Битва со шведами при Гогланде.

ГОГЛАНДСКАЯ МОРСКАЯ БИТВА

1788 года ¹⁰⁹

Наша битва со шведами при Гогланде, одна из кровопролитнейших морских битв, имела такое решительное влияние на всю кампанию 1788 года, что при описании ее изложение предшествовавших и последующих ей обстоятельств будет совершенно необходимо, тем необходимее, что как битва эта, так и вся кампания 1788 года у нас совсем неизвестны даже в общих чертах. В начале 1788 года, имея войну с турками, мы готовили в Кронштадте эскадру для посылки в Архипелаг. Между тем возникли опасения разрыва и со Швециею. Для наблюдения за движениями шведов были командированы три фрегата: один к Свеаборгу, другой к Гангеудду, третий к Карлскроне, и как война еще не была объявлена, то в начале июня отправились к Копенгагену наши 3 стопушечных корабля и 4 транспорта – часть назначавшейся в Средиземное море эскадры, посланная вперед для того, чтобы заблаговременно исправиться там и не задержать остальных судов (не требовавших для прохода к Копенгагену перегрузки). Этою частью командовал вице-адмирал фон Дезин. 10 июня, у Готланда, он встретил шведскую эскадру, состоявшую из 12 кораблей, 3 фрегатов и 2 бомбардирских судов, командуемую братом короля Густава III генерал-адмиралом герцогом Зюдерман-ландским. Герцог потребовал салюта; наш адмирал отвечал ему, что салютация между нашим и шведским флотами не определена трактатом (1745 года), но что он готов сделать учтивость – отсалютовать собственно особе герцога. Герцог  настаивал, чтобы салютовали не ему, а шведскому флагу; адмирал не соглашался и сделал 13 выстрелов «для особы его светлости». Герцог отвечал 8 выстрелами – и флоты разошлись.

Говорили, будто герцог этим требованием салюта искал предлога к открытию неприятельских действий. Но, во-первых, подобный предлог был бы столько же законным, сколько законно нападение и без всякого предлога; а во-вторых, требования герцога не были настойчивы и он мог не удовольствоваться «учтивостью» нашего адмирала. Превосходство же в силе шведов было так велико в настоящем; случае, что в успехе не могло быть никакого сомнения, хотя наш адмирал и был готов отразить нападение. Поведение герцога остается загадочным; наш адмирал, в настоящих обстоятельствах, поступил – по его собственному выражению – очень нежно.

Через четыре дня после встречи с фон Дезиным шведский флот встретился, на высоте Дагерорта, с двумя нашими фрегатами, которые наблюдали за его движениями, и обменялись с ними салютами (с фрегатов салютовали по 11 выстрелов, а им ответствовано по 8). Спустя еще две недели, именно в ночь на 27 июня, наши фрегаты – «Ярославец» и «Гектор» – увидели неприятельский флот уже у Суропа (по западную сторону Ревеля) и согласились идти с этим известием – одному в Кронштадт, другому в Ревель. Ветер для них был противный и очень тихий, почему лавировка была безвыигрышна, и вскоре шведский флот окружил их. В 8-м часу утра командир «Ярославца» капитан 2 ранга Бордаков, вероятно догадываясь о готовившейся ему участи и желая поскорее выйти из неопределенного положения, отсалютовал 11 выстрелами; вместо ответа с неприятельского корабля пустили ему под корму три ядра. Бордаков послал офицера, чтобы прознать о причине такого поступка с ним; но посланного офицера арестовали и, переменив на шлюпке гребцов, прислали на ней своего офицера – с требованием немедленной сдачи: уже восемь дней как была объявлена война! Посоветовавшись с обер-и унтер-офицерами, Бордаков решился сдаться и в исходе 9-го часа спустил флаг, гюйс и вымпел. Другой фрегат, «Гектор», командуемый капитан-лейтенантом Колокольцовым, в это время лежал в дрейфе и но первому требованию тоже сдался ¹¹⁰. 

Так несчастливо для нас началась эта война, кончавшаяся так славно!.. Манифест о войне объявлен 29 июня.

Наши действительные морские силы тогда состояли из следующего числа судов.

У Кронштадта – 12 кораблей и 6 фрегатов, назначенных в Средиземное море; 5 кораблей и 1 фрегат, назначенные в здешнее (Балтийское) море; 4 корабля и 2 фрегата – запасные; всего – 21 корабль и 9 фрегатов.

У Копенгагена – 3 корабля, назначенные в Средиземное море.

У Архангельска – 5 кораблей и 2 фрегата.

Общая численность – 29 кораблей и 11 фрегатов, не считая кораблей и фрегатов, строившихся, переделывавшихся или совсем негодных. Не упоминаем также о мелких – транспортных, бомбардирских и посылочных судах; равно и о гребной флотилии, в этом году не принимавшей значительного участия в войне.

Очевидно, что шведам было бы выгоднее начать войну с нами тогда, когда ушли бы назначенные в Средиземное море лучшие суда – 15 кораблей и 6 фрегатов; но, с другой стороны, очень вероятно предположение, что одним из главнейших условий союза Швеции с Турциею было – не пропускать наш флот за Балтийское море.

Начальство над нашим флотом было поручено адмиралу Самуилу Карловичу Грейгу, приготовлявшемуся перед тем идти в Средиземное море.

Шотландец родом, сын вольного моряка, Грейг вступил в нашу службу в 1764 году с чином капитана; в 1769 году, при отправлении в Средиземное море, произведен в капитан-командоры, в 1770-м – в контр-адмиралы и за Чесменскую битву получил орден Святого Георгия 2-го класса; по возвращении из Средиземного моря, в 1775 году, произведен в вице-адмиралы и назначен главным командиром в Кронштадт; в 1782 году произведен в адмиралы. Грейг был моряк весьма сведущий, осторожный, но решительный; в летах еще – ему было пятьдесят три года. Императрица имела к нему большую доверенность, и когда получила весть о его кончине, отозвалась: «Это великая потеря – государственная потеря!» ¹¹¹ 

В самый день объявления манифеста, 29 июня, Грейг снялся с Кронштадтского рейда с 17 линейными кораблями (1 – 100-пушечный, 8 – 84-пушечных и 8 – 66-пушечных) и пошел навстречу неприятельскому флоту, который – было известно – приближался к нашим портам. Около полудня 6 июля, на юго-западе Гогланда, враждебные флоты встретились.

Ветер был тихий, нам попутный... у нас держали все возможные паруса и в 4-м часу пополудни стали сближаться со шведским флотом, лежавшим в линии, на правом галсе, в числе 23 судов (15 кораблей 70- и 60-пушечных и 8 линейных фрегатов). В 4 часа, когда наш флот тоже выстроился в линию и начал спускаться, шведы вдруг поворотили на левый галс; мы тоже поворотили и снова стали спускаться, корабль на корабль, линия на линию, не покушаясь на хитростные движения: силе и мужеству противопоставляя силу и мужество.

Вот порядок нашей линии перед начатием битвы:

«Дерись» (66-пушечный), «Память Евстафия» (66), «Кир-Иоанн» (74; контр-адмирал фон Дезин), «Ярослав» (74), «Виктор» (66), «Владислав» (74), «Изяслав» (66), «Ростислав» (100; адмирал Грейг), «Мстислав» (74), «Святой Петр» (74), «Святая Елена» (74 ; контр-адмирал Спиридов), «Родислав» (66), «Мечеслав» (66), «Вышеслав» (66), «Всеслав» (74; контр-адмирал Козлянинов), «Иоанн Богослов» (74), «Болеслав» (66).

(Линии эти, впрочем, на деле не соблюдали равных между кораблей дистанций, а теснились и растягивались, кому как случилось, и потому выдававшиеся здесь с края шведские суда не следует считать не бывшими в бою с самого начала.)

Битва началась в 5 часов пополудни, но не вдруг, – первые выстрелы последовали с передовых кораблей авангардии, вышедшей вперед, и прежде нежели поднят был сигнал «вступить в бой». Спускавшиеся корабли приводили к ветру, кому в каком расстоянии вздумалось, и начинали палить, не дожидаясь других. Ветер был очень тих, изменялся и штилел. Позже других вступила в бой арьергардия.

Рассмотрим подробности этой битвы, продолжавшейся сряду четыре часа и кончившейся страшным с обеих сторон истреблением.

Передовой корабль, «Болеслав», вскоре после вступления в битву, поворотил по ветру (от повреждений вероятно), прошел между обеих линий и на прежний галс привел уже в арьергардии. Второй спереди корабль, «Иоанн Богослов»,  через полчаса по вступлении в дело, получил подводную пробоину, от которой вода возвысилась до 45 дюймов; имея притом перебитыми многие снасти, корабль этот кинулся к ветру, – высланный катер, чтобы забуксировать нос, вскоре был разбит ядрами, прочие гребные суда тоже были повреждены, – сам собою поворотился против ветра и упал ниже других; миновав ближайший корабль «Всеслав», он, однако ж, поднялся к ветру, выше своей линии, и около часу лежал на этом галсе, будучи вне выстрелов, потому, – отзывался командир, – что поворотить против ветра не мог, а для поворота по ветру было тесно; наконец, он встретился как-то со шведским кораблем и... стал биться с ним, будучи на противных галсах. Было весьма тихо ¹¹². Третий корабль, «Всеслав», по уходе передних двух, бился с тремя неприятельскими кораблями, перед концом битвы принудил их спуститься и сам, имея большие повреждения, выбуксировался за линию, к арьергарду. Адмирал, бывший на корабле «Ростислав», в кордебаталии, сначала дрался с генерал-адмиральским кораблем, но через полчаса, будучи осаживаем «Мстиславом», который все пятился назад, наполнил грот-марсель, взял луф (вышел на ветер) и, обойдя два передних его корабля, вступил в линию между кораблями «Петр» и «Елена». Переходим к арьергарду. Самый задний корабль, «Дерись», еще не дойдя на выстрел, из опасения быть поставленным в два огня, поворотил на другой галс и вовсе не участвовал в битве ¹¹³. Второй с зада, «Память Евстафия», два часа дрался против трех кораблей, но, имея много подводных пробоин, отчего вода возвысилась до 60 дюймов, и значительные повреждения в вооружении, тоже вышел за линию ¹¹⁴. Корабль «Владислав», более всех других потерпевший от повреждений, совсем упал под ветер, был обстреливаем с носу, с кормы и с бортов; и только в 10-м часу  вечера, имея убитыми и ранеными 257 человек, капитан Берх, по совету с офицерами, решился сдаться. Бывший в крюйт-камере, у раздачи картузов, мичман Смирнов имел в готовности бочку пороху и зажженный фитиль, чтобы взорваться, если прикажут; но капитан пожалел бесплодно губить людей...

Прочие корабли дрались кому как способнее, нередко один с двумя и тремя неприятельскими кораблями; иногда, может быть, и на обороте – два и три с одним; вероятно; попадали и друг в друга. Но дрались отчаянно.

В половине 7-го часа авангардия и середина неприятельской линии стали было спускаться, но вскоре опять выстроились. Было уже маловетрие от юга. В 9-м часу вся шведская линия спустилась, а за нею и наша; но вскоре за тем шведы и мы снова привели к ветру уже в полном расстройстве линий. Тогда наш адмиральский корабль дрался с вице-адмиральским шведским и принудил его спустить флаг. В 10-м часу шведы стали окончательно отступать – наступала ночь – и наш адмирал поднял сигнал: «Прекратить сражение!»

Через полчаса к адмиралу был привезен его пленник: вице-адмирал граф Вахмейстер представил свою шпагу и флаг; шпагу ему возвратили. Пленный корабль был 70-пушечный, назывался «Принц Густав», на нем убитых и раненых 200 человек. Радуясь победе, тогда Грейг еще не знал об участи своего корабля «Владислав». Извещенный о пленении его уже в 12-м часу, сгоряча Грейг поднял было сигнал «Гнаться за неприятелем», но сигнала (сделанного флагами) по темноте не могли рассмотреть; потом он послал с этим приказанием шлюпку на ближайшие корабли, но эти корабли имели слишком большие повреждения, чтобы идти в погоню; арьергардия, меньше других потерпевшая, была далека.

Так кончилась эта битва, продолжительная и кровопролитная, с обеих сторон упорная, по безыскуственная. Неприятель был сильнее нас числом судов и, вероятно, количеством орудий; ветер, затихнувший с начала битвы и потом изменившийся, не усиливал преимущества одних над другими; оба флота были равно близки к своим портам (Свеаборг и Ревель, Карлскрона и Кронштадт) и дрались в открытом море. Шведы еще имели над нами огромное – мало замечаемое тактиками – преимущество: флот их уже более месяца ходил в море, команды его, следовательно, свыклись и приучились к маневрам; а наш только что вышел из порта, имея притом множество рекрутов. И при всем  при этом – мы победили. Победа была нерешительная, правда, и потери с обеих сторон, может быть, равные; но мы принудили шведов оставить море битвы и укрыться в портах. Последствия этого, как мы сейчас увидим, были весьма важные. Понесенные нашими судами главнейшие потери представляются в следующем списке.

Итого, на 17 кораблях... убитых и раненых 1365. Офицеров (включенных в этот список) убито 8 и один гардемарин; ранено 14. Убиты следующие: на «Викторе» унтер-лейтенант Калашников, на «Владиславе» мичман Дурнов, на «Мстиславе» гардемарин Валгрин, на «Елене» мичман Певцов, на «Родиславе» гвардии поручик князь Долгоруков, на «Вышеславе» адъютант И. Круз, шкипер Чебушкин, ротмистр Гринвальд, секунд-майор (фамилия не установлена).

Повреждения в рангоуте, такелаже и парусах были весьма великие; некоторые суда загорались. О потерях неприятеля нам неизвестно, но, конечно, они были не меньше наших. Замечательно, что шведский герцог, вскоре после этой битвы, жаловался в письме к нашему адмиралу, что мы употребляли брандскугели, снаряды, неупотребительные в образованных нациях. Грейг отвечал, что хотя на наших судах и действительно были брандскугели, приготовленные для войны с турками, но что их не употребляли в настоящем случае и что, напротив, наши корабли загорались от подобных снарядов, пускаемых неприятелем. Герцог отрекся; на будущее время положили не действовать этими снарядами. Заметим еще, что наш адмирал и некоторые капитаны чрезвычайно хвалили удобство пушечных замков, и адмирал просил прислать ему еще до тысячи их; вероятно, они были даны ему тогда на пробу.

Шведский флот, после этой битвы, ушел в Свеаборг, тогда принадлежавший им; наш укрылся за Сескаром, и более поврежденные корабли («Болеслав», «Вышеслав», «Мечеслав» – потом «Всеслав» – и пленный «Принц Густав») отосланы в Кронштадт; прочие исправлялись на месте.

В Петербурге, пока не получили известия о настоящей битве, очень опасались, чтобы шведы не сделали нападения на Ревельскую или Кронштадтскую гавани; приводили их в оборонительное положение и за Кронштадтский рейд вывели – сколько могли набрать оставшихся судов – 2 корабля, 1 фрегат, 2 бомбардирских судна и несколько плавучих батарей, поручив эту эскадру контр-адмиралу Крузу. Между тем исправляли и достраивали суда, готовили припасы на флот, набирали матросов и офицеров – последних из гвардейских полков и из греческого училища, сделав также усиленный выпуск из Морского корпуса, отовсюду сгоняли мастеровых на верфи – дворянство Костромской губернии прислало от себя плотников – и спешили привести флот в число большого военного положения, то есть 48 кораблей ¹¹⁵. Для всех этих потребностей, сверх штатной суммы (около 2 с половиной миллионов) и кроме сверхштатных же издержек по приготовлению эскадры в Средиземное море, отпущено одновременно около полутора миллионов ¹¹⁶.

Победа Грейга чрезвычайно обрадовала императрицу: она благодарила его собственноручным письмом и пожаловала орденом Святого Андрея Первозванного. «После бога, – писала она, – я должна этою победою вашим великим дарованиям, вашей твердости, вашей непоколебимой решимости к славе Российской Империи и Моей собственной... Заслуги ваши пребудут в Нашей памяти, и отечественной летописи передадут потомству имена – ваше и ваших храбрых сподвижников, увенчанные почтением и любовью...» Адмиралтейств-коллегия прислала ему «Похвальный лист», написанный «в засвидетельствование за его ревность, неутомимость и с неустрашимым мужеством соединенное благоразумие».  Протестованные офицеры, три командира кораблей, немедленно были преданы суду.

Оставшись, по уходе шведского флота в Свеаборг, господствующими на Балтийском море, нам предстояло теперь удерживать за собою это господство и тесною блокадою Све-аборга принудить шведский флот если не к сдаче, то к бездействию. Рассмотрим, как это было выполнено.

Эскадра Грейга, исправившись и заменив очень поврежденные корабли новыми (из назначавшихся в запас: 74-пушечный «Константин», 66-пушечные «Пантелеймон», «Победоносец» и «Святослав»; впоследствии присоединились и исправлявшиеся), снялась от Сескара 18 июля, но на другой день, по причине шторма, была принуждена возвратиться и вторично вышла 25-го. Подойдя к Свеаборгу, увидели вышедшими оттуда 4 корабля, которые тотчас же побежали в порт; но один из них, 64-пушечный «Припц Густав Адольф» стал на камень и сдался нам. Сняв команду, его сожгли. Потом наша эскадра отошла к Ревелю и оттуда, посредством крейсеров, имела самый бдительный надзор за Свеаборгом. Множество больных на флоте – необходимое условие тогдашних плаваний – и затруднительное снабжение водою в Ревеле (наливались в Бригитовке) были самыми побудительными и основательными причинами не держаться постоянно в море. Будучи, однако ж, всегда в готовности выйти, адмирал выходил при всяком известии о замечаемых движениях в Свеаборге, и под конец кампании выходил довольно часто. В начале и нужды большой не было... В половине августа был учрежден постоянный пост у Гангэудда, состоявший из 3 кораблей и 2 фрегатов под командою старшего из командиров судов капитана Тревенина. Этим было совершенно прекращено морское сообщение Финляндии со Швециею, ибо Гангэуддский мыс, далеко выдаваясь в море, непреоборимо разделяет шхерный фарватер. С другой стороны, крейсера перед Свеаборгом не допускали подвозов открытым морем. Поэтому шведский флот в Свеаборге терпел крайнюю нужду и много раз покушался выйти оттуда.

Между тем образовался другой страж его, с другой стороны. В начале мы говорили о посылке в Копенгаген трех 100-пушечных кораблей и четырех транспортов. Суда эти, назначавшиеся в Средиземное море, были оставлены в Копенгагене. Там присоединились к ним два, построенные для нас в Англии, коттера и два транспорта, отправленные из Кронштадта в Архангельск с артиллериею и припасами для тамошних кораблей. В первое время действия контр-адмирала  фон Дезина ограничивались тем только, что он посылал в Каттегат для перехватывания шведских купеческих судов оба коттера, которые и захватили их несколько; сам сделал, небольшую высадку около Эльзинера – выжгли местечко и взяли двух человек в плен; да проводил за Дернеус назначенные в Архангельск транспорты, из которых один на другой же день был взят шведами («Кильдюин», командир капитан 2 ранга Лавров), а другой («Соломбал», капитан князь Вяземский) воротился, едва избежав плена. Множество больных на эскадре стесняли дальнейшую деятельность фон Дезина. Но потом, в половине августа, именно когда окончились наши переговоры с Даниею и Дания обязалась быть деятельною союзницею, фон Дезин получил приказание: соединиться с датскою эскадрою и идти для крейсерства в Балтийское море. Датчане дали 3 корабля (2 – 70-путпечных и 1 – 60-пушечный) и 1 фрегат; между тем подошли и наши архангельские суда – 4 корабля и 2 фрегата (1 корабль повредился и зазимовал в Христианзанде). Вся эта соединенная эскадра – всего 10 кораблей, 3 фрегата и мелкие суда – по преодолении различных затруднений 22 сентября заняла станцию между Эландом и Карлскроной. Таким образом, если бы теперь шведская эскадра и вышла из Свеаборга, то преследуемая с одной стороны нашею от Ревеля, с другой была бы встречена перед Карлскроною. Больше ей идти было некуда.

Крейсерство фон Дезина продолжалось здесь около месяца. Повреждения на судах, недостаток воды и – главное – усилившиеся болезни принудили возвратиться в Копенгаген, куда и прибыли 29 октября; некоторые корабли воротились еще прежде.

Возвратимся к Ревельской эскадре. Грейг, в конце сентября, захворал и сдал команду старшему по нем, контр-адмиралу Козлянинову. Приближалась зима, и в начале октября было повелено кончить кампанию, «которая, – сказано в указе на имя Грейга, – делала нашим не мало пользы, а вам большую честь приносит». 6 кораблей были отправлены в Кронштадт, 3 к Копенгагену, а остальные 10 – это было уже в половине октября – втянулись в гавань, находясь, однако ж, в готовности выйти по востребованию. 16 октября скончался и Грейг.

Условия наших портов, из которых один, Кронштадт, рано покрывается льдом, а другой, Ревель, тесен и неудобен, принудили нас окончить кампанию ранее, нежели следовало. Тогда вспомнили и Балтийский порт, так зорко выбранный Петром; но Балтийский порт был уже давно оставлен. Надеялись, впрочем, что шведы не рискнут выйти из Свеаборга в такую позднюю пору. Но шведы только и выжидали этой поры: 9 ноября вышли из Свеаборга, никем не стерегомого, и благополучно достигли Карлскроны. Война продлилась еще на два года.

Рапорт командира корабля «Владислав»

(капитана бригадирского ранга Амандуса Верха, поданный им по возвращении из плена в 1790 г.)

«Июля 6-го, 1788 года, вследствие данного сигнала по сделании линии дебаталии в ту же саму минуту, как и адмиральский корабль, лег я в дрейф и начал сражение с первою его пушкою в начале 5-го часа пополудни. Корабль мой, находясь в кордебаталии, третьим от адмиральского, имел битву с противным себе третьим же от герцога Зюдерманландского. Беспрепятственный дым препятствовал о других наших кораблях примечание иметь. С самого начала сражения убит на юте мичман Дурнов и два матроса, флаг сбит – его вскоре подняли... Через час, как кажется (ибо не можно было точно означить времени...), компасы соскочили со шпилек от пушечной стрельбы, В 6-й час: перестрелено много снастей и парусов... с носу третью пушку разорвало, и при этом убита вся прислуга, кроме комендора; на грот-марсе убито 10 человек. В 7-й час: сбило фор-марсель... и за повреждением рея не было возможности его поднять... Старался парусами и подмогою катера сделать корабль рулю послушным, но не имел в этом успеха. В сие время отбило у пяти пушек станки и два порта вышибло; людей убито: на шканцах 15, на баке 10, по палубам в разных местах 7, а у одной пушки всех людей. Командовавший авангардиею, обращенною тогда в ариергардию, проходил мимо меня, выпавшего уже тогда из линии, и примкнул своим кораблем линию. В 8-й час: видя, что урон сей причиняем был от стояния корабля носом к неприятельским лагам, который, будучи несен вдоль по линии, всегда от двух кораблей был встречаем и провожаем, горячность и мщение платить за смерть смертью возгорелось во мне. Видя у себя на ветре еще четыре корабля, которые, думал, спустятся ко мне в линию, совершенно надеялся разбить оставшиеся против меня 7 шведских кораблей. Долго показалось мне ставить свой корабль на шпринг, и для того поворотил на правый галс, чтобы, тем самым несколько удалясь, поправиться парусами и прочим, также дать время поостынуть разгоряченным орудиям или, отшед, если не удастся поправиться парусами, то думал лечь на другой якорь, сделав шпринг... Как скоро корабль начал приходить на канат, то я, отрубив оный, поворотил на другой галс и начал производить пальбу с ядрами и картечами; неприятель ответствовал мне тем же. Я поднял знак, что требую помощи. Грот, поставленный после упада марселя, по невозможности поднять последнего, загорелся было с подветренной стороны, но его погасили и взяли на гитовы, ибо много мешал орудию. У якоря... перебило канат и кран-балку, и он упал в воду. Всю правую сторону бака разбило, и корабль сильно понесло к неприятельской ариергардии. Тогда же увидел, что в ближнем расстоянии идет корабль «Виктор», а корабль «Дерись» поворачивал на правый галс (в другой раз?). В 9-й час: корабль «Виктор» проходил мимо нас на ветре; я просил командующего, чтобы примкнул к линии и дал бы мне помощь шлюпками, потому что мои суда во время сражения все расстреляны, да и спустить было нечем за перестрелом почти всех снастей; с корабля «Виктор» прислан катер. Корабли «Дерись» и «Виктор» были видны в кабельтове на ветре, а корабль «Богослов» до пяти кабельтовых, идущие под всеми парусами... Во время лежания на седьмом галсе убито у меня до 30 человек. Катерами – своим и «викторским» – поворотил на левый галс, но с оного корабль поворачивался опять на правый с такою силою, что ничем не можно было удержать; почему и старался, видя, что он лучше держится на правом галсе, поворотить на оный, дабы хотя вдоль по кораблю не били. Сие сделав, стали по-прежнему с левой стороны палить ядрами и книпелями, ожидая помощи. В 10-й час: не получив оной, увидел я, что другие наши корабли держатся на ветре и к нам не спускаются – иные под всеми парусами... примыкая ко флоту, и хотя палят в защиту мою, но ядра их ложатся не далее форштевня моего. По требованию командующего кораблем «Виктор» отослал я его катер, который уже и мало пособия сделал, ибо оба катера не могли удерживать батареи к неприятелю. Я имел перед глазами неминуемую опасность потерять свой корабль; за отдаленностью мели некуда мне было его поставить; потопить также не можно было за неимением гребных судов для спасения команды. А хотя бы я и решился, пробившись сквозь неприятельскую линию идти к неприятельскому берегу, чтобы лучше на оном поставить свой корабль, нежели отдать неприятелю в руки, но сего не мог я сделать, как за маловетрием, так и за совершенным повреждением  парусов и всего такелажа. Мало спустя отослал и свой катер, отправив на оном трех младших мичманов и трех гардемарин. С четверть часа после того... корабль поворотился носом к неприятелю, и только одна баковая пушка с левой стороны могла действовать. Посему собрал на шканцы офицеров и предложил, что, поелику мы которой батареи открыть не можем, много станков сбитых, корабль как в мачтах, особливо в стеньгах и в такелаже, так и в корпусе весьма поврежден и получил в короткое время больше... воды, хотя и отливали оную; что на мель некуда поставить; потопить также нельзя, потому что нет средства людей спасти; три неприятельских корабля с носу, а другие два уже с боку и на ветре по другую сторону вошли; кордебаталия и авангардия шведские видны хотя назади, но ко мне идущие; флот наш в сумерках казался очень отдалившимся и только что некоторые корабли ближние видны, то я во всем сем и требовал у них совета. Все офицеры согласились на то, чтобы в силу Морского устава, капитанской должности... для вышеупомянутых причин сдаться. Да и команда на то изъявила свое согласие единогласным криком: «Отец наш! делай, что хочешь, мы отдаемся тебе в полную власть!» Капитан-поручик Кузьмищев при сем мне донес, что мичман Смирнов, определенный от меня в крюйт-камере для раздачи и насыпки картузов, изготовил бочку с порохом и хранил зажженный фитиль, как скоро я повелю оный в нее бросить. Таковые отчаянные мысли моих подчиненных и неизбежно угрожавшая погибель подвигли меня на жалость и довели смущенные мысли мои до чувствия согласиться с их голосом и отдаться для общего спасения в плен. Я велел бить отбой. В исходе 10-го часа, связав секретные ордера и сигналы, также книги и шнурованные журналы на книпеле бросил в воду, а черный журнал спрятал за пазуху (который, сохранив до сего времени, при сем представляю). После сего закричал на ближний неприятельский корабль, что больше не дерусь, и сдались. Убитых у себя считал при конце сражения до 200 человек; но как после я слышал от королевского адъютанта, при отправлении пленных в Стокгольм было здоровых 412 человек, а в госпитале осталось 65; то по сему счету явилось убитых и тяжелораненых 227, да 30 раненых осталось в Свеаборге, из которых 15 тяжелых. По сей день сражения было на корабле всей команды, с денщиками и слугами, 754 человека, из которых на катере отправлено 18, то и было недействующих при конце баталии 257(259?). На третий день моего плена герцог Зюдерманландский говорил мне, что он осматривал мой корабль и нашел на правой стороне, на глубине одного фута под водою, 27 прострелов да на левой 7; сие самое подтвердил мне и тиммерман наш, бывший при том осмотре. Во все время сражения сделано с корабля 2035 выстрелов, что приписываю скорой пальбе привязанных к пушкам замков, которые чрезвычайно хорошее действие имели.

Объяснив все сие, должен сие присовокупить, что как нигде в морских уставах не узаконено, именно сколько должно иметь каждому кораблю при сражении на воде шлюпок, то я еще за 5 дней спрашивал на это повеление у главнокомандующего. Он сказал мне, чтобы в таком случае смотреть на его корабль и иметь столько же. При начале сражения я не приметил у флагманского корабля больше одного гребного судна, а потому и имел на воде только катер. К тому же еще и не знал, в каком расстоянии от неприятеля будет иметь сражение, в ближнем ли, как в самом деле случилось, или в дальнем. Но, видя, что адмиральский корабль идет в линии только с кораблем «Мстислав» и еще с другим, поспешил я поставить все паруса... дабы поспеть вместе; и едва только успел убрать оные и оставить обыкновенные в сражении, как и начал бой; а тогда уже скоро обстреляны были такелаж и шлюпки, из которых одна уже заложена была к спуску; после же сего ни одного гребного судна не мог спустить, за разбитием оных и имея все снасти поврежденные».

---

Комментарии

109. Эта публикация, помещенная во 2-м томе журнала «Морской сборник» за 1849 г., содержит в своей основе выдержки из писем, донесений и воспоминаний участников сражения, а также шканечных журналов и судовых протоколов следственных дел обвиняемых С. К. Грейгом трех командиров. Интересна она некоторыми подробностями о самом Грейге.

110. Судимые, впоследствии эти офицеры были оправданы.

111. Записки Храповицкого. Вот еще анекдот о Грейге, показывающий, какого мнения была о нем Екатерина: однажды, при спуске корабля в Петербурге, Грейг, заметив, что подпора должна упасть близко кресел, на которых сидела императрица, в испуге бросился к ней и поспешно отодвинул вместе с нею кресло. «Благодарю вас, адмирал, – сказала императрица, – что вы в первый раз в жизни оробели».

112. Командир, капитан Валронт, был обвинен в том, что, выйдя на ветер своей линии, не прибавлял парусов... почему и не мог выйти на простор, где можно поворотить; показание же его о битве на разных галсах, будто бы продолжавшейся до самого окончания дела, не принято за вероятное. Суд приговорил Валронта к смертной казни, а по конфирмации он написан в наши матросы.

113. Командир этого корабля, капитан Коковцов, за это и за то, что не подал помощи кораблю «Владислав», был разжалован в матросы навечно.

114. Командир, капитан Баранов, обвиненный в том, что не испытывал средств заделать пробоины на месте битвы – впрочем не считая это упущение важным, ибо нашлись три пробоины, которых не было бы никакой возможности заделать на месте, – по суду приговорен к разжалованию в рядовые на месяц, а по конфирмации исключен из службы с тем, чтобы впредь никуда не принимать.

115. Положение 1782 года: кораблей 100-пушечных 8, 74 – 16, 66 – 24; фрегатов 32 – 6; брандвахт 2; шебек 8; посылочных судов 16; прамов 6; бомбардирских 4.

116. Именно: на приумножение малых судов 323 250 р. 60 коп.; на прибавочные (к 40) 8 кораблей 1 148 644 р. 64 1/2 коп.; всего 1 471 895 р. 24 1/2 коп. К этому потом прибавлено 200 000 руб. на исправление судов после Гогландской битвы.