Малоизвестные моральные нормы Донского Казачества. На примере эпизода из романа М. Шолохова «Поднятая целина».

Михаил Шолохов написал роман «Поднятая целина» практически «по горячим следам», описав в 1932г. события двухлетней давности — ураганном процессе «коллективизации сельского хозяйства» страны в особом регионе — «на Дону».
Нравы и обычаи местных жителей — казаков, предопределили жесточайший характер «классовой» борьбы.
Оцените вот такой поступок одного из героев романа.

Отрывок из романа Шолохова "Поднятая целина"

Яков Лукич вернулся домой и, улегшись спать необычайно сурово подвинул к краю жену, сказал:
- Ты вот что... ты мать больше не корми... и воды ей не давай... она все равно помрет не нынче-завтра...
Жена Якова Лукича, прожившая с ним долгую и нелегкую жизнь, только ахнула:
- Яша! Лукич! Ты же сын ее!
И тут Яков Лукич, чуть ли не впервые за все время совместного и дружного житья, наотмашь, с силой ударил немолодую свою жену, сказал приглушенно и хрипло:
- Молчи! Она же нас в такую трату даст! Молчи! В ссылку хочешь?

Яков Лукич тяжело поднялся, снял с сундука небольшой замок, осторожно прошел в теплые сени и замкнул дверь горенки, где была его мать.

Старуха услышала шаги. Давным-давно она привыкла узнавать его по шагам... Да и как же ей было не научиться распознавать слухом даже издали поступь сына? Пятьдесят с лишним лет назад она - тогда молодая и красивая казачка, - отрываясь от домашней работы, стряпни, с восторженной улыбкой прислушивалась к тому, как неуверенно, с перерывами шлепают по полу в соседней горнице босые ножонки ее первенца, ее единственного и ненаглядного Яшеньки, ползунка, только что научившегося ходить. Потом она слышала, как вприпрыжку, с пристуком, топочут по крыльцу ножки ее маленького Яшутки, возвращающегося из школы. Тогда он был веселый и шустрый, как козленок. Она не помнит, чтобы в этом возрасте он когда-нибудь ходил, - он только бегал, и бегал-то не просто, а с прискоком, вот именно как козленок... Тянулась жизнь - как и у всех, кто живет, - богатая длинными горестями и бедная короткими радостями; и вот она - уже пожилая мать - недовольно вслушивается по ночам в легкую, как бы скользящую походку Яши, стройного и разбитного парня, сына, которым она втайне гордилась. Когда он поздно возвращался с игрищ, казалось, что чирики его почти не касаются половиц, - так легка и стремительна была его юношеская поступь. Незаметно для нее сын стал взрослым, семейным человеком. Тяжеловесную уверенность приобрела его походка. Уже давно звучат по дому шаги хозяина, зрелого мужа, почти старика, а для нее он по-прежнему Яшенька, и она часто видит его во сне маленьким, белобрысым и шустрым мальчуганом...
Вот и теперь, заслышав его шаги, она спросила глуховатым, старушечьим голосом:

- Яша, это ты?
Сын не отозвался ей. Он постоял возле двери и вышел во двор, почему-то ускорив шаги. Сквозь дремоту старуха подумала: "Хорошего казака я родила и доброго хозяина, слава богу, вырастила! Все спят, а он на баз пошел, по хозяйству хлопочет". И горделивая материнская улыбка слегка тронула ее бесцветные, высохшие губы...

С этой ночи в доме стало плохо...

Старуха - немощная и бессильная - все же жила; она просила хоть кусочек хлеба, хоть глоток воды, и Яков Лукич, крадучись проходя по сенцам, слышал ее задавленный и почти немой шепот:
- Яшенька мой! Сыночек родимый! За что же?! Хучь воды-то дайте!
...В просторном курене все домашние избегали бывать. Семен с женой и дневали и ночевали во дворе, а жена Якова Лукича, если хозяйственная нужда заставляла ее бывать в доме, выходила, трясясь от рыданий. Но когда к концу вторых суток сели за стол ужинать и Яков Лукич после долгого безмолвия сказал: "Давайте пока это время переживем тут, в летней стряпке", - Семен вздрогнул всем телом, поднялся из-за стола, качнулся, как от толчка, и вышел...

...На четвертый день в доме стало тихо. Яков Лукич дрожащими пальцами снял замок, вместе с женой вошел в горенку, где когда-то жила его мать.
Старуха лежала на полу около порога, и случайно забытая на лежанке еще с зимних времен старая кожаная рукавица была изжевана ее беззубыми деснами... А водой она, судя по всему, пробавлялась, находя ее на подоконнике, где сквозь прорезь ставни перепадал легкий, почти незаметный для глаза и слуха дождь и, может быть, ложилась в это туманное лето роса...

Подруги покойницы обмыли ее сухонькое, сморщенное тело, обрядили, поплакали, но на похоронах не было человека, который плакал бы так горько и безутешно, как Яков Лукич. И боль, и раскаяние, и тяжесть понесенной утраты - все страшным бременем легло в этот день на его душу...

На первый взгляд данный эпизод крайне неприглядно характеризует одного из отрицательных персонажей романа — Якова Лукича Островнова. Но в действительности всё немного не так: казак Лукич поступил в полном соответствие с многовековым обычаем донских казаков. Когда старики (чаще всё-таки женщины) теряли возможность самостоятельно себя обслуживать и, тем более, впадали в маразм, родственники поступали с ними именно таким образом.

Об этом обычае (и ещё других интересных фактах) я узнал на уроке литературы от старшего преподавателя русского языка и литературы Московского Суворовского Военного Училища подполковника Вернигоры Василия Ивановича. Коротко об этом выдающемся Учителе.

Предмет «русский язык» преподавался крайне педантично в духе «неразрывного единства теории и практики»: зубрёжка грамматических правил подкреплялась итоговым диктантом в конце каждого урока. Оценки ставились (как сейчас бы сказали) по принципу «нулевая толерантность» к ошибкам: оценки «пять» вообще не существовало, а одна ошибка снисходительно оценивалась «тройкой». Необходимо учитывать, что даже две «тройки» по итогам учебной недели означали невозможность получить воскресную «увольнительную».

А вот «литература» преподавалась несколько иначе. Учитель всячески стремился «погрузить» нас в описываемую классиками «действительность» и — уже на базе всесторонних знаний — приучить к самостоятельной оценке характеров и поступков литературных героев... Конечно с позиций прививаемых будущим офицерам моральных ценностей.

В ходе изучения романа «Поднятая целина» Учитель очень много времени посвятил рассказам о донском казачестве — исторически сложившейся (по факту) народности: «племени» воинов, где все, в том числе женщины и дети, были — без преувеличения, в постоянной боевой готовности. И каждый член казачьей общности оценивал — в первую очередь себя — и других исключительно на предмет вклада в общее дело, а самопожертвование было естественным поведением. Такие качества были выработаны в ходе многовековой жизни на границе с «диким полем» — при постоянной угрозе внезапного нападения коварных и беспощадных врагов. И при всём при этом параллельно казачество своим трудом добывало «в поте лица хлеб насущный». Именно такая «реальная действительность» создала особую породу русских женщин — «казачки».

Так вот, с позиций казачьей морали поступок «Лукича» — это помощь члену своей казачьей общины достойно «уйти» — не более того. Например, старики, став немощными, сами просили сыновей помочь им помыться — в последний раз, в баньке и ложились в гроб. Чтобы уже больше не встать.

Вот такой был этот «народ» — казаки.