Простите, Твердого знака не нашел в планшете. Почему вы так против Фёдора Бондачука? Так принято? Он снимает фильмы, которые мне нравятся. Могу перечислить..
И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.
Апокалипсис 21:1
"Его звали Бедя фон Дарчук"
Auslegung.
Посвящается российскому кинематографу.
Беспощадному в своей неподражаемости.
И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.
Апокалипсис 21:1
- Hallow guys!
Его звали Бедя фон Дарчук, и он был самым раскрученным, модным и актуальным режиссёром по
эту сторону болот. Имя его было неизвестно широкой публике, но блестяще выбранный псевдоним
не исчезал с обложек таблоидов, казалось бы навеки прописавшись яркими буквами на глянце
бумаги. Это стало привычной частью светской жизни столицы – фон Дарчук здесь, фон Дарчук там,
он зажигает, он снимает, он представляет. Успех Беди был ошеломляющим, завистники связывали
его с разными не относящимися к режиссерскому таланту вещами, такими как родственная связь с
Самим Величайшим, чью фамилию сплетники не решались трепать, по причине исключительного
величия и связей в ФСБ. Другие недоброжелатели менее щепетильные просто говорили, что Бедя
не брезговал никакими формами сексуальных контактов, ради продвижения собственной карьеры,
что впрочем было такой же неправдой как и его мнимое родство с Самим. Удивительное было в том,
что успех Беди был заслуженным, успех был настоящим и состоял в том, что несмотря на
низкопробность своих картин, фон Дарчук умел их продавать, если уж не заказчику или зрителю, так
хотя бы продюсеру.
- All right!
Когда Бедю спрашивали как у него дела, то он, как и сейчас на вопрос секретарши, отвечал одним и
тем же английским словом, подчеркнуто разделяя его на два. Отдельно all, отдельно right. Бедя
считал, что это придаёт ему шика. Кроме этого, частью своего имиджа он считал абсолютно лысую
голову, слегка подкачанные пунцовые губы и блестящие пиджаки с бабочкой. И конечно
специфичный английский, на котором он преимущественно общался. Словарный запас Беди состоял
примерно из полутора сотен слов, но употребление каждого было отточено до абсолютного идеала,
в каждой фразе была своя изюминка, как например в приветствии. Вместо hello, Бедя всегда
говорил созвучное приветствию слово hallow. Это между прочим имело успех даже в Каннах, куда
Бедя возил свой шедевр, снятый по роману братьев фантастов, писавшив и бывших популярными в
советские времена. Картину освистали, однако сам фон Дарчук произвел фурор. О нём писали
больше, чем о Тарантино, Скорцезе и фон Триере вместе взятых. Бедя умел блистать, подавать себя
публике, многие считали, что блеском он подменяет талант, но это было совсем не так. Это и был
Бедин талант – блестеть, подражая сверканию таланта.
- Die Metaphysik hat um eigentlichen Zwecke ihrer Nachforschung nur drei Ideen: Gott, Freiheit und
Unsterblichkeit.
Для имиджа Бедя зазубрил наизусть несколько цитат из Канта, Шопенгауэра и Гегеля, этим он
убивал сразу несколько зайцев. Во-первых вкупе со своими английскими словечками, это
поддерживало славу о нем как о полиглоте. Во-вторых, нельзя не прослыть интеллектуалом,
цитируя Канта в оригинале. В-третьих, немецкий отлично сочетался с его псевдонимом, и уже
поговаривали что игривое Бедя, это сокращение от благородного Бенедикт. Ну и в-четвертых, фон
Дарчук любил сбивать собеседника с толку таким образом, пока собеседник думал, «а чего этот
черт губастый каркает», Бедя перехватывал инициативу в разговоре.
- Oh, my Gaad!
Поминал бога по английски, модный режиссер непременно через "а" и длинно тянул единственную
гласную. Так он здоровался с людьми которым был должен денег, никто не понимал, каким образом
это срабатывало, но кредитор неизменно приходил в благодушное настроение, позволял
реструктурировать кредит, переносить сроки выплат процентов, снимал пени и прочие вещи,
которых не разрешал проделывать с собой ни жене, ни любовнице, ни маме. Сегодня впрочем
уступки не были нужны, с кредитами у Беди было всё в полном порядке, грандиозный успех
«Калининграда» позволял гасить их досрочно, и даже взять новые, под съёмку нового хита
широкого экрана. Сегодня видный банкиров лично заглянул к нему с банальной просьбой, снять в
кино его новую любовницу, такие просьбы Бедя любил, ему они ничего не стоили, а кредиторы
чувствовали себя обязанными ему.
- You are shameless maaan!
Эта фраза с протяжным maaan, как считал Бедя, в негритянском стиле, означала согласие в конце
переговоров. В том случае, когда Бедя говорил – i am shameless maaan, это значило, что он не
согласен, и просить его более бессмысленно. Не то, что бы фон Дарчук был жаден, просто он
прекрасно понимал суть мира шоубизнеса, если часто помогать людям, очень скоро тебя сожрут.
Если редко помогать людям – очень скоро тебя сожрут. Если хотя бы изредка помогать людям –
очень скоро тебя сожрут. Помогать можно только тем, кто не хочет тебя жрать, поскольку ты
слишком мелкая добыча. Так Бедя и жил. Правда из-за этой присказки, многие принимали его за
гомосексуалиста, хотя сам себя фон Дарчук считал натуралом. А то, что он трахал иногда с
депутатами мальчиков в сауне, так это были издержки профессии. Бедя вообще не понимал откуда
пошла эта традиция, и точно знал, что многим депутатам не нравятся мальчики, но по какой то
причине, на проституток женского пола в депутатской сауне был строгий запрет.
- Hanks baby!
Стандартные слова благодарности достались секретарше, принесшей корреспонденцию и кофе,
после ухода денежного мешка пришло время разобраться с бумажными письмами. Бедя, как и все
знаменитые режиссеры получал огромное количество электронных и бумажных писем, разбором
которых занималось трое ассистентов, они же как правило и отвечали на них, письма сочтенные
важными, попадали к секретарю, который из них отбрасывал ещё две трети, а оставшиеся всё таки
получал сам фон Дарчук. Это были в основном письма от постоянных сценаристов, операторов,
костюмеров и т.д., с которыми он работал, договора от контрагентов на подпись и неизменные
каталоги из публичного дома на Маросейке. Внезапно Бедя обнаружил, что в этот раз среди
привычной корреспонденции оказалось типичное фанатское письмо, а точнее письмо с угрозами.
- Oh? Those hatters!
Помянул Бедя шляпников, намеренно путая открытый слог с закрытым, по какой то самому
неведомой причине, вместо того, что бы выкинуть злобную писульку в корзину для бумаг и сурово
отчитать ассистентов и секретаря, фон Дарчук принялся читать пожелтевший, под старину,
хрупкий, потрескивающий в руках листок, исписанный резким, угловатым почерком, и украшенный
парой клякс. У Беди мелькнула мысль, что писали пером, которую он сразу же отбросил, да ну, какое
к черту перо. Состарили бумагу и капнули чернилами, вот и вся загадка.
«Неуважаемый Бедя фон Дарчук!
Пишет вам боец Второго Украинского Фронта, Егор Сидоренко, гвардии сержант, командир
минометного расчета. Я за свою жизнь видел немало глупых, лживых, мерзких и поганых фильмов о
Великой Войне, которую прошел от Донбасса до Берлина, однако Ваш «Калининград» превзошел их
все, пороча Героическое Имя Советского Солдата, в порыве массового героизма сложившего голову
на алтарь нашей Победы. Советский Солдат не для того проливал кровь, что бы такие как Вы,
снимали подобную порнографию, с целью нажиться на наших боли и страдании. Вы Бедя – Паразит,
мелкий и гнусный, зародившийся в говне и живущий в нём же. Был бы я моложе, то взяв свой
наградной пистолет, раз и навсегда положил конец вашему паскудному существованию.
От имени своей роты, из которой в живых остался я один, искренне и со всей душой, желаю вам Бедя
гореть в аду до скончания времён.
Гвардии сержант, Егор Сидоренко»
Вот больной ублюдок, подумал Бедя, и порвав листок пополам, собрался выбросить его в мусорную
корзину, как неожиданно заметил, что обратная сторона письма тоже исписана, повинуясь
нездоровому любопытству, он разложил обрывки на столе, и прочел:
«Фон Дарчук прочтя письмо порвал его, и собрался выкинуть. Заметив записку на обороте, он
внимательно прочел её. Изорвал в мелкие клочки и раскидал по офису. Он спустился на лифте в
вестибюль, вышел на улицу, сел в свой автомобиль и поехал домой. Открывая дверь фон Дарчук
почувствовал запах газа. Затем газ взорвался и фон Дарчук умер.
А потом попал в Ад.»
Уже разрывая письмо на части, Бедя осознал, что делает именно то, чего от него хотел автор
письма, он от души выматерился, по-русски, и запустил клочками в воздух, вновь пойдя на поводу у
Сидоренко. Вот ведь гаденыш, гвардии сержант, шутник поганый, в сознании Беди лихорадочно
метались мысли о том, как он устроит веселую жизнь шизанутому старперу. Порывшись в ящиках
стола, режиссер вспомнил, что оставил серую трубку для деликатных поручений дома, режиссер
вообще не любил её таскать с собой, предпочитая держать выключенной в сейфе. Но иногда этот
телефон был очень нужен. Это вам не Голливуд с судебными запретами, и американской полицией,
которая только и делает, что оберегает звезд от докучливых преследователей. Это Россия, здесь
скорее помогут Ашот и Анзор, мастера втолковать излишне назойливому фанату, что не стоит так
активно лезть в чужую жизнь, или ещё каким либо образом осложнять жизнь приличным людям.
Последний раз Бедя звонил братьям Калоевым когда весной объявился блогер, таскавшийся за фон
Дарчуком и фотографировавший его в комичных ситуациях, вот Бедя ковыряется в носу, вот Бедя
окосел от выпитого, вот Бедя храпит на кастинге. Сперва прославленный режиссер только
посмеивался, но потом преследователь ухватил кадр, где на заднем плане была собака, из-за чего
всё выглядело так, будто из режиссерского зада лезет собачья голова. Но даже не это вывело фон
Дарчука, а подпись – «Лучше бы ты м***к срал собаками, а не фильмами!» Она то и заставила
Бедю набрать заветный номер. Калоевы разбили об голову фотографа камеру, отрезали ему
мизинцы, в том числе и на ногах, как следует отметелили, а под конец, забавы ради, Ашот блогера
ещё и изнасиловал. Любил он это дело. Вскоре после выхода из больницы, бедняга удалил свой
блог, а сам вернулся к фотографированию свадеб и детей, более не ища славы папарацци.
Накинув неизменно блестящий пиджак, Бедя поспешил по коридору в сторону лифта, у самых
дверей остановился, прикидывая, что лучше, ехать на лифте как в письме, или спускаться с 9-го
этажа пешком. Желание насолить гвардии сержанту пересилило, Бедя направился к лестничной
клетке, дверь на неё была заперта. Приехал лифт. Фон Дарчука кольнуло странное чувство, что это
не просто совпадение, но он быстро погнал его от себя, на минуту он даже хотел отказаться от этой
затеи, а затем, решительно задавив ростки неуверенности, вошел в лифт. Уже в машине, двигаясь от
офиса к своей квартире, Бедя думал о том, какую бы расправу учинить над наглецом, проделывать
то же самое, что и с фотографом было нельзя, старикашка мог окочуриться, да и Калоевы могли
отказаться, фон Дарчук помнил об их дурацкой предвзятости относительно старичья. Просто
припугнуть старика сперва показалось Беде хорошей идей, однако спустя пару поворотов, ему
пришло в голову, что старпер за войну много чего насмотрелся и запугать такого будет не так уж и
легко. Или запугать через родных? Наверняка у Сидоренко есть дети, внуки, или хотя бы
племянники. Хотя учитывая как дедок сорвался на фильм, наверняка родных чмырит и строит.
Ничего, подумал фон Дарчук вылезая из авто близ своего дома, Калоевы придумают как донести
необходимые выводы до старого пердуна.
Поднявшись на свой этаж, пройдя девять шагов по холлу, Бедя открыл дверь в свою квартиру, и
зажигая свет подумал, что запах в прихожей похож на запах... В этот момент газ взорвался,
полностью разрушил режиссерскую квартиру, несколько соседних, взрывной волной вышибло
стекла в двух соседних домах, а сам пожар спасатели не могли потушить ещё три часа. А ещё взрыв
убил Бедю.
А потом Бедя попал в Ад.
***
В Аду ему не понравилось с первых минут. Вопреки уверениям откровениям христианских святых,
Ад был совершенно иным, нежели в их описаниях. Из библейского присутствовал только скрежет
зубовный. Вскоре Бедя понял, что скрежещет зубами именно он, ещё он понял что обгадился. Ад
представлял длинную канаву, набитую вооруженными людьми в грязной зеленой форме, люди
были трёх видов- живые, мёртвые и умирающие. Они молчали, кричали, молились, визжали,
разговаривали, наклоняясь друг к другу и крича в ухо собеседнику, потому что из-за взрывов
сложно было по другому расслышать друг друга. Взрывы перемежались тонким и пронзительным
свистом, который почему то пугал даже больше грохота или вида людей, пытающихся при помощи
голых рук зарыться в размоченную сапогами грязь, густо покрывавшую дно канавы.
Внезапно обстрел прекратился, одновременно с ним прекратились крики, резко сменившись
стонами и мольбами о помощи, медики принялись бинтовать раненых, а невредимые солдаты
собрались в кучки и, как ни в чем не бывало принялись общаться. Одна из таких групп образовалась
совсем рядом с ним, небритые грязные мужики осторожно сползались, чтобы покурить; люди
старались не высовываться из окопа, очевидно опасаясь снайперов. Бедя тоже решил подползти к
ним, солдаты вполголоса переговаривались, что показалось ему странным, поскольку после
недавнего грохота и крика, сложно было так быстро перейти на полушепот. Мужчины были весьма
фактурного вида, волевые лица либо покрывала щетина, либо окаймляла борода, и обязательно
седая или хотя бы с проседью, очевидно намекая на тяготы войны. Всего их было семеро, слева от
Беди сидели братья, близнецы, русоволосые, вихрастые, и даже сквозь копоть и грязь просвечивал
румянец, выдававший бесконечную силу молодости. Чуть дальше от них расположился одноглазый
мужик в пиратской повязке, когда- то черноволосый, сейчас наполовину седой. Одноглазый имел
острые черты лица, ставшие ещё острее от недоедания, а единственный глаз глядел внимательно и
цепко. Напротив к стене окопа привалился старик, совершенно белый, единственный, у кого была
винтовка, а не ППШ, пожилой солдат имел длинную, хоть и скудную бороду, морщинистое лицо,
бескровные губы и блеклые глаза. Направо от Беди расположилась троица молодых парней, первый
затачивал нож со свастикой, явно трофей, лицо этого пехотинца было жутко обезображено, как
будто по нему проехался танк. Второй, блондин, был настоящим красавцем, атлетичная фигура,
правильные черты лица, яркие, голубые глаза. Последний солдат в компании меньше всего походил
на бойца, немного сташе двух других, слегка полноватый, скорее всего, до начала войны был
добродушным толстяком, но сегодня его глаза сверкали злобой, почти сумасшествием, а лицо
выражало мрачную решительность.
- А я вот, когда война закончится, поеду в Ашгабат. – Говорил одноглазый бесстрастно и кривя рот
на каждом слове.
- Чего ты там забыл Петро? – Старику было всё равно, но он поддерживал беседу.
Говорили по украински, но Бедя, для которого этот язык был родным, с трудом понимал о чем они
говорят, словно их речь была переведена электронным переводчиком, слова были вроде и
правильные, но люди так не говорят, фразы были неправильно построены, хотя смысл был всё же
понятен.
- Приеду, пойду в сад и буду абрикосы есть до отвала. – Тут одноглазый заметил Бедю. – Смотрите
братцы, Федя контуженый очнулся.
- Федя? – Язык режиссёра еле ворочался.
- Федор Бондарчук. – Пояснил красавчик. – Гвардии ефрейтор, герой вчерашнего боя, что брат,
память отшибло?
Мерзкое какое имечко, подумал Бедя. Крестьянское.
- Похоже на то, а где это я?
- Ты брат на войне, да и мы тоже на войне.
- В окопе. – Добавил один из близнецов.
- Под Киевом. – Уточнил второй.
- На героическом втором Украинском фронте. – Подкинул деталей картавым голосом толстяк.
- Гоним фашистскую мразь обратно в их поганую фашистскую Германию. – Окончательно расставил
точки над i изуродованный обладатель ножа-трофея.
- А ты что собираешься после войны делать? – Поинтересовался одноглазый.
- Я...? Не знаю. – Мысли путались.
- Да уж брат, контузия не сахар, - посочувствовал красавчик, и обращаясь к одноглазому добавил -
отстань Петро, он своего имени то не помнит, а ты со своим Ашгабадом лезешь.
- А как нас зовут помнишь? – Спросил Бедю старик.
- М-митрич? Петро... – Бедя сам не понимал откуда вспомнил как зовут старика, внезапно вспомнил,
как зовут изуродованного. – Яша Расписной!
- Да уж, Расписного никакая контузия не заставит забыть! – Красавчик захохотал, кивнул в сторону
близнецов. – А Ваньку с Васькой позабыл?
- Н-не помню.
- Я Емеля, а картавит наш уважаемый Моисей Соломонович. – Красавчик похлопал толстяка по
спине. Тот вежливо поднял каску, когда его представили.
- Скажите Федор, а как так получилось, что вы стали разговаривать словно наипервейший на этом
гостеприимном фронте москаль? – Судя по речи, Моисей Соломонович был существенно
образованнее остальных бойцов.
- И вправду, Федя, в офицеры решил податься? – Осклабился Расписной.
- Н-не знаю. Сподручней как то.
- Речь родную позабыл, друзей не помнит, как звать не знает. – Старик почесал бороду. – Ты хоть
подвиг свой помнишь?
Бедя покачал головой.
- Танк ты подорвал гранатой, а отползти не успел, боеприпас в танке рванул. – Подал голос Васька
или Ванька.
- Башню метров на 50 подкинуло, вот те крест! – Поддакнул его брат.
- Да уж, думали от тебя мокрое место осталось, но Расписной за тобой пополз, а ты в воронке
целехонький.
- Только умом повредился видать от геройства. – Насмешливо добавил Митрич.
Беседу прервал новый обстрел, снова загрохотало, заревело, засвистело поле боя, разрывая землю
металлом. Люди в окопе опять начали орать, визжать, закапываться в грязь, с ними за компанию
визжал и Бедя, не в состоянии вынести оглушительной какофонии канонады. А затем мина угодила
прямо в окоп, собеседников фон Дарчука разметало на куски, а его самого, большую по крайней
мере часть, вышвырнуло из окопа. Ноги были размолоты в кашу, левая рука была как то странно
вывернута в локте, а несколько рёбер, проткнув кожу, белели на фоне крови, смешанной с грязью.
Орать Бедя больше не мог, только слега хрипеть и поскуливать. К тому моменту как его переехал
фашистский танк, единственной мыслью, которая оставалась в его сознании, был вопрос – ну почему
я умираю так медленно?
Под лязг гусениц, выдавливающих из фон Дарчука кишки и требуху, режиссер умер.
И попал в Ад. Снова. Это был тот же окоп, как только Бедя понял, что опять может визжать, он сразу
же дал волю лёгким. Спустя некоторое время обстрел прекратился, снова появились медики,
завязались беседы, Бедя вновь познакомился с фронтовыми друзьями, рассказавшим уже
слышанную им историю про подвиг. Опять ему сообщили, что его, режиссёра который покорил
Канны, зовут как мариупольского свинопаса. Единственным отличием стало только то, что в этот раз
окоп залило напалмом, и обгоревший Бедин обрубок хрипел и дергался до тех пор, пока
ворвавшийся в окоп фашист не вогнал ему в глазницу штык-нож. Фон Дарчук умер и попал в Ад.
Спустя пару десятков циклов, как он стал называть свои краткие периоды пребывания в Аду, Бедя
хоть и не привык находится в нём, но заметил некоторые детали. Во-первых он окончательно
уверился, что это Ад, пытался молиться, но интуиция подсказывала ему, что молиться поздно, и
вскоре Бедя бросил это дело. Во-вторых, фон Дарчук отметил некоторые закономерности,
нахождение в окопе делилось на две фазы: обстрел и беседу. Во время обстрела он испытывал
дикий ужас, такой сильный, что неизменно обгаживался, так же во время обстрела Бедя погибал,
каждый раз мучительно и каждый раз долго. От беседы режиссер испытывал невыносимую скуку, и
невыносимые же страдания из-за участия в дискуссии, которая напоминала скорее плохую
постановку, из-за неестественных фраз, неуместных пауз, деревянных голосов солдат и неприятной
манеры собеседников смотреть не в лицо, а в пространство за левым плечом Беди. В-третьих, цикл,
всегда завершающийся смертью Беди мог длиться от двух обстрелов, до неизвестного их числа,
один раз режиссер сбился на четырнадцатом. Тот длинный цикл уже казалось бы подарил Беде
тихую надежду, что на этот раз всё обойдется, и произойдет что то новое, но в конце концов, на
окоп рухнул сбитый самолет, пригвоздив сорвавшимся винтом фон Дарчука к дну окопа.
В-четвертых, смены дня и ночи не существовало, а солнца не было видно за серыми тучами, это
добавляло уныния и в без того беспросветную ситуацию.
Одной из самых непонятных деталей стала Цифра. Её Бедя заметил на 34 цикле, воскреснув после
того, как фашисты забили его прикладами. Цифра была вырезана на доске, укреплявшей стену
окопа - 34. Спустя пару смертей, режиссер понял, что это номер текущего цикла, на какое то время
его это воодушевило, показалось, что он начал разбираться в том, что происходит, но спустя ещё
десяток циклов, Бедя понял, что толку от этого понимания ноль. Настоящее озарение пришло, когда
Цифра была равной девяносто восьми. Фон Дарчук понял где находится, это было настолько
ужасно, что он рыдал пятнадцать циклов не переставая.
Он находился в отрывке киноленты «Второй Украинский», дорогой, безвкусной, бездарной
картины, снятой злейшим врагом Беди, режиссером, работающим в стиле патриотического угара –
Петром Василенко. «Второй Украинский», по мнению Беди, был худшим киновысером Василенко, а
сам Василенко худшим режиссером за всю историю кинематографа, фильм состоял исключительно
из сцен дикой расчлененки, прерываемой теми самыми отвратными диалогами, которые подчас
казались даже хуже очередной мучительной смерти. Избежать беседы было невозможно, как и
смерти, трижды Бедя пытался застрелиться, но тогда, после того как красавчик ловко выбивал из
его руки ТТ, компания накидывалась на Бедю и скрутив, начинала вести беседу о том, что боец
красной армии обязан быть храбрым и стойким.
- Ты должен жить. – Говорил одноглазый.
- Что бы вернуться к семье, ты же помнишь, тебя ждет жена, детки ждут папку. – Добавлял Митрич.
- Слишком мало убил немцев, что бы умирать. – С ненавистью говорил толстяк.
- Ты же мне как брат! – Неестественно рыдая, признавался Яша Расписной.
- Мы без тебя пропадем! – Уговаривали близнецы.
- Вот кончится война, поедем в Киев, с девками в кабак, потом в баню! Всю ночь их драть будем! –
Пророчествовал красавчик, явно забыв про недавно упомянутых жену и деток.
Попытки самоубийства Бедя оставил, когда понял, что даже в Аду есть свой Ад. На 143 цикле фон
Дарчук решил, что должен что то делать, например, пройти по окопу налево, до куда сможет. Идея
пришла в голову внезапно и показалась отличной, и воскреснув в очередной раз, под грохот
канонады, как обычно визжа и обгаживаясь, пополз по окопу. Обстрел кончился, Бедя поднялся на
ноги и быстрым шагом пошел вдоль по окопу, мимо мелькали напряженные лица, угрюмые,
искаженные болью и страданием. Статисты – подумал Бедя, - мои личные статисты в моём личном
Аду. На всём протяжении, окопа, (тот был удручающе однообразным), укрепленные досками стены,
грязь на дне, солдаты, какие то ящики раскиданные то тут то там. Внезапно начался новый
обстрел, фон Дарчук не устоял на ногах и неловко размахивая руками опрокинулся назад, спину
пронзила дикая боль, от которой перед глазами всё помутнилось и поплыло. Через некоторое
время, когда сквозь волны боли начало пробиваться сознание, Бедя попытался отползти, суча
ногами и руками, но у него ничего не получилось, движения вызвали только ещё большую боль.
Попытка перевернуться и вовсе расколола сознание на миллион осколков, каждый из которых
звенел болью. Бедя начал себя ощупывать, руки прошлись по груди, спустились ниже, к животу,
нащупав что-то жесткое, торчащее из пуза. Первой мыслю была абсурдная о том, что член сильно
ниже. Приподняв голову, режиссер обнаружил, что из его живота на полметра торчит мокро
поблескивающий прут, очевидно проткнувший тело во время падения.
Обстрел закончился. Пришло время стонов и тихих бесед. Группа солдат неподалёку о чем то
перешёптывалась, медики бинтовали головы раненым, шепча слова утешения. Бедя вспомнил
забавный факт, что в этом Аду единственное что делали санитары, бинтовали головы солдат.
Медики! За 142 цикла Бедя всегда получал смертельные ранения вдали от санитаров, да и солдаты к
этому моменту, как правило, были мертвы, или умирали. А сейчас ему могли помочь.
- Помогите. – Сказал фон Дарчук, потом подумал, и решив что позвал слишком тихо, попробовал
ещё раз. – Помогите!
На помощь никто не спешил, хотя Бедя и слышал как невдалеке переговариваются санитары,
бинтующие головы, а кучка бойцов ведет подозрительно знакомый разговор. Бедю же никто просто
не замечал, он поднял одну руку и, пересиливая боль, попробовал помахать.
- Помогите!!! – Крик вышел надсадный, хотя и довольно громкий, только вот бесполезный. Фон
Дарчук оставался нанизанной на иглу букашкой, выпавшей из течения окопной жизни. – Ну хотя бы
пристрелите.
Просьба об убийстве была проигнорирована ровно так же, как и призыв о помощи, бесцельно
разбившись о суету солдат, занятых набившими оскомину однообразными делами. Всё было как и
всегда, только оторвавшийся от своего отряда Бедя пропал из видимости людей. А ведь всё
правильно, они же статисты, подумал Бедя, они и не должны ничего делать, я бы сразу выкинул с
площадки любого, кто отклонился бы хоть на миллиметр от своей десятисекундной роли. Для
статиста существует только эти несколько секунд, за пределами которых статист навсегда исчезал в
бесконечном потоке таких же покорных и бездарных человечков, которые шли, шли, шли,
надеялись, врезались в свои три секунды, разрывались в попытках вырваться за их пределы. И что?
Бедя уже не совсем отчетливо помнил ту жизнь, где он снимал фильмы, ходил с депутатами в сауну,
разговаривал на слегка исковерканном английском. Да, память дернулась, и фон Дарчук вспомнил
напыщенных актеров, актеришек, которых он пытался вогнать в образ, толку было мало, и он снимал
как придется, убеждая себя, что и так неплохо, и так сойдет. Да, да, всё это коловращение
осветителей, музыкантов, костюмеров, подгаживающих друг другу, интригующих по мелочам,
трахающих этих несчастных статистов, сплошная мразь, которую Бедя всегда держал в кулаке, не
позволяя сорвать ему сроки, хотя сроки всё равно срывались, но не так безнадежно, как у других
режиссеров. Но почему я!? Фон Дарчук в тысячный раз задался вопросом без ответа - чем я хуже
всей этой сволочи? Или теперь мы все в своих персональных преисподних? Или где-то в окопе, через
пятьдесят или сто метров так же страдает Василенко, ведя плохо написанный, безжизненный диалог
с карикатурными образами бойцов Второго Украинского фронта. Бедя подумал, что был бы сейчас
рад даже этому бездарю, что бы не чувствовать одиночества, испытываемое от нахождения среди
статистов и актеров второго плана, соревнующихся друг с другом в пресности игры. Да, да, все они
попали в ад, возможно даже в мой, куда им ещё, не в рай же, особенно Василенко, дураку и сволочи.
Умру ещё раз и пойду искать всю эту шайку, пойду и посмеюсь, скажу – что Василенко, доснимался
старая мразь, попал куда следует, да, и посмеюсь. Громко! С этой приятной мыслью Бедя и умер.
На цифру 144 Бедя смотрел с мрачной решимостью. Умирая на штыре, он твердо решил, что найдет
в аду кого-нибудь из знакомых, поскольку он был твердо убежден, что их здесь должно быть полно.
Найти и... Что делать дальше, Бедя не знал, но чувствовал, что благодаря поиску обретет хоть какой
то смысл к существованию в аду. Хотя бы какое-то оправдание бесконечным мучениям. Бедя
перевалился на бок и пополз.
Эта попытка была неудачной.
Следующая тоже. 146, 147, 148, цифры сменяли одна другую, Бедя переваливался на бок и полз.
Вставал и бежал. Полз с оторванными ногами, ковылял через горящий бензин, цеплялся за грязь
пальцами с расщепленными в труху ногтями, режиссер и сам удивлялся, своей твердости, казалось,
обретя цель, он обрел и какой то внутренний стержень, способность сжать зубы и переступить через
панический ужас, через боль, что бы добраться до цели, смысл которой он даже не слишком
понимал.
157. В этот цикл фон Дарчук забрался довольно далеко, пауза между обстрелами оказалась
довольно большой, и он бежал, хлюпая сапогами, расталкивая санитаров и солдат, даже забывая
искать знакомые лица, бежал, пока не налетел на Яшу Расписного.
- Эй, это же Федя Контуженный!
- Да не может такого быть, - Моисей Соломонович буравил Бедю безумным взглядом, - я видел, как
он уполз налево по окопу. А сейчас пришел с правой стороны.
- И точно, – закивал Митрич, – обстрел только начался, как Федя пополз налево.
- Как же он тогда справа вышел? – Спросил недоумевая Емеля, судя по всему, он хоть и был красив,
но умом не отличался. – Из окопа не вылезти, снайпер вмиг голову долой.
- А может он шпион? – Предположил Петро, вынимая из ножен стилет со свастикой.
- Шпиооон!? – Протянул Ванька.
- Наш Федька!? – Удивился Васька. – Как же так!?
- Да какой я шпион, братцы, мы же с вами в одном окопе, - Бедя чувствовал что боевые товарищи
задумали что то недоброе. – Ну ей богу, это же я, Федька! Петро, зачем ты нож то достал?
- Ему фрицы огневое окно давали, что бы он линию фронта перебежал и все наши секреты фашистам
выложил. А обратно бежал, заплутал и залез в окоп правее нас.
- Держи шпиона!!! – Заорали близнецы, бросаясь фон Дарчуку в ноги.
Емеля и Яша навалились сверху, заламывая режиссеру руки, спустя несколько минут тот был крепко
связан, а солдаты приступили к импровизированному допросу. Сначала просто спрашивали, почему
он, красноармеец, предал Советскую власть, Советскую страну и своих боевых товарищей, Бедя всё
отрицал, но версии были выдвинуты и утверждены за него. За деньги и теплое место. Когда же
перешли к более практической части, касающейся того, какие он сведения передал фашистам,
посыпались тумаки, затрещины и пинки. Затем Петро решил узнать, есть ли ещё предатели в окопах.
- Он мне сейчас всё расскажет, - мрачно усмехаясь и вращая стилет перед Бедиными глазами,
прошептал одноглазый.
Петро обращался с ножом виртуозно, даже слишком, и от боли Бедя не мог вспомнить не только
имен предателей, но и своё с трудом припоминал. Бедя? Федя? Как то так. Голоса он уже слышал как
будто издали, даже не понимая, что отвечает, но кто-то кричал прямо в ухо:
- Кто такой фон Дарчук!? Генерал? Полковник? Кто такой Василенко?
Эти голоса уже не принадлежали знакомым солдатам, а мельком оброненное слово НКВД дало
понять, что он теперь у профессионалов, и очень скоро Бедя это почувствовал. Петро по сравнению
с ними был любителем, школьником садистом из старших классов, шпыняющим первоклашек ради
забавы. Бедя даже не понимал, что с ним делают, только хотел чтобы это прекратилось, чтобы
прекратилось всё- обстрелы, беседы, поиск Василенко в окопе, эта пытка, бесконечные смерти,
цифры - всё. Фон Дарчука окатили ледяной водой, резко вырвав из кровавого тумана, в котором
блуждало его сознание. Неожиданно для себя он понял, что по прежнему в окопе, а не в пыточном
зале НКВД, как ему казалось. Всё так же намертво прикрученный к доске лежащей плашмя на дне
окопа. Рядом переговаривались.
- Что говорит?
- Бред бессвязный, я слышал что настоящие профи заучивают совсем неправдоподобную историю,
да так крепко, что когда форсируешь допрос, он ничего кроме неё вспомнить не может.
- За каким рожном?
- А как же, допрашиваешь такого, допрашиваешь, в конце концов понимаешь, что это просто
душевнобольной, и толку от него ноль. Что с юродивого возьмёшь? Вот его и отпускают, а он снова
шасть через фронт и фрицу всё на блюдечке преподносит. – Говорящий хохотнул. – Какой у
особистов инструмент и они три шкуры спустить умеют.
- И что за бред он несёт?
- Будто он из будущего, война кончилась, он режиссер, фильмы про неё снимает, а у нас тут не
фронт, а маленький ад, в который его отправил недовольный кинозритель.
- Ну насчет маленького ада он прав.
Мужчины вновь засмеялись.
- Но пару раз он проговорился, во первых немецкую фамилию сболтнул, фон Дарчук, а во вторых
сказал что бежал по окопу что бы найти Василенко.
- Василенко?
- Да, ищем уже, тоже смешно кстати, говорит окоп наш круглый, и кроме него тут ничего не
существует. Представляешь, дескать вся вселенная состоит только из этого окопа.
- А стреляют откуда?
- Бред, я же говорю, бессвязный...
- Иди, продолжай, особенно про фон Дарчука, надо торопиться, сейчас опять палить начнут.
Бедя слабо запротестовал, но допрос продолжился. И длился долго, пока Бедя не умер.
А потом Бедя оказался в Аду и увидев цифру 158 тихонько заскулил.
- А я вот, когда война закончится, поеду в Ашгабат...
Слова звенели и щелкали, но было уже совершенно ясно – последняя надежда умерла. Это был
точно Ад, а в Аду, как смутно припоминал Бедя, грешникам полагалось мучиться до скончания
времен. Судя по всему очень и очень долго. Сковородки, черти, сейчас стало понятно, какой была
жалкой фантазия библеистов, по сравнению с тем, каким Ад оказался на самом деле. Не просто
пыткой, а именно Адом, крохотным персональным измерением, в котором нет ничего, кроме боли и
ужаса. Хотя почему нет, а как же давящее ощущение безнадежности, умело выделяемое редкими
лучиками надежды, словно какой-то адский режиссер подбрасывал эти мысли Беде в голову, что бы
в следующее мгновение, жестоко убить едва зародившую мысль о спасении. Спасения не было. Ещё
была обида, Бедю не покидало ощущение, что только он один изо всех знакомых ему людей попал в
Ад, в то время как все остальные, счастливо избежали этого наказания. Осознание этого фактора
обостряло страдания, казалось, что если бы рядом с ним страдал проклятый Василенко, было бы
гораздо легче. Хотя бы Василенко. Но фон Дарчук был один.
***
Когда начался очередной обстрел в 256 цикле, Бедя практически в кататоническом состоянии
выслушивал планы о поездке Петро в славную среднеазиатскую республику, в которых важное
место занимала прогулка по абрикосовому саду, полному деревьев, склонивших обильные плодами
ветви почти к самой земле. К этому времени во время бесед с однополчанами, Бедя впадал в
странное состояние, когда шум в ушах практически заглушал голос, но вперившись взглядом в
шевелящиеся губы, в изученное за сотни воскрешений движение, он слышал как одноглазый ведет
свой нехитрый рассказ прямо у Беди в голове. Внутренний голос бубнил о южном солнце,
трудолюбивых таджиках, горных речках и наливающейся арбузами и дынями бахче. Каждое слово
ложилось в заботливо выдолбленную для него бесконечными повторами канавку в сознании
режиссера. Фон Дарчук уже давно по сути дела и не участвовал в разговорах, автоматически
отвечая голосам солдат, когда под слова подворачивалась канавка с его именем. Когда начался
обстрел, Бедя тихонько заскулил, скорее уже по привычке, а не из страха, он твердо знал, что умрет
в этом цикле, он был полностью уверен в том, что смерть эта будет мучительной и было более чем
очевидно, что затем всё это повторится вновь. Но каждая из смертей была по прежнему болезненна
и мучительна, а ещё более невыносимым было ожидание, тягучее, однообразное, бессмысленное,
по капле выдавливающее из души все соки. Сразу же после того как в небе над окопом завыло,
засвистело, а вокруг начали раздаваться взрывы, забрасывая окоп грязью и землёй, начали исчезать
медики. Только в этот раз Бедя видел как они исчезают, в стене окопа открывались двухстворчатые
раздвижные двери, ловко замаскированные бутафорской грязью. В этих дверях санитары и
исчезали, ловко запрыгивая в открывающуюся на секунду проёмы, за которыми мелькал серый
коридор, залитый искусственным, но тёплым, желтым светом. Свет манил внутрь, но Бедю словно
парализовало, а через пять секунд всё закончилось, остался только окоп под мертвым серым небом,
артиллерийский обстрел и страх, которым он наполнял Бедино сознание до краёв.
- ... а потом пришли фрицы и убили мамку и сестер, а батя... Батя то давно на фронт ушел, до сих пор
небось и не знает, что хату сожгли, да поубивали всех. Мы одни и схоронились в лесу, несколько
дней шли, пока не вышли к нашим, ели ягоды, грибы, Васька один раз белку поймал, а она такая
маленькая, пушистая, глазками хлопает. – Ванька сделал паузу переводя дух. – Не смогли мы её
убить, отпустили в лес.
- Ага, держал я белку в руках и думал, чем же я буду лучше фашистов, если белочку сожру? А когда
вышли из леса к нашим, пошли записываться в Красную Армию, наврали конечно про возраст...
Условно душераздирающая история близнецов была даже навязчивее таджикских мечтаний Петро,
впрочем все остальные истории, уже досконально изученные, были такими же. Емеля травил байки
про огромное количество женщин с которыми переспал, Митрич делился секретами охоты на
тетерева, Яша рассказывал про то, как попал в киевскую уличную банду, и как все его дружки
полегли, пытаясь утащить ящик консерв у фрицев и как его пытал ССовец, жутко обезобразив лицо.
Моисей Соломонович как бы нехотя начинал рассказывать о том, что его вместе с семьёй посадили
на поезд идущий в концлагерь, он успел спрыгнуть, а жена и дети нет. Но сейчас Бедя во все глаза
пялился в стену окопа, и был вознагражден за внимательность, раскрылись двери, из которых
посыпались санитары, начавшие перевязку пробитых голов. Фон Дарчук был удивлен тем, что
раньше не замечал момента появления медиков, они или были, или же отсутствовали, но сам
процесс оставался за кадром.
- ... а Матрёну застрелили, родимую нашу, топорами изрубили, жарили на костре и жрали, фашисты
проклятые! Даже рога ей отпилили и на танк свой фашистский...
Пропуская мимо ушей надрывную историю про убийство и съедение коровы, Бедя во все глаза
следил за медиком, выскочившим из ближайшей двери, тот, бормоча слова одобрения и поддержки
в сотый раз накладывал марлевую повязку на голову стонущего бойца. На снежно белой ткани
расплывалось пронзительно алое кровавое пятно, повязка, промоченная кровью резко
контрастировала с грязным, изможденным лицом солдата. Когда медик почти закончил перевязку,
Бедя почувствовал секундное головокружение, а вновь сфокусировав глаза, обнаружил что процесс
перевязки только начинается. Фон Дарчук помотал головой, отгоняя галлюцинацию, но вскоре
головокружение повторилось, а перевязка началась заново. создавалось впечатление, что эта
небольшая сценка повторяющаяся по кругу, была коротким набором кадров, урезанным в целях
экономии средств, и вклеенным в окружающую реальность. Спустя 9 или 10 кругов, санитар вскочил
и ринулся в стену, проскочив в дверь открывшуюся ровно там, где он из неё совсем недавно вышел.
Начался обстрел, Бедя терпел сжав зубы, перебравшись чуть в сторону, он присел в позе
стартующего спринтера, чуть правее того места где должна была открыться дверь в таинственный
коридор. Фон Дарчук почувствовал, что его начинает колотить от возбуждения, даже страх
отступил, заглушенный волной адреналина. Словно в замедленной съёмке он увидел как створки
начали разъезжаться, и распрямляющейся пружиной метнул тело прямо навстречу желтому свету.
Бедя пролетел буквально в сантиметре от выскакивающего санитара, а затем двери бесшумно
сомкнулись позади, оставив за собой ставшую уже привычной, суету окопной жизни. Стремительный
бросок был остановлен металлической стеной коридора, в которую с размаха врезался фон Дарчук.
Лёжа на полу, он ощупал плечо, болело сильно, а рука слушалась плохо, сперва пришла мысль о
переломе, потом о вывихе, потом о простом ушибе. Но не это было сейчас важным, а то что Бедя
вырвался, освободился, он рассмеялся, смех отдавался болью в плече, но остановиться было
невозможно, победа пьянила и кружила голову. Бедя вспомнил про медика, рванул из-за спины
ППШ, что оказалось очень кстати, стрелять фон Дарчук стал не дожидаясь когда санитар окажется
внутри, а сразу в открывающийся проём. Очередь громом отразилась от металлических стен,
оказавшись в замкнутом пространстве ничуть не тише канонады обстрела, пули похоже своё дело
сделали, в открывшиеся двери так никто и не вошел. Створки сомкнулись.
- Так и до Берлина дойдем! – Прокаркал Бедя, сам не понимая, что он имеет ввиду.
Пошатываясь, он поднялся на ноги и пошел по коридору, в сторону виднеющейся невдалеке
развилки. Пол, стены и потолок были из одинакового серого металла, казалось, что коридор был
целиком не то отлит, не то вырезан из одного куска, а стены с полом стыковались под идеальным
прямым углом. Источника света не было видно, однако коридор был хорошо освещен, очень
приятным, уютным желтым светом, воздух был теплым, сухим, пахло порохом после стрельбы.
Дойдя до Т-образной развилки, Бедя увидел перед собой три двери, на первой было написано
МЕНЕ, на другой ТЕКЕЛ, на третьей УПАРСИН, повернувшись направо, в конце ответвления
коридора, он обнаружил полупрозрачную дверь, красная табличка над которой сообщала – «Только
для технического персонала». Сделав шаг в правую сторону, Бедя почувствовал, что спокойствие
которое пришло к нему в коридоре, мгновенно сдуло, ему на смену пришел ледяной ужас,
заставивший заледенеть кровь в жилах. Вслед за иррациональной сменой настроения, за дверью
мелькнул силуэт и раздалось сухое металлическое клацанье, свет казалось померк, в коридоре
стало темнее, Бедя присевший от испуга, повалился на спину, и не отрывая взгляд от двери и не
обращая внимание на боль в плече, подвывая пополз прочь по коридору. Едва фон Дарчук
отодвинулся метра на три-четыре, как паника схлынула, отползя ещё на несколько метров, Бедя
перевел дух и поднялся на ноги, некоторое время он боялся оторвать взгляд от двери для
технического персонала, однако уверенность в своих силах возвращалась. Бедя оглянулся и его
сердце едва не выпрыгнуло из груди. В конце левого коридора тоже была дверь, над ней была
зеленая табличка с надписью «EXIT».
Безумно хохоча, бросив пистолет-пулемет, Бедя побежал к выходу. На пол пути в его душе
зародился червячок сомнения, слишком просто всё выходит подумал фон Дарчук, сейчас за этой
дверью будет ловушка, или те сволочи из НКВД, или просто ещё один Ад, возможно даже худший,
чем этот, если такое только возможно. Реальность оказалась куда прозаичнее - дверь была заперта.
Бедя потом не мог вспомнить сколько времени он провел под дверью с зеленой табличкой, рыдая,
причитая, умоляя, разбивая руки в кровь об холодную матовую поверхность двери. В короткий миг
прояснения, когда Бедя решил вернутся за оружием, что бы высадить замок пулей, он обнаружил,
что ППШ исчез, что снова погрузило сознание режиссера в сумрак.
Фон Дарчук пришел в себя лежа всё на том же металлическом полу. Кулаки болели, ноги тоже, плечо
правда ныло меньше, только радости от этого он никакой не испытывал. Бедя думал о выходе.
Выход есть, но он закрыт. Есть ещё дверь для «технического персонала», о которой не хотелось
вспоминать. И... Есть ещё три двери! На этот раз Бедя не впадал в эйфорию, встав, он спокойно,
даже обреченно пошел к развилке, стараясь не смотреть в конец жуткого коридора. Первая дверь
была так же заперта как и выход. Фон Дарчук подошел к двери с надписью ТЕКЕЛ, неожиданно та
открылась сама, беззвучно скользнула в сторону, режиссер с опаской заглянул внутрь.
- Заходите.
В скудно обставленном, но просторном кабинете, за громадным столом сидел ослепительный
красавец, слегка кудрявый, русоволосый, зеленоглазый мужчина. Строгие черты лица были
буквально божественно пропорциональны и правильны, от сидящего в кабинете веяло
могуществом, уверенностью, бесконечным знанием. Бедя решил что это Бог. Ну а кто же ещё?
- Да. Я Бог. Вы, люди, звали меня Аполлоном.
- Древнегреческим? - Бедя понимал, что задаёт очень глупый вопрос.
- Присаживайся. – После секундного знакомого головокружения, фон Дарчук обнаружил себя
сидящим в кресле напротив Бога. – Описание данное древними греками, наиболее близко к сути.
- А что теперь?
- Теперь процесс завершен, а ты можешь получить некоторое знание, прежде чем отправится
дальше.
- Где я был?
- В проекции. Твоё сознание интерпретировало воздействие проекции на него, как отрывок из
второсортной картины, снятой при твоей жизни. Даже разговор со мной, не более чем
интерпретация происходящего процесса передачи знаний в твоё сознание, поскольку твой ум не в
состоянии осмыслить происходящее, не прибегая к усвоенной палитре метафор.
- Значит всё что происходит, придумал я?
- Отнюдь, ты только обернул происходящее в материю доступной тебе реальности, это дар
творчества. Не обладающее им существо, не способное хоть как то охватить умом происходящее,
просто пережило бы мгновенный распад сознания, в следствии чего полностью исчезло.
- Умерло.
- Все умерли. С момента твоего биологического существования, прошло много миллиардов лет, в
данный момент уже умирает сама вселенная, а вместе с ней подойдет к концу и моё существование,
что даст начало новой вселенной и новому Богу. Более совершенному, генерирующему более
совершенную вселенную, до тех пор, пока её не заселят более совершенные разумные существа,
способные генерировать Бога.
- Погоди, погоди, я как то не уловил...
- И не уловишь, не забывай, я даже не разговариваю с тобой, это всего лишь облечение знания в
самую доступную тебе форму.
- Но за что меня отправили в Ад!?
- Для того, что бы отформатировать твоё сознание, квадриллионы сознаний не оставили никакого
отпечатка в структуре вселенной, миллиарды умов с различной силой впечатались в её ткань,
однако большая их часть была признана дефектной, из-за чего они были отправлены в проекции.
- Что бы мучать нас? Нельзя было по другому?
- Сознание интерпретирует своё насильственное изменение как самую невыносимую боль, создавая
интерпретацию процесса - как нахождение в аду. Внутри твоей интерпретации, Богом являешься ты,
поскольку она полностью создана тобой.
- То есть, если бы я понимал, что происходит, то не страдал бы?
- Нет. Представь, что ты отпиливаешь себе руку, осознание этого факта как то уменьшило бы
болевые ощущения?
- Значит мы дефективные, но творческие умы. А что с правильными?
- После форматирования всех поврежденных сознаний, души без дефектов будут использованы в
качестве базовой матрицы, для формирования следующей вселенной. Это основное
предназначение разумных существ.
- То есть они станут бомбой в новом Большом Взрыве?
- Они станут запалом. Бомбой стану я.
- А потом? Какая цель всех этих перерождений?
- Это несущественно.
- То есть ты не знаешь?
- Я и есть знание, то, что я не объемлю, несущественно.
- Хорошо, Бог Бомба Аполлон, а сейчас что происходит? Отформатировал ты меня, к чему теперь
эти беседы?
- Ты носитель движущей творческой силы, её тень осталась в тебе, даже после того, творческое
начало твоего сознания было размотано с целью удаления дефектов. В связи с этим ты будешь
вознагражден дважды. Первый раз осознанием происходящего, второй раз возможностью выбора.
- Выбора?
- Как ты уже интерпретировал, возможность выбора для тебя представляется в виде двух
коридоров, дверь обозначенная как выход, приведет к моментальному и полностью
безболезненному распаду твоего сознания. Дверь обозначенная как служебная, даст для тебя
возможность участия в подготовке базовой матрицы, для перерождения вселенной. Ожидать
принятия своего решения, ты можешь в любой части интерпретации проекции.
- Но я не смог открыть дверь ведущую к выходу, а к двери для служебного персонала даже подойти
не смог!
- Ещё раз повторяю, никаких дверей нет, это только интерпретация проекции, которая придумана
тобою же, воспользоваться этими возможностями ты не мог исключительно потому, что не
полностью осознавал их. Сейчас, после получения знания, обе возможности полностью доступны
для тебя.
- А соседние двери? С надписями МЕНЕ и УПАРАСИН?
- Они несущественны.
- Но какой от меня толк? Я же простой человек! Куда мне Богу помогать?
- Ты даже не человек, ты освобожденное от плоти сознание, размазанное по структуре вселенной
примерно на 30 световых лет, а затем отформатированное и выделенное в самодостаточную
систему.
- И что, я теперь незаменим?
- Твоя помощь будет желательна, как и помощь восьми миллиардов других отформатированных
сознаний, выразивших желание участвовать в перерождении. В последние мгновения
существования этого мира, я – Бог, буду не более чем бездеятельным началом новой вселенной.
Оставшиеся приготовления должны будут выполнить размотанные души, в соответствии с моим
планом.
- А если кто то захочет саботировать твой план?
- Это невозможно, это Божий план.
- Ну Сатана например?
- Сатана это сумма людских заблуждений твоего времени, метафорически оправдывающих протест
человека, против сложившихся систем общественной морали. Ко мне эта концепция не имеет
никакого отношения.
- И сколько у меня времени на раздумья, когда начнутся последние мгновенья?
- Они уже текут.
- То есть у меня совсем нет времени?
- Если использовать твою меру восприятия времени, у тебя осталось всего два миллиона триста
семьдесят девять тысяч сто девяносто пять лет, шестьдесят два дня, семь часов и четырнадцать
минут.
- Это довольно много.
- Для тебя.
Бедя почувствовал, что у него больше нет вопросов, одновременно с этим, в глубине души
поселилась уверенность, даже скорее знание, что если вопросы возникнут, то он сможет немедля
прикоснуться к божественному знанию, содержащему готовый ответ. Лёгкое головокружение, и
Бедя стоял упершись носом в дверь, через которую недавно попал в комнату где беседовал с Богом.
Сделав шаг назад, фон Дарчук споткнулся о свой ППШ, подняв его и повесив на плечо, Бедя сделалпару шагов в сторону входа для технического персонала. Страха больше не было, наоборот, ончувствовал себя спокойным, свободным, умиротворенным.
- Я свободное сознание! – Крикнул Бедя. – Я в конце времен!
Фон Дарчук развернулся и уверенным шагом пошел по коридору в сторону входа в проекцию,
содержащую родной окоп, ему надо было серьёзно поразмыслить над предложением Бога.
Спросить совета у однополчан, в конце концов.
Извиняюсь за форматирование. Оперативная копия из PDF.
Кстати, автор опуса серьезно потерял, выбрав для героя имя Бедя, а не Беня. Хоть это и не имеет отношения к прототипу, но стилистика рассказа просто таки требует. Да и полное имя сразу играет по-другому.
Его звали Бедя фон Дарчук, и он был самым раскрученным, модным и актуальным режиссёром по эту сторону болот. Имя его было неизвестно широкой публике, но блестяще выбранный псевдоним не исчезал с обложек таблоидов, казалось бы навеки прописавшись яркими буквами на глянце бумаги. Это стало привычной частью светской жизни столицы – фон Дарчук здесь, фон Дарчук там, он зажигает, он снимает, он представляет. Успех Беди был ошеломляющим, завистники связывали его с разными не относящимися к режиссерскому таланту вещами, такими как родственная связь с Самим Величайшим, чью фамилию сплетники не решались трепать, по причине исключительного величия и связей в ФСБ.
Другие недоброжелатели менее щепетильные просто говорили, что Бедя не брезговал никакими формами сексуальных контактов, ради продвижения собственной карьеры, что впрочем было такой же неправдой как и его мнимое родство с Самим.
Удивительное было в том, что успех Беди был заслуженным, успех был настоящим и состоял в том, что несмотря на низкопробность своих картин, фон Дарчук умел их продавать, если уж не заказчику или зрителю, так хотя бы продюсеру.
- All right!
Когда Бедю спрашивали как у него дела, то он, как и сейчас на вопрос секретарши, отвечал одним и тем же английским словом, подчеркнуто разделяя его на два. Отдельно all, отдельно right. Бедя считал, что это придаёт ему шика. Кроме этого, частью своего имиджа он считал абсолютно лысую голову, слегка подкачанные пунцовые губы и блестящие пиджаки с бабочкой. И конечно специфичный английский, на котором он преимущественно общался. Словарный запас Беди состоял примерно из полутора сотен слов, но употребление каждого было отточено до абсолютного идеала, в каждой фразе была своя изюминка, как например в приветствии. Вместо hello, Бедя всегда говорил созвучное приветствию слово hallow.
Это между прочим имело успех даже в Каннах, куда Бедя возил свой шедевр, снятый по роману братьев фантастов, писавшив и бывших популярными в советские времена. Картину освистали, однако сам фон Дарчук произвел фурор. О нём писали больше, чем о Тарантино, Скорцезе и фон Триере вместе взятых. Бедя умел блистать, подавать себя публике, многие считали, что блеском он подменяет талант, но это было совсем не так. Это и был Бедин талант – блестеть, подражая сверканию таланта.
- Die Metaphysik hat um eigentlichen Zwecke ihrer Nachforschung nur drei Ideen: Gott, Freiheit und
Unsterblichkeit.
Для имиджа Бедя зазубрил наизусть несколько цитат из Канта, Шопенгауэра и Гегеля, этим он убивал сразу несколько зайцев. Во-первых вкупе со своими английскими словечками, это поддерживало славу о нем как о полиглоте. Во-вторых, нельзя не прослыть интеллектуалом, цитируя Канта в оригинале. В-третьих, немецкий отлично сочетался с его псевдонимом, и уже поговаривали что игривое Бедя, это сокращение от благородного Бенедикт.
Ну и в-четвертых, фон Дарчук любил сбивать собеседника с толку таким образом, пока собеседник думал, «а чего этот черт губастый каркает», Бедя перехватывал инициативу в разговоре.
- Oh, my Gaad!
Поминал бога по английски, модный режиссер непременно через "а" и длинно тянул единственную гласную. Так он здоровался с людьми которым был должен денег, никто не понимал, каким образом это срабатывало, но кредитор неизменно приходил в благодушное настроение, позволял реструктурировать кредит, переносить сроки выплат процентов, снимал пени и прочие вещи, которых не разрешал проделывать с собой ни жене, ни любовнице, ни маме. Сегодня впрочем уступки не были нужны, с кредитами у Беди было всё в полном порядке, грандиозный успех «Калининграда» позволял гасить их досрочно, и даже взять новые, под съёмку нового хита широкого экрана. Сегодня видный банкиров лично заглянул к нему с банальной просьбой, снять в кино его новую любовницу, такие просьбы Бедя любил, ему они ничего не стоили, а кредиторы чувствовали себя обязанными ему.
- You are shameless maaan!
Эта фраза с протяжным maaan, как считал Бедя, в негритянском стиле, означала согласие в конце переговоров. В том случае, когда Бедя говорил – i am shameless maaan, это значило, что он не согласен, и просить его более бессмысленно. Не то, что бы фон Дарчук был жаден, просто он прекрасно понимал суть мира шоубизнеса, если часто помогать людям, очень скоро тебя сожрут. Если редко помогать людям – очень скоро тебя сожрут. Если хотя бы изредка помогать людям – очень скоро тебя сожрут. Помогать можно только тем, кто не хочет тебя жрать, поскольку ты слишком мелкая добыча. Так Бедя и жил. Правда из-за этой присказки, многие принимали его за гомосексуалиста, хотя сам себя фон Дарчук считал натуралом. А то, что он трахал иногда с депутатами мальчиков в сауне, так это были издержки профессии. Бедя вообще не понимал откуда пошла эта традиция, и точно знал, что многим депутатам не нравятся мальчики, но по какой то причине, на проституток женского пола в депутатской сауне был строгий запрет.
- Hanks baby!
Стандартные слова благодарности достались секретарше, принесшей корреспонденцию и кофе, после ухода денежного мешка пришло время разобраться с бумажными письмами. Бедя, как и все знаменитые режиссеры получал огромное количество электронных и бумажных писем, разбором которых занималось трое ассистентов, они же как правило и отвечали на них, письма сочтенные важными, попадали к секретарю, который из них отбрасывал ещё две трети, а оставшиеся всё таки получал сам фон Дарчук. Это были в основном письма от постоянных сценаристов, операторов, костюмеров и т.д., с которыми он работал, договора от контрагентов на подпись и неизменные каталоги из публичного дома на Маросейке. Внезапно Бедя обнаружил, что в этот раз среди привычной корреспонденции оказалось типичное фанатское письмо, а точнее письмо с угрозами.
- Oh? Those hatters!
Помянул Бедя шляпников, намеренно путая открытый слог с закрытым, по какой то самому неведомой причине, вместо того, что бы выкинуть злобную писульку в корзину для бумаг и сурово отчитать ассистентов и секретаря, фон Дарчук принялся читать пожелтевший, под старину, хрупкий, потрескивающий в руках листок, исписанный резким, угловатым почерком, и украшенный парой клякс.
У Беди мелькнула мысль, что писали пером, которую он сразу же отбросил, да ну, какое к черту перо. Состарили бумагу и капнули чернилами, вот и вся загадка.
«Неуважаемый Бедя фон Дарчук!
Пишет вам боец Второго Украинского Фронта, Егор Сидоренко, гвардии сержант, командир минометного расчета. Я за свою жизнь видел немало глупых, лживых, мерзких и поганых фильмов о Великой Войне, которую прошел от Донбасса до Берлина, однако Ваш «Калининград» превзошел их все, пороча Героическое Имя Советского Солдата, в порыве массового героизма сложившего голову на алтарь нашей Победы. Советский Солдат не для того проливал кровь, что бы такие как Вы, снимали подобную порнографию, с целью нажиться на наших боли и страдании. Вы Бедя – Паразит, мелкий и гнусный, зародившийся в говне и живущий в нём же. Был бы я моложе, то взяв свой наградной пистолет, раз и навсегда положил конец вашему паскудному существованию.
От имени своей роты, из которой в живых остался я один, искренне и со всей душой, желаю вам Бедя гореть в аду до скончания времён.
Гвардии сержант, Егор Сидоренко»
Вот больной ублюдок, подумал Бедя, и порвав листок пополам, собрался выбросить его в мусорную корзину, как неожиданно заметил, что обратная сторона письма тоже исписана, повинуясь нездоровому любопытству, он разложил обрывки на столе, и прочел:
«Фон Дарчук прочтя письмо порвал его, и собрался выкинуть. Заметив записку на обороте, он внимательно прочел её. Изорвал в мелкие клочки и раскидал по офису. Он спустился на лифте в вестибюль, вышел на улицу, сел в свой автомобиль и поехал домой. Открывая дверь фон Дарчук почувствовал запах газа. Затем газ взорвался и фон Дарчук умер.
А потом попал в Ад.»
Уже разрывая письмо на части, Бедя осознал, что делает именно то, чего от него хотел автор письма, он от души выматерился, по-русски, и запустил клочками в воздух, вновь пойдя на поводу у Сидоренко. Вот ведь гаденыш, гвардии сержант, шутник поганый, в сознании Беди лихорадочно метались мысли о том, как он устроит веселую жизнь шизанутому старперу. Порывшись в ящиках стола, режиссер вспомнил, что оставил серую трубку для деликатных поручений дома, режиссер вообще не любил её таскать с собой, предпочитая держать выключенной в сейфе. Но иногда этот телефон был очень нужен. Это вам не Голливуд с судебными запретами, и американской полицией, которая только и делает, что оберегает звезд от докучливых преследователей.
Это Россия, здесь скорее помогут Ашот и Анзор, мастера втолковать излишне назойливому фанату, что не стоит так активно лезть в чужую жизнь, или ещё каким либо образом осложнять жизнь приличным людям. Последний раз Бедя звонил братьям Калоевым когда весной объявился блогер, таскавшийся за фон Дарчуком и фотографировавший его в комичных ситуациях, вот Бедя ковыряется в носу, вот Бедя окосел от выпитого, вот Бедя храпит на кастинге. Сперва прославленный режиссер только посмеивался, но потом преследователь ухватил кадр, где на заднем плане была собака, из-за чего всё выглядело так, будто из режиссерского зада лезет собачья голова. Но даже не это вывело фон Дарчука, а подпись – «Лучше бы ты м***к срал собаками, а не фильмами!» Она то и заставила Бедю набрать заветный номер. Калоевы разбили об голову фотографа камеру, отрезали ему мизинцы, в том числе и на ногах, как следует отметелили, а под конец, забавы ради, Ашот блогера ещё и изнасиловал. Любил он это дело. Вскоре после выхода из больницы, бедняга удалил свой блог, а сам вернулся к фотографированию свадеб и детей, более не ища славы папарацци.
Накинув неизменно блестящий пиджак, Бедя поспешил по коридору в сторону лифта, у самых дверей остановился, прикидывая, что лучше, ехать на лифте как в письме, или спускаться с 9-го этажа пешком.
Желание насолить гвардии сержанту пересилило, Бедя направился к лестничной клетке, дверь на неё была заперта. Приехал лифт. Фон Дарчука кольнуло странное чувство, что это не просто совпадение, но он быстро погнал его от себя, на минуту он даже хотел отказаться от этой затеи, а затем, решительно задавив ростки неуверенности, вошел в лифт. Уже в машине, двигаясь от офиса к своей квартире, Бедя думал о том, какую бы расправу учинить над наглецом, проделывать то же самое, что и с фотографом было нельзя, старикашка мог окочуриться, да и Калоевы могли отказаться, фон Дарчук помнил об их дурацкой предвзятости относительно старичья. Просто припугнуть старика сперва показалось Беде хорошей идей, однако спустя пару поворотов, ему пришло в голову, что старпер за войну много чего насмотрелся и запугать такого будет не так уж и легко. Или запугать через родных? Наверняка у Сидоренко есть дети, внуки, или хотя бы племянники. Хотя учитывая как дедок сорвался на фильм, наверняка родных чмырит и строит. Ничего, подумал фон Дарчук вылезая из авто близ своего дома, Калоевы придумают как донести необходимые выводы до старого пердуна.
Поднявшись на свой этаж, пройдя девять шагов по холлу, Бедя открыл дверь в свою квартиру, и зажигая свет подумал, что запах в прихожей похож на запах... В этот момент газ взорвался, полностью разрушил режиссерскую квартиру, несколько соседних, взрывной волной вышибло стекла в двух соседних домах, а сам пожар спасатели не могли потушить ещё три часа. А ещё взрыв убил Бедю.
А потом Бедя попал в Ад.
***
В Аду ему не понравилось с первых минут. Вопреки уверениям откровениям христианских святых,
Ад был совершенно иным, нежели в их описаниях. Из библейского присутствовал только скрежет зубовный. Вскоре Бедя понял, что скрежещет зубами именно он, ещё он понял что обгадился. Ад представлял длинную канаву, набитую вооруженными людьми в грязной зеленой форме, люди были трёх видов- живые, мёртвые и умирающие. Они молчали, кричали, молились, визжали, разговаривали, наклоняясь друг к другу и крича в ухо собеседнику, потому что из-за взрывов сложно было по другому расслышать друг друга. Взрывы перемежались тонким и пронзительным свистом, который почему то пугал даже больше грохота или вида людей, пытающихся при помощи голых рук зарыться в размоченную сапогами грязь, густо покрывавшую дно канавы.
Внезапно обстрел прекратился, одновременно с ним прекратились крики, резко сменившись стонами и мольбами о помощи, медики принялись бинтовать раненых, а невредимые солдаты собрались в кучки и, как ни в чем не бывало принялись общаться. Одна из таких групп образовалась совсем рядом с ним, небритые грязные мужики осторожно сползались, чтобы покурить; люди старались не высовываться из окопа, очевидно опасаясь снайперов. Бедя тоже решил подползти к ним, солдаты вполголоса переговаривались, что показалось ему странным, поскольку после недавнего грохота и крика, сложно было так быстро перейти на полушепот. Мужчины были весьма фактурного вида, волевые лица либо покрывала щетина, либо окаймляла борода, и обязательно седая или хотя бы с проседью, очевидно намекая на тяготы войны. Всего их было семеро, слева от Беди сидели братья, близнецы, русоволосые, вихрастые, и даже сквозь копоть и грязь просвечивал румянец, выдававший бесконечную силу молодости. Чуть дальше от них расположился одноглазый мужик в пиратской повязке, когда- то черноволосый, сейчас наполовину седой. Одноглазый имел острые черты лица, ставшие ещё острее от недоедания, а единственный глаз глядел внимательно и цепко. Напротив к стене окопа привалился старик, совершенно белый, единственный, у кого была винтовка, а не ППШ, пожилой солдат имел длинную, хоть и скудную бороду, морщинистое лицо, бескровные губы и блеклые глаза. Направо от Беди расположилась троица молодых парней, первый затачивал нож со свастикой, явно трофей, лицо этого пехотинца было жутко обезображено, как будто по нему проехался танк. Второй, блондин, был настоящим красавцем, атлетичная фигура, правильные черты лица, яркие, голубые глаза. Последний солдат в компании меньше всего походил на бойца, немного сташе двух других, слегка полноватый, скорее всего, до начала войны был добродушным толстяком, но сегодня его глаза сверкали злобой, почти сумасшествием, а лицо выражало мрачную решительность.
- А я вот, когда война закончится, поеду в Ашгабат. – Говорил одноглазый бесстрастно и кривя рот на каждом слове.
- Чего ты там забыл Петро? – Старику было всё равно, но он поддерживал беседу.
Говорили по украински, но Бедя, для которого этот язык был родным, с трудом понимал о чем они говорят, словно их речь была переведена электронным переводчиком, слова были вроде и правильные, но люди так не говорят, фразы был неправильно построены, хотя смысл был всё же понятен.
- Приеду, пойду в сад и буду абрикосы есть до отвала. – Тут одноглазый заметил Бедю. – Смотрите братцы, Федя контуженый очнулся.
- Федя? – Язык режиссёра еле ворочался.
- Федор Бондарчук. – Пояснил красавчик. – Гвардии ефрейтор, герой вчерашнего боя, что брат, память отшибло?
Мерзкое какое имечко, подумал Бедя. Крестьянское.
- Похоже на то, а где это я?
- Ты брат на войне, да и мы тоже на войне.
- В окопе. – Добавил один из близнецов.
- Под Киевом. – Уточнил второй.
- На героическом втором Украинском фронте. – Подкинул деталей картавым голосом толстяк.
- Гоним фашистскую мразь обратно в их поганую фашистскую Германию. – Окончательно расставил точки над i изуродованный обладатель ножа-трофея.
- А ты что собираешься после войны делать? – Поинтересовался одноглазый.
- Я...? Не знаю. – Мысли путались.
- Да уж брат, контузия не сахар, - посочувствовал красавчик, и обращаясь к одноглазому добавил - отстань Петро, он своего имени то не помнит, а ты со своим Ашгабадом лезешь.
- А как нас зовут помнишь? – Спросил Бедю старик.
- М-митрич? Петро... – Бедя сам не понимал откуда вспомнил как зовут старика, внезапно вспомнил, как зовут изуродованного. – Яша Расписной!
- Да уж, Расписного никакая контузия не заставит забыть! – Красавчик захохотал, кивнул в сторону близнецов. – А Ваньку с Васькой позабыл?
- Н-не помню.
- Я Емеля, а картавит наш уважаемый Моисей Соломонович. – Красавчик похлопал толстяка по спине. Тот вежливо поднял каску, когда его представили.
- Скажите Федор, а как так получилось, что вы стали разговаривать словно наипервейший на этом гостеприимном фронте москаль? – Судя по речи, Моисей Соломонович был существенно образованнее остальных бойцов.
- И вправду, Федя, в офицеры решил податься? – Осклабился Расписной.
- Н-не знаю. Сподручней как то.
- Речь родную позабыл, друзей не помнит, как звать не знает. – Старик почесал бороду. – Ты хоть подвиг свой помнишь?
Бедя покачал головой.
- Танк ты подорвал гранатой, а отползти не успел, боеприпас в танке рванул. – Подал голос Васька или Ванька.
- Башню метров на 50 подкинуло, вот те крест! – Поддакнул его брат.
- Да уж, думали от тебя мокрое место осталось, но Расписной за тобой пополз, а ты в воронке целехонький.
- Только умом повредился видать от геройства. – Насмешливо добавил Митрич.
Беседу прервал новый обстрел, снова загрохотало, заревело, засвистело поле боя, разрывая землю металлом. Люди в окопе опять начали орать, визжать, закапываться в грязь, с ними за компанию визжал и Бедя, не в состоянии вынести оглушительной какофонии канонады. А затем мина угодила прямо в окоп, собеседников фон Дарчука разметало на куски, а его самого, большую по крайней мере часть, вышвырнуло из окопа. Ноги были размолоты в кашу, левая рука была как то странно вывернута в локте, а несколько рёбер, проткнув кожу, белели на фоне крови, смешанной с грязью.
Орать Бедя больше не мог, только слега хрипеть и поскуливать. К тому моменту как его переехал фашистский танк, единственной мыслью, которая оставалась в его сознании, был вопрос – ну почему я умираю так медленно?
Под лязг гусениц, выдавливающих из фон Дарчука кишки и требуху, режиссер умер.
И попал в Ад. Снова. Это был тот же окоп, как только Бедя понял, что опять может визжать, он сразу же дал волю лёгким. Спустя некоторое время обстрел прекратился, снова появились медики, завязались беседы, Бедя вновь познакомился с фронтовыми друзьями, рассказавшим уже слышанную им историю про подвиг. Опять ему сообщили, что его, режиссёра который покорил Канны, зовут как мариупольского свинопаса. Единственным отличием стало только то, что в этот раз окоп залило напалмом, и обгоревший Бедин обрубок хрипел и дергался до тех пор, пока ворвавшийся в окоп фашист не вогнал ему в глазницу штык-нож. Фон Дарчук умер и попал в Ад.
Спустя пару десятков циклов, как он стал называть свои краткие периоды пребывания в Аду, Бедя хоть и не привык находится в нём, но заметил некоторые детали. Во-первых он окончательно уверился, что это Ад, пытался молиться, но интуиция подсказывала ему, что молиться поздно, и вскоре Бедя бросил это дело. Во-вторых, фон Дарчук отметил некоторые закономерности, нахождение в окопе делилось на две фазы: обстрел и беседу. Во время обстрела он испытывал дикий ужас, такой сильный, что неизменно обгаживался, так же во время обстрела Бедя погибал, каждый раз мучительно и каждый раз долго.
От беседы режиссер испытывал невыносимую скуку, и невыносимые же страдания из-за участия в дискуссии, которая напоминала скорее плохую постановку, из-за неестественных фраз, неуместных пауз, деревянных голосов солдат и неприятной манеры собеседников смотреть не в лицо, а в пространство за левым плечом Беди. В-третьих, цикл, всегда завершающийся смертью Беди мог длиться от двух обстрелов, до неизвестного их числа, один раз режиссер сбился на четырнадцатом. Тот длинный цикл уже казалось бы подарил Беде тихую надежду, что на этот раз всё обойдется, и произойдет что то новое, но в конце концов, на окоп рухнул сбитый самолет, пригвоздив сорвавшимся винтом фон Дарчука к дну окопа.
В-четвертых,смены дня и ночи не существовало, а солнца не было видно за серыми тучами, это добавляло уныния и в без того беспросветную ситуацию.
Одной из самых непонятных деталей стала Цифра. Её Бедя заметил на 34 цикле, воскреснув после того, как фашисты забили его прикладами. Цифра была вырезана на доске, укреплявшей стену окопа - 34. Спустя пару смертей, режиссер понял, что это номер текущего цикла, на какое то время его это воодушевило, показалось, что он начал разбираться в том, что происходит, но спустя ещё десяток циклов, Бедя понял, что толку от этого понимания ноль.
Настоящее озарение пришло, когда Цифра была равной девяносто восьми. Фон Дарчук понял где находится, это было настолько ужасно, что он рыдал пятнадцать циклов не переставая.
Он находился в отрывке киноленты «Второй Украинский», дорогой, безвкусной, бездарной картины, снятой злейшим врагом Беди, режиссером, работающим в стиле патриотического угара – Петром Василенко. «Второй Украинский», по мнению Беди, был худшим киновысером Василенко, а сам Василенко худшим режиссером за всю историю кинематографа, фильм состоял исключительно из сцен дикой расчлененки, прерываемой теми самыми отвратными диалогами, которые подчас казались даже хуже очередной мучительной смерти. Избежать беседы было невозможно, как и смерти, трижды Бедя пытался застрелиться, но тогда, после того как красавчик ловко выбивал из его руки ТТ, компания накидывалась на Бедю и скрутив, начинала вести беседу о том, что боец красной армии обязан быть храбрым и стойким.
- Ты должен жить. – Говорил одноглазый.
- Что бы вернуться к семье, ты же помнишь, тебя ждет жена, детки ждут папку. – Добавлял Митрич.
- Слишком мало убил немцев, что бы умирать. – С ненавистью говорил толстяк.
- Ты же мне как брат! – Неестественно рыдая, признавался Яша Расписной.
- Мы без тебя пропадем! – Уговаривали близнецы.
- Вот кончится война, поедем в Киев, с девками в кабак, потом в баню! Всю ночь их драть будем! – Пророчествовал красавчик, явно забыв про недавно упомянутых жену и деток.
Попытки самоубийства Бедя оставил, когда понял, что даже в Аду есть свой Ад. На 143 цикле фон Дарчук решил, что должен что то делать, например, пройти по окопу налево, до куда сможет. Идея пришла в голову внезапно и показалась отличной, и воскреснув в очередной раз, под грохот канонады, как обычно визжа и обгаживаясь, пополз по окопу.
Обстрел кончился, Бедя поднялся на ноги и быстрым шагом пошел вдоль по окопу, мимо мелькали напряженные лица, угрюмые, искаженные болью и страданием. Статисты – подумал Бедя, - мои личные статисты в моём личном Аду. На всём протяжении, окопа, (тот был удручающе однообразным), укрепленные досками стены, грязь на дне, солдаты, какие то ящики раскиданные то тут то там.
Внезапно начался новый обстрел, фон Дарчук не устоял на ногах и неловко размахивая руками опрокинулся назад, спину пронзила дикая боль, от которой перед глазами всё помутнилось и поплыло. Через некоторое время, когда сквозь волны боли начало пробиваться сознание, Бедя попытался отползти, суча ногами и руками, но у него ничего не получилось, движения вызвали только ещё большую боль. Попытка перевернуться и вовсе расколола сознание на миллион осколков, каждый из которых звенел болью. Бедя начал себя ощупывать, руки прошлись по груди, спустились ниже, к животу, нащупав что-то жесткое, торчащее из пуза. Первой мыслю была абсурдная о том, что член сильно ниже. Приподняв голову, режиссер обнаружил, что из его живота на полметра торчит мокро поблескивающий прут, очевидно проткнувший тело во время падения.
Обстрел закончился. Пришло время стонов и тихих бесед. Группа солдат неподалёку о чем то перешёптывалась, медики бинтовали головы раненым, шепча слова утешения. Бедя вспомнил забавный факт, что в этом Аду единственное что делали санитары, бинтовали головы солдат. Медики! За 142 цикла Бедя всегда получал смертельные ранения вдали от санитаров, да и солдаты к этому моменту, как правило, были мертвы, или умирали. А сейчас ему могли помочь.
- Помогите. – Сказал фон Дарчук, потом подумал, и решив что позвал слишком тихо, попробовал ещё раз. – Помогите!
На помощь никто не спешил, хотя Бедя и слышал как невдалеке переговариваются санитары, бинтующие головы, а кучка бойцов ведет подозрительно знакомый разговор. Бедю же никто просто не замечал, он поднял одну руку и, пересиливая боль, попробовал помахать.
- Помогите!!! – Крик вышел надсадный, хотя и довольно громкий, только вот бесполезный. Фон Дарчук оставался нанизанной на иглу букашкой, выпавшей из течения окопной жизни. – Ну хотя бы пристрелите.
Просьба об убийстве была проигнорирована ровно так же, как и призыв о помощи, бесцельно разбившись о суету солдат, занятых набившими оскомину однообразными делами. Всё было как и всегда, только оторвавшийся от своего отряда Бедя пропал из видимости людей. А ведь всё правильно, они же статисты, подумал Бедя, они и не должны ничего делать, я бы сразу выкинул с площадки любого, кто отклонился бы хоть на миллиметр от своей десятисекундной роли. Для статиста существует только эти несколько секунд, за пределами которых статист навсегда исчезал в бесконечном потоке таких же покорных и бездарных человечков, которые шли, шли, шли, надеялись, врезались в свои три секунды, разрывались в попытках вырваться за их пределы.
И что?
Бедя уже не совсем отчетливо помнил ту жизнь, где он снимал фильмы, ходил с депутатами в сауну, разговаривал на слегка исковерканном английском. Да, память дернулась, и фон Дарчук вспомнил напыщенных актеров, актеришек, которых он пытался вогнать в образ, толку было мало, и он снимал как придется, убеждая себя, что и так неплохо, и так сойдет. Да, да, всё это коловращение осветителей, музыкантов, костюмеров, подгаживающих друг другу, интригующих по мелочам, трахающих этих несчастных статистов, сплошная мразь, которую Бедя всегда держал в кулаке, не позволяя сорвать ему сроки, хотя сроки всё равно срывались, но не так безнадежно, как у других режиссеров. Но почему я!? Фон Дарчук в тысячный раз задался вопросом без ответа - чем я хуже всей этой сволочи?
Или теперь мы все в своих персональных преисподних? Или где-то в окопе, через пятьдесят или сто метров так же страдает Василенко, ведя плохо написанный, безжизненный диалог с карикатурными образами бойцов Второго Украинского фронта. Бедя подумал, что был бы сейчас рад даже этому бездарю, что бы не чувствовать одиночества, испытываемое от нахождения среди статистов и актеров второго плана, соревнующихся друг с другом в пресности игры. Да, да, все они попали в ад, возможно даже в мой, куда им ещё, не в рай же, особенно Василенко, дураку и сволочи. Умру ещё раз и пойду искать всю эту шайку, пойду и посмеюсь, скажу что Василенко, доснимался старая мразь, попал куда следует, да, и посмеюсь. Громко!
С этой приятной мыслью Бедя и умер.
На цифру 144 Бедя смотрел с мрачной решимостью. Умирая на штыре, он твердо решил, что найдет в аду кого-нибудь из знакомых, поскольку он был твердо убежден, что их здесь должно быть полно. Найти и... Что делать дальше, Бедя не знал, но чувствовал, что благодаря поиску обретет хоть какой то смысл к существованию в аду. Хотя бы какое-то оправдание бесконечным мучениям. Бедя перевалился на бок и пополз.
Эта попытка была неудачной.
Следующая тоже. 146, 147, 148, цифры сменяли одна другую, Бедя переваливался на бок и полз. Вставал и бежал. Полз с оторванными ногами, ковылял через горящий бензин, цеплялся за грязь пальцами с расщепленными в труху ногтями, режиссер и сам удивлялся, своей твердости, казалось, обретя цель, он обрел и какой то внутренний стержень, способность сжать зубы и переступить через панический ужас, через боль, что бы добраться до цели, смысл которой он даже не слишком понимал.
157. В этот цикл фон Дарчук забрался довольно далеко, пауза между обстрелами оказалась довольно большой, и он бежал, хлюпая сапогами, расталкивая санитаров и солдат, даже забывая искать знакомые лица, бежал, пока не налетел на Яшу Расписного.
- Эй, это же Федя Контуженный!
- Да не может такого быть, - Моисей Соломонович буравил Бедю безумным взглядом, - я видел, как он уполз налево по окопу. А сейчас пришел с правой стороны.
- И точно, – закивал Митрич, – обстрел только начался, как Федя пополз налево.
- Как же он тогда справа вышел? – Спросил недоумевая Емеля, судя по всему, он хоть и был красив, но умом не отличался. – Из окопа не вылезти, снайпер вмиг голову долой.
- А может он шпион? – Предположил Петро, вынимая из ножен стилет со свастикой.
- Шпиооон!? – Протянул Ванька.
- Наш Федька!? – Удивился Васька. – Как же так!?
- Да какой я шпион, братцы, мы же с вами в одном окопе, - Бедя чувствовал что боевые товарищи задумали что то недоброе. – Ну ей богу, это же я, Федька! Петро, зачем ты нож то достал?
- Ему фрицы огневое окно давали, что бы он линию фронта перебежал и все наши секреты фашистам выложил. А обратно бежал, заплутал и залез в окоп правее нас.
- Держи шпиона!!! – Заорали близнецы, бросаясь фон Дарчуку в ноги.
Емеля и Яша навалились сверху, заламывая режиссеру руки, спустя несколько минут тот был крепко связан, а солдаты приступили к импровизированному допросу. Сначала просто спрашивали, почему он, красноармеец, предал Советскую власть, Советскую страну и своих боевых товарищей, Бедя всё отрицал, но версии были выдвинуты и утверждены за него. За деньги и теплое место. Когда же перешли к более практической части, касающейся того, какие он сведения передал фашистам, посыпались тумаки, затрещины и пинки. Затем Петро решил узнать, есть ли ещё предатели в окопах.
- Он мне сейчас всё расскажет, - мрачно усмехаясь и вращая стилет перед Бедиными глазами, прошептал одноглазый.
Петро обращался с ножом виртуозно, даже слишком, и от боли Бедя не мог вспомнить не только имен предателей, но и своё с трудом припоминал. Бедя? Федя? Как то так. Голоса он уже слышал как будто издали, даже не понимая, что отвечает, но кто-то кричал прямо в ухо:
- Кто такой фон Дарчук!? Генерал? Полковник? Кто такой Василенко?
Эти голоса уже не принадлежали знакомым солдатам, а мельком оброненное слово НКВД дало понять, что он теперь у профессионалов, и очень скоро Бедя это почувствовал. Петро по сравнению с ними был любителем, школьником садистом из старших классов, шпыняющим первоклашек ради
забавы. Бедя даже не понимал, что с ним делают, только хотел чтобы это прекратилось, чтобы прекратилось всё- обстрелы, беседы, поиск Василенко в окопе, эта пытка, бесконечные смерти, цифры - всё. Фон Дарчука окатили ледяной водой, резко вырвав из кровавого тумана, в котором блуждало его сознание. Неожиданно для себя он понял, что по прежнему в окопе, а не в пыточном зале НКВД, как ему казалось. Всё так же намертво прикрученный к доске лежащей плашмя на дне окопа. Рядом переговаривались.
- Что говорит?
- Бред бессвязный, я слышал что настоящие профи заучивают совсем неправдоподобную историю, да так крепко, что когда форсируешь допрос, он ничего кроме неё вспомнить не может.
- За каким рожном?
- А как же, допрашиваешь такого, допрашиваешь, в конце концов понимаешь, что это просто душевнобольной, и толку от него ноль. Что с юродивого возьмёшь? Вот его и отпускают, а он снова шасть через фронт и фрицу всё на блюдечке преподносит. – Говорящий хохотнул. – Какой у особистов инструмент и они три шкуры спустить умеют.
- И что за бред он несёт?
- Будто он из будущего, война кончилась, он режиссер, фильмы про неё снимает, а у нас тут не фронт, а маленький ад, в который его отправил недовольный кинозритель.
- Ну насчет маленького ада он прав. Мужчины вновь засмеялись.
- Но пару раз он проговорился, во первых немецкую фамилию сболтнул, фон Дарчук, а во вторых сказал что бежал по окопу что бы найти Василенко.
- Василенко?
- Да, ищем уже, тоже смешно кстати, говорит окоп наш круглый, и кроме него тут ничего не существует. Представляешь, дескать вся вселенная состоит только из этого окопа.
- А стреляют откуда?
- Бред, я же говорю, бессвязный...
- Иди, продолжай, особенно про фон Дарчука, надо торопиться, сейчас опять палить начнут. Бедя слабо запротестовал, но допрос продолжился. И длился долго, пока Бедя не умер.
А потом Бедя оказался в Аду и увидев цифру 158 тихонько заскулил.
- А я вот, когда война закончится, поеду в Ашгабат...
Слова звенели и щелкали, но было уже совершенно ясно – последняя надежда умерла. Это был точно Ад, а в Аду, как смутно припоминал Бедя, грешникам полагалось мучиться до скончания времен. Судя по всему очень и очень долго. Сковородки, черти, сейчас стало понятно, какой была жалкой фантазия библеистов, по сравнению с тем, каким Ад оказался на самом деле. Не просто пыткой, а именно Адом, крохотным персональным измерением, в котором нет ничего, кроме боли и ужаса. Хотя почему нет, а как же давящее ощущение безнадежности, умело выделяемое редкими лучиками надежды, словно какой-то адский режиссер подбрасывал эти мысли Беде в голову, что бы в следующее мгновение, жестоко убить едва зародившую мысль о спасении. Спасения не было. Ещё была обида, Бедю не покидало ощущение, что только он один изо всех знакомых ему людей попал в Ад, в то время как все остальные, счастливо избежали этого наказания. Осознание этого фактора обостряло страдания, казалось, что если бы рядом с ним страдал проклятый Василенко, было бы гораздо легче. Хотя бы Василенко. Но фон Дарчук был один.
***
Когда начался очередной обстрел в 256 цикле, Бедя практически в кататоническом состоянии выслушивал планы о поездке Петро в славную среднеазиатскую республику, в которых важное место занимала прогулка по абрикосовому саду, полному деревьев, склонивших обильные плодами ветви почти к самой земле. К этому времени во время бесед с однополчанами, Бедя впадал в странное состояние, когда шум в ушах практически заглушал голос, но вперившись взглядом в шевелящиеся губы, в изученное за сотни воскрешений движение, он слышал как одноглазый ведет свой нехитрый рассказ прямо у Беди в голове. Внутренний голос бубнил о южном солнце, трудолюбивых таджиках, горных речках и наливающейся арбузами и дынями бахче. Каждое слово ложилось в заботливо выдолбленную для него бесконечными повторами канавку в сознании режиссера. Фон Дарчук уже давно по сути дела и не участвовал в разговорах, автоматически отвечая голосам солдат, когда под слова подворачивалась канавка с его именем. Когда начался обстрел, Бедя тихонько заскулил, скорее уже по привычке, а не из страха, он твердо знал, что умрет в этом цикле, он был полностью уверен в том, что смерть эта будет мучительной и было более чем очевидно, что затем всё это повторится вновь. Но каждая из смертей была по прежнему болезненна и мучительна, а ещё более невыносимым было ожидание, тягучее, однообразное, бессмысленное, по капле выдавливающее из души все соки. Сразу же после того как в небе над окопом завыло, засвистело, а вокруг начали раздаваться взрывы, забрасывая окоп грязью и землёй, начали исчезать медики. Только в этот раз Бедя видел как они исчезают, в стене окопа открывались двухстворчатые раздвижные двери, ловко замаскированные бутафорской грязью. В этих дверях санитары и исчезали, ловко запрыгивая в открывающуюся на секунду проёмы, за которыми мелькал серый коридор, залитый искусственным, но тёплым, желтым светом. Свет манил внутрь, но Бедю словно парализовало, а через пять секунд всё закончилось, остался только окоп под мертвым серым небом, артиллерийский обстрел и страх, которым он наполнял Бедино сознание до краёв.
- ... а потом пришли фрицы и убили мамку и сестер, а батя... Батя то давно на фронт ушел, до сих пор
небось и не знает, что хату сожгли, да поубивали всех. Мы одни и схоронились в лесу, несколько дней шли, пока не вышли к нашим, ели ягоды, грибы, Васька один раз белку поймал, а она такая маленькая, пушистая, глазками хлопает. – Ванька сделал паузу переводя дух. – Не смогли мы её убить, отпустили в лес.
- Ага, держал я белку в руках и думал, чем же я буду лучше фашистов, если белочку сожру? А когда вышли из леса к нашим, пошли записываться в Красную Армию, наврали конечно про возраст...
Условно душераздирающая история близнецов была даже навязчивее таджикских мечтаний Петро, впрочем все остальные истории, уже досконально изученные, были такими же. Емеля травил байки про огромное количество женщин с которыми переспал, Митрич делился секретами охоты на тетерева, Яша рассказывал про то, как попал в киевскую уличную банду, и как все его дружки полегли, пытаясь утащить ящик консерв у фрицев и как его пытал ССовец, жутко обезобразив лицо. Моисей Соломонович как бы нехотя начинал рассказывать о том, что его вместе с семьёй посадили на поезд идущий в концлагерь, он успел спрыгнуть, а жена и дети нет. Но сейчас Бедя во все глаза пялился в стену окопа, и был вознагражден за внимательность, раскрылись двери, из которых посыпались санитары, начавшие перевязку пробитых голов. Фон Дарчук был удивлен тем, что раньше не замечал момента появления медиков, они или были, или же отсутствовали, но сам процесс оставался за кадром.
- ... а Матрёну застрелили, родимую нашу, топорами изрубили, жарили на костре и жрали, фашисты проклятые! Даже рога ей отпилили и на танк свой фашистский...
Пропуская мимо ушей надрывную историю про убийство и съедение коровы, Бедя во все глаза следил за медиком, выскочившим из ближайшей двери, тот, бормоча слова одобрения и поддержки в сотый раз накладывал марлевую повязку на голову стонущего бойца. На снежно белой ткани расплывалось пронзительно алое кровавое пятно, повязка, промоченная кровью резко контрастировала с грязным, изможденным лицом солдата. Когда медик почти закончил перевязку, Бедя почувствовал секундное головокружение, а вновь сфокусировав глаза, обнаружил что процесс перевязки только начинается. Фон Дарчук помотал головой, отгоняя галлюцинацию, но вскоре головокружение повторилось, а перевязка началась заново. создавалось впечатление, что эта небольшая сценка повторяющаяся по кругу, была коротким набором кадров, урезанным в целях экономии средств, и вклеенным в окружающую реальность. Спустя 9 или 10 кругов, санитар вскочил и ринулся в стену, проскочив в дверь открывшуюся ровно там, где он из неё совсем недавно вышел.
Начался обстрел, Бедя терпел сжав зубы, перебравшись чуть в сторону, он присел в позе стартующего спринтера, чуть правее того места где должна была открыться дверь в таинственный коридор. Фон Дарчук почувствовал, что его начинает колотить от возбуждения, даже страх отступил, заглушенный волной адреналина. Словно в замедленной съёмке он увидел как створки начали разъезжаться, и распрямляющейся пружиной метнул тело прямо навстречу желтому свету. Бедя пролетел буквально в сантиметре от выскакивающего санитара, а затем двери бесшумно сомкнулись позади, оставив за собой ставшую уже привычной, суету окопной жизни. Стремительный бросок был остановлен металлической стеной коридора, в которую с размаха врезался фон Дарчук. Лёжа на полу, он ощупал плечо, болело сильно, а рука слушалась плохо, сперва пришла мысль о переломе, потом о вывихе, потом о простом ушибе. Но не это было сейчас важным, а то что Бедя вырвался, освободился, он рассмеялся, смех отдавался болью в плече, но остановиться было невозможно, победа пьянила и кружила голову. Бедя вспомнил про медика, рванул из-за спины ППШ, что оказалось очень кстати, стрелять фон Дарчук стал не дожидаясь когда санитар окажется внутри, а сразу в открывающийся проём. Очередь громом отразилась от металлических стен, оказавшись в замкнутом пространстве ничуть не тише канонады обстрела, пули похоже своё дело сделали, в открывшиеся двери так никто и не вошел. Створки сомкнулись.
- Так и до Берлина дойдем! – Прокаркал Бедя, сам не понимая, что он имеет ввиду. Пошатываясь, он поднялся на ноги и пошел по коридору, в сторону виднеющейся невдалеке развилки. Пол, стены и потолок были из одинакового серого металла, казалось, что коридор был целиком не то отлит, не то вырезан из одного куска, а стены с полом стыковались под идеальным прямым углом. Источника света не было видно, однако коридор был хорошо освещен, очень приятным, уютным желтым светом, воздух был теплым, сухим, пахло порохом после стрельбы. Дойдя до Т-образной развилки, Бедя увидел перед собой три двери, на первой было написано МЕНЕ, на другой ТЕКЕЛ, на третьей УПАРСИН, повернувшись направо, в конце ответвления коридора, он обнаружил полупрозрачную дверь, красная табличка над которой сообщала – «Только для технического персонала». Сделав шаг в правую сторону, Бедя почувствовал, что спокойствие которое пришло к нему в коридоре, мгновенно сдуло, ему на смену пришел ледяной ужас, заставивший заледенеть кровь в жилах. Вслед за иррациональной сменой настроения, за дверью мелькнул силуэт и раздалось сухое металлическое клацанье, свет казалось померк, в коридоре стало темнее, Бедя присевший от испуга, повалился на спину, и не отрывая взгляд от двери и не обращая внимание на боль в плече, подвывая пополз прочь по коридору. Едва фон Дарчук отодвинулся метра на три-четыре, как паника схлынула, отползя ещё на несколько метров, Бедя перевел дух и поднялся на ноги, некоторое время он боялся оторвать взгляд от двери для технического персонала, однако уверенность в своих силах возвращалась. Бедя оглянулся и его сердце едва не выпрыгнуло из груди. В конце левого коридора тоже была дверь, над ней была зеленая табличка с надписью «EXIT».
Безумно хохоча, бросив пистолет-пулемет, Бедя побежал к выходу. На пол пути в его душе зародился червячок сомнения, слишком просто всё выходит подумал фон Дарчук, сейчас за этой дверью будет ловушка, или те сволочи из НКВД, или просто ещё один Ад, возможно даже худший, чем этот, если такое только возможно. Реальность оказалась куда прозаичнее - дверь была заперта. Бедя потом не мог вспомнить сколько времени он провел под дверью с зеленой табличкой, рыдая, причитая, умоляя, разбивая руки в кровь об холодную матовую поверхность двери. В короткий миг прояснения, когда Бедя решил вернутся за оружием, что бы высадить замок пулей, он обнаружил, что ППШ исчез, что снова погрузило сознание режиссера в сумрак.
Фон Дарчук пришел в себя лежа всё на том же металлическом полу. Кулаки болели, ноги тоже, плечо правда ныло меньше, только радости от этого он никакой не испытывал. Бедя думал о выходе.
Выход есть, но он закрыт. Есть ещё дверь для «технического персонала», о которой не хотелось
вспоминать. И... Есть ещё три двери! На этот раз Бедя не впадал в эйфорию, встав, он спокойно, даже обреченно пошел к развилке, стараясь не смотреть в конец жуткого коридора. Первая дверь была так же заперта как и выход. Фон Дарчук подошел к двери с надписью ТЕКЕЛ, неожиданно та открылась сама, беззвучно скользнула в сторону, режиссер с опаской заглянул внутрь.
- Заходите.
В скудно обставленном, но просторном кабинете, за громадным столом сидел ослепительный красавец, слегка кудрявый, русоволосый, зеленоглазый мужчина. Строгие черты лица были буквально божественно пропорциональны и правильны, от сидящего в кабинете веяло могуществом, уверенностью, бесконечным знанием. Бедя решил что это Бог. Ну а кто же ещё?
- Да. Я Бог. Вы, люди, звали меня Аполлоном.
- Древнегреческим? - Бедя понимал, что задаёт очень глупый вопрос.
- Присаживайся. – После секундного знакомого головокружения, фон Дарчук обнаружил себя сидящим в кресле напротив Бога. – Описание данное древними греками, наиболее близко к сути.
- А что теперь?
- Теперь процесс завершен, а ты можешь получить некоторое знание, прежде чем отправится дальше.
- Где я был?
- В проекции. Твоё сознание интерпретировало воздействие проекции на него, как отрывок из второсортной картины, снятой при твоей жизни. Даже разговор со мной, не более чем интерпретация происходящего процесса передачи знаний в твоё сознание, поскольку твой ум не в состоянии осмыслить происходящее, не прибегая к усвоенной палитре метафор.
- Значит всё что происходит, придумал я?
- Отнюдь, ты только обернул происходящее в материю доступной тебе реальности, это дар творчества. Не обладающее им существо, не способное хоть как то охватить умом происходящее, просто пережило бы мгновенный распад сознания, в следствии чего полностью исчезло.
- Умерло.
- Все умерли. С момента твоего биологического существования, прошло много миллиардов лет, в данный момент уже умирает сама вселенная, а вместе с ней подойдет к концу и моё существование, что даст начало новой вселенной и новому Богу. Более совершенному, генерирующему более совершенную вселенную, до тех пор, пока её не заселят более совершенные разумные существа, способные генерировать Бога.
- Погоди, погоди, я как то не уловил...
- И не уловишь, не забывай, я даже не разговариваю с тобой, это всего лишь облечение знания в самую доступную тебе форму.
- Но за что меня отправили в Ад!?
- Для того, что бы отформатировать твоё сознание, квадриллионы сознаний не оставили никакого отпечатка в структуре вселенной, миллиарды умов с различной силой впечатались в её ткань, однако большая их часть была признана дефектной, из-за чего они были отправлены в проекции.
- Что бы мучать нас? Нельзя было по другому?
- Сознание интерпретирует своё насильственное изменение как самую невыносимую боль, создавая интерпретацию процесса - как нахождение в аду. Внутри твоей интерпретации, Богом являешься ты, поскольку она полностью создана тобой.
- То есть, если бы я понимал, что происходит, то не страдал бы?
- Нет. Представь, что ты отпиливаешь себе руку, осознание этого факта как то уменьшило бы болевые ощущения?
- Значит мы дефективные, но творческие умы. А что с правильными?
- После форматирования всех поврежденных сознаний, души без дефектов будут использованы в качестве базовой матрицы, для формирования следующей вселенной. Это основное предназначение разумных существ.
- То есть они станут бомбой в новом Большом Взрыве?
- Они станут запалом. Бомбой стану я.
- А потом? Какая цель всех этих перерождений?
- Это несущественно.
- То есть ты не знаешь?
- Я и есть знание, то, что я не объемлю, несущественно.
- Хорошо, Бог Бомба Аполлон, а сейчас что происходит? Отформатировал ты меня, к чему теперь эти беседы?
- Ты носитель движущей творческой силы, её тень осталась в тебе, даже после того, творческое начало твоего сознания было размотано с целью удаления дефектов. В связи с этим ты будешь вознагражден дважды. Первый раз осознанием происходящего, второй раз возможностью выбора.
- Выбора?
- Как ты уже интерпретировал, возможность выбора для тебя представляется в виде двух коридоров, дверь обозначенная как выход, приведет к моментальному и полностью безболезненному распаду твоего сознания. Дверь обозначенная как служебная, даст для тебя возможность участия в подготовке базовой матрицы, для перерождения вселенной. Ожидать принятия своего решения, ты можешь в любой части интерпретации проекции.
- Но я не смог открыть дверь ведущую к выходу, а к двери для служебного персонала даже подойти не смог!
- Ещё раз повторяю, никаких дверей нет, это только интерпретация проекции, которая придумана тобою же, воспользоваться этими возможностями ты не мог исключительно потому, что не полностью осознавал их. Сейчас, после получения знания, обе возможности полностью доступны для тебя.
- А соседние двери? С надписями МЕНЕ и УПАРАСИН?
- Они несущественны.
- Но какой от меня толк? Я же простой человек! Куда мне Богу помогать?
- Ты даже не человек, ты освобожденное от плоти сознание, размазанное по структуре вселенной примерно на 30 световых лет, а затем отформатированное и выделенное в самодостаточную систему.
- И что, я теперь незаменим?
- Твоя помощь будет желательна, как и помощь восьми миллиардов других отформатированных сознаний, выразивших желание участвовать в перерождении. В последние мгновения существования этого мира, я – Бог, буду не более чем бездеятельным началом новой вселенной. Оставшиеся приготовления должны будут выполнить размотанные души, в соответствии с моим планом.
- А если кто то захочет саботировать твой план?
- Это невозможно, это Божий план.
- Ну Сатана например?
- Сатана это сумма людских заблуждений твоего времени, метафорически оправдывающих протест человека, против сложившихся систем общественной морали. Ко мне эта концепция не имеет никакого отношения.
- И сколько у меня времени на раздумья, когда начнутся последние мгновенья?
- Они уже текут.
- То есть у меня совсем нет времени?
- Если использовать твою меру восприятия времени, у тебя осталось всего два миллиона триста семьдесят девять тысяч сто девяносто пять лет, шестьдесят два дня, семь часов и четырнадцать минут.
- Это довольно много.
- Для тебя.
Бедя почувствовал, что у него больше нет вопросов, одновременно с этим, в глубине души поселилась уверенность, даже скорее знание, что если вопросы возникнут, то он сможет немедля прикоснуться к божественному знанию, содержащему готовый ответ. Лёгкое головокружение, и Бедя стоял упершись носом в дверь, через которую недавно попал в комнату где беседовал с Богом. Сделав шаг назад, фон Дарчук споткнулся о свой ППШ, подняв его и повесив на плечо, Бедя сделал пару шагов в сторону входа для технического персонала. Страха больше не было, наоборот, он чувствовал себя спокойным, свободным, умиротворенным.
- Я свободное сознание! – Крикнул Бедя. – Я в конце времен!
Фон Дарчук развернулся и уверенным шагом пошел по коридору в сторону входа в проекцию, содержащую родной окоп, ему надо было серьёзно поразмыслить над предложением Бога. Спросить совета у однополчан, в конце концов.
Вы меня неправильно поняли, Вам-то за что отвечать? А Женя был на высоте, в отличие от этого... Но, кстати, с ним любопытная метаморфоза произошла, когда оно интервьюировало матёрого интеллигента, жертву кговавого рэжыма — Ходора. Никакого быдло-сленга. Как там Лукич выразился: "Лучший интервьюер страны". Бгггг
Комментарии
Вы это , нас потроллить решили или правда все так запущено ?
Раз вы тему начали, то давайте плясать от печки: почему вы так "за"?
Вас этот вопрос беспокоит, вы и тему развивайте.
Нашел кое-что про творца:
Извиняюсь за форматирование. Оперативная копия из PDF.
Это очень все бла-ародно,
а вот как там насчет баб?но хотелось бы все-таки заслушать автора.Кстати, автор опуса серьезно потерял, выбрав для героя имя Бедя, а не Беня. Хоть это и не имеет отношения к прототипу, но стилистика рассказа просто таки требует. Да и полное имя сразу играет по-другому.
Автор опуса
К сожалению, сейчас ссылка на сам текст заблокирована. Я в свое время скачал текст в формате PDF.
А опус-то неплохой! Хотя тема баб не раскрыта в полной мере.
Все-таки попробовали сделал конвертацию опуса в Цщкв
Может кому-то и пригодится
Вас это так беспокоит? Хотите об этом поговорить? Валяйте, мы внемлем.
ЗЫ О, камрады сверху уже задали вопросы.
Об'ясните ( я так твёрдый знак,со смарта ставлю), - какие " шедевры" Феди вам нравятся? Как актёр он,ещё ничего, а как режиссёр -вообще ни о чём.
9 рота, он там режисер
а кто лучше Михалков или Бондарчук - мл?
емнип, юрийбудетвдуть очень сильно себя не ограничивал в выражениях.
я готов ответить за это, но в данном интервью, а оно такое как есть и соответствует своему формату, я рад даже мату
Баженов и рожа-словесный либеральный понос
Вы меня неправильно поняли, Вам-то за что отвечать? А Женя был на высоте, в отличие от этого... Но, кстати, с ним любопытная метаморфоза произошла, когда оно интервьюировало матёрого интеллигента, жертву кговавого рэжыма — Ходора. Никакого быдло-сленга. Как там Лукич выразился: "Лучший интервьюер страны". Бгггг
Вотведь... А втопить клавишу «ь» на чуть подольше видимо не судьба... Аведь, есть ещё буква «Ё» и её тоже в раскладке нет... Ой-вей! ;)
что ж вы так все секреты сразу выдали :)
Научился сам — помоги товарищу! Безвозмездно. И это главное.
P.S. Роман, чем сегодня порадуете?
подсели? :)
Может на ты? Что нам мешает? ;)
Ъ
Ура! Спасибо)
Ъ
Ё
И это получилось. Хотя с бОльшим трудом.
В заголовке ошибка. Надо: "Дядя Федя съел Вотведя". Причем изнутри и начал с головы.
Не обижайтесь, но такой каламбур просто напрашивался ))
Перспективный чат детектед! Сим повелеваю - внести запись в реестр самых обсуждаемых за последние 4 часа.
Это Россия, детка. Заработал, поднялся, популярен? В гавно тебя. Ничего личного, просто особенности национального менталитета.