Мы же на АШе по-русски общаемся? Вот истоки. А.С.Пушкин

«Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавив таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей»

Пушкин как продолжатель традиций русской гимнографии

Русскую литературу «золотого века» часто рассматривают как самостоятельное явление, без всякой связи с древнерусской словесностью. Между тем у них существует органическая преемственность.

Наш знаменитый историк Василий Осипович Ключевский обнаружил в древнерусской словесности первые опыты историографии. Ключевский по достоинству оценил не только летописные труды, ставшие главным источником для отечественных историков, но и агиографическую письменность. Ему принадлежит замечательная работа «Древнерусские жития святых как исторический источник». То есть можно сказать, что историческая наука приняла древнерусскую словесность в самых разных её жанрах.

А вот органическую связь русской литературы XIX века с древнерусской словесностью ещё надо доказывать. Между тем исследователь славянской гимнографии Ф.Г. Спасский отмечает: «Русское литургическое и агиологическое творчество было от ранних веков русского христианства и до XVI века, за весьма редкими исключениями, единственным следом существования литературы и поэзии на Руси》.

Наследником богатейшей традиции древнерусской литературы и славянской гимнографии выступает и А.С. Пушкин. Это большая тема, которой прямо или косвенно касались разные исследователи пушкинского творчества, а в данной статье будут разобраны лишь некоторые примеры, иллюстрирующие обозначенный тезис.

Сам Пушкин писал так: «Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавив таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей》.

Пушкин хорошо знал православное богослужение и свободно в нём ориентировался. Так, в одном из лирических отступлений поэмы «Домик в Коломне» он говорит:

Теперь не там, но верною мечтою

Люблю летать, заснувши наяву,

В Коломну, к Покрову — и в воскресенье

Там слушать русское богослуженье.

Пушкин выразил своё кредо так: «Веленью Божию, о муза, будь послушна!». В его произведениях часто звучат отголоски молитв или даже прямые переложения литургических текстов.

Возьмём, к примеру, отрывок из стихотворения «19 октября 1827»:

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море

И в мрачных пропастях земли!

Сравним эти слова с молитвами из Литургии Василия Великого: «Помяни, Господи, иже в пустынях и в горах и вертепах и пропастех земных <…> плавающим сплавай, путешествующим сшествуй, вдовицам предстани, сирых защити, плененныя избави, недугующия исцели».

Также и великая ектения призывает к молитве «о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных».

Стихотворение «Отцы-пустынники» 1836 года даёт образец пушкинского переложения одной из весьма значимых молитв. Речь о молитве Ефрема Сирина, которая читается в храмах в продолжение Великого поста, а также используется в домашнем обиходе. Об этой молитве Пушкин говорит так:

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой.

Молитва эта звучит следующим образом: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми! Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми! Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков!»

Вот как искусно и творчески переложил эту молитву Пушкин:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья.

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Надо заметить, что это стихотворение написано Пушкиным не в период Великого поста, а летом, за полгода до смерти.

Переложение молитв и гимнографических текстов в целом может носить и более сложный характер, не столь очевидный для исследователя.

Так, существует немало трудов, сопоставляющих пушкинского «Пророка» с библейскими книгами пророка Исайи, пророка Иеремии и пророка Иезекииля. По ним видно, что поэт творчески переосмысляет библейские видения и создаёт собственную образную систему.

Не будем подробно останавливаться на этом стихотворении, а возьмём только четыре строчки:

Восстань, пророк, и виждь и внемли,

Исполнись волею Моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Понятно, что это программа, начертанная для поэта самим Богом. Но в каких словах она выражена?

Текстуально они близки строкам из псалмов, которые звучат на церковной службе особенно часто в качестве так называемых прокимнов — песней, предшествующих чтению Евангелия.

Один из прокимнов: «Слыши, Дщи, и виждь, и приклони ухо Твое…» Другой прокимен: «Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их».

Ирина Юрьева подчёркивает, что Пушкин «чаще всего обращался к священным текстам, которые звучали на церковных службах». Именно благодаря церковному звучанию они стали, по словам поэта, «пословицею народов».

Или возьмём знаменитые строки Пушкина о призвании Ломоносова:

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря

Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!

Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:

Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Если с «брегом» и «отроком» среднестатистический читатель, будем надеяться, справится, то со словом «мрежи» могут возникнуть серьёзные проблемы. Только знание церковнославянского позволяет понять, что речь идёт о рыбацких сетях. Да и сам образ — евангельского происхождения, о призвании апостолов, а потому в другом контексте слово «мрежи» было бы чужеродным. (Ср., например, у того же Пушкина: «Тятя! тятя! наши сети притащили мертвеца»).

В богослужебных текстах образ «мрежей» встречается многократно, и очень часто — метафорически. Например, в службе святому апостолу Фоме говорится: «Мрежею словес Божественных рыбы уловив словесныя…». Здесь апостольская проповедь сравнивается с рыбацким неводом, принёсшим хороший улов.

Разбирая стихотворение Пушкина «Воспоминание», проникнутое очевидными покаянными мотивами, исследователь Т.Г. Мальчукова находит в нём множество аллюзий на псалмы Давидовы. Учёный делает такой вывод из этого анализа: «Пушкин строил свою духовную поэзию не по принципу парафразы — распространения отдельного мотива или текста, но по принципу сгущения, аккумуляции общих мотивов с добавлением важнейших символических образов. Выражаясь языком современной науки, он как бы создавал инвариант, модель покаянного слова».

Свой личный вариант покаянного слова Пушкин выразил в замечательном четверостишии, написанном за полгода до смерти, в 1836 году.

Напрасно я бегу к Сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам…

Так ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,

Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Корни этого образного ряда находятся в библейских текстах. Так, в псалме 83 говорится: «Пойдут от силы в силы, явится Бог богов в Сионе» (Псалом 83:8: «Приходят от силы в силу, являются пред Богом на Сионе»), в псалме 41: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже» (Пс. 41:2: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже»). В славянском переводе образом души становится «елень», то есть олень, как и у Пушкина.

В первом послании апостола Петра дьявол уподобляется льву, преследующему свою добычу: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Петр. 5:8).

Душа у Пушкина уподобляется оленю, жаждущему живой воды, а её преследователь дьявол — льву, который гонится за своей добычей.

Пушкин в этом четверостишии воспроизвёл также характерную для гимнографических текстов символическую оппозицию: Сион (или Иерусалим) как образ Царствия Божия и Вавилон (или Египет) как царство греха.

Анализируя эти строки, исследователь М.Ф. Мурьянов отмечает: «...чтобы приблизиться к небу (иначе говоря, стать совершенным), необязательно бежать к собственно Сиону как географическому пункту. Речь идёт о мысленном Сионе, как выражались византийские поэты... Значение имеет движение не физическое, а нравственное, осуществимое независимо от того, где находишься, повсеместно (Ин 4: 21, 23). Таков ход церковной мысли, повторённый Пушкиным».

Однако влияние богослужебных текстов на творчество Пушкина касается не только лексики, но и синтаксиса. В одном из стихотворений встречаем:

На тихих берегах Москвы

Церквей, венчанные крестами,

Сияют ветхие главы

Над монастырскими стенами.

Стихотворение навеяно воспоминаниями о Саввино-Сторожевском монастыре, рядом с которым Пушкин часто бывал в детстве. (Житие преподобного Саввы Сторожевского Пушкин перевёл в 1830 году.)

В этих знаменитых пушкинских строках легко опознаётся тот поэтический порядок слов, который мы так часто встречаем в богослужебных текстах. Инверсия, препозиция несогласованного определения («церквей… главы»), препозиция и дистантное расположение причастного оборота («венчанные крестами… главы»).

Гоголь говорил о Пушкине, что вся суть его творчества заключается в нескольких словах: «Смотрите, как прекрасно Божие творение!».  И сам Пушкин в стихотворении «Поэт и толпа» так описывает смысл нашего пребывания на земле:

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

И в этом Пушкин продолжал замечательные традиции русской гимнографии, которая славословила Бога и воспевала Божие творение.