Ребенок был на цепи, а посадивший его «папа» ждёт суда на свободе

Очередной случай истязания детей – ребенок на цепи, сбежал и только поэтому это обсуждают вчера (13 августа 2019 г., вторник) в программе «Время».

Его нелюдь папа уже заявляет, что «любит» ребенка и посадил его на цепь для «его безопасности». А то, мол, тот поджигал дом, включал газ и т.д. Эта нелюдь ещё интервью даёт и – не с нар!

А мать рассказывает, что у ребёнка были сломаны руки этим «папой». И что он сам «соглашается» сидеть на цепи, чтоб его не били. И сам соглашается что это – для его же пользы. 

И что вменяют в вину этой родительской нелюди? Незаконное лишение свободы, статья 127. Если жертва – несовершеннолетний, то это до 5 лет. Это даже не 117, истязание.

Кто-то отдаёт себе отчёт, что получит ребенок, когда осознАет как страшно с ним поступили? Кто-то понимает, какой позор и унижение он будет испытывать всю свою жизнь и уже сейчас испытывает, скорее всего? Когда его – человека – держали на цепи, как животное.

Если кто-то считает, что это – нормально, то можно посадить его на цепь, а без цепи издеваться так, чтобы он сам хотел оказаться на цепи. Это что – всего лишь пять лет стоит? А теперь примерьте это в отношении ребёнку. У нас для убийц такого «наказания» не предусмотрено как сидение на цепи. А ребёнка – можно?

Это чудовищное разрушение личности и разума. И ребенок будет неизбежно совершать сплошные ошибки, когда террор за всё. И чем больше долбят и растаптывают – тем меньше ты способен соображать и тем больше и больше тебя долбят. Вовсе не для того, чтобы ошибок стало меньше, а чтобы ты ошибался во всём, чтобы упиваться издевательствами снова и снова, воображая свою «правоту». 

А ребёнок чувствует, что от него хочет садист и подыгрывает, даже против своей воли – это же ребёнок, который хочет верить в добро от взрослого. Осознание всего кошмара, что с тобой делали приходит уже после детства. А в детстве есть не осознание ещё, а чувство ада и обвинения себя.

В данном случае мы имеем особо тяжкое преступление. И то, что сейчас настолько предают детей, что даже 117 не применяют в таком случае разрушения всей будущей жизни человека – это предательство и осквернение любви.

То, что нелюдь говорит про «любовь», так и насильник может говорить про любовь. Знаете, почему не говорит? Потому что изнасилование – тяжкое преступление и такие разговоры не облегчат его наказания, а усугубят. И подобные случаи истязания детей без всякого сомнения ничуть не менее тяжкие, чем изнасилования взрослых женщин. 

Истязание детей должно быть признано тяжким и особо тяжким преступлением. И не надо мне рассказывать про 117. Да это фигня, а не мера - от 3 до 7 и кого по ней сажали-то? Да и по ней срок исковой давности даже не 10 лет, а тут нужно — бессрочно, с такими моральными уродами как у нас вокруг – предающие детей твари и молчащие об этом. И спокойно воспринимающие прогулки на свободе нелюди, растоптавшего жизнь собственного ребёнка.

И тут нужны обеспечительные меры — чтобы приходили люди в семьи и выясняли, паковали и сажали преступных родителей. И чтоб за недонесения — сажали соседей и всю эту молчащую мразь вокруг. И чтоб следователи работали и по прошествии многих лет по окончании детства и сажали преступных родителей. И много больше, чем на 10 лет. 

И не надо сводить вопрос к шлепкам и подзатыльникам (хотя и тут антиювенальщики — не правы). У нас полно совершенно однозначных случаев истязания детей.

А то ведь как сразу вопрос переводят: нет, пусть там хоть на куски режут, но карать за это нельзя, а то ведь ах ах ах могут и к нам из-за шлепков придти. Это и есть — моральное уродство.

Я не верю, что, лояльно относясь к истязаниям чужого ребенка такая лояльная гнида не истязает хотя бы в душе ребёнка собственного. Потому что лояльное отношение к истязанию ребенку – это причащение Зла, один из ритуалов осквернения любви, который действует в нашем обществе в нынешнее время и отчего в отношениях многих людей столько грязи и ненависти.

Вы не можете отказываться признать тяжкое преступление тяжким на основании того, что это сделает вашу жизнь чуть менее удобной. По крайней мере, не можете отказываться без того, чтобы не продемонстрировать собственное моральное уродство. Или: пусть там убивают, калечат, насилуют – но пусть так и будет, если устранение этого будет стоить того, что мне чай с пряником реже пить!

По особо тяжким преступлениям дела возбуждаются независимо от заявления и доказательную базу собирает государство. И в случае с детьми это — обязательно должно быть именно так. Потому что моральные уроды давят «нельзя говорить на маму», «нельзя говорить на папу». А вот после человек огребает последствия и понимает — что с ним творили. И кто-то раскаивается и готов давать показания — да поздно по сроку исковой давности — что с моим отцом и случилось, кстати. Он сам понял, наконец и позвонил, что готов дать показания, но и срок давности был упущен и умер он в течение недели...  

Я опишу один вид истязания, который сидит у меня в памяти сильнее прочих и был бесчисленное количество раз: Я, стоящий на коленях, и садистская баба, «моя мама», орущая на меня «Ты что надо мной измываешься!». Притом, что я был почти идеальным ребёнком. А, кстати, если бы не был «почти идеальным» — это делало бы допустимым данное истязание? 

Вы не можете предложить мне это забыть – если я люблю того маленького несчастного ребёнка, потому что любовь – действенна и оставлять такое безнаказанным – это предательство. И я желаю всем, кто хочет, чтобы я забыл и предал того ребёнка и не желал защищать других таких же детей от этого ада – сдохнуть как собакам. 

Сдохнуть — как моя «мама», но лучше, чтоб ещё и справедливее – на нарах. 

Ко мне претензии бывают, чего это я упоминаю только вскользь, не означает ли это, что я хочу рассказать о смерти «мамы»?

Что она умирала в одиночестве и скулила, чтобы я к ней пришёл и пыталась говорить, про наследство — типа косвенно угрожая, что может его лишить? И что я ей передал, что своё наследство она может засунуть в свою мёртвую жопу? И что вопрос не в наследстве, а в том, раскаивается ли она? А что в ответ на её гнусность «Может быть я была плохой матерью» вот на это «Может быть» она отдала концы так, как и отдавала, и я к ней не пришёл. Жила нелюдью и умерла ей же. Даже раскаяться не сумела. 

Это хорошо, когда справедливость хоть в какой-то степени восстанавливается. Кому кажется, что я выгляжу плохо, тот, наверно, сам такой же как она и тогда — умрёт так же. Только на нарах, потому что общество меняется. И факт её смерти, которая была совсем не такой, как ей бы хотелось – влияет. Именно этого бояться садисты. А как выгляжу я – это без разницы, потому что дело тут — в принципах.

А кто «не может отличить» меня от моей матери из-за моей «жестокости», тот наверно не может отличить и фашистов, убивающих людей, от тех, кто убивает фашистов. Но стремится надо к тому, чтобы не дети запоздало и не всегда (многие и не выживают из-за последствий истязаний) как-то восстанавливали справедливость – частично и не имея времени на восстановление своей жизни. Этим должно заниматься общество. Как тяжкими и особо тяжкими преступлениями – как и было сказано.

А моральных уродов у нас – завались. И вокруг меня и везде в отношении детей.

Деревня целая плевала, что ребенок сидел на цепи у матери, пока он не умер – был и такой случай, когда все знали и на цепь мать его посадила, чтобы он не ходил по деревне и не побирался есть. А умер он на цепи – от голода. Вся деревня оказалась населена моральными уродами. И тоже, наверно, про «любовь» говорят.

И так — все и всегда у нас пока что. И выясняется только в том случае, когда наступает смерть. Какая к чёрту 117. Всегда только 105 «убийство» — если вообще разбираться будут. Таллием одна сука семью и в школе травила (в советское время было) — пока семья не умерла и в школе (десяток, если не больше, не помню сейчас) никто и не чесался. И сколько таких убийц осталось на свободе... Убила бы 9, например — и тоже гуляла.

У нас полно мразей, заявляющих что любое преступление оправдано, если ребёнок жив и не сдан в детдом. Потому, типа, что есть и заслуги у родителей! Это как оправдывать генерала Власова – у него же тоже есть заслуги – воевал на стороне СССР. Да вот только он предал свой долг и ничто прошлое и мелкие положительные моменты после (спасал пленных же, можно сказать!) уже не имело значения.