Повышение пенсионного возраста. Опыт Швеции

В связи с активными выступлениями граждан России против повышения пенсионного возраста, кремлевские пропагандисты и либералы любят намекать, что в Европе пенсионный возраст повышался уже неоднократно. Да, это так. Однако почему бы им не рассказать гражданам о последствиях этих реформ? В своей новой статье Алексей Сахнин изучает результаты повышения пенсионного возраста в Швеции — одной из самых социально благополучных стран Евросоюза. И приходит к выводам, которые отпугнули бы любого здравомыслящего реформатора.

В России готовится крупнейшая социальная реформа десятилетия – повышение пенсионного возраста. Либерально-рыночное решение, предложенное правительством, опирается на ряд банальных, хотя и не слишком убедительных аргументов, которые повторяются из раза в раз. Администрация президента даже рассылает в подконтрольные СМИ инструкции – печально известные «темники» - разъясняющие сотрудникам пропагандистского аппарата, как надо убеждать население радоваться новому удару по его социальным правам. Впрочем, идиотов в стране не так уж и много; согласно данным социологов, более 90% населения страны выступает категорически против повышения пенсионного возраста.

Одним из аргументов сторонников реформы является «неизбежность» этой меры. Она в свою очередь иллюстрируется не только банальными ссылками на известные демографические графики (которые в случае с Россией вовсе не такие уж и убедительные: страна едва успела превзойти советский показатель продолжительности жизни), но и тем, что аналогичные меры проводятся во многих развитых и развивающихся странах, что якобы отражает «объективную неизбежность» повышения возраста выхода на пенсию.

Действительно, во многих западных государствах подобные меры были проведены в жизнь. В Европе в 2010 г. соответствующую рекомендацию дала Еврокомиссия – высший распорядительный орган ЕС. И правительства одной страны за другой стали ее выполнять. В некоторых случаях, как во Франции, это вызвало масштабный социальный кризис, массовые забастовки и уличные протесты. Хотя администрации Николя Саркози и удалось в итоге протащить свою реформу, она вскоре проиграла выборы и голлисты ушли от власти. В других случаях, как, например, в Швеции или Германии, повышение пенсионного возраста не вызвало социального взрыва, но добавило разочарования в существующей политической системе, усилив симпатии к так называемым популистам – противникам правящего истеблишмента справа и слева.

Опыт неолиберальных реформ в этих странах важен не столько как пособие по сопротивлению, сколько как материал, позволяющий лучше изучить и понять логику и последствия этих преобразований, чтобы адекватнее оценивать их вероятную роль в условиях России.

Неолиберализм по-шведски

Солидарная пенсионная система десятилетиями считалась одним из главных столпов «шведской модели». Хотя для столпа у нее были серьезные недостатки: во-первых, ввели ее лишь в 1960 г. (до этого пенсии выплачивались с 1913 лишь как пособия на бедность); а во-вторых, порог пенсионного возраста был сравнительно высок с самого начала: 61 год. Зато пенсия исчислялась исходя из 15 самых лучших лет трудового стажа, государство гарантировало минимальный уровень пенсионных выплат, индексацию выше уровня инфляции и даже большую степень социального равенства для пенсионеров, чем на и без того довольно эгалитарном шведском рынке труда.

                       Инфографика сайта "За права пенсионеров"

Введение этой системы обеспечило Социал-демократам укрепление влияния и популярности, запаса которых хватило еще на более чем 30 лет почти монопольного правления страной. Но в 1990-х Швеция столкнулась с тяжелым финансовым кризисом, а влияние правых буржуазных партий сильно выросло. И тогда, под их давлением, социал-демократы пошли на пересмотр своего собственного достижения, проведя фундаментальную реформу пенсионной системы. Запущенная тогда реформа получила логическое продолжение в последующие годы, пока в декабре 2017-го не было запущено постепенное повышение возрастного порога выхода на пенсию: до 64 лет. Но это будет считаться ранним выходом на пенсию, а выплаты будут меньше. Право на полную пенсию у человека появляется еще позже, с 66 лет (да и то при условии 44 лет трудового стажа) или даже позже. Более того, до сих пор нет окончательного решения, но предполагается, что пенсионный возраст будет и дальше повышаться пропорционально средней ожидаемой продолжительности жизни (сейчас она составляет в Швеции 82,5 года, почти на 10 лет больше чем в России).

Итак, каковы же результаты и главные тенденции либеральных реформ пенсионной системы в стране с «социалистическим» прошлым? Их можно разделить на два блока.  

Неравенство. Возрождение бедности.

Повышение пенсионного возраста стало одним из факторов, усиливших неравенство в обществе. Вообще, проблема неравенства выглядит ключевой для понимания всего процесса глобального реформирования пенсионных систем эпохи государства всеобщего благосостояния.

Авторы и исполнители реформы указывают на рост продолжительности жизни как на важнейшую предпосылку, делающую реформу неизбежной. Мол, доля пенсионеров в обществе и время дожития растут, это становится не по карману немногочисленным работающим налогоплательщикам. В реальности, картина сложнее.

Быстрый рост неравенства в уровне доходов и качестве жизни привел к тому, что и средняя продолжительность жизни растет крайне неравномерно. В более ресурсных социальных группах этот показатель повышается, действительно, довольно быстро, а вот среди относительно бедных граждан, даже в Швеции, остается практически неизменным все последние десятилетия. Например, если среди людей с высшим образованием средняя продолжительность жизни только в 2000-2015 гг. выросла на 2,5 года, то среди лиц с неполным средним осталась прежней. И общая разница между этими группами составляет сейчас 6 лет и продолжает увеличиваться:

Если же сравнивать продолжительность жизни не по образовательным группам, а по социально-классовым или по доходным децилям, то разница может быть и выше. Если ехать из привилегированного района Дандерюд на севере Стокгольма, где живут представители элиты и верхушки среднего класса, в эмигрантский район Ворберг на юге города, где велики показатели безработицы и преступности, то с каждой станцией метро, средняя ожидаемая продолжительность жизни будет падать на полгода.

Но повышение возраста выхода на пенсию касается всех – и банковских работников, и медсестер. Только чем беднее человек, тем меньше у него в среднем останется времени получать пенсию от государства.

Дополнительным фактором становится и право досрочного выхода на пенсию, соглашаясь на меньшие суммы выплат. Для наименее обеспеченных граждан это означает бедность и является на практике недоступным выбором, тогда как для счастливчиков из высших децилей этот вопрос не играет большой роли: часть их пенсионных накоплений лежит в частных пенсионных фондах, эти люди часто владеют собственностью, которая приносит им дополнительный доход, они могут получать премиальные выплаты от компаний в которых работают, да и даже уменьшенная ранняя пенсия, высчитанная с больших зарплат корпоративного сектора дает возможность комфортного существования. Это приводит к тому, что представители высших классов выходят на пенсию на несколько лет раньше своих бедных соотечественников. Т.е., фактически, вынужденные трудиться до 66-70 лет бедняки дополнительно оплачивают достойные пенсии для буржуазных и средних слоев, выходцы из которых играют в гольф уже с 60-61 года. Нехитрый расчет показывает, что в среднем представители наиболее обеспеченных 10% пенсионеров будут наслаждаться пенсией на 11-13 лет дольше своих бедных сверстников (раньше выйдут и дольше проживут).

Статистика показывает, что высокий пенсионный возраст является большим испытанием для работников из секторов рынка труда с невысокой квалификацией. После 50-55 лет медсестры, работники почты, уборщики, промышленные рабочие и строители начинают гораздо чаще болеть и брать больничные. И это, конечно, является дополнительным фактором ранней смертности в социально неблагополучных группах.   

Но рост неравенства среди старшего поколения - это не просто механическое продолжение увеличения общего неравенства в обществе. В свою очередь, он начинает оказывать обратное воздействие на социально-экономические показатели молодых поколений. Более поздний выход на пенсию у бедняков, худшие показатели здоровья и более ранняя смертность, отсутствие возможностей свободно ездить по стране или за границу, общий дефицит ресурсов у старшего поколения приводит к тому, что эти люди меньше участвуют в жизни своих детей и внуков. Им самим часто нужна помощь. В то время, как здоровые и подтянутые пенсионеры из среднего класса занимаются внуками, путешествуют с ними или помогают детям со строительством загородного дома, у более бедных шведов такой возможности часто нет. Вместо этого выходцы из бедных семей в среднем имеют меньший досуг, меньше времени и возможностей для получения дополнительного образования или повышения квалификации. Нагрузка, связанная с ведением домашнего хозяйства или заботой о родственниках, у бедных людей трудоспособного возраста выше, чем у более обеспеченных слоев. Все это способствует формированию так называемой «поколенческой бедности», когда социальное неблагополучие закрепляется и передается от поколения к поколению, а неравенство в доходах подкрепляется неравным доступом к культуре и образованию, досугу и другим социальным ресурсам.

Можно было бы и не говорить об этом – понятно само собой, что обещанная в 1990-х индексация пенсий отстает от инфляции. Вернее, технически она происходит согласно некой формуле, в которой ключевыми моментами являются размер зарплаты и непрерывность стажа. Поэтому человек, часть времени бывший безработным или уходивший в декрет, живший за рубежом и т.п., будет получать намного меньшую пенсию, которая будет расти гораздо медленнее, чем пенсия банковского консультанта или правительственного чиновника с непрерывным стажем. В результате, после долгих десятилетий относительного эгалитаризма и благоденствия, в Швеции вновь появляется бедность (бедность в Швеции  – точный термин, это уровень дохода, составляющий менее 60% от медианного, т.е. такого, ниже которого живут 50% граждан) среди пожилых людей. Горькая ирония заключается в том, что в наиболее уязвимом положении оказались женщины – в эпоху кричащего, демонстративного (но поверхностного, преимущественно декларативного) феминизма. Тысячи шведских старушек, работавших воспитательницами, медсестрами, социальными работниками и т.д. разделяют участь своих российских и украинских сверстниц. Пока еще они не в таком унизительном и страшном положении, как старики в странах бывшего СССР, но ситуация становится все более и более сопоставимой.

Производительность труда, дешевая рабочая сила, автоматизация и прогресс

Когда говорят про демографические перемены, рассказывая, что если 30 лет назад на 1 пенсионера приходилось по 4 работника, то через 30 лет их будет всего двое, забывают о двух важных и взаимосвязанных вещах. Во-первых, а что за эти 60 лет произойдет с производительностью труда?

В 17-м веке считалось что каждые десять человек мужского пола должны содержать одного солдата. Вернее, физически способны. Этим определялся предельный мобилизационный потенциал Швеции. Его оказалось достаточно, чтобы выиграть Тридцатилетнюю войну, завоевать Прибалтику и на время покорить Польшу. Но вот уже на петровскую Россию не хватило – люди стали буквально кончаться.

Но с тех пор многое поменялось к лучшему. Теперь мобилизовать в солдаты можно чуть ли не всех поголовно. И они даже не умрут с голода: производительность труда выросла. C 1970 по 2017 в Швеции показатель ВВП на час произведенной работы вырос в 2,5 раза. Это означает, что один работник при том же затраченном времени труда сегодня может содержать в 2,5 раза больше пенсионеров, чем в 1970-м. Но этот экономический аргумент редко обсуждается в либеральном мейнстриме.

Секрет здесь прост: шведские компании демонстрируют фантастически успешные отчеты о прибылях. Рост производительности поглощается капиталом, доля которого в национальном доходе растет (примерно на 10% за последние полвека по данным Пикетти), а также увеличивающимися доходами верхних децилей наиболее обеспеченных граждан, чья зависимость от государственного пенсионного обеспечения снижается. Опять мы возвращаемся к банальной, как сам капитализм, модели: бедные все больше содержат богатых. Авторы экспертного доклада, подготовленного профсоюзным Think-tank Katalys подчеркивают: «При подготовке пенсионной реформы на всех этапах ее авторы руководствовались принципом: долгая рабочая жизнь во имя финансовой стабильности». Что в России, что в Швеции механика реформы отражает наступление капитала на мир труда.

Но у повышения пенсионного возраста есть и еще один аспект. Эксперт Института немецкой экономики в Кельне (IW) Сузанна Кохскемпер объясняла журналистам DW, что единственной альтернативой повышения пенсионного возраста является массовый завоз рабочей силы из-за рубежа. По ее словам, «чтобы реально остановить процесс старения общества, в Германию, по словам собеседницы DW, должны приехать несравнимо больше мигрантов, чем в последние 3 года, а ведь уже их число вызвало в обществе много критики». Разумеется, та же логика применима и к Швеции и иллюстрирует фундаментальную причину реформы пенсионных систем в неолиберальной экономической парадигме. Это одно из средств сдерживать рост относительной стоимости рабочей силы (в реальности зачастую добиваясь ее девальвации). Это логика дешевого труда, ведущая к росту доли капитала (прибыли, дивиденты, ренты и т.д.) в национальном доходе в ущерб рабочей силе.

Повышение пенсионного возраста и частичный или полный отказ от солидарной пенсионной системы - это лишь продолжение миграционной политики неолиберальных правительств, заполняющих рынок дешевой рабочей силой. Такая политика приводит к замедлению темпов технологической модернизации: предприятиям становится выгоднее нанимать дешевых работников вместо того чтобы инвестировать в новые технологии.

В Швеции разработкой пенсионной реформы занималась межпартийная парламентская группа в Риксдаге (Pensiongruppen), в которую входили все партии (включая социал-демократов), кроме Левой партии и местных националистов (Демократы Швеции). Но последних не взяли из-за негласного бойкота националистов, т.е. по инициативе партий истеблишмента. Лишь одна фракция из 8 была последовательно против пенсионной реформы.  

В условиях почти полного политического господства крупного капитала, когда даже бывшие рабочие партии (по названию они и сейчас часто «рабочие») зачастую становятся проводниками антисоциальной политики, это ставит общество перед очень опасной перспективой. Технологический прогресс и автоматизация в таких условиях из сил, способных подтолкнуть развитие общества, создать новое качество жизни, дать людям больше возможностей развития, образования, творчества превращается в страшную угрозу. Перенасыщенный рынок труда, особенно те его сектора, на которых используется неквалифицированный труд, будет перегружаться еще больше по мере внедрения новых технологических решений.

В районе Kista на севере Стокгольма уже сегодня тестируют полностью автопилотируемый автобус. Через считанные годы одна из самых массовых профессий (в одной России – 5 млн. человек) может исчезнуть. Для высвободившейся рабочей силы найдутся другие ниши, но этим людям придется демпинговать на рынке. Стоимость человека будет снижаться. Во-многом, пропорционально повышению пенсионного возраста.

Левая партия – единственная из парламентских партий в Швеции – пытается выдвинуть альтернативную стратегию развития страны. Она последовательно критиковала пенсионную реформу, голосовала против нее в парламенте. А в ходе текущей избирательной кампании даже выступает с наступательной программой постепенного введения 6-часового рабочего дня (у правых СМИ от этого ощутимо пригорает). Но слабость этой кампании в том, что она не выходит за границы парламентской политики, дебатов на ТВ и встреч с избирателями. Левые не пытаются превратить свою борьбу в постоянно нарастающую уличную мобилизацию (хотя поддержка большинства профсоюзов дает в этом плане шансы на успех), чтобы из него родилось народное движение против неолиберализма, как это, отчасти, произошло во Франции.

Швеция пока не дозрела до левого «популизма».

Алексей Сахнин