TAI: Обновленный трансатлантизм или постамериканская Европа?

The American Interest, Эндрю Михта

Нынешняя неразбериха в трансатлантических отношениях связана не только с Трампом. Выбор европейских лидеров сейчас будет иметь решающее влияние на трансатлантическое будущее.

В последнее время много было написано о решении администрации Трампа вывести 9500 американских военнослужащих из Германии и его влиянии на ухудшение трансатлантических отношений. Безусловно, этот шаг и личностные столкновения между ключевыми лидерами НАТО, которые он вынес на поверхность, сыграли свою роль в разжигании нынешних беспорядков. Но также важно не упускать из виду более широкий исторический контекст. Это всего лишь последнее напряжение в отношениях, которые за последние несколько десятилетий испытали турбулентность. Действуют более глубокие течения, которые обострили нынешние разногласия в трансатлантическом сообществе. Если довести эти течения до логического завершения, они могут разрушить рамки трансатлантических отношений и сделать НАТО бесполезным или неактуальным.

Что отличает нынешний виток трансатлантических проблем от трений внутри альянса в предыдущие десятилетия, так это то, что он разворачивается на фоне тектонических сдвигов в соотношении сил, усугубленных экономической рецессией, вызванной COVID-19, и социальными потрясениями на Западе. Поскольку конкуренция великих держав между Соединенными Штатами и Китаем накаляется, наряду с российским ревизионизмом и геостратегической напористостью, ближайшие стратегические решения Европы будут иметь определяющее влияние на безопасность континента в будущем и расстановку сил в мире.

Склонность ученых мужей возлагать большую часть вины за это «трансатлантическое разрушение» на якобы транзакционность администрации Трампа, если не на личность президента, принижает критическую важность воздействия решений Европы на трансатлантическое будущее. Это не отрицание того, что в эпоху социальных сетей язык дипломатии огрубел. Но также важно признать, что ответственность за трансатлантическую дисфункцию нельзя просто возложить на то, как американцы задали этот вопрос; также имеет значение, какой вопрос был задан и как европейцы ответили. С момента вступления в должность администрация Трампа просит (и предыдущие администрации США также просили) европейских союзников по НАТО восстановить свои вооруженные силы. По большей части Европа возражала. В какой-то момент нужно прекратить публиковать статьи об американском и европейском стилях личного лидерства и спросить, почему - за последние шесть лет, после многочисленных торжественных обязательств на саммитах НАТО потратить 2 % ВВП на оборону, и задолго до того, как пандемия разрушила их экономики - так много союзников в Европе потерпели неудачу.

Трансатлантическая напряженность последних нескольких лет отражает новую реальность окончания американского «однополярного мира» после холодной войны и - особенно с точки зрения США - возвращение жестких соображений безопасности в центр политики альянса. Вашингтону нужны способные в военном отношении союзники, чтобы противостоять двойному вызову ревизионистской России и Китая, решившего сместить Соединенные Штаты с их позиции выдающейся мировой морской державы. Любому, кто сомневается в этом, достаточно взглянуть на военно-морские операции Китая не только в Южно-Китайском море, но также и на Средиземном море, Балтийском море, Арктике, его неистовые темпы судостроения и создаваемую им систему запрета доступа к территории не только в ключевых узких местах. После двух десятилетий безрезультатных незавершенных войн в рамках Глобальной войны с террором, Соединенные Штаты, наконец, осознали новую реальность, в которой ставится под угрозу их жизненно важные национальные интересы.

С разрушением старого консенсуса Соединенные Штаты и их крупнейшие европейские союзники еще больше разошлись в вопросе о роли Китая и России в формирующемся новом мировом порядке. В первом случае разногласия касаются характера угрозы, во втором-ее масштабов. Как и многие великие державы в истории, Китайская Народная Республика придерживается проверенной временем модели преобразования своего растущего экономического превосходства в военную мощь с большой стратегической целью установления гегемонии сначала над Индо-Тихоокеанским регионом и Евразией, а затем , над всем миром. Таким образом, для Соединенных Штатов - гегемона в Западном полушарии, способного проецировать мощь как через Тихий океан, так и через Атлантику, - экономические и военные проблемы, поставленные Китаем, по сути совпадают. В случае России ревизионистская политика Путина - это прежде всего проблема военной безопасности. Поскольку Москва на стороне Пекина в его оппозиции к порядку, который Соединенные Штаты стремятся поддерживать, военная мощь России значительно усугубляет все более и более трудноразрешимую дилемму Америки в области международной безопасности, поскольку Соединенные Штаты сейчас противостоят двум великим державам на двух ключевых театрах военных действий в Европе и Азии.

Поэтому растущее давление со стороны США на своих европейских союзников с целью восстановления их вооруженных сил и военной инфраструктуры качественно отличается от постоянных жалоб, исходящих из Вашингтона после окончания холодной войны. Сегодня Соединенным Штатам нужны союзники с сильным задействованным военным потенциалом, особенно сейчас, когда российско-китайское соглашение изменило соотношение сил как в Европе, так и в Индо-Тихоокеанском регионе, а пандемия COVID нарушила ранее существующие предположения о региональных балансах и переходах власти. Чтобы Соединенные Штаты могли сдержать военный экспансионизм Китая в Азии, европейцам необходимо принять не просто большее разделение бремени,  а скорее «перенос бремени», при котором союзники берут на себя львиную долю ответственности за свою оборону в рамках НАТО, в то время как Соединенные Штаты продолжают обеспечивать ядерное сдерживание. В противном случае, если кризис в Индо-Тихоокеанском регионе потребует военного ответа со стороны США, Европа с ее нынешней крайне ограниченными вооруженными силами будет опасно подвержена российскому шантажу или даже хуже.

Возвышение ревизионистской России и коммунистического Китая, намеревающегося создать новый мировой порядок - в сочетании с антисистемным революционным спазмом, охватившим Соединенные Штаты и, в меньшей степени, Европу - сделали императив выработки общего трансатлантического консенсуса по угрозам безопасности, возможно, даже более актуальным сегодня, чем в 1947 году, когда советский коммунизм представлял собой экзистенциальный вызов демократическому Западу. Когда речь заходит о жесткой безопасности Европы, центр тяжести переместился на восточный фланг НАТО. Тем не менее союзники по НАТО, расположенные дальше на запад от границы, по-разному оценивают интенсивность российской угрозы и, что наиболее важно, продолжают рассматривать Китай как в первую очередь экономическую проблему. Следовательно, они считают, что требования США в отношении оборонных расходов и военной готовности в лучшем случае сомнительны.

Во время холодной войны НАТО «работало», потому что все европейские союзники (включая Турцию) разделяли одно и то же восприятие угрозы, а американские стратегические ядерные гарантии и военная мощь США в целом были непременным условием их выживания в качестве независимых государств. Этот фундаментальный императив национальной безопасности не пережил распад Советского Союза. Только крупный дисбаланс сил и короткий период до подъема Китая, в котором Америка была бесспорным гегемоном, позволили существующим структурам альянса сохраниться - даже несмотря на то, что сокращение американских войск в Европе и фактическое разоружение ключевых европейских союзников. Если бы не 9/11 и важная роль баз США в Европе для операций в глобальной войне с террором, тогда, возможно, союзные европейские правительства признали бы раньше, что фундаментальная трансформация ландшафта безопасности в Европе больше не требует от них тех же усилий в военной сфере. Однако произошедшие после 11 сентября перемены в том, как Вашингтон воспринимал свое дальнейшее присутствие в Европе, не изменили мнение Европы по безопасности: свидетельство тому-нежелание Франции и Германии быть втянутыми во вторую иракскую войну и их ограниченное участие в последующих антитеррористических операциях.

Сегодня уравнение безопасности в Европе и в глубине Евразии необходимо рассматривать с учетом фундаментального сдвига в национальных приоритетах, возникшего после окончания холодной войны. Объединение Германии в 1990 году не только положило конец холодной войне; оно также вновь подняло фундаментальные вопросы об отношениях Европы с Соединенными Штатами и параметрах их новых отношений с Россией. С распадом Советской империи некогда неснижаемое требование безопасности для сохранения вооруженных сил Соединенных Штатов в Европе и для сохранения связи Западной Европы с Америкой как можно теснее превратилось в брак по расчету, который, хотя и оставался прочным и поддерживаемым общими ценностями, больше не основывался на императиве общей защиты от общей всеобъемлющей угрозы.

Потребность европейских союзников в гарантиях безопасности США резко снизилась с распадом советского блока. В этой меняющейся европейской перспективе поддержание трансатлантических связей, включая базы США в Европе, по-прежнему было важным фактором - хотя бы по той причине, что это позволило европейцам провести разоружение и перераспределить расходы на социальные и инфраструктурные проекты. Но гарантия безопасности США больше не рассматривалась с экзистенциальной точки зрения, поскольку она перестала в той же степени затрагивать жизненно важные интересы Берлина, Парижа или Лондона. Действительно, последующие требования Америки к Европе взять на себя часть бремени военных кампаний Вашингтона в рамках глобальной войны с терроризмом были встречены прохладной реакцией (за исключением британцев и поляков), поскольку фундаментальная сделка, которая поддерживала трансатлантическую безопасность во время холодной войны, ослабевала, чем дальше была от флангов НАТО. Сопутствующая «регионализация национальной безопасности» вскоре начала врезаться в более широкий консенсус НАТО по восприятию угроз, в то время как основной акцент в европейских столицах сместился на превращение Европейского Союза в центральный элемент повестки дня континента. У европейцев больше не было той острой причины следовать примеру Америки, особенно в отношении контртеррористической программы Вашингтона после 11 сентября, включая военные операции на случай непредвиденных обстоятельств за рубежом. Свидетельства этого изменения в отношениях можно было увидеть уже в обострении трансатлантических связей после второй войны в Ираке, но оно набрало обороты после катастрофических последствий кампании в Ливии и последовавшего за ней распада Сирии, за которым последовало возвращение российских вооруженных сил на Ближний Восток.  Хотя некоторые наблюдатели утверждали в то время (в манере, напоминающей нынешний комментарий к администрации Трампа, хотя и не столь страстно), что именно неуклюжее обращение администрации Буша с союзниками было виновато в трениях, ситуация не сильно улучшилась за время двух сроков администрации Обамы. Напротив, “поворот Обамы в Азию " стал четким сигналом того, что американские приоритеты начали смещаться задолго до того, как президентство Трампа было хотя бы на горизонте.

Во время холодной войны Германия и Франция оставались прочно связанными с Америкой, поскольку у Европы не было реальной альтернативы стратегическим гарантиям Вашингтона. Даже Франция - несмотря на периодическое возрождение ее голлистской диспепсии в различных формах - в конечном итоге была вынуждена признать, что в результате тотальной агрессии Варшавского договора она погибнет, если не будет сражаться в составе альянса НАТО. Более того, тот факт, что в 1990-е годы ельцинская Россия казалась практически неактуальной со стратегической точки зрения, раздираемая ее недолгим увлечением демократическим правительством, которое вскоре стало синонимом массовой коррупции, позволил основным европейским столицам согласиться с серией начавшихся циклов расширения НАТО в 1999 году. Тем не менее, в то время оставались серьезные вопросы о природе этих новых обязательств по безопасности. В то время как шаг за шагом гарантии по статье 5 Североатлантического договора торжественно распространялись на Польшу, Венгрию, Чехию, Словакию, а затем на Прибалтику, Румынию, Болгарию и другие страны, никакая инфраструктура, логистика или развертывание вдоль нового восточного фланга НАТО не появлялись до 2014 года, когда путинская Россия захватила Крым и появилась в Восточной Украине.

Возрождение российского милитаризма при Путине было на виду уже после российско-грузинской войны 2008 года, но лишь постепенно признавалось таковым за пределами Польши, стран Балтии и Румынии. Постепенно даже Германия, Франция и Великобритания были готовы признать, что в планах Путина по пересмотру европейского порядка после холодной войны действительно что-то не так, но всегда существовала неуверенность в масштабах угрозы и, прежде всего, в относительном влиянии на разные страны Европы. В то же время аспект национальной безопасности проникновения в Европу китайских инвестиций и взаимное включение европейских компаний в производственные цепочки и цепочки поставок Китая в значительной степени игнорировались. Этому процессу способствовал качественный скачок в приобретении Китаем активов в Европе, сопровождавшийся передачей европейских технологий и производства в Китай, что привело к значительным вторжениям Пекина в европейскую политику, как с точки зрения интересов европейского бизнеса, так и пропаганды. То, что начало проявляться в этом процессе в самых мощных экономиках Европы, особенно в Германии, Франции и Нидерландах - и в некоторой степени в Соединенном Королевстве, - было подъемом «третьего стратегического варианта» того, как экономика ЕС и его безопасность могут быть согласованы в будущем.

В течение последних 30 лет дебаты Европы о своем будущем ограничивались двумя основными концепциями : традиционной трансатлантической ориентацией и ее стойкой, но сокращающейся проамериканской и про-НАТОвской когортой; и группа сторонников того, что я называю «континентально-российским» вариантом, когда дело доходит до торговли, которые также желают учитывать «исторически законные интересы безопасности России». Этот образ мышления присутствует в Германии, но также присутствует во Франции, Италии и, в меньшей степени, в Великобритании и по всей Западной Европе. Напротив, его почти нет (за исключением Венгрии) в странах, сбросивших российское иго в 1990 году. Напротив, посткоммунистические демократии почти всегда рассматривают Россию как величайшую угрозу своему суверенитету и независимости.

Однако в последнее десятилетие возникла третья концепция - «континентально-китайская». Согласно этой точке зрения, продолжающееся и углубляющееся взаимодействие европейской промышленности и торговли с Китаем (а через Китай - с растущим внутриазиатским рынком) является способом преодоления текущего кризиса и восстановления европейского процветания. Этот третий вариант рассматривает все более глубокую интеграцию между экономиками  Европы и Китая как путь вперед, хотя в последнее время его сторонники стремились застраховаться от риска быть полностью поглощенными системой, контролируемой Китаем, настаивая на ограничении размера доли Китая в странах Европы.

Все большее число лидеров европейского бизнеса выражает свою молчаливую поддержку этой позиции, даже несмотря на то, что в новых условиях безопасности цена допуска может стать окончательным распадом трансатлантического варианта Европы и в крайнем случае, концом НАТО. Третий вариант перекликается со вторым, включая определенную степень согласия с Россией по поводу ее влияния в Центральной и Восточной Европе. Такой вариант фактически позволил бы России вассализировать Украину и поглотить (кроме названия) Беларусь, а затем усилить свое влияние между Балтийским и Черным морями. По общему признанию, третий вариант пока остается в меньшинстве. В результате кризиса китайские инвестиции в Европу также снизились, а «волчья дипломатия» Китая вызвала в Европе определенную реакцию против КНР. Тем не менее, долгосрочные тенденции, особенно структура европейских инвестиций в Китай и растущее значение азиатского рынка для будущего роста Европы, делают вероятным восстановление и углубление европейских торговых отношений с Пекином в будущем.

Трудно просчитать эти три варианта, но опросы и неофициальные данные свидетельствуют о том, что когорту трансатлантистов в Европе сейчас поддерживает менее половины элит. Правда, их количество все же больше, чем вариант «континентально-российский». Но что более важно, оба варианта продолжают уступать позиции «континентально-китайской» концепции, которая рассматривает Китай как землю обетованную для будущего экономического роста, особенно если Пекину удастся реализовать инициативу «Один пояс, один путь». Поступая таким образом, он создаст наземную цепочку поставок в Европу и из нее, которая больше не будет зависеть от морского господства Америки. (Даже там КНР полна решимости бросить вызов Соединенным Штатам. Хотя ее военно-морской флот все еще отстает по качеству, в строго количественном выражении, когда дело доходит до основных воюющих сторон, он уже больше, чем ВМС США.)

Самым большим неизвестным из всего этого является то, как государства на восточном фланге НАТО впишутся в этот скрытый тектонический сдвиг в европейских альянсах и объединениях. В Варшаве, Таллинне и Бухаресте Россия остается угрозой безопасности номер один, а Соединенные Штаты - незаменимым союзником. Маловероятно, что такие союзники с готовностью согласятся на прокитайский вариант, завоевывающий позиции на Западе, даже если большая часть континента выбирает Китай в качестве своего основного партнера. При такой системе, ориентированной на Евразию, эти государства будут изо всех сил пытаться сохранить суверенный статус, которым они обладали в течение последних трех десятилетий, и снова станут периферийными пограничными территориями Европы. (Этого исхода, возможно, можно было бы избежать, если бы «прифронтовые» государства - в частности Польша - сумели найти для себя незаменимую роль вдоль BRI, связывающего Китай с Европой. Даже в этом случае остается открытым вопрос, до какой степени они смогут адаптировать свою политику и преодолеть исторические страхи перед Россией и перед тем, как снова оказаться на оси континента Восток-Запад. В частности, у прибалтов, лишенных американского зонтика, быстро не останется выбора, когда дело дойдет до требований России.

Общеизвестно, что у государств нет постоянных союзов, есть только постоянные интересы. Поэтому весьма примечательно и, возможно, свидетельство того, насколько фундаментально «американский век» изменил ценности и отношения, основанные на них, когда дело доходит до наших отношений с Европой, что структура НАТО выдержала так долго - и что мы, и по крайней мере, некоторые из наших союзников в Европе полны решимости заставить его снова работать. Но чтобы быть эффективным, альянс должен учитывать фундаментальное уравнение сил и геостратегические интересы своих членов, иначе он будет сведен к полумерам и риторической гимнастике. Сильно забюрократизированные союзы, такие как НАТО, не распадаются внезапно; скорее, со временем они становятся полыми. К сожалению, этот процесс уже давно идет полным ходом.