Потребительская и мобилизационная цивилизации - Единство противоположностей

 Не претендую на абсолютное первородство излагаемых ниже мыслей. Но не могу не вставить свои «6 копеек» в спор между сторонниками имперских и либеральных ценностей.

Так как считаю, что участники спора оценивают общественные отношения мерилом справедливости, прикладывая при этом эту мерку каждый к своей, уникальной части тела производственных отношений.

 Законы развития требуют в определенные моменты концентрации ресурсов с целью овладения новыми знаниями и технологиями, которые не могут быть освоены по-другому, как только через мобилизацию всех доступных сил и средств. Для того чтобы ресурсы сконцентрировать, их надо сначала изъять и при этом подавить возражения тех, у кого их изымают. 

А как это сделать при широком плюрализме, идеологической разноголосице и максимально широком участии в процессе управления (читай – изъятии ресурсов) населения, то есть самих экспроприируемых? Нереально. Требуется что то, что заставит это население или под угрозой общей опасности, или под угрозой репрессий отдавать ресурсы в общую копилку. 

Ресурсы мало сконцентрировать, их еще надо направить в одну, заранее определенную точку, выбранную в качестве приоритета. Демократическое «сколько людей – столько мнений» слабо подходит для принятия таких решений, где более применим военный термин определения главного удара, который, если помните, никогда голосованием не определялся.

Мобилизационная экономика требует соответствующих общественных отношений, которые больше подходят и чаще ассоциируются с военным положением, когда шаг вправо, шаг влево, и даже прыжок на месте считается попыткой к бегству. И вводится она чаще именно в военное или предвоенное время, когда особо агитировать «за советскую власть» не приходится – население само готово нести лишения в обмен на надежду защиты от агрессора или на участие в дележе военной добычи.

Но вот технологический прорыв осуществлен. И вроде надо бы развивать наступление, но мобилизационный ресурс заканчивается. Общество накапливает потенциал, которого хватает на какое-то время безопасного существования, а население испытывает усталость от постоянного напряжения и работы только «на перспективу». 

Возникает историческая необходимость конвертировать созданные потом и кровью технологии в общественные дивиденды и употребить на благо всего общества, то есть «размазать» тонким слоем среди максимального количества достойного населения. 

Сразу хочу сказать, что слово «достойное» совсем не означает более честное или более просвещенное. Более достойным во все времена оказывались более приспособленные к выживанию. Так что термин «справедливость» в рамках развития и сохранения живучести цивилизации очень часто уступает место целесообразности и конкурентоспособности.

Общественные отношения мобилизационной экономики никак не подходят для распределения накопленного богатства (потенциала). Стандартная христианская, в том числе лютеранская религия с ее аскетизмом для этого тоже не подходит. Зато идеально подходят две, на первый взгляд как будто принципиально разные платформы. 

А именно — современный позитивизм с эгоцентричным лозунгом «возлюби себя» и большевистское «грабь награбленное». (А вы думаете, почему пламенный большевик команданте Че — наиболее популярный персонаж современной вроде либеральной молодежи, протестующей против засилья «старых» элит? Одно лицо — один характер.)

Этап мобилизации ресурсов неизбежно сменяется этапом их потребления и наоборот, и общественные отношения строго следуют этим этапам, сменяя авторитаризм на либерализм и обратно. Цивилизационная спираль поочередно нанизывает на ось времени диктаторов и демократов, ничего не делая зря, каждому персонажу предоставляя собственную уникальную роль, которую никто другой лучше не исполнил бы.

И западной, и советской исторической науке свойственно статичное описание демократий. Просто описывают выборы, политическую борьбу, жизнь греческих Периклов, римских Гракхов, новгородских Владимиров. А если описывать эти демократии не статично, а в исторической динамике, то выходит, что существование подобных систем было кратким и заканчивалось, как правило, кровавыми бойнями и установлением диктатуры или олигархии. 

К тому же разве можно считать демократическими страны, где демократией пользуются лишь свободные и богатые, а остальные – рабы (Греция, Рим, да и те же США до середины XIX века) или бесправные городские низы и податные общинники (тот же Новгород, европейские республики Средневековья). А режим республики Венеция (с ее тайной полицией, «Советом десяти», пастями каменных львов, куда клали доносы) вошел в историю как классический образец жуткого тоталитаризма. 

Обращает на себя внимание еще одна особенность европейской (а значит, и мировой) демократической традиции. ОНА ПРЕРВАНА. По сути, ни одна древняя средневековая демократия (за исключением кое-где городского самоуправления) не перелилась в новую. Все старые республики в той или иной степени прошли стадию абсолютизма или диктатуры. 

Ремарка: не каждый авторитарный режим способен правильно распорядиться мобилизационными возможностями. 

Зерна либерализма внутри авторитарных режимов как необходимое условие технологического прогресса:

Что такое инновация? Это в первую очередь отрицание старого, устоявшегося, общественно одобренного. Все новое начинается с противопоставления существующему. А сделать это могут только те, кто не боится и кому позволяют мыслить нестандартно – не так, как все. То есть не любой авторитаризм способен родить необходимую для прогресса идею, а только тот, который допускает и даже пестует оппозиционность как норму, и даже — необходимое составляющее своего собственного развития. 

Поэтому я лично с пессимизмом смотрю, например, на мусульманские режимы, где хватает авторитаризма, но оппозиционность мышления не только не допускается и тем более не культивируется, а уничтожается на корню вместе с ее носителем.

Смена демократической и либеральной платформ не обязательно синхронизирована между различными странами. Поэтому в рамках одной территории и даже одного государства может существовать и авторитарная, и либеральная модель общественных отношений. И не только сосуществовать, но и жестко конкурировать за место под солнцем. И не только конкурировать, но и подпитывать друг друга, обеспечивая устойчивость друг друга. 

Такие дихотомические пары встречаются во все времена, и к ним вряд ли применимо измерение «лучше-хуже», потому что то, что хуже для одной группы населения, может быть очень даже ничего — для другой. Гораздо правильнее мерить линейкой «более приспособленный» — «менее приспособленный». 

Афины — Спарта, Афины — Древний Рим, католицизм — лютеранство. Кто сейчас может сказать, что одна модель была лучше (справедливее) другой? Зато желающих сравнивать СССР и США хоть отбавляй. Хотя измеряется принципиально неизмеримое – тоталитарное государственное образование, заточенное под консолидацию и концентрацию ресурсов. И либеральное потребительское общество, заточенное под распределение этих ресурсов. Кстати — самое прогрессивное из всех предшествовавших, потому что ресурсы «размазывались» по максимально возможному количеству жителей, а не среди узкой элиты посвященных. Хотя о равномерном распределении, естественно, речь не идет, так как неравенство людей – это одно из главных условий прогресса всего общества. 

Нам «повезло» жить в интересную эпоху. Сначала рухнула социалистическая система. СССР погиб не как Римская империя – под ударами варваров, его смерть можно сравнить со смертью спринтера, который попытался бежать марафонскую дистанцию так же, как всегда бегал стометровку. 

Общественный строй государств, возникших на его обломках, полностью соответствовал теории неизбежной смены парадигм – начался неудержимый жизнерадостный дележ ресурсов, накопленных за время тотальной мобилизации. То, что большая их часть оказалась на Западе, не говорит о том, что Запад оказался ЛУЧШЕ. Он просто оказался более приспособленным к существованию именно в таких условиях. 

Но дальше будет интереснее. Общество потребления, переварив ресурсы, накопленные социалистической экономикой, тоже исчерпало свое предназначение — делить больше нечего, а значит, оно неизбежно будет заменено авторитарной моделью, отдельные черты которой уже «прорастают» через демократические институты власти.

Будет это общество более живучим, чем настоящее? Бесспорно. Будет ли оно более справедливым? Сомневаюсь. Справедливость по отношению к конкретному человеку, к сожалению, не является необходимым условием выживания человечества в целом. А жаль…