Медик Эп­ш­тейн Борис Вла­ди­ми­ро­вич

 

Рас­ска­жи­те о своем дет­стве. С каким чув­ством Вы его вспо­ми­на­е­те?

Дет­ство есть дет­ство. Это, на­вер­ное, один из самых луч­ших пе­ри­о­дов жизни. Я ро­дил­ся в бед­ной семье. Отец был мел­кий слу­жа­щий, мать – учи­тель­ни­ца. Жили мы бедно, в мно­го­люд­ной квар­ти­ре на че­ты­ре семьи, всего три­на­дцать че­ло­век. Один туа­лет, одна ван­ная, одна кухня. Такая свое­об­раз­ная ком­му­на – ну, мы же ком­му­низм стро­и­ли.

 

Ваш отец был зна­ком со Щор­сом, я в книж­ке уви­дел (Еч­ка­ло А. Е. Кредо док­то­ра Эп­ш­тей­на – прим. ред.). Что-​то рас­ска­зы­вал о Щорсе?

Рас­ска­зы­вал. У Коли Щорса отец был ма­ши­ни­стом, он катал их на па­ро­во­зе, когда они были маль­чиш­ка­ми. Судь­ба моего отца сло­жи­лась так, что он в 1926-1927 годах воз­глав­лял от­прав­ку леса из Бе­ло­рус­сии на стро­и­тель­ство Дне­прог­э­са. По­это­му мы неко­то­рое время жили в Бе­ло­рус­сии – это Бо­ри­сов, Ро­га­чёв, Минск. Отец фак­ти­че­ски не имел об­ра­зо­ва­ния, даже того, что рань­ше да­ва­ли ПТУ, но он был спо­соб­ным че­ло­ве­ком, мог в уме пе­ре­мно­жить три длин­ные цифры. Потом, он пре­крас­но пел укра­ин­ские, бе­ло­рус­ские и рус­ские песни, об­ла­дал пре­крас­ным по­чер­ком. Он был тру­дя­гой и очень по­ря­доч­ным че­ло­ве­ком. Жили мы бедно, так что ему при­хо­ди­лось вы­кла­ды­вать­ся.

А мать ра­бо­та­ла зав­биб­лио­те­кой в ки­ев­ском Двор­це пи­о­не­ров, она и меня туда при­об­щи­ла. Там же я по­сту­пил в пла­нер­ный кру­жок. Тогда лю­би­мы­ми ге­ро­я­ми нашей мо­ло­де­жи были Чка­лов, Бай­ду­ков, Бе­ля­ков, Фа­те­ев, Гро­мов, Ле­ва­нев­ский, Ля­пи­дев­ский. Слава об их по­ле­тах гре­ме­ла по всей стране. Дво­рец пи­о­не­ров на­хо­дил­ся в том зда­нии, где сей­час фи­лар­мо­ния. Сна­ча­ла нам пре­по­да­ва­ли тео­рию, затем шла прак­ти­ка. Ее про­во­ди­ли на по­ли­гоне где-​то за Пущей-​Водицей. Мать это очень тре­во­жи­ло – я же на на­сто­я­щем пла­не­ре летал, осво­ил спе­ци­аль­ность пла­не­ри­ста. Но в авиа­цию я не попал. Как по­лу­чи­лось? Я сна­ча­ла хотел быть лет­чи­ком, потом – авиа­ци­он­ным кон­струк­то­ром, но в 1939 году вышла книга ака­де­ми­ка Бо­го­моль­ца о про­дле­нии жизни. И я на­столь­ко увлек­ся этой кни­гой, что решил по­свя­тить себя ме­ди­цине, хотя в семье ме­ди­цин­ских тра­ди­ций не было.

 

Сколь­ко детей было в семье?

Был брат Евсей, на де­сять лет меня мо­ло­же. Я его потом вывел в люди. Моя семья во время войны эва­ку­и­ро­ва­лась в Сверд­лов­скую об­ласть. Там они жили в селе, го­ло­да­ли, мерз­ли. До школы было во­семь ки­ло­мет­ров. Потом, когда они вер­ну­лись, я вос­ста­но­вил им ком­на­ту в той квар­ти­ре, где мы жили рань­ше. По­мо­гал, как мог. Сред­не­об­ра­зо­ва­тель­ная под­го­тов­ка у моего брата была сла­бой, по­то­му что в силь­ные мо­ро­зы он в школу не ходил. Но мы все-​таки как-​то школу с моей по­мо­щью до­би­ли, и потом я смог по­мочь ему по­сту­пить в мед­ин­сти­тут. Он окон­чил его, там он стал проф­со­юз­ным и пар­тий­ным ак­ти­ви­стом, хо­ро­шо пел… Одним сло­вом, даль­ше все у него сло­жи­лось хо­ро­шо, он ра­бо­тал в мед­ин­сти­ту­те ас­си­стен­том на ка­фед­ре ра­дио­ло­гии. Потом мой шеф ака­де­мик Ко­мис­са­рен­ко стал ди­рек­то­ром ин­сти­ту­та био­ло­гии, ко­то­рый носит сей­час его имя, и я устро­ил брата туда сна­ча­ла стар­шим ла­бо­ран­том, а потом он стал зав­от­де­ле­ни­ем, а затем и ру­ко­во­ди­те­лем от­де­ла ра­дио­ло­гии. Его из­бра­ли даже в член­ко­ры ака­де­мии наук. Но слу­чил­ся Чер­но­быль… А, может, и не Чер­но­быль на это по­вли­ял, во вся­ком слу­чае, у него об­на­ру­жи­ли он­ко­ло­ги­че­ское за­бо­ле­ва­ния пе­че­ни, и один­на­дцать лет тому назад он умер.

В семье мы го­во­ри­ли на рус­ском и укра­ин­ском язы­ках, идиш мои ро­ди­те­ли не знали, суб­бо­ту не со­блю­да­ли и во­об­ще были да­ле­ки от ев­рей­ских тра­ди­ций. Каких-​либо от­ли­чий от дру­гих ки­ев­лян мы не ощу­ща­ли. Ро­ди­те­ли нор­маль­но от­но­си­лись к со­вет­ской вла­сти, жили в бед­но­те, но по­ни­ма­ли, что так надо. И я тоже был, ко­неч­но, пат­ри­о­том. Мы жили в ком­на­те на 30 мет­ров – три окна, бал­кон и ка­фель­ная печь, ко­то­рая слабо грела. Когда ро­дил­ся бра­тик, мы по­ста­ви­ли еще печку-​«бур­жуй­ку». Жили на улице Жи­лян­ской, 9 (сей­час это Жи­лян­ская, 13), на ней же на­хо­ди­лась 44-я школа, в ко­то­рой я учил­ся.

 

В одном клас­се с Иса­а­ком Ми­хай­ло­ви­чем Трах­тен­бер­гом?

В па­рал­лель­ном. Он жил рядом, на Та­ра­сов­ской. Еще со мной в клас­се за одной пар­той сидел Коля Куль­чиц­кий, он потом стал про­фес­со­ром. Когда мы были в ше­стом или седь­мом клас­се, на Ки­ев­ской ки­но­сту­дии на­ча­ли сни­мать фильм «Том Сойер». К нам при­хо­ди­ли ре­жис­се­ры, ис­ка­ли ребят на глав­ные роли, и Коля им по­до­шёл, его при­ня­ли на роль Тома Сой­е­ра («Том Сойер», Ки­ев­ская ки­но­сту­дия «Укра­ин­фильм», 1936 год, ре­жис­сер Ла­зарь Френ­кель – прим. ред.). Я был от­лич­ни­ком, по­это­му мы с Колей до­го­во­ри­лись, что я буду ему по­мо­гать с учё­бой, а он будет при­гла­шать меня на съём­ки. Я по­зна­ко­мил­ся с на­род­ной ар­тист­кой Клав­ди­ей По­ло­ви­ко­вой, ко­то­рая иг­ра­ла в филь­ме тётю Полли, с негром Вей­лар­дом Родом, ко­то­рый играл Тома. Съём­ка дли­лась где-​то пару лет. Когда мы по хо­ди­ли по ули­цам, маль­чиш­ки бе­га­ли за нами и кри­ча­ли: «Том Сойер! Том Сойер!» Куль­чиц­кий и Трах­тен­берг потом уеха­ли в эва­ку­а­цию вме­сте с мед­ин­сти­ту­том. Затем Коля вер­нул­ся в Киев, был за­ве­ду­ю­щим ка­фед­рой опе­ра­тив­ной хи­рур­гии па­то­ло­ги­че­ской ана­то­мии. Кста­ти, он «тянул» Трах­тен­бер­га, потом Трах­тен­берг стал зятем ми­ни­стра здра­во­охра­не­ния УССР Льва Ива­но­ви­ча Мед­ве­дя.

 

В 44-й школе в свое время учи­лось много из­вест­ных людей.

В нашей школе на два клас­са стар­ше учи­лась Таня Мар­кус – Герой Укра­и­ны, под­поль­щи­ца. Там у нас в школе есть ба­ре­льеф. Я знал её лично и хо­ро­шо знал её брата – после войны он стал глав­ным ди­ри­жё­ром ор­кест­ра Ки­ев­ско­го во­ен­но­го окру­га. Мы потом с ним вспо­ми­на­ли его сест­ру. В школе она была обыч­ной уче­ни­цей, ничем не вы­де­ля­лась, а в войну так себя про­яви­ла.

Учёба у меня шла нор­маль­но, в школе я так ак­тив­но за­ни­мал­ся ком­со­моль­ской де­я­тель­но­стью, что меня из­бра­ли комс­ор­гом школы и даже чле­ном бюро Же­лез­но­до­рож­но­го рай­ко­ма ком­со­мо­ла. Так как мы жили бед­но­ва­то, то я уже с седь­мо­го клас­са давал ре­пе­ти­тор­ские уроки, немнож­ко под­ра­ба­ты­вал.

Потом школа за­кон­чи­лась, и в 1940 году я по­сту­пил в ме­ди­цин­ский ин­сти­тут, в ко­то­ром успел про­учить­ся толь­ко год. Было несколь­ко неудач­ных мо­мен­тов с этим по­ступ­ле­ни­ем. Я как от­лич­ник подал до­ку­мен­ты на ле­чеб­ный фа­куль­тет ме­ди­цин­ско­го ин­сти­ту­та. Как же меня могут та­ко­го не взять? Там тогда были такие фа­куль­те­ты: ле­чеб­ный, пе­ди­ат­ри­че­ский (это дет­ские бо­лез­ни) и санитарно-​гигиенический (во­про­сы про­фи­лак­ти­ки, эпи­де­мио­ло­гии и так далее).

Пока шло за­чис­ле­ние в ин­сти­тут, я решил по­ехать под­ра­бо­тать стар­шим во­жа­тым пи­о­нер­ско­го ла­ге­ря. При­е­хал из ла­ге­ря, пошёл в мед­ин­сти­тут смот­реть спис­ки по­сту­пив­ших. Смот­рю, а я за­чис­лен на санитарно-​гигиенический. Но меня же ин­те­ре­со­ва­ло в первую оче­редь ле­че­ние, про­дле­ние жизни, а туда все блат­ные по­па­ли. Дети про­фес­со­ров, дети пар­тий­ных де­я­те­лей – всех за­чис­ли­ли на ле­чеб­ный, а на меня не хва­ти­ло мест. Что я мог сде­лать? Меня встре­ти­ли хо­ро­шо, на­зна­чи­ли даже стар­ши­ной курса, потом я был пред­се­да­те­лем ком­со­моль­ско­го от­ря­да. Одним сло­вом, учёба в ин­сти­ту­те шла нор­маль­но. А потом на­ча­лась война.

Как раз в день на­ча­ла войны дол­жен был от­крыть­ся ста­ди­он имени Хру­щё­ва (быв­ший Рес­пуб­ли­кан­ский, ныне – Олим­пий­ский ста­ди­он, цен­траль­ная спор­тив­ная арена Укра­и­ны – прим. ред.) и со­сто­ять­ся матч между «Ди­на­мо» (Киев) и ЦСКА (Москва). (В связи с на­ча­лом войны матч от­ме­ни­ли. Зри­те­ли, со­хра­нив­шие би­ле­ты, через 25 лет смог­ли по­се­тить матч вы­жив­ших ве­те­ра­нов этих ко­манд – прим. ред.). Мы го­то­ви­лись, утром вста­ли. С моего бал­ко­на был виден ста­ди­он и аэро­стат, ко­то­рый над ним висел. Туда-​сюда бе­га­ли люди, ну, и потом мы узна­ли.

По­лу­чи­лось так, что пред­при­я­тие, на ко­то­ром ра­бо­тал мой отец, долж­но было эва­ку­и­ро­вать­ся. Он тогда ра­бо­тал в каком-​то стро­и­тель­ном учре­жде­нии. 7 июля их вме­сте с се­мья­ми ор­га­ни­зо­ван­но по­гру­зи­ли в теп­луш­ки, с собой раз­ре­ши­ли взять толь­ко опре­де­лён­ное ко­ли­че­ство ки­ло­грам­мов вещей. А я по­счи­тал, что раз я со­стою на учёте в во­ен­ко­ма­те и при­зыв­но­го воз­рас­та, зна­чит, мне нель­зя ехать. Ро­ди­те­ли с бра­том не хо­те­ли без меня уез­жать, но я их всё-​таки уго­во­рил. «Я к вам при­еду», и всё такое. Я их от­пра­вил.

В нашем подъ­ез­де в доме было че­ты­ре этажа и во­семь квар­тир, в ко­то­рых, в ос­нов­ном, жили ев­рей­ские семьи, неко­то­рые – сме­шан­ные. На вто­ром этаже, по-​моему, был банк, а в под­ва­ле жил двор­ник – уже не помню, то ли Витя, то ли Вася его звали. Он го­во­рил: «Вот при­дут немцы, всех жидов уни­что­жат, и потом мне жить – на­бе­ру вещей». Но бо́льшая часть жи­те­лей, ко­неч­но, уеха­ла.

На­про­тив нас, в доме №12, жил наш род­ствен­ник, такой ин­тел­ли­гент, окон­чил уни­вер­си­тет. Это ма­ми­ной тётки какая-​то дво­ю­род­ная родня, не важно. Он как-​то при­шёл ко мне и стал со­ве­то­вать, что нам надо пе­ре­брать­ся хотя бы на левый берег, в Дар­ни­цу, пока всё это кон­чит­ся. Люди были не очень хо­ро­шо на­стро­е­ны. Нас же уве­ря­ли в силе Крас­ной Армии, наших войск, а в ре­а­лии – мы от­сту­па­ли. Так что ра­до­сти, ко­неч­но, было мало.

В ин­сти­ту­те по­лу­чи­лось так: пятый и чет­вер­тый курс вы­пу­сти­ли вра­ча­ми, а пер­вый не на­бра­ли. Учить­ся оста­лись толь­ко наш вто­рой курс и тре­тий. В ко­ми­те­те ком­со­мо­ла оста­лись толь­ко две де­воч­ки с тре­тье­го курса и я. Меня вы­звал к себе рек­тор Лев Ива­но­вич Мед­ведь и ска­зал, чтобы я воз­гла­вил ру­ко­вод­ство по ре­ше­нию по­став­лен­ной перед ин­сти­ту­том за­да­чи – стро­и­тель­ству обо­ро­ни­тель­ных со­ору­же­ний на линии обо­ро­ны Киева. Мы долж­ны были рыть окопы и тран­шеи в рай­оне реки Ир­пень. Я пошёл в во­ен­ко­мат узнать свою судь­бу. Мне ска­за­ли: «Мы Вас, когда надо будет, вы­зо­вем. А пока Вы за­ни­май­тесь стро­и­тель­ством». Так что я но­че­вал в ин­сти­ту­те или на объ­ек­тах. Лев Ива­но­вич тоже прак­ти­че­ски жил в ин­сти­ту­те, он свою семью от­пра­вил то ли 11, то ли 12 июля, я уже не помню.

Когда мы ра­бо­та­ли на обо­ро­ни­тель­ном ру­бе­же, часто при­ез­жа­ли знат­ные па­па­ши и, несмот­ря на наше со­про­тив­ле­ние (нам же ска­за­ли ни­ко­го не от­пус­кать), за­би­ра­ли своих детей. Тем не менее, мы за­кон­чи­ли эти ра­бо­ты. К тому вре­ме­ни немцы были ещё да­ле­ко, но Киев бом­би­ли, мы это ви­де­ли, и Минск, по-​моему, уже был взят. (На самом деле пе­ре­до­вые немец­кие от­ря­ды 1-й тан­ко­вой груп­пы Клей­ста вышли к мосту через реку Ир­пень на Жи­то­мир­ском шоссе 11 июля 1941 года. Од­на­ко ши­ро­кие слои на­се­ле­ния го­ро­да об этом не знали, так как оже­сто­чён­ных боёв не было, а вла­сти ста­ра­лись ин­фор­ма­цию об этом не рас­про­стра­нять, чтобы не уси­ли­вать па­ни­ку – прим. ред.).

Когда за­кон­чи­лись ра­бо­ты, я опять при­шёл в во­ен­ко­мат, чтобы вы­яс­нить, что мне де­лать. Коля Куль­чиц­кий и Исаак Трах­тен­берг уеха­ли вме­сте с ин­сти­ту­том в эва­ку­а­цию, а меня вме­сте с груп­пой при­зыв­ни­ков во­ен­ко­мат на­пра­вил в Сла­вянск на убор­ку уро­жая. В 1941 году был хо­ро­ший уро­жай, наши хо­те­ли его со­брать до при­хо­да нем­цев.

Усло­вия были тя­жё­лые. Мы жили в ба­ра­ках, спали на дос­ках, едва при­кры­тых со­ло­мой. Вме­сте с нами, сту­ден­та­ми, ра­бо­та­ли вся­кие быв­шие ки­ев­ские бес­при­зор­ни­ки, они тоже чис­ли­лись при­зыв­ни­ка­ми. Каж­дый день от нас тре­бо­ва­ли вы­пол­нить опре­де­лён­ную норму, чтобы за­ра­бо­тать тру­до­день. Это, несмот­ря на нашу мо­ло­дость, фи­зи­че­ски было очень труд­но.

Потом мне уда­лось устро­ить­ся элек­три­ком – я на «ког­тях» лазил на стол­бы, на­тя­ги­вал про­во­да, у меня были тол­стые такие ре­зи­но­вые пер­чат­ки. Тоже была тя­жё­лая ра­бо­та. А потом стал под­хо­дить немец. Что де­лать? Наше ру­ко­вод­ство рас­те­ря­лось, потом ска­за­ли: «Да­вай­те, кто куда», од­на­ко пас­пор­та от­да­ва­ли неохот­но. Но у меня был то­ва­рищ Наум По­лис­ский (позже он стал из­вест­ным те­ра­пев­том), мы дру­жи­ли все вме­сте – По­лис­ский, Куль­чиц­кий и я. Он уха­жи­вал за сек­ре­тар­шей этого кол­хо­за, и она от­да­ла ему наши пас­пор­та. Мы убыли в Харь­ков, туда эва­ку­и­ро­вал­ся наш ин­сти­тут.

Два Ки­ев­ских мед­ин­сти­ту­та объ­еди­ни­лись и на­хо­ди­лись в Харь­ко­ве на Сум­ской улице, 1 – сей­час это Харь­ков­ский ин­сти­тут экс­пе­ри­мен­таль­ной ме­ди­ци­ны. А я, хоть у меня и были одни пя­тер­ки, не успел в Киеве сдать один эк­за­мен, био­хи­мию. Его, вроде как, по сро­кам пе­ре­нес­ли, я уже не помню точно. И вот, когда я сда­вал его за­ве­ду­ю­ще­му ка­фед­рой био­хи­мии до­цен­ту Мо­жа­ру, на­ча­лась бом­беж­ка. Мы по­бе­жа­ли в бом­бо­убе­жи­ще, и он мне по­ста­вил «от­лич­но» уже на лест­ни­це.

Ну, что де­лать даль­ше? В во­ен­ко­ма­те опять ска­за­ли: «Ждите вы­зо­ва». Мне негде было жить. В конце кон­цов, по­се­ли­ли меня в каком-​то об­ще­жи­тии без вся­ких удобств. Нас было три друга – я, Наум По­лис­ский и Иосиф Ка­ли­на, все ме­ди­ки, все от­лич­ни­ки. Мы снова при­шли в во­ен­ко­мат, про­сить­ся на фронт. Вна­ча­ле был план на­пра­вить нас в ар­тил­ле­рий­ское учи­ли­ще, мы не воз­ра­жа­ли. Нам ска­за­ли, ждать вы­зо­ва. Потом в во­ен­ко­ма­те узна­ли, что мы ме­ди­ки, вы­зва­ли нас и пред­ло­жи­ли за­чис­лить­ся на вто­рой курс толь­ко что сфор­ми­ро­ван­ной Куй­бы­шев­ской ме­ди­цин­ской ака­де­мии. Была ос­нов­ная Ле­нин­град­ская, но она вы­пус­ка­ла недо­ста­точ­ное ко­ли­че­ство во­ен­ных ме­ди­ков, а Ста­лин, ви­ди­мо, уже по­ни­мал, что по­на­до­бит­ся боль­ше вра­чей.

Одним сло­вом, вы­зва­ли нас через две неде­ли и на­пра­ви­ли в Куй­бы­шев. Это было уже в сен­тяб­ре. Пока я ве­че­ром куда-​то ходил, была бом­беж­ка, и мне оскол­ком про­би­ло бо­ти­нок и боль­шой палец ноги. При­шлось с отъ­ез­дом за­дер­жать­ся, по­то­му что нужно было сде­лать пе­ре­вяз­ку. До­е­ха­ли мы нор­маль­но, по до­ро­ге со­став не бом­би­ли. На­ко­нец, при­бы­ли в ака­де­мию, и нас за­чис­ли­ли на вто­рой курс. Управ­ле­ние ака­де­мии раз­ме­ща­лось на улице Ар­цы­бу­шев­ской, 61 в быв­шей го­род­ской тюрь­ме.

Там ин­те­рес­ная ака­де­мия была. В 1939 году в неё при­ня­ли на льгот­ных усло­ви­ях фельд­ше­ров и дру­гих во­ен­но­слу­жа­щих, ко­то­рые во­е­ва­ли в советско-​финском кон­флик­те, на озере Хасан и на Халхин-​Голе. По­лу­чи­лось так, что вме­сте на вто­ром курсе учи­лись и я, 1923 года рож­де­ния, и Ки­ши­нёв, Смир­нов 1922 года рож­де­ния, и осталь­ные, бо́льшая часть ко­то­рых – 1920 и 1921 годов. Были люди и еще стар­ше. У нас была боль­шая раз­ни­ца и в общем раз­ви­тии, и в куль­ту­ре, и, преж­де всего, в учеб­ной под­го­тов­ке. Осма­нов носил две шпалы – майор. Ми­хай­лов был ка­пи­та­ном, носил одну шпалу. По­че­му так по­лу­чи­лось? По­то­му что в армии было так: врач с ме­ди­цин­ским об­ра­зо­ва­ни­ем обя­за­тель­но по­лу­чал пер­вое зва­ние «во­ен­врач тре­тье­го ранга», одну шпалу. Если же он та­ко­го об­ра­зо­ва­ния не имел, то по­лу­чал три ку­би­ка – это уже фельд­шер. По­ни­ма­е­те? Даль­ше по­лу­ча­лось так: шла вы­слу­га, им при­сва­и­ва­ли оче­ред­ное зва­ние ин­тен­дан­та тре­тье­го ранга – шпала, ин­тен­дан­та вто­ро­го ранга – две шпалы. По ме­ди­цин­ской служ­бе им зва­ния при­сва­и­вать было нель­зя, по­это­му им при­сва­и­ва­ли по ин­тен­дант­ской.

Уро­вень обу­че­ния был очень вы­со­кий. По­ло­ви­на про­фес­су­ры была из Ле­нин­гра­да, осталь­ные – из Са­ма­ры, то есть, Куй­бы­ше­ва. Так что обу­че­ние было на очень вы­со­ком уровне. На­чаль­ни­ком курса был во­ен­врач вто­ро­го ранга Нилов, очень при­ят­ный и ин­тел­ли­гент­ный че­ло­век. Во­ен­ным ко­мис­са­ром курса был Суд­ни­ков – тоже очень спра­вед­ли­вый и гра­мот­ный ко­ман­дир. Стар­ши­ной курса был стар­ший лей­те­нант Шмидт Гри­го­рий Яко­вле­вич, быв­ший ко­ман­дир тан­ко­вой роты – стро­гий и тре­бо­ва­тель­ный ко­ман­дир, при этом доб­ро­же­ла­тель­ный че­ло­век с от­лич­ным чув­ством юмора.

17 сен­тяб­ря 1942 года Став­ка Вер­хов­но­го Глав­но­ко­ман­до­ва­ния при­ня­ла ре­ше­ние лик­ви­ди­ро­вать Куй­бы­шев­скую ака­де­мию – немец к тому вре­ме­ни уже под­би­рал­ся к Волге. Часть кур­сан­тов от­пра­ви­ли в вой­ска фельд­ше­ра­ми, часть – на учёбу в дру­гие ме­ди­цин­ские учи­ли­ща. Из них часть от­пра­ви­ли в Харь­ков­ское ме­ди­цин­ское учи­ли­ще, эва­ку­и­ро­ван­ное в Аш­ха­бад, а где-​то треть кур­сан­тов от­пра­ви­ли в Уз­бе­ки­стан, в Са­мар­канд, в эва­ку­и­ро­ван­ное туда Ле­нин­град­ское учи­ли­ще. Я попал в их число.

 

Какие впе­чат­ле­ния на вас про­из­ве­ла Сред­няя Азия?

Было ин­те­рес­но. Свое­об­раз­ный ланд­шафт, по­строй­ки, Ре­ги­стан, мав­зо­лей. По­се­ли­ли нас в древ­ней кре­по­сти, ко­то­рой почти две ты­ся­чи лет, мы жили в казармах-​бараках. На две­сти че­ло­век – один барак. Всего два ба­ра­ка, и в них нас около че­ты­рех­сот че­ло­век. Сна­ча­ла были тре­ния с ле­нин­град­ца­ми, они нам пы­та­лись по­ка­зать, кто тут хо­зя­ин, но потом всё ула­ди­ли, со­зда­ли два по­лу­кур­са, и все пе­ре­ме­ша­лись, стало всё нор­маль­но. Кон­флик­тов, драк не было, толь­ко жить было очень тя­же­ло. Во-​первых, нас до­ни­ма­ли клопы. Во-​вторых, там жарко. Мы вы­бра­сы­ва­ли свои то­нень­кие мат­ра­си­ки во двор, стру­ши­ва­ли с них кло­пов и ло­жи­лись спать на све­жем воз­ду­хе. Пи­та­ние, как и в Куй­бы­ше­ве, было от­вра­ти­тель­ное: за­ти­ру­ха – это из ржа­ной муки гру­бо­го по­мо­ла жид­кое пер­вое блюдо, и гу­стое вто­рое. Ино­гда клали туда ку­со­чек брын­зы. Потом в лет­нее время да­ва­ли ка­пу­сту. Мяса, фрук­тов на столе не было. Мы сами хо­ди­ли на Ре­ги­стан (там был боль­шой рынок), ме­ня­ли и по­ку­па­ли про­дук­ты. Рынок, по сути, был чёр­ным, цены ры­ноч­ные.

Спа­са­ло то, что об­мун­ди­ро­ва­ние у нас из­на­ши­ва­лось. Раз в несколь­ко ме­ся­цев ко­мис­сия ака­де­мии ин­спек­ти­ро­ва­ла оче­ред­ную груп­пу, опре­де­ля­ли, кому надо за­ме­нить часть об­мун­ди­ро­ва­ния. Бы­ва­ло даже так, что мы рва­ные са­по­ги пе­ре­да­ва­ли из груп­пы в груп­пу. Потом лиш­ние са­по­ги, ко­то­рые еще дер­жат­ся, под­фор­тим немнож­ко, при­да­дим им «сла­бо­то­вар­ный» вид и ве­че­ром идём на Ре­ги­стан и ме­ня­ем. Гим­на­стёр­ки ме­ня­ли, са­по­ги, а по­ку­па­ли ле­пёш­ки, фрук­ты, киш­миш – уз­бек­ский изюм.

Ещё были непри­ят­ные вещи. Ночью, когда тер­петь голод ста­но­ви­лось со­всем тя­же­ло, мы сни­ма­ли с по­ду­шек на­во­лоч­ки и, пока дне­валь­ный спал, груп­пой пе­ре­ла­зи­ли через забор и шли в уз­бек­ские сады за 10-12, ино­гда 15 ки­ло­мет­ров. Там мы на­би­ра­ли фрук­ты – ви­но­град, пер­си­ки, хурму. Как-​то раз нашу груп­пу за­ме­ти­ли, и сторож-​узбек стал стре­лять из ружья солью. У меня был друг Паша Смир­нов, ему по­па­ло в яго­ди­цу. Мы потом еле его до­та­щи­ли, при­шли под утро. У нас был хо­ро­ший пре­по­да­ва­тель, нев­ро­па­то­лог Ба­ра­нов. Не ска­жешь же, что это в саду Пашу под­стре­ли­ли, так мы ска­за­ли, что это Смир­но­ва ра­ди­ку­лит скру­тил, его по­ло­жи­ли в нерв­ную кли­ни­ку, и там он уже вы­здо­рав­ли­вал.

Кли­ни­ки были раз­бро­са­ны по всему го­ро­ду, а у нас транс­порт­ных средств не было. Мы в строю, в тёп­лых шер­стя­ных гим­на­стёр­ках, га­ли­фе и са­по­гах, в пя­ти­де­ся­ти­гра­дус­ную жару мар­ши­ро­ва­ли из Уз­бек­ско­го го­су­дар­ствен­но­го уни­вер­си­те­та (там нам дали клас­сы) в об­ласт­ную боль­ни­цу, где раз­ме­щал­ся эва­ко­гос­пи­таль, и об­рат­но. Жара, мы го­лод­ные – это было очень тя­же­ло.

А пре­по­да­ва­те­ли у нас были – весь свет со­вет­ской ме­ди­ци­ны: ака­де­ми­ки Анич­ков, Арин­кин, Ор­бе­ли, самые круп­ные. Так что зна­ния да­ва­ли боль­шие. И прак­ти­ка была самая луч­шая, во­ен­ная прак­ти­ка. Мы вы­ез­жа­ли в ла­ге­ря, там раз­во­ра­чи­ва­ли ме­ди­цин­ские пунк­ты ба­та­льо­на, полка – нас учили этому, при­уча­ли к во­ен­ной струк­ту­ре. Наш по­лу­курс воз­глав­лял стар­ши­на, быв­ший фельд­шер Сакун Ни­ко­лай Кор­не­е­вич – от­лич­ный па­рень, очень та­лант­ли­вый и по­ря­доч­ный че­ло­век, после войны жил в Пол­та­ве. Помню мно­гих ребят с моего курса: Васю Гор­ба­ня, Та­ра­са Бе­ло­ко­ня, Шоту Гва­са­лия, Олега Ло­ба­сто­ва, Васю Те­рен­тье­ва, Сашу Ха­за­но­ва, Ивана Ла­за­рен­ко, Яшу Лео­но­ва, Борю Алек­се­е­ва, Колю Ро­ди­че­ва, Сте­па­на Плот­ни­ко­ва, Петю Со­ло­нен­ко, Ивана Си­го­ла­е­ва, Ки­рил­ла Ку­ла­ко­ва, Мишу Ру­ден­чу­ка.

 

Кур­сант Борис Эп­ш­тейн. Са­мар­канд, 1942 год

 

Какие пред­ме­ты пре­по­да­ва­ли?

Все ос­нов­ные: ана­то­мию, фи­зио­ло­гию, кол­ло­ид­ную био­хи­мию, обыч­ную био­хи­мию. Потом пошли спе­ци­аль­ные пред­ме­ты: па­то­ло­ги­че­ская ана­то­мия, опе­ра­тив­ная хи­рур­гия, то­по­гра­фи­че­ская ана­то­мия. Кроме того, те­ра­пия, хи­рур­гия, глаз­ные, ушные, нерв­ные за­бо­ле­ва­ния – в общем, пол­ный ком­плект и на самом вы­со­ком уровне. От таких на­гру­зок мы ино­гда дре­ма­ли на за­ня­ти­ях. Был у нас такой за­ве­ду­ю­щий ка­фед­рой общей хи­рур­гии Таль­ман, он обыч­но будил нас, под­ни­мал и го­во­рил: «Кам­ча­да­лы, просни­тесь для фор­му­ли­ров­ки!»

Ака­де­мию мы за­кон­чи­ли в марте 1944 года. Нам, че­ты­рём вы­пуск­ни­кам, окон­чив­шим учёбу на от­лич­но, при­су­ди­ли Ста­лин­скую сти­пен­дию – это ты­ся­ча руб­лей, а тогда мой папа по­лу­чал где-​то три­ста. Но мы все от­ка­за­лись от Ста­лин­ской сти­пен­дии и про­дол­жа­ли ку­шать эту бурду – за­ти­ру­ху. Все день­ги от­да­ли в фонд обо­ро­ны.

Наш вы­пуск был 407 че­ло­век. По окон­ча­нии учёбы шесть че­ло­век, в том числе, и меня, вы­зва­ли к ко­ман­до­ва­нию и пред­ло­жи­ли остать­ся в ака­де­мии адъ­юнк­та­ми. Мы сразу от­ка­за­лись. Нам го­во­ри­ли, что мы долж­ны по­ни­мать, что это тоже пат­ри­о­тизм – го­то­вить сле­ду­ю­щие по­ко­ле­ния вра­чей, но мы все от­ка­за­лись, мы хо­те­ли на фронт. Лично я бо­ял­ся, что война за­кон­чит­ся, пока я буду учить­ся. По­сколь­ку нас обыч­но на­зна­ча­ли стар­ши­ми вра­ча­ми пол­ков, боль­шин­ство вы­пуск­ни­ков по­лу­чи­ло долж­но­сти. Кого-​то на­зна­чи­ли в авиа­цию, кого-​то – в ар­тил­ле­рию. А нам ше­сте­рым, ко­то­рым пред­ло­жи­ли адъ­юнк­ту­ру, не было на­зна­че­ния, и мы по­еха­ли в Моск­ву, и уже там нас рас­пре­де­ли­ли. Все ше­сте­ро пошли на фронт, двое потом по­гиб­ли – Ни­ки­тен­ков и Жа­во­ра. Всего из на­ше­го вы­пус­ка на фрон­те по­гиб­ло 27 че­ло­век.

У меня спро­си­ли: «Куда Вы хо­ти­те?» Я от­ве­тил: «Мне без­раз­лич­но, же­ла­тель­но толь­ко, чтобы на 1-й Укра­ин­ский фронт, где моя ро­ди­на». Мою прось­бу удо­вле­тво­ри­ли, и я при­был в 10-й Дне­пров­ский тан­ко­вый кор­пус. Мне дали долж­ность ко­ман­ди­ра мед­сан­взво­да 178-й тан­ко­вой бри­га­ды. После окон­ча­ния ака­де­мии я по­лу­чил зва­ние ка­пи­та­на, а это была май­ор­ская долж­ность.

Тогда в тан­ко­вых вой­сках был такой прин­цип – часть во­е­ва­ла, пока оста­ва­лись танки. Когда они за­кан­чи­ва­лись, эки­па­жи ехали в Сверд­ловск или Че­ля­бинск по­лу­чать новую тех­ни­ку. Такие вот пе­ре­дыш­ки были, и как раз в такую пе­ре­дыш­ку в на­ча­ле ап­ре­ля я при­был в За­зи­мье, село под Ки­е­вом. Там мы на­хо­ди­лись дней де­сять, но я успел вы­рвать­ся в Киев, чтобы по­мочь от­су­дить ро­ди­те­лям какую-​нибудь пло­щадь, они к тому вре­ме­ни уже вер­ну­лись. Я не знал, где они, до 1942 года. Слу­чай­но узнал, что пять моих бли­жай­ших род­ствен­ни­ков по­па­ли в Бабий Яр – папин стар­ший брат с женой и ма­ми­на тётка с мужем и до­че­рью. А ро­ди­те­лей я нашел, спи­сал­ся, узнал, в каких тя­же­лых усло­ви­ях они живут, и ста­рал­ся хоть что-​то им по­сы­лать из той ма­лень­кой сти­пен­дии, ко­то­рую по­лу­чал. Ат­те­стат я тоже офор­мил на них. Когда была Ста­лин­ская сти­пен­дия, можно было бы ко­неч­но что-​то им от­пра­вить, но у меня рука не под­ня­лась это сде­лать, когда на фрон­те гиб­нут люди.

Я при­е­хал в бри­га­ду, нас ши­кар­но при­нял ко­ман­дир кор­пу­са пол­ков­ник Ша­пош­ни­ков Мат­вей Кузь­мич. Мы с ним дру­жи­ли потом до самой его смер­ти. В бри­га­де в это время сде­ла­ли пе­ре­ста­нов­ку, вы­гна­ли врача тан­ко­де­сант­но­го ба­та­льо­на, оста­лась ва­кант­ной его долж­ность, я со­гла­сил­ся её за­нять. Ко­ман­дир кор­пу­са меня на­пут­ство­вал: «Бе­ре­ги­те от смер­ти себя и своих под­чи­нён­ных, ра­не­ных». В бри­га­де было три тан­ко­вых ба­та­льо­на и один тан­ко­де­сант­ный. В обя­зан­но­сти этого ба­та­льо­на вхо­ди­ло при­кры­тие тан­ков от фа­уст­ни­ков.

В ба­та­льоне меня при­ня­ли хо­ро­шо. По штату у нас в бри­га­де был штаб мед­сан­взво­да, три врача, сан­ин­струк­тор, фельд­ше­ры, а в ба­та­льоне – один врач, то есть я, три сан­ин­струк­то­ра и два са­ни­та­ра. Мно­гие из них уже были ин­ва­ли­да­ми – на­при­мер, один сан­ин­струк­тор без глаза. В ба­та­льоне мне ска­за­ли: «Вы не толь­ко врач, но и офи­цер. Вы стре­лять уме­е­те?» Нас в ака­де­мии на­учи­ли, у нас была хо­ро­шая во­ен­ная под­го­тов­ка. Я вы­би­вал 29 из пи­сто­ле­та Ма­ка­ро­ва, когда слу­жил уже в мир­ное время. А во время войны на моей со­ве­сти трое уби­тых нем­цев.

В июне нас от­пра­ви­ли в Под­мос­ко­вье на пе­ре­фор­ми­ро­ва­ние, мы на­хо­ди­лись в Крю­ко­во. По­лу­чи­ли новые танки, и в конце ав­гу­ста нас пе­ре­бро­си­ли на 3-й При­бал­тий­ский фронт, в Лат­вию, там за­сто­по­ри­лось на­ступ­ле­ние. При­бы­ли туда, и где-​то через де­сять дней меня вы­звал зам­по­лит ба­та­льо­на майор Кикин и ска­зал: «Такая си­ту­а­ция, то­ва­рищ ка­пи­тан». Ока­за­лось, что один тан­ко­вый ба­та­льон вы­нуж­ден был от­сту­пить, и оста­вил де­рев­ню. Немцы её за­ня­ли. А в под­ва­ле од­но­го из домов оста­лось около де­сят­ка наших ра­не­ных. Зам­по­лит по­ста­вил мне за­да­чу – про­брать­ся туда, ока­зать им необ­хо­ди­мую по­мощь и по воз­мож­но­сти вы­вез­ти. Но го­во­рит: «Борис Вла­ди­ми­ро­вич, Вы еще не об­стре­лян­ный, мо­ло­дой, толь­ко к нам при­бы­ли. Вы мо­же­те от­ка­зать­ся». Я не от­ка­зал­ся.

До де­рев­ни было, на­вер­ное, ки­ло­мет­ров пят­на­дцать. У меня был са­ни­тар Иван Бе­рёз­кин – быв­ший бе­ло­рус­ский ре­ци­ди­вист, у него до войны было что-​то около семи убийств. Когда немцы от­кры­ли в Мин­ске тюрь­мы, часть за­клю­чён­ных пошла к нем­цам, а боль­шая часть – к нашим, в том числе, и Бе­рёз­кин. К нему при­смот­ре­лись, ко­неч­но, до­про­си­ли в осо­бом от­де­ле и, видя его сме­лость, от­пра­ви­ли слу­жить в раз­вед­ку. Од­на­жды он при­вёл двух языков-​немцев, но был тя­же­ло ранен. Его хо­те­ли де­мо­би­ли­зо­вать, но он упёр­ся, и ни в какую: «Нет, я ни­ку­да не пойду». Тогда его пе­ре­ве­ли к нам са­ни­та­ром. У этого сол­да­та было два ор­де­на Бо­е­во­го Крас­но­го Зна­ме­ни – это боль­шая ред­кость. Мо­ло­дой па­рень. Когда я при­был, мне ко­ман­дир ба­та­льо­на майор Дья­ко­нов ска­зал: «По­про­буй­те рас­по­ло­жить к себе Бе­рёз­ки­на. Он Вам будет по­ле­зен».

Бе­рёз­кин ока­зал­ся со­вер­шен­но нор­маль­ным. Мы по­го­во­ри­ли. Я ска­зал: «Иван, вот так-​то и так-​то. Мне ко­ман­дир ска­зал». Он в ответ: «Я готов Вас под­дер­жать, по­мочь, но у меня прось­ба. Я ма­ло­гра­мот­ный. Мать моя в Сред­ней Азии, где-​то под Аш­ха­ба­дом, по-​моему. Она мне пишет пись­ма. Вы мне бу­де­те эти пись­ма чи­тать, я Вам буду дик­то­вать от­ве­ты». Я в ответ: «По­жа­луй­ста». Я помню, он за­кан­чи­вал каж­дое своё пись­мо: «Жду от­ве­та, как со­ло­вей лета».

В общем, мы по­еха­ли. Нам дали са­ни­тар­ную ма­ши­ну, я взял двух са­ни­та­ров – Бе­рёз­ки­на, и вто­ро­го, из со­сед­не­го тан­ко­во­го ба­та­льо­на. Ве­че­ром в тем­но­те подъ­е­ха­ли к де­ревне, вбли­зи в лесу за­мас­ки­ро­ва­ли ма­ши­ну, смот­рим – идет немец­кий ча­со­вой. Бе­рёз­кин мне: «То­ва­рищ ка­пи­тан, да­вай­те, я его уни­что­жу». Я го­во­рю: «Слу­шай, ты уни­что­жишь, на­де­ла­ешь шума, немцы вспо­ло­шат­ся, и мы не вы­пол­ним за­да­чи. Пока не надо». Ча­со­вой про­шёл, потом стало тихо, и мы под при­кры­ти­ем де­ре­вьев ти­хонь­ко до­бра­лись до этого дома. В под­ва­ле были наши, де­вять че­ло­век, из них трое тя­же­ло­ра­не­ных. Мы всех пе­ре­вя­за­ли. Ра­не­ные стали кри­чать, ра­до­вать­ся. Я на них при­крик­нул: «Тише, вы же под­ни­ме­те шум, нас всех уни­что­жат». Они при­тих­ли, и мы ти­хонь­ко на но­сил­ках и во­ло­ку­шах (это плащ-​палатка, кла­дёшь её на землю, свер­ху ра­не­но­го и тя­нешь) вы­та­щи­ли всех.

Ночью, пока тас­ка­ли, Бе­рёз­кин таки уни­что­жил этого ча­со­во­го. Он встал за де­ре­во и когда тот про­хо­дил мимо, как обе­зья­на прыг­нул на него, зажал ему рот и уда­рил ножом в шею. Все ра­не­ные вы­жи­ли, все были, ко­неч­но, очень бла­го­дар­ны. Вот это мой пер­вый, так ска­зать, бо­е­вой эпи­зод. К со­жа­ле­нию, Бе­рёз­кин потом погиб – в ян­ва­ре 1945 года во время боев за город Най­ден­бург его убил оско­лок сна­ря­да.

Потом были тя­же­лые бои, и в окру­же­ния по­па­да­ли… Си­гул­да, Рига, До­бе­ле, Ауце – вот там это всё про­ис­хо­ди­ло. Мы тогда во­е­ва­ли в со­ста­ве 2-го При­бал­тий­ско­го фрон­та. Потом мы пошли по Во­сточ­ной Прус­сии до Кё­нигсбер­га. Перед Кё­нигсбер­гом вышли к за­ли­ву Фришес-​Хафф – там было скоп­ле­ние нем­цев, страш­ные бои и огром­ные по­те­ри.

 

Какие бо­е­вые эпи­зо­ды Вам за­пом­ни­лись? Несколь­ко лет назад я бе­се­до­вал с двумя ветеранами-​танкодесантниками, и вос­по­ми­на­ния у них очень тя­же­лые. Тя­же­лей­шее впе­чат­ле­ние про­из­ве­ли.

Под Си­гул­дой были тя­же­лые бои, в на­ча­ле ок­тяб­ря. У меня оста­лось в па­мя­ти, что я у го­ря­ще­го танка ока­зы­ваю по­мощь ра­не­но­му. Его фа­ми­лия была Ми­шу­тин, на­чаль­ник штаба 3-го тан­ко­во­го ба­та­льо­на. Его танк по­до­рвал­ся на мине, ему ото­рва­ло стопу. Я с по­мо­щью двух ав­то­мат­чи­ков от­крыл люк танка, вы­та­щил ра­не­но­го. Не хва­та­ло пе­ре­вя­зоч­ных средств, я снял с себя гим­на­стер­ку и по­рвал свою ниж­нюю ру­ба­ху, чтобы сде­лать жгут. Оста­но­ви­ли кро­во­те­че­ние и от­пра­ви­ли ра­не­но­го в мед­сан­бат. Все это, есте­ствен­но, под огнем про­тив­ни­ка. Была у меня сим­па­тия, одна сан­ин­струк­тор, Женя Ла­за­рен­ко – она мне тогда очень по­мог­ла. К со­жа­ле­нию, потом она по­гиб­ла, я вы­но­сил ее труп с поля боя.

Или, на­при­мер, наш ба­та­льон идет в про­рыв. Я сижу на танке вме­сте с ав­то­мат­чи­ка­ми. И вдруг по нам от­кры­ва­ют огонь. Тогда ко­ман­дир ба­та­льо­на, ко­то­рый сидит в пер­вом танке, за­би­ра­ет меня в люк туда к себе. А потом те, кто оста­вал­ся на броне, в ре­зуль­та­те до­ез­жа­ли не все. К концу се­рьез­но­го боя из ше­сти­сот тан­ко­де­сант­ни­ков в строю оста­ва­лись две­сти. Под Ригой у нас много по­гиб­ло, а я по­лу­чил кон­ту­зию, по­это­му саму Ригу не брал, попал в гос­пи­таль.

 

Какая была при­бли­зи­тель­ная про­пор­ция по уби­тым и ра­не­ным?

Мне это ска­зать труд­но.

 

А какие ра­не­ния были ха­рак­тер­ны для тан­ко­де­сант­ни­ков?

Для тан­ко­де­сант­ни­ков – любые. А для тан­ки­стов – очень часто мины ноги от­ры­ва­ли. Танк на мину на­е­хал про­ти­во­тан­ко­вую, и всё. Ожо­гов полно было.

 

Какая-​то ме­то­ди­ка для ле­че­ния ожо­гов су­ще­ство­ва­ла?

Мы на поле боя не ле­чи­ли, а ока­зы­ва­ли первую по­мощь и от­прав­ля­ли в тыл. Всё ста­ра­лись де­лать сте­риль­но. В 1944 году вме­сто кор­пус­но­го мед­сан­взво­да со­зда­ли кор­пус­ной мед­сан­бат – там вся­кие от­де­ле­ния были, ра­бо­та­ло 169 че­ло­век. По­это­му мы от­прав­ля­ли ра­не­ных или в мед­сан­бат, или в гос­пи­та­ли. Пред­став­ля­е­те себе, кор­пус пошел в про­рыв, пе­хо­та сде­ла­ла ко­ри­дор, но не все­гда по­лу­ча­лось, чтобы какие-​то танки оста­лись под­дер­жи­вать пе­хо­ту. Кор­пус ушел, или бри­га­да ушла, а немцы за­кры­ли ко­ри­дор. И ночью со­бе­решь ра­не­ных на два «сту­де­бе­ке­ра», ко­то­рые при­вез­ли бо­е­при­па­сы, уло­жишь их, на­ко­лешь нар­ко­ти­ка­ми и ве­зешь через немец­кое рас­по­ло­же­ние в тыл. Бы­ва­ло, что слы­ша­ли мы и немец­кую речь, и ви­де­ли за­мас­ки­ро­ван­ные са­мо­ход­ки и «Тигры», но ти­хонь­ко мимо них про­ез­жа­ли. Ра­не­ный за­сто­нет, ты ему: «Я тебя при­стре­лю сей­час». А потом в сле­ду­ю­щую ночь надо воз­вра­тить­ся.

Я помню, при­е­хал в один гос­пи­таль сдать ра­не­ных. «Где ко­ман­дир, на­чаль­ник гос­пи­та­ля?» – «Он где-​то здесь, не знаю». Ко­ро­че, я его нашел, из­ви­ни­те за вы­ра­же­ние, на бабе. «Ты что, – я ему го­во­рю, – Тут боль­ные!» Он мне: «А вы не наши, у вас свой мед­сан­бат». Я хва­та­юсь за пи­сто­лет, го­во­рю: «Сей­час я спущу курок, и тебя здесь не будет. Давай!» И он под­чи­нил­ся, при­нял у меня ра­не­ных, всех. Вот такая жизнь была.

 

Мест­ное на­се­ле­ние в При­бал­ти­ке как от­но­си­лось? Слу­ча­лись какие-​то кон­флик­ты?

Спо­кой­но всё было. Меня до сих пор му­ча­ют угры­зе­ния со­ве­сти. Мы на фронт в Лат­вию ехали через Эс­то­нию, в Эс­то­нии были такие кра­си­вые до­ми­ки. Зашли в домик, бабка вы­нес­ла в ка­стрю­ле мо­ло­ко и уго­сти­ла нас. Мо­ло­ко «пим» по-​ихнему. На­ли­ла его в ста­кан, а я го­во­рю: «По­про­буй­те сна­ча­ла Вы». Она по­про­бо­ва­ла, за ней мы на­ча­ли пить. Я потом му­чил­ся – по­лу­чи­лось как-​то некра­си­во.

В Лат­вии за­пом­нил­ся один слу­чай. У меня среди па­ци­ен­тов ока­за­лась майор Ам­ше­е­ва Ев­ге­ния Фе­до­ров­на. Она была лю­бов­ни­цей ко­ман­ди­ра кор­пу­са. Не Ша­пош­ни­ко­ва, а Алек­се­е­ва, ко­то­рый был до Ша­пош­ни­ко­ва. Ша­пош­ни­ков при­шёл в конце 1944 года, Алек­се­е­ва куда-​то пе­ре­ве­ли, а ее по­ни­зи­ли с ко­ман­ди­ра мед­сан­взво­да кор­пу­са до бри­гад­но­го врача – это еще до моего при­бы­тия в кор­пус было. Она была моей на­чаль­ни­цей. Я все ее при­ка­зы вы­пол­нял, она ко мне хо­ро­шо от­но­си­лась. И вот как-​то она при­е­ха­ла ко мне в ба­та­льон, я сразу до­ло­жил всё, что по­ло­же­но. А она лю­би­ла такие ярко на­ма­зан­ные брови, и тут во­круг глаз тоже синее – ко­ро­че го­во­ря, была вся из себя. Ре­ши­ла она прой­тись по око­пам, вышла из зем­лян­ки, и в этот раз немцы её за­ме­ти­ли, стрель­ну­ли из­да­ле­ка, по­па­ло в живот. Я ее сразу в ма­ши­ну, стал раз­де­вать. Она мне: «Нет, я стес­ня­юсь». Раз­ре­за­ли одеж­ду, ока­за­ли по­мощь, от­пра­ви­ли в тыл. Вме­сто Ам­ше­е­вой на долж­ность бри­гад­но­го врача на­зна­чи­ли меня. А с ней мы потом встре­ти­лись после войны.

Потом при­е­хал я в мед­сан­взвод, им ко­ман­до­вал Гриша Сва­нид­зе. Он мне до­кла­ды­ва­ет, что у него столько-​то ра­не­ных (что-​то вроде сем­на­дцать че­ло­век), столько-​то вы­здо­рав­ли­ва­ю­щих. Я побыл там, кофе попил. И вдруг до­кла­ды­ва­ют, что в нашем на­прав­ле­нии дви­жет­ся груп­па нем­цев. Я го­во­рю: «Гриша, то­ва­рищ ка­пи­тан, да­вай­те будем ор­га­ни­зо­вы­вать са­мо­обо­ро­ну. По­счи­тай­те, сколь­ко у Вас пер­со­на­ла и ра­не­ных, ко­то­рые могут дер­жать ору­жие. Будем за­щи­щать­ся» – «А зачем это? Наше дело лэ́чить». Я го­во­рю: «Не лэ́чить, а ты офи­цер, так что давай, вы­пол­няй». Это были вы­хо­див­шие из окру­же­ния во­ору­жен­ные немцы. Со­бра­ли мы пер­со­нал, в мед­сан­взво­де было что-​то около два­дца­ти пяти че­ло­век и ра­не­ные. Со­бра­лась груп­па, за­ня­ли по­зи­ции в во­рон­ках. У меня с собой все­гда был ав­то­мат ППШ, две ли­мон­ки, пи­сто­лет и са­ни­тар­ная сумка, на вся­кий слу­чай. Немцы по­до­шли мет­ров на сорок-​пятьдесят, и я дал ко­ман­ду: «Огонь!» Мы всту­пи­ли в бой, нем­цев от­би­ли, и они от­сту­пи­ли в лес. У нас погиб один ра­не­ный, его фа­ми­лия была Гудзь, и двое сол­дат из мед­сан­взво­да были ра­не­ны. Немцы по­те­ря­ли семь че­ло­век, од­но­го из них убил я.

В дру­гой раз я убил ба­буш­ку, тоже в Лат­вии. Я тогда тоже на­хо­дил­ся в мед­сан­взво­де. И я к тому вре­ме­ни за­ме­тил, что каж­дый раз, когда наш мед­сан­взвод пе­ре­ме­щал­ся, по нам от­кры­ва­ли огонь, при­чем стре­ля­ли по па­лат­кам. Я как-​то вышел с то­ва­ри­щем по­ку­рить, и в ку­стах мы за­ме­ти­ли бабку, ко­то­рая кому-​то сиг­на­ли­зи­ро­ва­ла фо­на­ри­ком. И я ее рас­стре­лял. Она крик­ну­ла, помню: «Майн гот!» (по-​немецки – «мой Бог»).

А тре­тье­го немца я убил прямо в штабе ба­та­льо­на. Там по­сто­ян­но си­де­ла и пе­ча­та­ла какие-​то до­ку­мен­ты Нина, свя­зист­ка, она была по­дру­гой ко­ман­ди­ра ба­та­льо­на под­пол­ков­ни­ка Дья­ко­но­ва. А Дья­ко­нов на­хо­дил­ся на ре­ко­гнос­ци­ров­ке. Я когда про­ез­жал мимо до­ми­ка, в ко­то­ром на­хо­дил­ся штаб, услы­шал крик. Я туда, а там один немец на­си­лу­ет Нину, а вто­рой стоит рядом. Как они там ока­за­лись – со­вер­шен­но непо­нят­но. Я пер­во­го за­стре­лил, а тот вто­рой убе­жал. Вот три моих немца, ко­то­рых я убил во время войны.

Нашим 2-м При­бал­тий­ским фрон­том ко­ман­до­вал ге­не­рал Ерё­мен­ко. И вот в се­ре­дине ок­тяб­ря, уже Рига была взята, весь Союз уже был осво­бож­дён, оста­ва­лась толь­ко Кур­лянд­ская груп­пи­ров­ка нем­цев. И Ста­лин при­ка­зал про­рвать уча­сток фрон­та Ту­кумс – Ли­ба­ва. У нас го­во­ри­ли, как будто он ска­зал Ерё­мен­ко: «Осво­бо­дишь – бу­дешь мар­ша­лом». Тот при­е­хал в кор­пус, за ним адъ­ютант с меш­ком ор­де­нов и до­ку­мен­та­ми, удо­сто­ве­ре­ни­я­ми. Вы­стро­и­ли весь кор­пус, Ерё­мен­ко пошёл вдоль рядов:

– Во­е­вал?

– Да.

– Ра­не­ния есть?

– Есть.

Ерё­мен­ко адъ­ютан­ту:

– Орден Крас­ной Звез­ды.

Тот вы­ни­ма­ет. Прямо из мешка раз­да­вал. А Ерё­мен­ко хро­мой был и ходил с пал­кой, вот как я сей­час – трость у него была такая. Потом со­бра­ли офи­це­ров, пред­ло­жи­ли от­крыть план­ше­ты, карты. Я тоже от­крыл. Он ука­зы­ва­ет, как надо взять Ту­кумс, по­вер­нуть на Сал­дус и потом про­рвать­ся в Ли­ба­ву. Ну и мы пошли в на­ступ­ле­ние. А там почва гли­ни­стая, танки на­ча­ли вяз­нуть, при­шлось трак­то­ра­ми вы­тас­ки­вать. Мы толь­ко на две­на­дцать ки­ло­мет­ров про­дви­ну­лись, а надо было что-​то боль­ше трид­ца­ти. При­е­хал снова Ерё­мен­ко в кор­пус, при мне это было, и Ша­пош­ни­ко­ва по плечу – пал­кой! Снял его и вза­мен на­зна­чил генерал-​майора Сахно Ми­ха­и­ла Гор­де­е­ви­ча. Но у Сахно тоже ни­че­го не вышло, по­то­му этот Кур­лянд­ский тре­уголь­ник так и остал­ся до са­мо­го конца войны и даже ка­пи­ту­ли­ро­вал от­дель­но от осталь­ных немец­ких войск. А Сахно был хо­ро­ший че­ло­век, хо­ро­ший ко­ман­дир. Жалко, потом рано умер, в сорок два года, рано и по-​дурному – ап­пен­ди­цит.

 

В ис­то­рии 10-го тан­ко­во­го кор­пу­са зна­чит­ся, что в Кур­лян­дии он на­чи­нал на­ступ­ле­ние два­жды – 30 ок­тяб­ря и 24 но­яб­ря 1944 года.

Да. И оба раза на­сту­па­ли на Тукумс-​Салдус. Во время пер­во­го на­ступ­ле­ния были очень тя­же­лые бои. К тому вре­ме­ни я уже много чему на­учил­ся – умел быст­ро от­крыть люк танка, вы­та­щить ра­не­но­го, ока­зать первую по­мощь. Уби­тых тан­ки­стов тоже ста­ра­лись вы­тас­ки­вать. Между про­чим, вы­тас­ки­вать уби­тых и ра­не­ных из го­ря­щих тан­ков не так про­сто – из-за вы­со­кой тем­пе­ра­ту­ры. Во время войны у меня из­ме­ни­лась так­тиль­ная чув­стви­тель­ность на жар. Я с тех пор, на­при­мер, могу го­ря­чую ско­во­род­ку снять с плиты, го­лы­ми ру­ка­ми – то, что не может сде­лать жена.

В общем, пер­вый раз не смог­ли про­рвать­ся, Ша­пош­ни­ко­ва по­ме­ня­ли на Сахно, вто­рой раз не смог­ли про­рвать­ся (24-25 но­яб­ря), и в конце но­яб­ря весь кор­пус от­ве­ли в ре­зерв. Я в это время был легко ранен, оскол­ком в бедро. Остал­ся в строю.

 

Борис Эп­ш­тейн после боев в При­бал­ти­ке

 

По­лу­чи­ли по­пол­не­ние и в се­ре­дине де­каб­ря по­еха­ли на 2-й Бе­ло­рус­ский фронт, за Бе­ло­сток. Там про­дол­жа­ли при­во­дить себя в по­ря­док, по­лу­чать по­пол­не­ние. Ме­ди­цин­ское обес­пе­че­ние у нас вообще-​то пред­став­ля­ло боль­шую слож­ность. Дело в том, что наш кор­пус от­но­сил­ся к РГК, и в за­ви­си­мо­сти от об­ста­нов­ки его части могли при­да­вать­ся дру­гим со­еди­не­ни­ям и ча­стям. В таких усло­ви­ях ни­ка­ко­го цен­тра­ли­зо­ван­но­го ме­ди­цин­ско­го обес­пе­че­ния быть не могло, при­хо­ди­лось ра­бо­тать ав­то­ном­но, а сил и средств было очень мало. На­при­мер, в бой идет ба­та­льон с пол­ным уком­плек­то­ва­ни­ем (21 танк с де­сан­том по 8-10 че­ло­век) и всего одним штат­ным фельд­ше­ром. Может этот фельд­шер ока­зать первую по­мощь всем ра­не­ным? Ко­неч­но, нет. Более того, фельд­ше­ра тоже ехали на броне и часто по­ги­ба­ли сами. Чтобы как-​то об­лег­чить это по­ло­же­ние, я по со­гла­со­ва­нию с ко­ман­ди­ром бри­га­ды пол­ков­ни­ком По­лу­ка­ро­вым и кор­пус­ным вра­чом при­ме­нил новый метод. На­ча­ли обу­чать ока­за­нию пер­вой по­мо­щи наи­бо­лее спо­соб­ных сол­дат из числа тан­ко­де­сант­ни­ков. Они счи­та­лись нештат­ны­ми са­ни­та­ра­ми и очень по­мо­га­ли нам. Для ме­ди­цин­ских целей они ис­поль­зо­ва­ли про­ти­во­газ­ные сумки – вме­сте с про­ти­во­га­зом туда сво­бод­но по­ме­ща­лись пе­ре­вя­зоч­ные ма­те­ри­а­лы, рас­твор йода и пе­ре­кись во­до­ро­да. Таких са­ни­та­ров го­то­ви­ли по два-​три че­ло­ве­ка на роту. В нашей 178-й бри­га­де обу­че­ни­ем таких сол­дат за­ни­мал­ся сан­ин­струк­тор Пе­взнер. К со­жа­ле­нию, вско­ре его тя­же­ло ра­ни­ло (оскол­ком раз­дро­би­ло пле­че­вую кость), так что войну за­кан­чи­ва­ли без него.

 

Когда вы на­ча­ли на­ступ­ле­ние на Во­сточ­ную Прус­сию?

12 ян­ва­ря на­ча­ли. На­сту­па­ли на Найденбург-​Танненберг и даль­ше на север, была за­да­ча выйти к за­ли­ву Фришес-​Хафф. Наша бри­га­да сна­ча­ла взяла город Най­ден­бург, потом Тан­нен­берг, потом Осте­ро­де, при­чем в Тан­нен­берг мы зашли очень быст­ро, немцы не успе­ли ор­га­ни­зо­вать со­про­тив­ле­ние и быст­ро от­сту­пи­ли.

Ко­ро­че го­во­ря, бри­га­да вы­дви­ну­лась да­ле­ко впе­ред, на флан­гах и по тылам бро­ди­ло огром­ное ко­ли­че­ство немец­ких ча­стей, групп и так далее. Они тоже на­но­си­ли нам по­те­ри. Ну, вот на­при­мер. Это было уже после Осте­ро­де, мы шли в на­ступ­ле­ние. Про­шли наши танки, немцы по­пря­та­лись в око­пах. Я ехал на ма­шине. У меня шо­фе­ром са­ни­тар­ной ма­ши­ны был Ан­дрей Су­пру­нов – очень уме­лый, бо­е­вой сол­дат. До­гна­ли мы Ки­ки­на, моего быв­ше­го зам­по­ли­та из тан­ко­де­сант­но­го ба­та­льо­на и его ор­ди­нар­ца Ме­лё­хи­на, но они свер­ну­ли к до­ми­ку лес­ни­ка, ко­то­рый вид­нел­ся на опуш­ке, а мы по­еха­ли по дру­гой до­ро­ге. И тут на­ле­те­ли немец­кие са­мо­ле­ты, стали нас об­стре­ли­вать на бре­ю­щем по­ле­те. Я ис­пу­гал­ся, когда са­мо­лет летит на бре­ю­щем по­ле­те и стре­ля­ет – это очень страш­но. Помню, вроде убе­гал от них. А Су­пру­нов дей­ство­вал хитро: он то за­тор­мо­зит, то рва­нет, не давал нем­цам при­це­лить­ся. И все-​таки пуля ра­ни­ла его в го­ло­ву. Что де­лать? Мы оста­лись вдво­ем. Я пе­ре­са­жи­ваю Су­пру­но­ва на свое место, сам са­жусь за руль и еду. Я на­учил­ся в ба­та­льоне во­дить ма­ши­ну, танки умел во­дить. До­ста­вил Су­пру­но­ва в мед­сан­часть, при­е­хал и до­ло­жил о Ки­кине. А когда мы ехали с Су­пру­но­вым, немцы вы­ле­за­ли из око­пов и под­ни­ма­ли руки – они уже по­ня­ли, что надо сда­вать­ся. Я им по­ка­зы­вал, чтобы они ло­жи­лись об­рат­но, и ехал даль­ше. Вер­ну­лись мы туда, где оста­лись Кикин и Ме­лё­хин – они лежат мерт­вые. У Ки­ки­на на спине вы­ре­зан­ная звез­да, а рядом ле­жа­ла скрип­ка – он был до войны учи­те­лем му­зы­ки и очень любил скрип­ку. Ну, мы их от­вез­ли, потом по­хо­ро­ни­ли (по дан­ным ОБД «Ме­мо­ри­ал», майор Алек­сандр Дмит­ри­е­вич Кикин погиб 18 ян­ва­ря 1945 года, место за­хо­ро­не­ния – Поль­ша, п. Чернице-​Городова – прим. ред.).

Потом мы успеш­но на­сту­па­ли даль­ше. Кор­пус взял город Эль­бинг, а потом вышел к за­ли­ву Фришес-​Хафф. Там в конце ян­ва­ря были очень силь­ные бои. Немцы пы­та­лись вос­ста­но­вить ком­му­ни­ка­ции груп­пи­ров­ки, ко­то­рую мы при­жа­ли к морю, с глав­ны­ми си­ла­ми. 186-ю бри­га­ду на­ше­го кор­пу­са, ко­то­рая уже на­хо­ди­лась на по­бе­ре­жье, немцы ре­ши­ли обой­ти с юга. На это на­прав­ле­ние сроч­но пе­ре­бро­си­ли нашу 178-ю бри­га­ду, и мы три дня от­би­ва­ли атаки возле по­сел­ков Бе­лен­хоф и Карвит­тен. Бои на­ча­лись 28 ян­ва­ря и про­дол­жа­лись до ве­че­ра 30 ян­ва­ря. В ночь с 28 на 29 ян­ва­ря мы даже были от­ре­за­ны от осталь­ных войск кор­пу­са. Штаб бри­га­ды на­хо­дил­ся в Карвит­тене, а немцы, ко­то­рые про­ры­ва­лись на запад, как раз ре­ши­ли идти через этот по­се­лок. И мы до утра обо­ро­ня­ли штаб бри­га­ды от немец­кой пе­хо­ты – ав­то­мат­чи­ки из охра­ны штаба, ме­ди­ки и все осталь­ные, кто там был. Там мы по­нес­ли боль­шие по­те­ри. Утром нам на по­мощь по­до­шел 326-й самоходно-​артиллерийский полк, и немцы от­сту­пи­ли.

Потом, уже в фев­ра­ле, я не помню ка­ко­го числа, мы дви­ну­лись в сто­ро­ну Кё­нигсбер­га. И там под Кё­нигсбер­гом ата­ко­ва­ли немец­кую груп­пи­ров­ку. У меня в лич­ном деле было на­пи­са­но, что я вла­дею немец­ким язы­ком. А я как… По­ни­мал, мог го­во­рить, но раз­го­вор­ная речь была непра­виль­ная. А тут, в глу­бо­ком блин­да­же, где-​то в ста мет­рах под зем­лей на­хо­дил­ся ко­манд­ный пункт ко­ман­ду­ю­ще­го этой груп­пы, я забыл его фа­ми­лию. Туда на­пра­ви­лась пер­вая груп­па пар­ла­мен­те­ров с бе­лы­ми фла­га­ми, ее немцы рас­стре­ля­ли. Про­шло какое-​то время, об­ста­нов­ка все-​таки стала кло­нить­ся в нашу поль­зу, снова надо от­прав­лять пар­ла­мен­те­ров. И вот меня нашли, на­зна­чи­ли в пар­ла­мен­те­ры, ска­за­ли: «Пой­дешь с белым фла­гом». Мы пошли, ко­ро­че го­во­ря, и он сдал­ся. Труд­но Вам пе­ре­дать, что там про­ис­хо­ди­ло. Они были вспо­ло­ше­ны – уже по­ня­ли, что всё. Пья­ные были. И этот ко­ман­ду­ю­щий под­пи­сал ка­пи­ту­ля­цию. В 60-х или 70-х годах мы с женой от­ды­ха­ли в Свет­ло­гор­ске, это под Кё­нигсбер­гом – там на бе­ре­гу моря есть пре­крас­ный са­на­то­рий. Была хо­ро­шая по­го­да, и мы по­еха­ли на экс­кур­сию и спус­ка­лись в этот самый глу­бо­кий бун­кер. И Вы зна­е­те, мне, как участ­ни­ку тех со­бы­тий было страш­но.

Потом нас пе­ре­бро­си­ли из Во­сточ­ной Прус­сии в на­прав­ле­нии на По­ме­ра­нию, ближе туда под Бер­лин. Но Бер­лин брали уже без нас. 8 мая меня сроч­но вы­звал ко­ман­дир бри­га­ды, по­са­дил за стол. Война же на самом деле 8 мая за­кон­чи­лась, а не 9-го – уже били в ко­ло­ко­ла. И мы пили спирт. Я мог пить спирт, я был креп­кий па­рень. Вы бы по­ве­ри­ли, что я когда-​то этими ру­ка­ми «сол­ныш­ко» кру­тил на тур­ни­ке? Я же был спортс­мен: 1-й раз­ряд по тен­ни­су, 1-й раз­ряд по гим­на­сти­ке и 1-й раз­ряд по шах­ма­там. Мы вы­пи­ва­ли перед боем пол­ный гра­не­ный ста­кан спир­та – вы­пи­ва­ешь и сразу за­пи­ва­ешь водой. И я на ра­до­стях, что по­бе­да, слу­чай­но запил спирт спир­том. Я чуть не погиб, мне пе­ре­кры­ло ды­ха­ние – всё! Еле от­ка­ча­ли. Ну, это такое... Глав­ное, что мы по­бе­ди­ли.

 

У Вас два ор­де­на Крас­ной Звез­ды. Это фрон­то­вые?

Да, фрон­то­вые. Я уже не помню, за что. Ну, так бы­ва­ло, кон­чи­лись бои, дали раз­на­ряд­ку, надо сто че­ло­век на­гра­дить. Стали вы­би­рать – этот, этот... Ино­гда не за кон­крет­ные какие-​то по­дви­ги даже на­граж­да­ли, а за пе­ри­од по со­во­куп­но­сти. Еще у меня есть ме­да­ли «За от­ва­гу», «За бо­е­вые за­слу­ги», а потом мне дали ме­даль «За взя­тие Кё­нигсбер­га», ме­даль «За осво­бож­де­ние Вар­ша­вы», хотя в самой Вар­ша­ве я не был.

 

Сколь­ко у Вас ра­не­ний?

Два лег­ких ра­не­ния и тя­же­лая кон­ту­зия. Ра­не­ния были слу­чай­ные, не во время боя – не так, чтобы я кого-​то пе­ре­вя­зы­вал, и меня ра­ни­ли. А кон­ту­зию я по­лу­чил при взры­ве бомбы. Это было под Ригой. Ее осво­бо­ди­ли 13 ок­тяб­ря по-​моему, а это слу­чи­лось за день до того возле по­сел­ка Ро­па­жи. Я на­хо­дил­ся на броне танка ком­ба­та Фе­до­ра Руд­ско­го, он потом стал Ге­ро­ем Со­вет­ско­го Союза. Мы на­сту­па­ли на по­се­лок, и вдруг у меня перед гла­за­ми воз­ник­ла вспыш­ка огня, и я ощу­тил как бы удар по го­ло­ве. Звука взры­ва уже не слы­шал. Я по­те­рял слух и речь, рвал­ся из гос­пи­та­ля, меня не от­пус­ка­ли – кон­ту­зия была тя­же­лая. Но я все-​таки убе­жал.

 

С плен­ны­ми нем­ца­ми об­ща­лись? Не при­хо­ди­лось ока­зы­вать первую по­мощь нем­цам?

Был один эпи­зод. Это уже в 1945 году в Во­сточ­ной Прус­сии, когда у нем­цев фронт со­всем по­сы­пал­ся. При­ве­ли к нам плен­но­го ра­не­но­го май­о­ра ме­ди­цин­ской служ­бы. Я его имя за­пом­нил, Отто Кюс­нер. Ра­не­ние у него было тя­же­лое в плечо, мы ему де­ла­ли пе­ре­вяз­ки. Про­пря­та­ли семь дней в кла­дов­ке. По­ни­ма­е­те, чем я рис­ко­вал? Узнай об этом осо­би­сты… У нас там был один… Нево­лин такой, сколь­ко он крови попил. Вме­ши­вал­ся во всё, хотя сам на пе­ре­до­вую не ходил. Но я решил риск­нуть, всё-​таки кол­ле­га, майор. К тому же, у меня по­ло­же­ние было хо­ро­шее, ко­ман­до­ва­ние ко мне очень хо­ро­шо от­но­си­лось. Семь дней мы этого немца пря­та­ли. Осо­бен­но мы с ним не об­ща­лись, он ни­че­го не рас­ска­зы­вал – мне было неко­гда, тем более я все время ходил в стра­хе. И вот, когда у него кро­во­те­че­ние оста­но­ви­лось, раны успо­ко­и­лись, мы его от­пу­сти­ли. К тому вре­ме­ни уже осво­бож­ден­ные немцы кру­гом бол­та­лись, об­ста­нов­ка уже была такая – не во­ен­ная. Он на про­ща­ние по­да­рил мне «бра­у­нинг», очень хо­ро­ший ко­стя­ной сте­то­скоп, ко­то­рый сей­час хра­нит­ся в музее Ки­ев­ско­го во­ен­но­го гос­пи­та­ля, и фо­то­гра­фию с дар­ствен­ной над­пи­сью. Рас­це­ло­ва­лись на про­ща­ние. Когда мы с Та­ма­рой по­же­ни­лись, и тесть узнал, что у меня есть пи­сто­лет, он мне ска­зал: «Как ты мо­жешь? Ты по­па­дешь в тюрь­му, это уго­лов­ное дело». Ко­ро­че, он меня так донял, что я этот «бра­у­нинг» вы­бро­сил. У нас во дво­рах были туа­ле­ты, так я пи­сто­лет разо­брал на части, в один туа­лет бро­сил по­ло­ви­ну, в дру­гой – вто­рую по­ло­ви­ну, по­то­му что сда­вать его тоже было уже рис­ко­ван­но. Можно было, ко­неч­но, спи­лить бойки и хра­нить даль­ше, как су­ве­нир, но я решил – лучше так.

 

С граж­дан­ским немец­ким на­се­ле­ни­ем об­ща­лись? Они бо­я­лись со­вет­ских сол­дат?

Об­ща­лись мало. Вот по­ля­ки их пре­сле­до­ва­ли: «Немец, немец!» Они за­ста­ви­ли их но­сить белые по­вяз­ки. После войны наш кор­пус раз­ме­сти­ли в го­ро­де Драм­бур­ге, он потом стал поль­ским Драв­ско, так же, как Штет­тин стал Ще­ци­ном. И вот в это Драв­ско при­е­хал бур­го­мистр и по­про­сил нас ока­зы­вать ме­ди­цин­скую по­мощь на­се­ле­нию, ко­то­рое будет его за­се­лять, то есть – по­ля­кам. И вот эти по­ля­ки пре­сле­до­ва­ли оди­ноч­ные немец­кие семьи.

Нас немцы тоже бо­я­лись. Да и у нас на­стро­е­ния были во время войны… Это же были враги, я за­про­сто мог рас­стре­лять, люто их нена­ви­дел. Но, ви­ди­те, уже с этим док­то­ром мое от­но­ше­ние к ним из­ме­ни­лось. Он ра­не­ный, ка­ле­ка, и он не ви­но­ват. Сей­час уже эти чув­ства со­вер­шен­но при­ту­пи­лись.

 

Хотел бы немно­го по­го­во­рить о Вашей по­сле­во­ен­ной жизни.

Сразу после войны я был ко­ман­ди­ром ме­ди­цин­ской роты мед­сан­ба­та. Потом я хотел быть те­ра­пев­том, стал ко­ман­ди­ром гос­пи­таль­но­го взво­да мед­сан­ба­та, на­ла­дил в нем те­ра­пев­ти­че­скую ра­бо­ту. Потом мне пред­ло­жи­ли идти на нач­ме­да мед­сан­ба­та, но я от­ка­зал­ся, и меня от­пра­ви­ли на курсы усо­вер­шен­ство­ва­ния, были такие в нашей груп­пе войск в Гер­ма­нии.

Я окон­чил курсы по те­ра­пии и при­был уже на­чаль­ни­ком те­ра­пев­ти­че­ско­го от­де­ле­ния груп­по­во­го гос­пи­та­ля Се­вер­ной груп­пы войск. Это уже 60 коек, у меня в под­чи­не­нии были по­жи­лые док­то­ра, а я, мо­ло­дой, ими ко­ман­до­вал. Ну, они мне по­мо­га­ли, а я ни­ко­гда не за­но­сил­ся и ни­ко­го не оби­жал. Тут меня вы­зы­ва­ет ко­ман­дир кор­пу­са Сахно и го­во­рит: «Такое дело, мы ре­ши­ли со­здать дом от­ды­ха для тан­ки­стов. Даю де­сять дней. Я знаю Ваши ча­я­ния, мы к этому вер­нем­ся, я обе­щаю Вам. Толь­ко ор­га­ни­зуй­те». И я еду на ре­ко­гнос­ци­ров­ку в Лан­дек – там сей­час рас­по­ло­жен зна­ме­ни­тый и очень по­пу­ляр­ный поль­ский са­на­то­рий. Там свои ис­точ­ни­ки ле­чеб­ной грязи, но в то время мно­гое было раз­ру­ше­но. Я вы­брал два до­ми­ка, и мы ор­га­ни­зо­ва­ли в них дом от­ды­ха. Я в этом доме от­ды­ха про­был пол­го­да. О его со­зда­нии и в га­зе­тах пи­са­ли, и я пишу, и в книге у Ша­пош­ни­ко­ва о нем есть.

Потом по­сте­пен­но чис­лен­ность войск стали со­кра­щать: кор­пу­са стали ди­ви­зи­я­ми, ди­ви­зии – бри­га­да­ми. Меня, в конце кон­цов, под­ме­ни­ли в доме от­ды­ха, и, по­сколь­ку я об­ла­дал опы­том на­чаль­ни­ка оздо­ро­ви­тель­но­го учре­жде­ния, мне пред­ло­жи­ли по­ехать на­чаль­ни­ком во­ен­но­го са­на­то­рия «Па­ра­тун­ка» на Кам­чат­ку.

Я уже к тому вре­ме­ни был женат, это шел 1952 год. Жена моя, Та­ма­ра – чи­сто­кров­ная укра­ин­ка, ки­ев­лян­ка. У нее мать Га­ли­на Ива­нов­на, отец Федор Куп­ри­я­но­вич. Он ге­не­рал, ко­ман­до­вал в Жи­то­ми­ре ди­ви­зи­ей. Его в 1937 году аре­сто­ва­ли, тре­бо­ва­ли, чтобы он под­пи­сал бу­ма­гу на Якира. А он был кон­ник, такой спор­тив­ный, ему игол­ки за­го­ня­ли под ногти, зубы вы­би­ва­ли, но он ни­че­го не под­пи­сал и по­то­му остал­ся жив. В 1939 году его осво­бо­ди­ли, на­зна­чи­ли в Харь­ков за­ве­ду­ю­щим ка­фед­рой в Ака­де­мию транс­пор­та и тыла, была в Харь­ко­ве такая. Фа­ми­лия его была Сам­бур. Потом его пе­ре­ве­ли в Киев на­чаль­ни­ком штаба тыла и на­чаль­ни­ком тыла Ки­ев­ско­го во­ен­но­го окру­га. Я, когда же­нил­ся, ска­зал ему: «Федор Куп­ри­я­но­вич, по­мо­щи мне ни­ко­гда не ока­зы­вай­те. В мои дела не вме­ши­вай­тесь. Я всё сам». И так и было. Он был про­тив, когда я со­гла­сил­ся в эту Па­ра­тун­ку. Там очень ча­стые зем­ле­тря­се­ния, но мы мо­ло­дые, и я со­гла­сил­ся. Од­на­ко я на фрон­те пе­ре­нес ту­бер­ку­лез, и когда я уже при­е­хал при­ни­мать долж­ность, ме­ди­цин­ская ко­мис­сия меня за­бра­ко­ва­ла – не по­ло­же­но с ту­бер­ку­ле­зом. А у меня рент­ген по­ка­зал очаги сред­ней плот­но­сти, так что при­шлось от­ту­да уехать.

Пе­ре­ве­ли меня в Ар­за­мас. Там была выс­шая офи­цер­ская школа связи, меня на­зна­чи­ли туда на­чаль­ни­ком ла­за­ре­та. Потом она пе­ре­еха­ла в Мы­ти­щи. Это было со­лид­ное учре­жде­ние, в ней два года учи­лись. А офи­це­ры же все фрон­то­ви­ки. Они на фрон­те свои бо­лез­ни не по­ка­зы­ва­ли, а война кон­чи­лась, и ока­за­лось, что у того язва, у того – рев­ма­тизм. Было много и со­всем се­рьез­ных боль­ных.

Потом нашу школу из Мытищ пе­ре­ве­ли в Киев, в пра­вое крыло зда­ния, где было учи­ли­ще связи, и при­был новый на­чаль­ник генерал-​полковник Лео­нов Алек­сей Ива­но­вич. Потом он стал на­чаль­ни­ком войск связи Со­вет­ской армии, мар­ша­лом войск связи. У нас с ним были очень хо­ро­шие от­но­ше­ния. Вско­ре рас­фор­ми­ро­ва­ли выс­шую офи­цер­скую школу, она уже стала не нужна, вме­сто нее сде­ла­ли курсы, а меня от­пра­ви­ли в Чер­кас­сы на­чаль­ни­ком мед­служ­бы 67-й тан­ко­вой ди­ви­зии. Это была вы­со­кая долж­ность. Я пе­ре­брал­ся в Чер­кас­сы, но семья-​то оста­лась в Киеве, и я хотел все-​таки вер­нуть­ся об­рат­но. И вот Лео­нов ко­ман­ду­ет в Москве, а я в ди­ви­зии. Под моим на­ча­лом была мед­служ­ба шести бри­гад, три пол­ков­ни­ка, бри­гад­ные врачи. А я под­пол­ков­ник, но я ими всеми ко­ман­до­вал, и всё нор­маль­но было. И вот в 1959 году идут уче­ния, вдруг ко мне под­хо­дит какой-​то майор, го­во­рит: «Вас ищет мар­шал Лео­нов». Ну, мы как бы дру­жи­ли, хоть он и был на­чаль­ни­ком, но он хо­ро­шо ко мне от­но­сил­ся, помог. Я и рентген-​оборудование бла­го­да­ря ему по­лу­чил, у меня был по­ка­за­тель­ный ме­ди­цин­ский пункт. Его сын Юра, пол­ков­ник, же­нил­ся на до­че­ри мар­ша­ла Ва­си­лев­ско­го. А Лео­нов, еще бу­дучи на­чаль­ни­ком войск связи Даль­не­го Во­сто­ка, по­стро­ил себе в Киеве дом. Вот идет это так на­зы­ва­е­мое Цар­ское село, Ста­ро­на­вод­ниц­кая и туда на­верх улица, я забыл, как она на­зы­ва­ет­ся, ма­лень­кая улоч­ка – он там по­стро­ил себе дом, и там гу­ля­ли сва­дьбу его сына и Лены Ва­си­лев­ской, до­че­ри мар­ша­ла. Он тогда и меня при­гла­сил на сва­дьбу.

А тут он меня ищет. Я к нему: «То­ва­рищ мар­шал…» – «Какой я тебе мар­шал? Как тебе слу­жит­ся?» – «Мне слу­жит­ся хо­ро­шо, но я же всю жизнь меч­таю о ле­чеб­ной ра­бо­те» – «Как? Идем ко мне в куб­рик». Я к нему туда в вагон за­хо­жу, он сни­ма­ет труб­ку: «Вася!» А Вася – это некий Чуй­ков, ко­ман­ду­ю­щий вой­ска­ми Ки­ев­ско­го окру­га, зна­е­те та­ко­го? В общем, он го­во­рит: «Вася, тут у меня мой друг есть, мой врач ле­ча­щий, пре­крас­ный че­ло­век, за­слу­жен­ный. Он всю жизнь рвет­ся к ле­чеб­ной ра­бо­те, он у тебя в ди­ви­зии по­ря­док на­во­дит. Сде­ла­ем?» И через семь дней я ста­нов­люсь стар­шим ор­ди­на­то­ром Ки­ев­ско­го окруж­но­го во­ен­но­го гос­пи­та­ля (ныне – На­ци­о­наль­ный военно-​медицинский кли­ни­че­ский центр «Глав­ный военно-​клинический гос­пи­таль» – прим. ред.). В 1964 году я стал на­чаль­ни­ком те­ра­пев­ти­че­ско­го от­де­ле­ния и, на­ко­нец, смог за­нять­ся на­у­кой – на­пи­сал около де­ся­ти учеб­ных по­со­бий и около трех­сот ста­тей.

 

Пер­вое зна­ком­ство с те­ра­пев­ти­че­ским от­де­ле­ни­ем. Киев, 1964 год

 

 

Так обыч­но по­лу­ча­лось, что в гос­пи­та­ле все­гда от­сут­ство­вал нач­мед: один сло­мал ногу на пол­го­да, у дру­го­го рев­ма­тизм. Ко­ро­че, я почти по­сто­ян­но ис­пол­нял обя­зан­но­сти нач­ме­да. А на­чаль­ник гос­пи­та­ля То­ма­зов был по­лу­граж­дан­ский че­ло­век, всё хва­стал­ся, что он ни­ко­гда не носил са­по­ги. И когда надо было что-​нибудь де­лать се­рьез­ное, он по­ру­чал это мне. Я, на­при­мер, ор­га­ни­зо­вы­вал пе­ре­вод лич­но­го со­ста­ва на во­ен­ное по­ло­же­ние, когда на­ча­лись со­бы­тия в Че­хо­сло­ва­кии. Это надо было всех офи­це­ров с тре­вож­ны­ми че­мо­да­на­ми со­брать в гос­пи­та­ле, по­стро­ить, по­ста­вить за­да­чи. Я был в Че­хо­сло­ва­кии, но позже, и в со­бы­ти­ях 1968 года не участ­во­вал. Потом уже я фор­ми­ро­вал гос­пи­таль Цен­траль­ной груп­пы войск для Че­хо­сло­ва­кии.

 

После при­сво­е­ния зва­ния пол­ков­ни­ка ме­ди­цин­ской служ­бы. Киев, 1964 год

 

В гос­пи­та­ле я про­ра­бо­тал почти шесть­де­сят лет (до 2017 года – прим. ред.), от­крыл новую для себя спе­ци­а­ли­за­цию, стал ос­но­ва­те­лем эн­до­кри­но­ло­ги­че­ской служ­бы и даже участ­во­вал в со­зда­нии ки­ев­ско­го Ин­сти­ту­та эн­до­кри­но­ло­гии. На­де­юсь, мно­гим помог. За эти годы судь­ба свела с ты­ся­ча­ми па­ци­ен­тов, мно­гие из них из­вест­ные люди – Олесь Гон­чар, Борис Олей­ник, Алек­сандр По­крыш­кин, Лео­нид Жа­бо­тин­ский, ми­ни­стры обо­ро­ны Укра­и­ны Шма­ров, Ра­дец­кий, Кузь­мук, ака­де­ми­ки Ро­мо­да­нов, Ко­мис­са­рен­ко, Фроль­кис, Трах­тен­берг и дру­гие. Свое от­но­ше­ние к про­фес­сии ме­ди­ка я опи­сал в сти­хах:

Много жиз­нен­ных струн от­зву­ча­ло...
И я думал не раз вот о чем:
Если б все на­чи­на­лось сна­ча­ла,
Я бы сде­лал­ся снова вра­чом.

На­блю­дая боль­ных и лелея,
Не ищу я на­пы­щен­ных фраз.
Сколь­ко раз, вме­сте с ними болея,
Вы­здо­рав­ли­вал столь­ко же раз.

По­след­нюю вра­чеб­ную кон­суль­та­цию я дал в ав­гу­сте этого года, в воз­расте де­вя­но­ста че­ты­рех лет. Те­перь ра­бо­таю дома, пишу ста­тьи.

 

Борис Вла­ди­ми­ро­вич Эп­ш­тейн, 2005 год

 

В со­вет­ское время меня де­сят­ки раз пред­став­ля­ли к долж­но­сти нач­ме­да, хотя я от­ка­зы­вал­ся. Один раз хо­те­ли на­зна­чить на долж­ность на­чаль­ни­ка гос­пи­та­ля, когда у нас на­чаль­ник гос­пи­та­ля по­кон­чил жизнь са­мо­убий­ством, но из-за моей фа­ми­лии меня вы­черк­ну­ли. Меня шесть раз пред­став­ля­ли на зва­ние за­слу­жен­но­го врача, и толь­ко в 1992 году на седь­мой раз Крав­чук своим при­ка­зом мне его при­сво­ил. То есть, ан­ти­се­ми­тизм при­сут­ство­вал. В гос­пи­та­ле его не было, а в выс­ших сфе­рах ви­ди­те как.

А на фрон­те стал­ки­ва­лись с ан­ти­се­ми­тиз­мом?

Нет, не было. У нас никто этим не за­ни­мал­ся.

Слу­чай вспом­нил. Со мной учил­ся Шота Гва­са­лия. Он сра­жал­ся на войне, был ранен, и его на­пра­ви­ли в Ака­де­мию. После ее окон­ча­ния он слу­жил на­чаль­ни­ком мед­служ­бы ди­ви­зии, а потом стал в Ба­ту­ми ми­ни­стром здра­во­охра­не­ния Ад­жа­рии. И вот он всё на­ста­и­вал, чтобы я к нему при­е­хал. Я в 1971 году летел от­ды­хать в Кис­ло­водск и офор­мил са­мо­лет на Ба­ту­ми с пе­ре­ле­том в Кис­ло­водск. На­ве­стил Шота. Меня встре­ча­ло всё ру­ко­вод­ство Ад­жа­рии. И вот у него двух­этаж­ный дом, два ав­то­мо­би­ля. Я спра­ши­ваю: «Ты чего не за­пи­ра­ешь ав­то­мо­биль?» – «А кто по­ле­зет в ав­то­мо­биль к Гва­са­лии?»

Я ока­зал­ся за сто­лом рядом с пред­се­да­те­лем Сов­ми­на Ад­жа­рии, Жва­ния его фа­ми­лия. А тут га­зе­ту при­нес­ли, что умер Хру­щев. И я себе поз­во­лил, го­во­рю пред­се­да­те­лю Сов­ми­на: «Как Вы от­но­си­тесь к Хру­ще­ву?» «Этот Хру­щев, – го­во­рит – В под­мет­ки на­ше­му Иоси­фу не го­дит­ся». Вот так. А у Гва­са­лии в под­чи­не­нии глав­ным эпи­де­мио­ло­гом Ад­жа­рии был Сва­нид­зе, тот самый ко­ман­дир мед­сан­взво­да, ко­то­рый «наше дело лэ́чить», с ко­то­рым мы от нем­цев от­стре­ли­ва­лись. Я го­во­рю: «Шота, слу­шай, при­гла­си его». Он его при­гла­сил. Встре­ти­лись, по­це­ло­ва­лись. Я ему вспом­нил: «Так что, будем лэ́чить?» Он мне: «Нэт, ко­ман­дир, я ви­но­ват».

Еще такой эпи­зод в Ба­ту­ми был. Меня по­се­ли­ли на вто­ром этаже, а у жены Гва­са­лии на пер­вом ка­би­нет. Шота как раз у меня был, она зво­нит к нему, при­шел боль­ной. Он мне го­во­рит: «Мне надо боль­но­го по­смот­реть» – он счи­тал­ся нев­ро­па­то­ло­гом. «Ну, иди». При­хо­дит через пол­ча­са и по­ка­зы­ва­ет мне ку­пю­ру. Я го­во­рю: «Шота, как же так? Ты ми­нистр, ты со­вет­ский че­ло­век. Как ты мо­жешь брать день­ги?» – «Э, Борис, ты не по­ни­ма­ешь. В Гру­зии у нас дру­гой по­ря­док. Если ты не бе­решь, зна­чит, ты пло­хой врач». У них там все брали, все да­ва­ли – так было.

 

Кого еще из мар­ша­лов Вы знали лично?

Ро­кос­сов­ско­го. Он при­е­хал, уже тогда боль­ной, ин­спек­ти­ро­вать Ки­ев­ский во­ен­ный округ, и меня к нему «при­кре­пи­ли» в ка­че­стве врача. Когда он был ми­ни­стром в Поль­ше, в него там несколь­ко раз стре­ля­ли – не очень его по­ля­ки вос­при­ня­ли. Ну вот, он вер­нул­ся об­рат­но, снова стал глав­ным ин­спек­то­ром Ми­ни­стер­ства обо­ро­ны. Он са­дил­ся ку­шать, ему при­но­си­ли обед. Он: «А где же док­тор?» – и меня разыс­ки­ва­ли, при­хо­ди­лось со­став­лять ему ком­па­нию.

Я и с Ма­ли­нов­ским встре­чал­ся. Ро­кос­сов­ский – это ин­тел­ли­гент, ин­тел­лек­ту­ал, вы­со­ко­го уров­ня че­ло­век. А Ма­ли­нов­ский, ко­неч­но, был по­про­ще. Он был дру­гом Лео­но­ва, и как-​то при­е­хал к нам сюда в Киев, несколь­ко дней жил в до­ми­ке на Шел­ко­вич­ной и за­бо­лел. У него раз­вил­ся кри­зис на фоне диа­бе­та. Я эн­до­кри­но­лог, и вот меня на­пра­ви­ли к нему. При­е­хал, по­смот­рел. Он са­дит­ся зав­тра­кать, на­ли­ва­ет:

– Из­ви­ни­те, то­ва­рищ мар­шал Со­вет­ско­го Союза, я уже по­зав­тра­кал.

А у него еще был ге­не­рал, по­ру­че­нец, он го­во­рит:

– Если ми­нистр при­гла­ша­ет, то от­ка­зы­вать­ся нель­зя.

Я сел, при­гу­бил, и в это время вва­ли­ва­ет­ся к нему ко­ман­ду­ю­щий вой­ска­ми окру­га два­жды Герой Со­вет­ско­го Союза мар­шал Ко­ше­вой. Затем Би­рю­зов, на­чаль­ник Ге­не­раль­но­го штаба Во­ору­жен­ных сил СССР, ко­то­рый потом погиб в вер­то­ле­те. Ма­ли­нов­ский Ко­ше­во­му го­во­рит:

– Петр Ки­рил­ло­вич, что у тебя за врачи такие?

– А что такое? Очень хо­ро­шие у нас врачи.

– Рюмку не могут вы­пить.

Потом туда, сюда, мне уда­лось уйти.

 

«Дело вра­чей» Вы как-​то ощу­ти­ли на себе?

Я тогда был в выс­шей офи­цер­ской школе связи. И когда по­всю­ду про­хо­ди­ли парт­со­бра­ния по по­во­ду врачей-​вредителей, я в это не верил. Я знал про­фес­со­ра Вовси, глав­но­го те­ра­пев­та Со­вет­ской армии, он мне читал лек­ции, когда я был на усо­вер­шен­ство­ва­нии в груп­пе войск. Очень при­ят­ный че­ло­век. Я в это не верил! Но что де­лать? На пар­тий­ном со­бра­нии, ко­то­рое осуж­да­ло вот эти яв­ле­ния, меня из­бра­ли в пре­зи­ди­ум. Я был чле­ном пар­тии с 1943 года, кан­ди­да­том с 1942-го. Страш­но было, ко­неч­но, очень мно­гие люди по­стра­да­ли и по­гиб­ли. Вот тогда у меня впер­вые по­до­рва­лась вера в эту власть. А в 80-е годы эта си­сте­ма стала да­вать такие сбои, что уже не могла су­ще­ство­вать даль­ше. По­это­му когда Со­вет­ский Союз начал рас­па­дать­ся, я под­дер­жал это ме­ро­при­я­тие.

 

Борис Вла­ди­ми­ро­вич Эп­ш­тейн, 2016 год

 

Я хотел немно­го рас­спро­сить о ге­не­ра­ле Ша­пош­ни­ко­ве. Читал о нем ис­то­рии, как он по­стра­дал после Но­во­чер­кас­ско­го рас­стре­ла.

Я с ним по­зна­ко­мил­ся на войне. Моя фельд­шер Катя Пан­ки­на стала женой Ша­пош­ни­ко­ва. Он был стар­ше нее на че­тыр­на­дцать лет, по-​моему – не так уж много. Когда я слу­жил в Поль­ше в Се­вер­ной груп­пи­ров­ке, Ша­пош­ни­ков уже ко­ман­до­вал 2-й гвар­дей­ской тан­ко­вой ар­ми­ей в Гер­ма­нии. Я к нему по­ехал в гости, он меня чу­дес­но при­нял. А потом он был на­зна­чен пер­вым за­ме­сти­те­лем ко­ман­ду­ю­ще­го Северо-​Кавказским окру­гом. Окру­гом ко­ман­до­вал ге­не­рал армии Исса Алек­сан­дро­вич Плиев.

В 1962 году из-за тя­же­лых усло­вий за­ба­сто­ва­ли ра­бо­чие Но­во­чер­кас­ска. А Ша­пош­ни­ков как раз оста­вал­ся ко­ман­ду­ю­щим за Пли­е­ва и от­ка­зал­ся да­вить де­мон­стран­тов тан­ка­ми. Хру­ще­ву до­ло­жи­ли, он при­ка­зал Ша­пош­ни­ко­ва раз­жа­ло­вать в ря­до­вые и все ор­де­на у него за­брать. Ша­пош­ни­ков не отдал толь­ко звез­ду Героя. И толь­ко в 1988 году, когда к вла­сти при­шел Гор­ба­чев, его ре­а­би­ли­ти­ро­ва­ли, всё вер­ну­ли, и он на­пи­сал книгу вос­по­ми­на­ний. Жил в Ро­сто­ве. Очень чест­ный был че­ло­век, прин­ци­пи­аль­ный.

А сын его генерал-​лейтенант Ша­пош­ни­ков – лет­чик, он был в Аф­гане, жил в Киеве на пло­ща­ди Ка­ли­ни­на (со­вре­мен­ная Ми­хай­лов­ская пло­щадь – прим. ред.). Там была го­сти­ни­ца «Крас­ная звез­да», а рядом вто­рой такой же дом. Мы с Та­ма­рой в го­стях у него были. Он слу­жил в ПВО, был на­чаль­ни­ком лет­ной служ­бы Вар­шав­ско­го до­го­во­ра. Отец его ре­гу­ляр­но при­ез­жал в Киев, и мы ему по­мо­га­ли со­став­лять книгу вос­по­ми­на­ний: я, быв­ший ко­ман­дир раз­вед­взво­да Джабра­и­лов, быв­ший тан­ко­де­сант­ник Се­мен­ков и жена Се­мен­ко­ва, тоже участ­ни­ца боев.

 

Сей­час, когда про­шло столь­ко вре­ме­ни, с каким чув­ством вспо­ми­на­е­те войну?

Те годы были лучше, чем те­пе­реш­ние, и не по­то­му, что мы были мо­ло­ды­ми. Была идея, мы за что-​то бо­ро­лись. А те­перь я не знаю, за что мы бо­рем­ся.