не раскалывались, а их единоверцы из Белоруссии, Литвы и Латвии пережили расколы в не очень острой и мало заметной извне форме.

Похожая на российскую ситуация наблюдается только на Украине, где одновременно сосуществуют три централизованные организации — ДУМ Крыма, ДУМ Украины (ориентирующееся на ЦДУМ) и Духовный центр мусульман Украины. В истории их взаимоотношений случались довольно острые моменты, однако к настоящему времени это противостояние уже не получает отражения в СМИ. Впрочем, и раньше полемика между лидерами Крымского, Киевского и Донецкого муфтиятов велась в рамках приличий и не сопровождалась обсуждением личной жизни ее главных участников.

В книге «Новейшая история исламского сообщества России» автор высказывал осторожные предположения, что острая фаза раскола традиционного ислама в России преодолена, и главные его участники— Совет муфтиев России и ЦДУМ— если не помирятся, то, во всяком случае, прекратят открытую вражду, однако его оптимизм оказался преждевременным. Да, основные центры традиционного ислама действительно приостановили открытую войну друг против друга, однако сделали это слишком поздно — их авторитет оказался кардинально подорван. При этом внутритатарская, по большому счету, ссора больно ударила и по северокавказским муфтиям, которые всегда избегали междоусобных противостояний.

В итоге 2006 год российский ислам встретил в крайней степени дезинтеграции. ЦДУМ, едва оправившееся от «джихадного» скандала, получило серьезный внутренний конфликт в конце 2005 года, а КЦМСК из-за длительной полосы преследовавших его неудач вообще чудом сохранил статус самостоятельного полюса российской уммы. Казалось, настал звездный час третьей мусульманской структуры высшего уровня — Совета муфтиев России, однако она так и смогла превратиться в нечто больше, чем просто клуб врагов Талгата Таджуддина. И чем менее опасен становился верховный муфтий своим оппонентам, тем сильнее деградировал их союз.

Несмотря на внешнее благополучие, как то: доминирование Равиля Гайнутдина в информационном поле, его эксклюзивное членство в Общественной палате и выполнение роли главного «представительского» муфтия России, Совет муфтиев России переживает тяжелейший кризис управления. С недавнего времени мнение председателя Совета интересует его сопредседателей и даже простых заместителей только в том случае, если совпадает с их собственной точкой зрения. В ином случае оно игнорируется, причем игнорируется демонстративно, что наглядно показали полемические дискуссии вокруг изменения российского герба, легализации многоженства, запрета ваххабизма и даже первого издания моей книги. Муфтии Нафигулла Аширов, Умар Идрисов, Мукаддас Бибарсов, Исмаил Шангареев и Висам Бардвил при каждом удобном случае подчеркивают свою независимость от Гайнутдина, который действительно не имеет возможности призвать их к повиновению. Даже личный советник московского муфтия Али Полосин, и тот не стесняется открыто заявлять, что Совет муфтиев России— это рыхлая и плохо координируемая структура.

 

* * *

Серьезно усугубляет ситуацию также финансовый кризис Совета муфтиев, который явно переоценил свои возможности в плане расширения московской Соборной мечети. Средств, привлекаемых от «трех с половиной миллионов» московских мусульман и их единоверцев из других регионов, катастрофически не хватает, что вынуждает муфтия Равиля Гайнутдина просить деньги у арабов, турок и даже у президента Азербайджанской Республики. Именно на финансовой почве в начале 2006 года московский муфтий сблизился с «Российским исламским наследием», став сопредседателем его попечительского совета. Возможно, деньги братьев Джабраиловых и помогут Равилю Гайнутдину решить свои проблемы, однако со стороны его альянс с РИН выглядит полной капитуляцией перед радикальной частью российских мусульман — ведь лидеры РИН изначально не скрывали своей враждебности к самому институту муфтиятов, называя его неэффективным пережитком советской системы, в лице Гейдара Джемаля критиковали лично Равиля Гайнутдина, называя его предателем ислама, а самое главное — поддерживали одного из главарей ваххабитского подполья в Кабардино-Балкарии Руслана Нахушева, объявленного в розыск за подстрекательство к терроризму.

 

* * *

Впрочем, экспансия радикального ислама в России и так идет беспрепятственно. Все меры по ее противодействию носят узкооборонительный характер, что позволяет ваххабитам постоянно удерживать инициативу. Предпринимающиеся попытки законодательного запрета ваххабитской идеологии на федеральном уровне грамотно блокируются, более или менее эффективные инициативы на местах жестко критикуются специально обученными правозащитниками, а любая критика мотивируемого исламом экстремизма расценивается как проявление исламофобии и разжигание межрелигиозной розни.

Самое страшное, что носители экстремистской идеологии доминируют в СМИ, формируя выгодный себе образ ислама, который выглядит очень непривлекательно. Особенно заметной эта проблема стала после террористической атаки на Нальчик, по итогам которой многие центральные газеты, интернет-порталы и радиостанции поспешили оправдать нападавших, возложив все вину за случившееся на правоохранительные органы и ДУМ Кабардино-Балкарской Республики. Дошло до того, что председатель КЦМСК муфтий Исмаил Бердиев был вынужден написать письмо генеральному директору Первого канала Константину Эрнсту с тем, чтобы тот призвал к порядку ведущего ток-шоу «Судите сами» Максима Шевченко. Поводом для этого стал призыв Шевченко отдать под суд кабардино-балкарского муфтия Анаса Пшихачева, который, оказывается, сам и спровоцировал нападение на Нальчик.

Следует честно признать, что никакой серьезной борьбы с ваххабизмом в нашей стране (за исключением, может быть, Чечни) сейчас не ведется. Эпизодические задержания чеченских террористов и членов партии «Хизбут-Тахрир» особого влияния на ситуацию не оказывают, тем более что эти люди осуждаются на небольшие, а часто и условные сроки. За последние годы к потенциально взрывоопасным Чечне, Ингушетии и Дагестану добавились также Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия и Северная Осетия. Очень неспокойно в Ставропольском крае, Астраханской и Пензенской областях. Быстро ухудшается ситуация в Татарстане, Башкортостане, Мордовии, Тюменской области и Москве.

Конечно, можно возразить, что подавляющее большинство российских мусульман не исповедует ваххабизм и никогда не будет этого делать. Это бесспорно. Однако задачей-максимум идеологов радикального ислама является вовсе не тотальное обращение в свою веру. Им достаточно заручиться поддержкой мусульманской элиты, ее дисижн-мэйкеров, за которыми пойдут и все остальные. Пример масхадовской Чечни очень нагляден — ведь разве не кучка ваххабитов поставила на колени ее традиционное исламское духовенство, а затем втянула весь чеченский народ в новую войну? Разве Басаев и Хаттаб интересовались мнением большинства чеченцев, когда планировали вторжение в Дагестан? И их единомышленники никого спрашивать не будут, когда решат взорвать очередное село или республику.

Нужно отметить, что по-настоящему действенных методов противодействия ваххабизму пока не изобретено, во всяком случае, методов, приемлемых для демо¬кратических форм правления. Ваххабит¬ские джамааты очень невелики по размеру (даже самые авторитетные амиры вряд ли могут мобилизовать более двух-трех тысяч человек), как правило, автономны. Наличие общих целей и отсутствие единого руководства делает их работу особенно эффективной, поскольку в этом случае весьма трудно предугадать направление следующих атак или же просто начать переговоры с ключевыми фигурами.

В тот момент, когда доля ваххабитов среди мусульман России достигнет критической отметки — по всей видимости, это 5–7%, они просто захватят власть в умме, предварительно подставив под удар умеренных мусульман. И если существующие тенденции сохранятся в течение еще двух-трех лет, то никаких шансов избежать во¬оруженного межрелигиозного конфликта не останется.

Таким образом, растущее влияние радикальных исламистов на фоне продолжающегося раскола традиционных мусульман и катастрофической ситуации с их кадрами перечеркивает все положительные достижения российских мусульман. И хочется спросить: почему же так получилось? По чьей вине российский ислам ввергнут в такой кризис? Ответить на этот вопрос несложно.

Большая часть ответственности лежит на российской власти, которая не сумела вовремя выстроить грамотную политику по отношению к исламу. После 1990 года отечественная умма была предоставлена самой себе, отделена от государства по примеру Русской Православной Церкви. Тогда чиновникам казалось, что и православие, и ислам, и другие религии успешно самоорганизуются, самостоятельно изыщут ресурсы на восстановление разрушенных храмов и озаботятся воспитанием новых кадров. А если очень попросят, можно дать им немного денег.

В итоге Московский Патриархат наконец получил долгожданную свободу от навязчивой опеки властей, которая угнетала его развитие еще с петровских времен. Действительно, оптимальной моделью отношений с государством для Церкви является симфония или хотя бы ее подобие. А вот «золотым веком» российской уммы, наоборот, оказался период с момента создания ОМДС до 1917 года, во время которого ее управленческие структуры были интегрированы в госаппарат. Благодаря этому муфтии ОМДС получали генеральские звания и высокие награды, и даже простые муллы пользовались немалыми привилегиями. Звание имама вообще считалось очень престижным, и рассчитывать на него мог только образованный и лояльный власти человек. При поддержке государства процветали мусульманское образование, книгоиздательство и наука. В армии создавались особые мусульманские части, которые имели специальный рацион и специальные, «политкорректные», награды. И приверженцы ислама чувствовали, что они не люди второго сорта, а полноценные граждане России. Поэтому неудивительно, что мусульмане едва ли не дольше всех сражались за старые порядки, да и сейчас с ностальгией вспоминают царские времена. А вот начало 90-х годов XX века с ностальгией вспомнят разве что ваххабиты и аферисты от ислама.

 

* * *

Сейчас в мире существуют, по большому счету, две основные модели взаимоотношений государства с исламом — «восточная» и «западная». При «восточной» модели ислам де-юре или де-факто является государственной религией и его лидеры тесно взаимосвязаны с властными структурами. Классические формы такая модель приобрела, например, в Саудовской Аравии и Иране, законы которых защищают мусульман не только от реальных угроз, но даже и от простых искушений, как то: ношение женщинами нескромной одежды, несовместимые с исламскими нормами увеселения или доступность алкоголя. Однако при этом каждая мечеть находится под жестким контролем, а каждый имам четко осознает, что за малейшее вольнодумство он немедленно лишится своей работы. Так, в Объединенных Арабских Эмиратах во всех мечетях по пятницам читаются одинаковые проповеди, предварительно прошедшие проверку в МВД, а в Саудовской Аравии постоянно проводятся проверки лояльности мусульманского духовенства, последние годы сопровождающиеся массовыми увольнениями проштрафившихся имамов.

Следует заметить, что такого рода меры призваны не подавлять, как уверяют пострадавшие от них диссиденты и правозащитники, а защищать исламскую религию. Лидеры исламских стран хорошо понимают, что если они сами не будут контролировать своих мусульман, то это сделает кто-нибудь другой. В таком же ключе мыслят и президенты республик Средней Азии, а также Азербайджана и Казахстана, которые уже имели возможность воочию убедиться, как политика невмешательства в исламские дела приводит к гражданской войне. Ведь когда-то узбекский лидер Ислам Каримов дистанцировался от переворота в САДУМ, позволив оппозиционерам свергнуть муфтия Бабаханова. А через два года стало понятно, что распад САДУМ значительно упростил работу исламским экстремистам. И теперь, если группа воинственно настроенной молодежи потребует отставки председателя ДУМ Узбекистана муфтия Абдурашида Бахромова, разбираться с ними будет не муфтий, а сотрудники ташкентского ОМОНа.

Несмотря на светский характер Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана, Киргизии, Казахстана и Азербайджана, их исламские сообщества находятся под особой опекой властей. В обмен на лояльность традиционные мусульмане практически поставлены на бюджетное финансирование, что позволяет им функционировать в нормальном режиме, а не лихорадочно искать деньги в ущерб просветительской деятельности. При этом им гарантируется защита от экстремистов, с которыми ведется последовательная и целенаправленная борьба, причем нередко превентивная. Нельзя сказать, что ситуация в этих республиках идеальна, однако их власти четко знают, чего хотят от ислама, и правильно оценивают его роль. При этом остальные неисламские религиозные организации с пониманием относятся к такой практике, поскольку понимают, что их безопасность напрямую зависит от безопасности традиционных мусульман.

Между тем в странах Западной Европы и США принята другая модель отношений с исламом, при которой данная религия никак не выделяется среди других. На практике это приводит к тому, что исламские сообщества быстро эволюционируют в никем не контролируемые и не управляемые общности, которые демонстративно живут по собственным законам. И очень скоро эти законы входят в противоречие со светским законодательством пост¬христианских стран, что неизбежно приводит к серьезным конфликтам. Как видно на примере Франции, власти рано или поздно осознают, что ислам — это особенная религия, поэтому требует особенного подхода. Однако выработать такой подход или хотя бы проводить внутренне непротиворечивую политику никак не получается. Те привилегии, которые в итоге получили мусульмане (финансовую помощь, поощрение иммиграции их родственников, полную свободу миссионерской деятельности) расцениваются ими как проявление слабости деморализованного государства, а не как акт доброй воли с его стороны. И вместо ожидаемого умиротворения они начинают выдвигать новые, еще более радикальные требования.

Сейчас в Западной Европе описанная модель взаимоотношений с исламом сводится к тому, что власти одновременно заигрывают с мусульманами и пытаются ограничить их активность, например, путем запрета на ношение хиджабов или депортации наиболее агрессивных проповедников. Очевидно, что быстро растущий ислам вызывает у них страх, в то время как эту религию нужно уважать, а не бояться.

В современной России удивительным образом сосуществуют обе модели. В четырех ее республиках — Ингушетии (с 1992 года), Дагестане (с 1994–1996 годов), Татарстане (с 1998 года) и Чечне (с 2000 года) прижилась «восточная» модель в своем узбекском воплощении, внедренная по разумной инициативе местных властей. Теперь мусульманское духовенство этих республик чувствует себя вполне уверенно и относительно успешно противостоит натиску экстремистов. Возможно, со временем этот подход будет востребован также в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Северной Осетии и Ставрополь¬ском крае.

Между тем в других регионах господствует «западная» модель, которой руководствуется и федеральный центр. Главным ее кредо является демонстративное невмешательство во внутренние дела мусульман, от которых требуется только публичное выражение лояльности властям. Впрочем, каждый новый теракт привносит в эту модель свои коррективы — страх перед исламом растет, и появляется искушение задобрить его лидеров во избежание новых эксцессов. За умиротворение Чечни, пусть даже номинальное, Кремлю пришлось заплатить не только миллиарды рублей разного рода компенсаций, но и удостоить муфтия Ахмада Кадырова (а впоследствии и его сына Рамзана) невиданных почестей.

Постепенно взаимоотношения ислам¬ского сообщества и государства приобретают в России выраженный «французский» оттенок. Все больше мусульманских лидеров и политиков считают самым эффективным инструментом решения проблем шантаж властей. Бунтует молодежь в Кабардино-Балкарии? Дайте денег джамаатам — и все успокоится. По крайней мере, пока деньги не кончатся. Активизировались националисты в Татарстане? Выплатите им компенсацию за взятие Казани Иваном Грозным — и все наладится. Нижегородский муфтий Умар Идрисов недоволен празднованием 4 ноября? Сами виноваты. Нужно было вовремя оплачивать его курултаи и сабантуи.

Самое страшное, что такой шантаж все чаще удается, и аппетиты вымогателей растут. Параллельно растет недовольство и православного большинства, которое опо¬средованно приучается к мысли, что наибольшие привилегии может выбить себе только агрессивное религиозное сообщество. Пагубность такой политики видна невооруженным глазом, однако кардинально изменить ее без глобальных потрясений уже невозможно.

В 1991 году у новой России был шанс возродить зарекомендовавшую себя «имперскую» модель взаимоотношений с исламом. Правда, только теоретически. Практически для этого пришлось бы регулировать отношения с исламом специальными законами и официально предоставлять ему особые права, что неизбежно породило бы массу новых проблем. А времени и сил для их решения не было — сменяющие друг друга кризисы (политический, экономический, социальный) отодвигали мусульманскую тему на второй план, а когда наконец появилась возможность заняться ей всерьез, время было уже упущено. И вряд ли сейчас наше государство способно восстановить контроль над ситуацией.

 

* * *

Если конкретных виновников невнятной государственной политики по отношению к исламу назвать сложно, то те деятели, которые нанесли фатальный урон авторитету традиционного мусульманского духовенства, напротив, хорошо известны. Предательство верховного муфтия Талгата Таджуддина его учениками навсегда останется одной из самых черных страниц истории российского ислама. Самое печальное, что это предательство было совершено публично и демонстративно, так, чтобы о нем узнали все. И какие бы мотивы ни двигали Нафигуллой Ашировым, Мукаддасом Бибарсовым и Равилем Гайнутдином, оправдать их действия невозможно. Предав огласке самые грязные слухи о жизни своего учителя, человека, который в свое время вырастил из них имамов и распределил на престижные должности, лидеры новых муфтиятов нанесли тяжелый удар по репутации всего татарского мусульманского духовенства.

Война компроматов, до сих пор по инерции сотрясающая российский ислам, началась в 1992 году, когда бывшие соратники председателя ДУМЕС стали заниматься откровенным самооправданием. Они стремились убедить окружающих, что их выход из ДУМЕС вовсе не связан с жаждой власти и желанием получить доступ к арабским деньгам. Что виноват во всем нехороший Талгат Таджуддин, который злостно притесняет молодых и перспективных имамов.

Да, возможно, Таджуддин действительно сильно обидел Гайнутдина и других лидеров Совета муфтиев. Но зачем же было выносить эту обиду на широкое рассмотрение, привлекать в качестве арбитров внутрисемейного, по сути, спора (напомним, что большинство функционеров Совета муфтиев являются родственниками Таджуддина) чиновников, зарубежных дипломатов, журналистов и лидеров других религиозных общин? Почему муфтии Северного Кавказа ни разу не предали свои трения публичной огласке? Почему попавшие в опалу к Таджуддину муфтии Мухаммадгали Хузин и Фарид Салман Хайдаров повели себя достойно, а не стали выставлять на всеобщее усмотрение грязное белье ЦДУМ? Почему сам Таджуддин в ответных выпадах принципиально не касался личной жизни Гайнутдина, Бибарсова или Аширова?

Совершенное в отношении Таджуддина предательство впоследствии спровоцировало кризис доверия внутри альянса его противников, которые начали писать доносы уже друг на друга. В свою очередь мусульмане Северного Кавказа, представители властей и лидеры других религий четко усвоили, что эти люди являются крайне ненадежными партнерами и рассчитывать на них особо не стоит. Дополнительно усугубили ситуацию и многочисленные антитаджуддиновские заявления ВКЦДУМР и Совета муфтиев России, которые, несмотря на свою надрывную резкость, никак не влияли на отношение внешних сил к руководству ЦДУМ. Памятная фетва 2003 года, объявлявшая председателя ЦДУМ лжепророком и отступником от ислама, не была воспринята всерьез даже ближайшими соратниками Равиля Гайнутдина. И Президент России, и послы мусульманских стран, и муфтии Северного Кавказа, и Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II свое общение с Талгатом Таджуддином не прекратили и муфтием его считать не перестали. Зато значимость заявлений Совета муфтиев России в их глазах заметно девальвировалась.

Перенасыщенность информационного исламского поля компрометирующими материалами негативно сказалась на репутации и тех исламских лидеров, которые воздержались от участия в междоусобной войне. От антитаджуддиновской кампании пострадали все без исключения российские муфтии, и это печальный факт. Лишь через десятки лет традиционным мусульманам удастся возместить тот урон, который нанесли их авторитету воинствующие борцы с «культом личности» председателя ЦДУМ.

В развал традиционного российского ислама и в развитие ислама нетрадиционного вложили немало сил не только отечественные деятели, но и зарубежные «благотворители». Именно их вмешательство стало последним, решающим фактором постигшего российскую умму кризиса. И ваххабизм, и таблигизм, и хизбутизм возникли отнюдь не в России. Они были целенаправленно привнесены в среду ее мусульман иностранными эмиссарами, не жалевшими денег и сил на пропаганду своих ценностей. И эти люди достигли впечатляющих успехов. К сожалению.

 

* * *

Как же будет развиваться российский ислам при описанных выше обстоятельствах? Очевидно, что до президентских выборов 2008 года особых потрясений на исламском фронте не будет, хотя ситуация продолжит ухудшаться. И ЦДУМ, и Совет муфтиев России, и КЦМСК гарантированно проживут еще полтора года, сохранив действующее руководство, а вот затем возможны варианты. Если политика Кремля по отношению к мусульманам станет продолжением той политики, которая велась на протяжении последних пятнадцати лет, тогда события будут развиваться по наихудшему сценарию. Радикалы рано или поздно одержат верх над традиционными мусульманами, разгромив самые неуступчивые муфтияты и захватив контроль над остальными. Из трех центров российского ислама уцелеет только Совет муфтиев России, возможно, преобразованный в некий общероссийский муфтият. Его председатель, несмотря на свои громкие титулы, никакой властью обладать не будет, и все его функции сведутся к озвучиванию позиции новых хозяев российского ислама — влиятельных бизнесменов и ваххабитских амиров. Или даже таких людей, как покойный террорист Хаттаб.

Параллельно будет расти общая нестабильность в исламском сообществе. Ускорить этот процесс позволят участившиеся теракты, уличные беспорядки или просто нарочито оскорбительные требования представителей новой «мусульманской элиты». Исламофобия в обществе начнет неудержимо расти, что вполне отвечает планам ваххабитов — ведь чем больше традиционных мусульман пострадает от этого явления, тем больше новых членов вольется в их ряды. Бороться же с антиисламскими настроениями станет попросту некому — нормальные муфтии к тому времени уйдут со сцены, а контролируемые радикалами СМИ будут только подливать масло в огонь. И через какое-то время нормальных приверженцев ислама в стране останется настолько мало, что они уже не смогут предотвратить «столкновение цивилизаций» в отдельно взятой стране. Деморализованные власти тоже вряд ли смогут что-то сделать — лишенные опоры на лидеров традиционного ислама, они смогут проводить только репрессивные меры. В итоге мы получим масштабный и затяжной конфликт на межрелигиозной почве. Россия от этого, конечно, не развалится, но население ее сильно уменьшится и станет моноконфессиональным.

Впрочем, существует вероятность, что после президентских выборов 2008 года Кремль возьмет курс на выстраивание жесткой и последовательной политики по отношению к исламу, которая позволит поддержать дружественных ему муфтиев и за¬гнать враждебные им силы обратно в подполье. Мирным путем это сделать уже не удастся — радикалы реально сильны и без боя сдаваться не будут, однако если власть проявит твердость, то глобального конфликта, возможно, не будет.

Нужно заметить, что даже самый худший сценарий не будет сюрпризом ни для Русской Православной Церкви, ни для других религиозных организаций страны. В церковной элите остается все меньше людей, которые надеются, что войны с ваххабизмом можно избежать. Более того, многие из них уже морально готовы к такой войне. Аналогичные, хотя и политкорректно скрываемые настроения весьма популярны также среди старообрядцев, протестантов, иудеев и буддистов.

 

* * *

После изложения столь пессимистических сценариев вполне логично возникает вопрос: а реально ли как-то исправить ситуацию и вывести российский ислам из кризиса? Если отвечать на это вопрос честно, следует признать, что шансов на благополучный исход практически нет. Тем не менее было бы правильно описать здесь комплекс мер, которые, в случае их применения самое позднее в 2000 году, возымели бы положительный эффект.

В первую очередь государству следовало бы выработать четкую и внутренне непротиворечивую политику по отношению к исламу. Совершенно недопустимым видится ситуация, при которой высокопо¬ставленные госчиновники озвучивают взаимоисключающие инициативы поддержки «хороших» мусульман или борьбы с «плохими», по-разному оценивают ваххабизм или высказываются по поводу мотивируемого исламом терроризма. Нормальные отношения государства с исламским сообществом невозможны до тех пор, пока все уровни власти, все ее заинтересованные структуры не будут проводить одну и ту же политику. Публичный же плюрализм в этой сфере приводит только к тому, что одни чиновники агитируют за создание единого общероссийского муфтията, а другие активно дробят уже существующие; одни называют ваххабизм террористическим течением, а другие настаивают на том, что это сугубо мирное направление ислама. В итоге позитивные шаги в отношении ислама постоянно компенсируются негативными воздействиями, что не только не позволяет решить накопившиеся проблемы, но и роняет авторитет власти в глазах мусульман. Особенно важно, чтобы политика региональных властей была симфонична политике Кремля. Для лидеров субъектов Федерации должен существовать жест¬кий запрет на использование исламского фактора для политтехнологических манипуляций или прямого шантажа центральной власти.

После определения приоритетов в мусульманской сфере (причем приоритетов как внутренних, так и внешних) властям следует обратить внимание на тот факт, что далеко не все лидеры традиционного ислама ей действительно дружественны и что духовное звание муфтия может быть узурпировано откровенными экстремистами или просто аферистами. Весьма полезным здесь представляется изучение биографий исламских лидеров, истории их высказываний по ключевым вопросам, конкретных действий по возрождению ислама, а также основных источников финансирования. Очевидно, что государство не обязано помогать тем духовным лидерам, которые призывают нарушать его законы, разжигают межрелигиозную рознь, поддерживают террористов или же финансово зависят от зарубежных организаций с сомнительной репутацией.

Далее весьма важно определиться относительно оптимальной системы управления российской уммы. Все всякого сомнения, существующий раскол является аномалией, однако и искусственное объединение мусульман под единым руководством вряд ли целесообразно. Наиболее жизнеспособной здесь видится схема, которая предусматривает параллельное существование двух мусульманских централизованных структур — северокавказской и поволжской, лидеры которых имели бы равные права и привилегии. Учитывая факт присутствия в России значительного количества азербайджанцев — шиитов и суннитов, было бы допустимо возложить координацию их духовной деятельности на представительство азербайджанского Управления мусульман Кавказа. Эта организация имела возможность зарекомендовать себя как авторитетный и дружественный нашей стране духовный центр.

Следующим принципиальным вопросом является вопрос подготовки новых исламских кадров. Как показал опыт по¬следних лет, с этой задачей отечественные светские и религиозные вузы справиться не в состоянии. Не решает проблемы и распространенная практика направления молодых мусульман в зарубежные медресе, поскольку не существует никаких гарантий, что их выучат на имамов, а не на диверсантов со знанием основ ваххабизма. При этом следует также учитывать, что для получения высшего богословского образования среднестатистическому российскому мусульманину требуется не менее восьми лет, три года из которых отводится на изучение арабского языке. Именно на арабском написана вся основная богословская литература исламской цивилизации, и без свободного владения его классической формой не может идти никакой речи об адекватном познании ислама. Именно поэтому отучившиеся по 4–5 лет в саудовских, кувейтских или турецких медресе студенты в большинстве своем имеют недостаточную квалификацию и не могут претендовать на вхождение в круг высшего мусульманского духовенства.

Тем не менее ситуация с исламским образованием не является неразрешимой. Так, вполне реально открыть государственные трехлетние курсы классического арабского языка, на которых наиболее перспективные мусульмане смогли бы не только выучить язык, но и определить для себя целесообразность дальнейшей карьеры в качестве духовного лица. Выпускники курсов получили бы возможность продолжать свое обучение либо в финансируемом из бюджета исламском университете на территории России, в котором бы преподавали специально приглашенные из арабских стран и Ирана ученые, либо в аналогичном учебном заведении на территории Иордании или Сирии. Учебные программы таких вузов необходимо строить с учетом российской специфики и выдавать их выпускникам светские дипломы о высшем образовании. В идеале все высшие исламские лидеры России должны иметь гарантированно качественное образование, полученное в авторитетном и пророссийском учебном заведении. Единственной проблемой здесь остается только недостаток времени — восьми относительно спокойных лет у страны, увы, нет.

Параллельно с реформой образования профильные министерства и ведомства должны озаботиться изданием на русском, татарском, башкирском и других распространенных среди российских мусульман языках переводной богословской литературы традиционного содержания и высокого качества. Следует помнить, что пока мусульмане изучают свою религию по неумело переведенным с английского языка «Коранам» или по полуоккультным брошюрам неизвестного происхождения, появление в их рядах истинных богословов будет сильно затруднено. Важно создать и полноценные мусульманские СМИ, в которых первое время могут работать и журналисты неисламского вероисповедания. Параллельно с этим важно следить за корректным освещением исламской тематики светскими СМИ, которые не должны транслировать искаженных сведений об этой религии и разжигать ненависть в отношении ее последователей.

Касаясь вопроса о непосредственной финансовой помощи государства мусульманским структурам, необходимо подчеркнуть, что эта помощь должна быть целевой, иметь прозрачные механизмы использования и направляться действительно на нужные проекты. Так, гораздо эффективные вложить несколько десятков миллионов рублей в книгоиздание, нежели в строительство мечети в отдаленном селе, а сто тысяч рублей, потраченных на зарплату сотрудников ключевого муфтията, принесут большую пользу, чем аналогичные вложения в оплату хаджа неимущим паломникам. Кроме того, государство может изыскивать средства на мусульманские программы через привлечение представителей крупного бизнеса, что, например, в Татарстане дает неплохие результаты.

Реализация государственной политики в описанных сферах вполне может осуществляться через уже существующие структуры, наиболее эффективна из которых Администрация Президента. Создание специальных органов контроля над исламом целесообразно лишь при выполнении целого ряда условий, а вот введение поста уполномоченного представителя президента по взаимодействию с исламом вполне реалистично. По крайней мере, этот чиновник сможет координировать усилия вовлеченных в процесс подразделений и следить за корректной реализацией выбранной в отношении ислама политики.

Конструктивные шаги государства в отношении традиционного российского ислама должны сопровождаться деструктивными мерами в отношении его врагов. Вряд ли вызывает сомнение необходимость скорейшего законодательного определения всех форм прикрывающегося исламом экстремизма и начала последовательной борьбы против их последователей. Конечно, такая борьба будет непростой — ведь «ваххабиты» активно мимикрируют под нормальных мусульман, грамотно используют просчеты правоохранительных органов и успешно апеллируют к правозащитным организациям, имеющим особый заказ на их поддержку, однако альтернативы такой борьбе нет.

Главную работу по противодействию экстремизму должны осуществлять спецслужбы, однако органы исполнительной и законодательной власти обязаны им ее облегчить. Помимо принятия соответствующих законов весьма важно перекрыть радикалам доступ в СМИ, учебные заведения и посольства арабских стран. Любая апология терроризма должна немедленно пресекаться, а в отношении проводящих ее людей и подконтрольных им структур следует принимать демонстративно жесткие меры. Правозащитникам же следует доступно объяснить, что в случае прихода их подзащитных к власти «борцов за права человека» в России останется не больше, чем в талибском Афганистане. Было бы весьма разумно последовать призыву Межрелигиозного совета России и уничтожать террористов с их пособниками превентивно.

Особое внимание необходимо уделить контрпропаганде. Общеизвестные штампы, заполняющие телеэкраны и страницы газет после очередного теракта («террористы не имеют национальности и вероисповедания», «ислам — религия мирная, потому что мировая»), ничего, кроме раздражения, у широких слоев населения уже не вызывают. Поэтому нужно пересмотреть данные идеологемы, заменив их на более искренние и понятные. Очень полезными здесь могут стать публичные диспуты настоящих мусульманских богословов с представителями «параллельного» ислама. Так, широко разрекламированный философ Гейдар Джемаль не имеет шансов выиграть богословский спор у простого выпускника каирского университета «Аль-Азхар» хотя бы потому, что не владеет арабским языком и не может грамотно объяснить ни одного сложного места из Корана.

При всем при этом следует всегда помнить, что прикрывающиеся исламом экс¬тремисты понимают только язык силы и только сильная, последовательная в своих действиях власть может призвать их к порядку. Любые уступки, пусть даже сделанные из самых гуманистических соображений, неизбежно будут трактоваться как проявления слабости и вызывать новые приступы агрессии. С террористами договориться невозможно, и эта аксиома уже вписана в новейшую мировую историю кровавыми буквами.

Суммируя высказанные предложения, следует заметить, что за небольшой срок можно дать традиционным мусульманам деньги и доступ в СМИ, загнать в подполье их врагов и запретить, наконец, пресловутый ваххабизм, однако нельзя воспитать новые кадры. Именно в этом и за¬ключается весь драматизм сложившейся ситуации. И именно поэтому вероятность благополучного исхода очень мала.

(14 сентября 2007 г.)

В настоящее время социологи, религиоведы, религиозные деятели, политологи, политики и средства массовой информации отмечают в разных частях мира, в том числе и в России, быстрое развитие исламизма. Мы обратились к данной теме, поскольку этот феномен — и в силу своей социальной значимости, и из-за реальной угрозы стабильности и общественной безопасности во многих странах — требует теоретической рефлексии. Приведем определение, данное исламизму Александром Игнатенко: «Исламизм — идеология и практическая деятельность, ориентированные на создание условий, в которых социальные, экономические, этнические и иные проблемы и противоречия любого общества  (государства), где наличествуют мусульмане, а также между государствами, будут решаться исключительно с использованием исламских норм, прописанных в шариате (системе нормативных положений, выведенных из Корана и Сунны). Иными словами, речь идет о реализации проекта по созданию политических условий для применения исламских (шариатских) норм во всех сферах человеческой деятельности» (цит. по [10]). Возникает вопрос: кто они — носители исламистской идеологии? Кто осуществляет названную практическую деятельность и реализует шариатский «проект»? Политики, религиозные деятели, простые мусульмане? Или и те, и другие, и третьи? Думается, именно последнее предположение наиболее близко к истине. Поэтому мы, опираясь на общее определение, по которому социальное движение представляет собой массовые коллективные действия по реализации специфических интересов и целей [16, c. 62], можем идентифицировать исламистов как социально-религиозное движение.

Это движение, судя по описанию в литературе, с одной стороны, довольно аморфно, так как не имеет четких идеологических границ (представители разных течений ислама то относятся к нему, то исключаются из него, например сторонники Нурси), с другой — у него есть определенные организационные структуры как иерархические, вплоть до государственных (например Саудовская Аравия, Катар, Иран и др.), так и сетевые (например «Аль-Каида»). Организационные структуры выполняют роль центров распространения исламизма, что не мешает им активно конкурировать и даже воевать друг с другом. Данное обстоятельство не позволяет нам говорить о сплоченном исламистском движении, подчиненном общему плану и реализующем единый проект. Пожалуй, по настоящему его объединяет лишь единственное стремление построить общество, живущее по законам шариата, но и в этом случае предлагаемые социальные модели имеют заметные различия. Исламистское движение можно дифференцировать по разным основаниям. Например, по религиозным направлениям исламисты делятся на суннитов и шиитов. Внутри этих направлений можно выделить многочисленные течения. К суннизму относятся ваххабизм, нурсизм, идеология таких организаций, как «Хизб ут-Тахрир» (Исламская партия освобождения) и «Аль-Ихван аль-Муслимун» (панисламская ассоциация «Братья-мусульмане»). Все они представлены в России.
Религиозная основа этих течений — так называемый салафизм, сутью которого является идея возвращения к первоначальному исламу времен пророка Мухаммеда и отрицание всех позднейших нововведений. Исламизм в полной степени выражает социальнополитическую сущность салафизма: создание общества и государства,  основанного на законах шариата, и конечная цель — установление всемирного халифата. Оба этих понятия можно рассматривать как синонимы, поскольку у них одно основание, но разные акценты. Следующий критерий дифференциации исламистов — степень радикализма. Имеет смысл выделять как радикальные цели, так и радикальные средства. На наш взгляд, все исламисты преследуют одну радикальную цель — шариатское общество. Существенно другое — какие пути они для этого выбирают, включают ли их радикальные средства борьбы непримиримость по отношению к тем, кто не принимает идеи шариата. Условно назовем противников насильственных действий «умеренные исламисты», а сторонников — «собственно радикалы», или «экстремисты».

Распространение исламистского движения в мире в целом и в России в частности представляют собой взаимосвязанные процессы. Рассмотрим их. В настоящее время довольно сложно точно обозначить момент, о котором можно было бы сказать, что именно с него начался современный глобальный исламистский «ренессанс». Тем не менее анализ литературы позволяет предположить, что исламизм стал активно проявлять себя в конце 1970-х — начале 1980-х годов. До этого, судя по всему, в течение 20–25 лет шел процесс его становления, связанный с отрицанием глобализации, рассматриваемой, как мировая экспансия западных ценностей и образа жизни, аморальных с точки зрения традиционного общества.

Два главных центра исламизма — Саудовская Аравия (суннитский исламизм) и Иран (шиитский исламизм) — выявились в 1990-е годы. Как известно, между суннитами и шиитами ведется теологическая, политическая и даже военная борьба, однако обе конфессии иногда находят общий язык на базе исламистской идеологии. Например, Усама бен Ладен, будучи суннитом ваххабитского толка, в феврале 1998 года подписал договор о сотрудничестве с шиитским Корпусом стражей исламской революции Ирана. Исламисты действуют не только в указанных странах. Не вызывает сомнения наличие глобальной сети исламистских движений и организаций, опутавшей весь мир — от Ближнего и Среднего Востока до Европы и США. Сегодня мы являемся свидетелями нового всплеска исламизма в арабском мире, связанного с так называемой «арабской весной» — цепью антиавторитарных революций в Северной Африке и на Ближнем Востоке. «Арабская весна» — сложный феномен, отражающий столкновение интересов самых разных политических сил не только этого региона, но и Ирана, Запада, Китая и России. Едва ли не главными игроками и бенефициариями здесь выступают исламисты суннитского толка. В Египте к власти пришли представители политикорелигиозного движения «Братья-мусульмане» и в соответствии со своими идеалами перестраивают общество и государство. В Мали исламисты из «Аль-Каиды» захватили половину страны и также провозгласили шариатское государство. Усилились позиции исламистов в Тунисе, Ливии, Сирии и других странах Сахеля и Ближнего Востока.

Разумеется, неверно представлять распространение исламизма простым линейным развитием. Это процесс амбивалентный и асинхронный. Практически везде исламисты сталкиваются с мощным сопротивлением как внутри мусульманских стран (Египет фактически находится на грани гражданской войны), так и со стороны мирового сообщества (недавняя интервенция Франции и других стран НАТО в Мали). Где-то это приводит к потере их позиций, как это случилось в Афганистане с талибами. Однако налицо совершенно недвусмысленная тенденция, поэтому так или иначе, но приходится констатировать непреложный факт: несмотря на противодействие, исламистское движение постепенно распространяет свое влияние на все большее число регионов мира.

Россия не осталась в стороне от общемировых веяний; мы можем видеть проникновение исламизма в разные районы страны. Остановимся подробнее на том, каким образом этот процесс происходит. В России господствует так называемый традиционный ислам, исторически утвердившийся в разных субъектах РФ, прежде всего на Северном Кавказе и в Поволжье. Его отличительные особенности — отсутствие претензий на светскую власть, сотрудничество с государственными органами и толерантность к другим конфессиям. Как это принято у мусульман всего мира, в нашей стране тоже нет единой исламской организации. Существуют структуры, претендующие на общероссийский статус, среди них: Совет муфтиев России (далее СМР, во главе которого стоит председатель Равиль Гайнутдин; Центральное духовное управление мусульман России (далее ЦДУМ), во главе которого стоит верховный муфтий Талгат Таджуддин; Российская ассоциация исламского согласия (далее РАИС), которую возглавляет председатель Мухаммад Рахимов [8]. Они имеют собственные подразделения. Например, на сегодняшний день в составе ЦДУМ действуют местные религиозные организации — махалля (далее МРО), в пределах одного района совокупность МРО образует территориальное правление — мухтасибат; из объединения мухтасибатов складывается институт Регионального духовного управления — ахундство (далее РДУМ) [8]. При этом последние обладают определенной автономией и могут отделиться от центральной организации.

Так, в 2012 году ДУМ Пермского края и Урала вышли из РАИС и тем самым сильно подорвали ее влияние [8]. Следует отметить, что между этими структурами существует конкуренция, и у всех у них наблюдаются определенные трения с органами государственной власти.  Естественно, все перечисленные обстоятельства — и прежде всего разобщенность — не способствуют усилению позиций традиционного ислама в России. Тем не менее, по данным Института социологии РАН, его продолжают придерживаться большинство российских мусульман, составляющих 4% населения страны [1]. Исследователи отмечают, что со второй половины 1990-х годов в России началось активное распространение разных форм салафизма и исламизма. И прежде всего это касается таких регионов, как Чечня и Дагестан. В Первую чеченскую кампанию чеченские боевики воевали под националистическими и сепаратистскими лозунгами, но уже Вторую кампанию (вторжение в Дагестан в августе 1999 года) начинали как носители ваххабитской идеологии, а в отдельных районах непризнанной Чеченской республики Ичкерии уже действовали законы шариата (например в Сержень-Юрте под руководством иорданца Хаттаба), и шариатские суды выносили смертные приговоры. Тогда же в Дагестане образовались ваххабитские анклавы. Ликвидация Ичкерии и дагестанских анклавов силами российской армии не привела к исчезновению ваххабитской идеологии. Вытесненные из Чечни боевики-исламисты ушли в другие республики Северного Кавказа, где стали создавать свои оплоты (особенно в Дагестане), обрели там новых сторонников и нашли ресурсы, поступавшие из мусульманских стран.

Социологические исследования, проведенные в этих республиках, дают вполне определенную картину. Опросы населения показывают, что сегодня ваххабизм получил наибольшее распространение в Чечне, Дагестане и Ингушетии [4]. Впрочем, следует заметить, что результаты этих опросов не однозначны. Так, большинство жителей Чечни и Ингушетии, включая русских, открыто не признают, что у них распространен ваххабизм; в обратном уверены только 16% чеченцев и 14% ингушей, а также 37% русских, проживающих в Чечне, и 17% русских, проживающих в Ингушетии; затруднились с ответом 44% чеченцев и 37% русских, проживающих в Чечне, около 50% ингушей и более 60% русских, проживающих в Ингушетии [4, c. 109]. Отсюда напрашивается следующее предположение: либо местное население в данных субъектах РФ скрывает истинное положение вещей, и ваххабитов там много; либо — и на наш взгляд, это наиболее вероятно — оно просто боится действующих там боевиков-исламистов, которых, может быть, относительно немного. В любом случае, придется признать, что влияние исламизма в Чечне и особенно в Ингушетии очень заметно. В Дагестане ситуация более прозрачная: 55% дагестанцев и 61% русских открыто заявляют, что у них распространен ваххабизм в наибольшей степени. В других республиках Северного Кавказа ваххабиты тоже присутствуют, но в меньшей степени [4]. Таким образом, судя по результатам опросов, самым исламистским субъектом РФ является Дагестан; в зоне риска находятся Ингушетия (почти половина респондентов — сторонники шариата, а каждый четвертый затруднился с ответом), Карачаево-Черкесия (треть населения хочет жить в шариатском государстве и еще 20% затруднились ответить) и КабардиноБалкария (около половины опрошенных говорят о наличии в их населенном пункте ваххабитов) [4, c. 109, 112].

Исследователи отмечают, что носителями исламистских и салафистских взглядов обычно становятся представители социальных слоев или этнонациональных общностей, не имеющих доступа к бюджетным средствам, поступающим в северокавказские республики от федеральной власти. Можно выделить две группы: 1) люди с тяжелым материальным положением и безработные [7, c. 44]; 2) образованные круги общества, по сути, интеллектуальная элита. Многие представители первой группы, особенно молодежь, пополняют ряды бандформирований исламистов-экстремистов. Представители второй группы, не адаптировавшись к социально-экономической ситуации на Северном Кавказе, борются за власть и пытаются приспособиться, опираясь на исламистскую риторику, поддерживают экономические и образовательные связи с мусульманами Саудовской Аравии, Ирана, Иордании и Турции [4, c. 111]. Эти исламисты могут придерживаться как экстремистских, так и умеренных взглядов. Разумеется, не следует все причины роста исламистских настроений сводить только к экономическим проблемам. Опросы показывают, что, по мнению респондентов, религиозный экстремизм обусловлен такими факторами, как коррумпированность власти и ее олигархический характер, неудовлетворенность работой, нравственная деградация общества, религиозная неграмотность, клановость социальной системы, влияние международных мусульманских организаций [7, c. 45].

Рассматривая ситуацию на Северном Кавказе, необходимо подчеркнуть, что федеральная власть не только ведет против исламизма активную военную и идеологическую борьбу, но и использует финансово-экономические рычаги воздействия на северокавказские республики. По существу, создан мощный фронт противодействия распространению ваххабизма в регионе. Пожалуй, самый успешный пример такого отпора дает современная Чечня, переставшая быть главным оплотом исламизма на Кавказе. В авангарде этой борьбы стоят правящие элиты республик, в том числе бизнес-элиты, неразрывно связанные с российским рынком, а также представители традиционного ислама (тарикат, или суфизм) и догматического богословия (шафиитский и ханафитский мазхабы) [6].  В связи с этим интересно отметить, что борьбу с ваххабизмом в Чечне возглавил в конце 1990-х годов именно религиозный деятель — муфтий республики Ахмад Кадыров. Элиты опираются на поддержку тех слоев населения, которые хотят жить в светском государстве (от половины до трех четвертей представителей титульных наций в республиках, за исключением Ингушетии, и подавляющее большинство русских [7, c. 112]). По сути, на Северном Кавказе идет война на уничтожение. Боевики-исламисты убивают представителей власти, силовых структур, журналистов, в последнее время под ударом находятся и религиозные деятели традиционного направления. В свою очередь и местные, и федеральные силовики постоянно сообщают об уничтожении сотен исламистов. Однако окончания этой борьбы пока не видно.

Такова ситуация в этом регионе России. До недавнего времени считалось, что проблема исламизма ограничивается именно северокавказскими республиками. Но в последние годы все чаще поступает информация о проникновении исламистов в другие субъекты РФ и прежде всего в Татарстан, где о салафитах начали говорить с 2000 года [5]. Вероятно, следует признать справедливым утверждение, что в данной республике постепенно возникает еще один оплот салафизма и исламизма. Действительно, в Татарстане в 2010 году заметно обострилась обстановка, связанная с деятельностью исламистов, особенно после ноябрьской террористической вылазки в Нурлатском районе, когда пришлось задействовать большие силы правоохранительных органов; во время спецоперации были уничтожены три боевика. Этот драматический инцидент развивался на фоне знаменательных событий. Отметим заявление имама мечети «Эниляр» Шавкята Абубекерова, сказавшего в интервью местной газете, что «все сохранившееся дореволюционное татарское богословское наследие не стоит и половины книг, находящихся в библиотеке его личного кабинета в мечети, а гордость за наследие татарской богословской мысли есть ни что иное, как пустое бахвальство» [5]; причем имам пропагандировал именно салафитскую литературу. В те же дни в Центре исламской культуры «Иман» открылся форум религиозных и научных деятелей, полностью посвященный проблеме ваххабизма в республике; на нем заместитель председателя ДУМ РТ Валиулла Якупов отметил, что «ряд чиновников высокого ранга, представители банковского и бизнессообщества сознательно осуществляют финансирование ваххабитской проповеднической машины, выступая фактическими соучастниками терроризма» [5]. Тогда же начал свою работу научнопрактический семинар «Салафизм в Татарстане: распространение, конфликтный потенциал, меры противодействия», на котором бывший  муфтий Фарид Хайдаров обвинил ДУМ РТ в распространении салафизма [5].

В настоящее время, по некоторым оценкам, число салафитов в Татарстане превышает три тысячи человек [18]. Судя по данным СМИ, салафитские оплоты имеются в Казани, Альметьевске, Нижнекамске [5; 15] и Набережных Челнах, то есть в столице республики, нефтяном, нефтехимическом и автомобильном центрах Татарстана. В Казани исламисты группируются вокруг мечетей «Аль-Ихлас», «Салихжан», «Нурулла», «Ометлеляр», частных исламских центров «Семья», «Рашида». Имам мечети «Аль-Ихлас» Рустем Сафин, имея отношение к запрещенной в России организации «Хизб ут-Тахрир», вовлекает в свою деятельность не только местных мусульман, но и приезжих из Средней Азии мигрантов [12]. Заметной акцией исламистов стал автопробег, проведенный 22 декабря 2012 года по случаю освобождения из колонии их сторонника [5]. В то же время нельзя не отметить, что, как и на Северном Кавказе, в Республике Татарстан с исламистами идет непримиримая борьба, причем кроме государственных органов ее возглавляют и религиозные деятели-ханафиты. За последние годы они сумели вывести изпод контроля салафитов основные учебные заведения, в том числе Российский исламский университет [5], а в начале 2013 года закрыть мечеть «Аль-Ихлас» [12]. В ответ исламисты развязали террор. Самым громким преступлением стало двойное покушение на руководителей ДУМ РТ, совершенное 19 июля 2012 года, в результате которого Валиулла Якупов был убит, а муфтий Илдус Файзов тяжело ранен. В целом ситуация в Татарстане довольно сложная, хотя и не настолько, как на Северном Кавказе. Правда, через несколько лет, по мнению специалистов, она может значительно ухудшиться.

Исламизм может распространяться не только в традиционно мусульманских регионах. Показателен пример самого крупного татарского села в России — Средней Елюзани (Пензенская область). В селе, жители которого даже в советское время отстаивали свое право на традиционный ислам, с конца 1990-х годов стали появляться «молодые» имамы — местные елюзанцы, прошедшие подготовку в арабских исламских университетах. Новая генерация духовенства отвергала традиционные мусульманские нормы и обряды («народный ислам»), объявив их грехом; взамен вводились принципы «истинного» ислама, то есть жесткое соблюдение требований Корана, пятикратный намаз и многое другое. Отметим, что новое направление в основном поддерживают молодое и среднее поколения [10]. Исследователи особенно подчеркивают положительное влияние исламизма на экономическую и моральную ситуацию в Средней Елюзани. Жители села, быстро приспособившись к рыночным условиям,  ведут довольно зажиточный образ жизни; практически истреблено пьянство, многие бросают курить; женщины ходят в скромной одежде, не может быть и речи о сексуальной распущенности [10]. Все это достигается за счет жесткого контроля и суровой критики со стороны «молодых» имамов, которые утверждают свое видение религиозных норм. Разумеется, далеко не все сельчане приветствуют «новый» ислам; в борьбу с ним вступили «старые» имамы, то есть традиционное духовенство, и значительная часть жителей, особенно старшее поколение. В результате они добились закрытия в селе исламистского медресе. Тем не менее салафиты в Средней Елюзани укрепились и даже добились расположения местной администрации, которая в последние годы стремится примирить — и небезуспешно — враждующие стороны [10]. Исламизм укрепляет свои позиции в Уральском федеральном округе, где представлены как умеренные исламисты, так и экстремисты.

Практически все они сунниты. Распространение исламистского движения в Свердловской, Челябинской, Тюменской областях и в ХантыМансийском автономном округе отмечает социолог и религиовед Роман Силантьев [13]. О сложной ситуации в Ямало-Ненецком автономном округе, сильных ваххабитских течениях в Челябинской области и общей активизации исламистов во всем Пермском крае предупреждает глава исполкома Всероссийского муфтията муфтий Пермской области Мухаммедгали Хузин [9]. Таким образом, мы можем говорить, что в наши дни постепенно формируется мощный исламистский центр, охватывающий так называемый Идель-Урал, то есть территории от Поволжья до Урала. Носителями этой религиозно-социальной идеологии в округе, как считают эксперты, являются две основные социальные группы, наиболее подверженные влиянию исламистской пропаганды, — мусульманская молодежь, главным образом в сельской местности [3], и мигранты с Северного Кавказа и из Средней Азии [9]. По наблюдениям муфтия Мухаммедгали Хузина, все мусульманские организации Ямало-Ненецкого округа утратили способность понимать межрелигиозные и межэтнические отношения, поскольку «находятся под тотальным контролем как северокавказских, так и среднеазиатских диаспор» [9]. У нас нет оснований считать, что все эти мусульмане относятся к экстремистам, но именно они, судя по всему, входят в группу риска. По данным исследователей и религиозных деятелей традиционного ислама, исламисты организуются вокруг некоторых мечетей, создают собственные муфтияты, часто раскалывая традиционные мусульманские организации. Р. Силантьев отмечает, что в Свердловской области существует пять юрисдикций: «Два муфтия — традиционные,  два — ваххабиты, про одного до конца пока понять не можем. В Челябинской области доминируют традиционные мусульмане. Там три юрисдикции, но муфтия два — один ваххабит, один — нормальный.

В Тюменской области — два муфтия ваххабита, один нормальный» [13]. Считается, что исламисты пользуются поддержкой некоторых лидеров традиционного ислама; впрочем, это предположение требует доказательств и проведения отдельного исследования. Сегодня ваххабиты в состоянии оказывать влияние на власть, особенно местную, и даже запугивать ее [13]. Но самое опасное — возможность развертывания на территории Уральского федерального округа террористической деятельности по аналогии с Северным Кавказом и в последнее время с Татарстаном. Тенденция развития исламистского движения в этом регионе такова, что власти, особенно спецслужбы, а также население должны быть готовы к самым радикальным сценариям. Однако нам не известно, проводится ли какая-нибудь серьезная профилактическая работа. Распространение исламизма в России не ограничивается названными регионами. Есть информация, что салафиты довольно активно проявляют себя в Москве, Санкт-Петербурге, Нижегородской области и в Волгоградской области, где зафиксировано даже появление русских ваххабитов. Судя по всему, есть исламисты и в других субъектах РФ. Нужно отметить роль Интернета и социальных сетей (например «ВКонтакте»), через которые ведется вербовка ваххабитов и особенно шахидов [13]. Один из каналов распространения исламистской идеологии — пенитенциарные учреждения, в которых отбывающие срок экстремисты активно вовлекают в свои ряды сторонников [17].

*** Характеризуя в целом исламистское движение в России, выделим его основные черты. Главное, что необходимо отметить: в нашей стране исламизм не имеет глубоких исторических корней, поскольку заимствован извне и является производным от глобального исламистского движения. Более того, российский исламизм — неотьемлемая часть современного мирового исламизма, и это дает нам возможность анализировать его, опираясь на имеющийся зарубежный опыт. Исламистское движение в России носит диффузный характер. Вопервых, оно постепенно втягивает в свою орбиту все новых неофитов — причем не только мусульман, но и тех, кто по своему происхождению, воспитанию, культуре не имели отношения к исламу. Вовторых, оно охватывает все новые регионы — даже те, в которых мусульмане представляют абсолютное меньшинство. Процесс этот противоречивый и не континуальный, но выявившаяся за последние двадцать лет тенденция не оставляет сомнений: исламизм распространяется медленно, но неуклонно и, надо полагать, неизбежно проникнет во все регионы страны.

Степень радикализма исламистского движения, по нашему мнению, определяется не столько внутрироссийской ситуацией, сколько политическим и военным положением на Ближнем и Среднем Востоке и в странах Сахеля, а также характером вовлеченности в эти процессы России. Чем сильнее страна будет реагировать на международную борьбу с глобальным исламизмом, тем больше вероятности, что радикализируются российские исламисты. Это хорошо видно на примерах, когда Россия заняла разные позиции по отношению к конфликтам в Мали и Сирии. Отказавшись от вмешательства в гражданскую войну в североафриканской стране, Россия обезопасила себя от реакции со стороны исламистов, весь гнев которых обрушился на Францию. Поддерживая президента Асада, сражающегося с оппозицией, в чьих рядах много радикальных исламистов, Россия оказывается под ударом влиятельных исламистских вождей (духовный лидер «Братьев-мусульман» шейх Юсуф аль-Кардави объявляет ее «врагом номер один для ислама и мусульман» [11]), а внутри страны повышается угроза террористических актов со стороны мусульманских экстремистов [2]. Заметную роль в этой ситуации играет финансирование последних международными исламскими организациями. Так или иначе, вышесказанное свидетельствует о том, что степень радикализма исламистского движения в России постоянно колеблется, причем в большей степени под влиянием внешнеполитических факторов.

На наш взгляд, важной характеристикой исламизма является его способность создавать политические институты и осуществлять государственную власть. Исламисты уже доказали, что способны расширять свое влияние в обществе, проникая в экономические, политические, муниципальные, региональные и даже государственные структуры. Но могут ли они создать и сохранить общество и государство, базирующиеся на законах шариата? Думается, однозначного ответа на этот вопрос пока нет. С одной стороны, современный мир знаком с моделью длительного существования таких исламистских государств, как Саудовская Аравия (ваххабизм) и Иран (шиитский исламизм). С другой стороны, за последние два десятилетия исламисты не смогли удержать завоеванную государственную власть в Ичкерии, Афганистане, Мали. Причины этого — не только внешнее военное воздействие, но и внутренняя политическая оппозиция, как светская, так и религиозная (традиционный ислам). Яркий пример возникающих у исламистов трудностей демонстрирует постреволюционный Египет, где «Братья-мусульмане» с трудом сдерживают оппозицию от нового витка революционных действий. Вполне вероятно, что именно Египет  даст ответ на вопрос, могут ли современные исламисты, не имеющие реального опыта государственного управления, не только захватить, но и сохранить политическую власть. На сегодняшний день факты свидетельствуют только о том, что диффузные движения в определенный исторический период могут трансформироваться в государственные (или квазигосударственные) органы, а в случае потери власти они снова возвращаются к своему первоначальному состоянию, причем по-прежнему (как талибы в Афганистане) надеясь на свою окончательную победу.

Что касается России, то приход к власти исламистов в масштабе всей страны выглядит практически нереальной перспективой, однако опыт Чечни 1990-х годов показывает: их претензии на власть в мусульманских регионах могут иметь определенные основания. Поэтому проблема прихода исламистов в органы государственного управления в некоторой степени актуальна и для нашей страны. Характеристика исламистского движения будет неполной, если мы не попытаемся ответить на вопрос, в чем причина его успехов в современном мире. Казалось бы, движение со столь реакционной идеологией не может рассчитывать на что-то серьезное в XXI веке — веке информационного общества, впечатляющих научных достижений, потрясающих перспектив развития человечества. Однако пороки современной цивилизации так же велики, как и ее достоинства. Есть люди, считающие, что она находится в глубоком кризисе, что само существование человечества под угрозой, если общество будет развиваться в том же направлении. Единственный выход они видят в том, чтобы вернуться назад — по сути, в средневековое общество с его традиционной религиозной моралью и ценностями. Назовем исламизм болезнью современной цивилизации, индикатором ее кризиса, в конечном счете — ее наказанием. Проблема в том, что «болезнь-наказание» никуда не исчезнет, пока не изменится цивилизация. Это в полной мере относится и к современной России. Однако так или иначе, но бороться с этой болезнью надо, отдавая себе отчет, что полностью ее победить нельзя.

Какие меры следует предпринять, чтобы препятствовать распространению исламистского движения в России? В первую очередь необходимо дифференцировать отношение к тем, кто в него входит. Условно они составляют три основные группы: радикальные исламисты, умеренные исламисты и колеблющиеся между исламизмом и традиционным исламом мусульмане. К представителям первой группы надлежит относиться бескомпромиссно и принципиально: их выявляют и нейтрализуют. Ко второй группе подобает относиться более терпимо, поскольку любые попытки загнать умеренных исламистов в  подполье только приведут к их радикализации. Впрочем, это не означает, что ситуация с «умеренными» не может быть гибкой. По нашему мнению, все мечети, в которых имамами являются исламисты, целесообразно передать организациям, исповедующим традиционный ислам. Умеренные исламисты не должны иметь открытой публичной трибуны, при этом не следует препятствовать им собираться частным образом, так как речь не идет об их личном преследовании. Фактически мы говорим о превращении умеренных исламистов в сектантов, то есть самоизолированные от общества группы. Все эти мероприятия, разумеется, нуждаются в контроле соответствующих государственных и муниципальных органов и силовых структур и проводятся под персональную ответственность их представителей. С третьей группой — колеблющимися мусульманами — требуется методичная работа со стороны духовного управления мусульман; ради этой цели стоит подумать о создании специальных структур. Борьба с исламизмом в России может и даже обязана носить системный характер. Не исключено, что пришло время издать специальный антиисламистский закон, в котором должны быть прописаны все необходимые меры, что придаст противостоянию этой угрозе бόльшую легитимность. В заключение еще раз подчеркнем, что борьба предстоит упорная и чрезвычайно сложная, и вряд ли в ней возможна полная победа — по крайней мере в обозримой перспективе. http://jour.isras.ru/upload/journals/1/articles/385/submission/original/...